Читать книгу Греховная невинность - Джулия Энн Лонг - Страница 6

Глава 5

Оглавление

– О, преподобный, вы вернулись от леди Фенимор. – Миссис Далримпл, экономка, нерешительно застыла в дверях. Ее длинное лицо вытянулось еще больше обычного, губы дрожали, а большие глаза смотрели печально и виновато. Адам уловил в ее голосе предостережение. – К вам… посетительница… Она ждет в гостиной.

Слово «посетительница» миссис Далримпл произнесла с нажимом, подчеркивая некий тайный, явно зловещий смысл.

– Возможно, у этой… посетительницы… есть имя? – попытался выяснить Адам.

– Она не представилась. – На сей раз экономка многозначительно выделила слово «она».

Миссис Далримпл всегда ревностно охраняла покой пастора, ей хватало ума и решительности держать на расстоянии назойливых посетительниц. Осторожная и прозорливая, она пресекала любые попытки восторженных прихожанок проникнуть в дом преподобного Силвейна, действуя мягко, но непреклонно. Своей кротостью она могла бы остановить армию.

Адам вздохнул.

– Благодарю вас. Я сразу пройду в гостиную. Вы предложили…

– Чай. Да, сэр. Чайный серебряный сервиз, сэр.

Значит, миссис Далримпл сочла посетительницу достойной чайного серебра.

Несмотря на усталость, в Адаме невольно пробудилось любопытство.

– Вы чудо, миссис Далримпл.

– Я делаю все, что в моих силах, сэр, – тихо произнесла экономка.

Остановившись возле зеркала, преподобный Силвейн пригладил волосы, потом поднял руку, ткнулся носом под мышку и принюхался, не пахнет ли потом – ведь он весь день провел на ногах. Проверка его удовлетворила: выглядел он не слишком устрашающе и не смердел. Адам снова бросил взгляд в зеркало и вздрогнул – странно было видеть себя в сюртуке без галстука. Он тотчас вспомнил происшествие на дороге, его мысли, словно притянутые невидимыми ниточками, вновь устремились к графине. Нахмурившись, он тряхнул головой, прогоняя их прочь.

Теперь он был готов к беседе с неведомой гостьей.

Ту, что ждала его в гостиной, Адам меньше всего ожидал увидеть. Он застыл в дверях, глядя на красивую молодую женщину в платье из тяжелого синего шелка. Густую вуаль, какую надевают дамы, желая остаться неузнанными, она подняла на лоб, открыв лицо.

– Леди Ардмей. Чему обязан удовольствием вас видеть?

До недавнего времени леди Ардмей носила имя мисс Вайолет Редмонд. Леди Фенимор и теперь звала ее девчонкой Редмонд. «Вот уж поистине легка на помине!» – отметил про себя Адам.

– Добрый день, преподобный Силвейн. Как вы понимаете, я здесь не была. Вы меня не видели.

Адам понимал.

– Я не занимаюсь сплетнями и не поощряю злословия, так что можете не опасаться, о вашем визите никто не узнает.

Леди Ардмей примирительно улыбнулась.

– Простите. У меня и в мыслях не было подозревать вас. Просто… никто не знает, что я здесь. Мне пришлось немало потрудиться, чтобы незаметно проскользнуть в пасторат. Возможно, вы не удивитесь, узнав, что я никогда прежде не беседовала со священником. Но, откровенно говоря, дело у меня весьма щекотливое.

«Об этом нетрудно догадаться», – подумал Адам. Уловка с вуалью и отказ назвать свое имя экономке красноречиво указывали на какую-то тайну. Как будто миссис Далримпл не узнала Вайолет Редмонд по голосу, фигуре и особой, горделивой, властной манере держаться.

– Пожалуйста, окажите мне честь – налейте нам чаю. – Он жестом указал на поднос с приборами.

Леди Ардмей исполнила его просьбу, и несколько минут прошло в молчании, нарушаемом лишь легким позвякиванием ложечек о чашки, в которых растворялись кусочки сахара. Наконец гостья заговорила:

– Я жду ребенка, преподобный.

Адам постарался придать лицу бесстрастное выражение, готовясь выслушать признание, от которого обычный человек состарился бы сразу лет на десять. Поскольку речь шла о Вайолет Ардмей (в девичестве Редмонд), пастора не удивило бы, если б отцом ребенка оказался сам архиепископ Кентерберийский. Однако архиепископа ожидала незавидная участь, узнай эту новость граф Ардмей.

– Примите мои поздравления. Дети – это прекрасно, – осторожно отозвался он.

Графиня благодарно кивнула в ответ.

– Я здесь из-за ребенка. Видите ли… так вышло, что у меня оказалась одна вещица… Год назад я не задумываясь выбросила бы ее в реку Уз, ведь я не имею к этому делу ни малейшего отношения. Но за последний год я кое-что узнала о… любви. – Она дерзко, едва ли не с вызовом вскинула глаза на Адама, будто считала любовь богохульством или ересью, грубой материей, не предназначенной для ушей священника. Знала бы она о недавней беседе пастора с леди Фенимор. – Думаю, здесь замешана любовь. Я… хочу поступить правильно. Для меня важно снять груз с души, прежде чем родится ребенок, и я решила передать эту вещь тому, кто распорядится ею мудро, согласно законам нравственности и добра, ибо к этому его обязывает пасторский долг.

В устах бывшей мисс Редмонд подобное толкование священнического долга звучало забавно.

Она протянула к Адаму руку и раскрыла ладонь, в которой оказалась изящная миниатюра.

В первое мгновение Адам не узнал лицо на портрете. Изображенная женщина казалась более юной, радостной, нежной, более невинной. Полной надежд.

– Это моя куз… это мисс Оливия Эверси?

– Да.

Адам недоуменно нахмурился. Откуда у Вайолет портрет Оливии?

Потом вдруг в голове у него мелькнула догадка, яркая, как внезапно вспыхнувший свет. Он почувствовал, как по шее пробежал холодок, волосы на затылке встали дыбом.

– Можно… – Бережно взяв миниатюру, он перевернул ее и увидел надпись, выведенную девичьей рукой: «Твоя навеки, О.»

Адам вспомнил нынешнюю Оливию, по-прежнему прелестную, но хрупкую, как стекло, ускользающую, неприступную. Она так искусно отвергала поклонников, что те и не подозревали, что их отвергли. Лишь одному человеку на земле Оливия могла бы подарить свой портрет, подписанный «Твоя навеки».

После недолгой паузы Адам отважился задать нескромный вопрос (впрочем, Вайолет пришла к нему по доброй воле, и, сказать по правде, его нисколько не заботило, что вопрос может показаться ей бесцеремонным). В эту минуту все его мысли занимала Оливия.

– Миниатюру отдал вам Лайон, ваш брат?

Он не сводил внимательного взгляда с лица Вайолет. Его немного забавляло, что та оказалась в замешательстве: лгать священнику – великий грех, однако пастор принадлежал к клану Эверси.

– Да, – выдохнула она наконец.

Казалось, сгустившаяся тишина в комнате пульсирует, словно сердце.

Адам понимал, что собирается задать вопрос, не относящийся к делу и, возможно, даже бесчестный, однако даже не подумал остановиться. Он решился спросить ради Оливии. Голос Адама звучал ровно, почти безучастно, хотя сердце тяжело бухало в груди – так топают солдатские сапоги по пыльной дороге.

– Недавно?

Он следил за Вайолет взглядом хищника, заприметившего добычу. Она медленно перевела дыхание. Вздохнула раз, потом другой. В любое мгновение она могла пролить свет на тайну, занимавшую жителей Пеннироял-Грин, да и весь высший свет Англии. А в особенности Редмондов и Эверси.

Леди Ардмей потянулась за чашкой. Руки ее дрожали, отчего чай подергивался рябью.

– Наверное, Лайон хотел, чтобы портрет передали Оливии. Надеюсь, вы решите, вернуть ли его владелице.

Теперь Адам уже не сомневался, что Вайолет видела брата. А если не видела, то знала, где он.

Он набрал в грудь побольше воздуха и задержал дыхание, обдумывая эту мысль. Вот уже долгие годы никто не видел Лайона Редмонда. Тот как в воду канул, и жителям Пеннироял-Грин только и оставалось, что ломать голову да строить догадки, где он. Известно было лишь, что старший Редмонд, всеобщий любимец и баловень, покинул город, когда Оливия Эверси разбила ему сердце. Исчезновение Лайона повергло в глубокое горе его близких и, разбередив старые раны, вновь разожгло между двумя семьями вражду, которая всегда медленно тлела под спудом, прикрываемая показной вежливостью.

Ни один человек не знал всей правды о том, что предшествовало исчезновению Лайона.

Разве что Оливия, но та не обмолвилась ни словом.

– Так Лайон жив? Он в Суссексе? Где он?

Адам говорил прежним сдержанным тоном. Но быстрые, отрывистые вопросы требовали ответа, а когда преподобный Силвейн чего-то требовал, он неизменно получал желаемое.

Он устремил на Вайолет долгий немигающий взгляд, не выражавший ни сочувствия, ни осуждения. Та нервно вскочила, не в силах усидеть на месте, но не смогла уклониться от ответа.

Адам тотчас поднялся, бессознательно следуя правилам вежливости.

– Скажу вам откровенно: я не знаю, – проговорила леди Ардмей, явно торопясь сбежать. Они настороженно смотрели друг на друга. – Пожалуйста, возьмите миниатюру, преподобный. Я предоставляю вам решать, следует ли вернуть ее Оливии. Она, похоже, несчастлива. А годы идут, ее молодость уходит. Впрочем, кто знает, возможно, она заслужила наказание, которое теперь несет?

Адам уловил в ее словах нотку горечи. Что бы ни произошло между Лайоном и Оливией, в итоге Вайолет лишилась брата.

– Благодарю, что доверили мне эту вещь, – только и произнес он.

После столь безумного дня дверь в трактир «Свинья и чертополох» показалась Адаму райскими вратами (он искренне надеялся, что Господь простит ему это сравнение). Его кузен Колин, сидевший вместе со своим братом Йеном за одним из потертых, но крепких деревянных столов, приветственно помахал ему. Адам опустился на стул напротив братьев. Они наблюдали, как Джонатан Редмонд с изумительной точностью и быстротой бросает в мишень дротики один за другим.

– Которого из Эверси, по-вашему, он представляет, когда швыряет дротик? – лениво поинтересовался Колин.

Йен насмешливо фыркнул.

Адам не произнес ни слова, поприветствовав кузенов кивком. Он откинулся на спинку стула, якобы вырезанного из дерева, которое некогда росло в Ашдаунском лесу, вытянул ноги и закрыл глаза, наслаждаясь теплом огня, рассеянно слушая ровное жужжание голосов. Пастор наконец позволил себе роскошь отдаться чувствам. Слишком уж давно он старательно подавлял их или не замечал – все события этого долгого дня, все, что Адам успел пережить и обдумать за минувшие часы, напомнило ему об этом.

Когда он разомкнул веки, перед ним стояла Полли Хоторн, дочь Неда. Адам улыбнулся ей. Та покраснела до корней волос.

– Мне очень понравилась ваша проповедь о любви к ближнему, преподобный Силвейн.

– Рад это слышать, Полли.

– Знаете, я так и поступаю. Люблю своего ближнего. – Большие темные глаза Полли смотрели на него с благоговейным обожанием.

– Что ж, это хорошо. Прекрасно, – осторожно отозвался Адам.

Его кузены с трудом сдерживали улыбки. Полли, девушка лет шестнадцати-семнадцати, давно питала нежные чувства к Колину, однако тот не отвечал ей взаимностью, хотя ему и льстило подобное внимание. Полли так и не простила ему женитьбы на Мэдлин, затаив обиду с безжалостностью и непреклонностью, достойной Медичи. Она взяла за правило намеренно не замечать Колина, поэтому заказывать эль всегда приходилось Йену. Однако в последнее время Адам, похоже, вытеснил вероломного Колина из сердца Полли.

– Принеси Адаму большую кружку темного пива, милая, – вмешался Йен, заметив, что девушка застыла, пожирая глазами пастора, и молчит уже добрую минуту.

Полли вздрогнула, будто пробудилась от сладкого сна, лучезарно улыбнулась и с грацией шелки[3], дочери моря, скользнула в толпу завсегдатаев трактира.

– Мне тоже понравилась твоя проповедь, преподобный, – с самым серьезным видом произнес Колин. – Слушая тебя, я впрямь почувствовал, как душа моя очищается и воспаряет ввысь.

Адам зевнул.

– Замечательно. В таком случае еще несколько тысяч подобных проповедей, и тебе точно обеспечено место в раю.

Йен расхохотался.

– Да ладно, преподобный… что тебя так утомило? Все думал о своей новой прихожанке-грешнице и о смуте, которую она принесла с собой?

Еще один сюрприз?

– А у меня появилась новая прихожанка-грешница?

– Кажется, вы сегодня встречались. Говорят, она была утром в церкви. Впрочем, сам я ее не видел. Эта леди поселилась в Дамаск-Мэнор. Вроде бы усадьба досталась ей в наследство от покойного мужа. Одна служанка шепнула другой, а та слышала новость… от кого-то еще. Сам знаешь, как это бывает. К полудню молва обежала весь Пеннироял-Грин.

– Ах да, конечно. Графиня Уэррен. Я уже познакомился с ней. – Глубокая усталость путала мысли Адама, воспоминание о графине нахлынуло оглушающей волной, ударило в голову, словно хмельное темное пиво, которое подавали в «Свинье и чертополохе», терпкое, горьковатое, бархатно-мягкое.

– Что ты о ней думаешь? – поинтересовался Колин, отхлебнув глоток эля.

– М-м… – Адам вскинул голову. – Она забавная, но немного напомнила мне… раненую дикую птицу, попавшую в беду.

Колин, фыркнув, пробормотал что-то невнятное. А Йен застыл, не донеся до рта кружку с элем.

– Какого дьяв… да что такое с вами обоими? Это всего лишь простое наблюдение, – возмутился Адам.

– Чертовски поэтичное наблюдение, – развеселился Йен. – Разве ты не знаешь, кто такая эта твоя… как ты ее назвал? Горлица?

– Раненой пти… так кто она?

Полли с грохотом поставила на стол перед Адамом кружку темного пива. Тот рассеянно нашарил в кармане мелочь и поднес кружку к губам, не глядя на девушку. Глубоко уязвленная, она гордо удалилась.

– Черная вдова, – просто ответил Йен. – Неужели ты не слышал о ней? Похоже, ты не читаешь лондонских газет.

– Нет. Я занимаюсь тем, что очищаю людские души, как тебе известно. Так что же означает прозвище Черная вдова?

– Колин, почему бы тебе не рассказать эту историю, ты знаешь ее лучше всех? – предложил Йен.

Колин лениво потянулся, хрустнул пальцами и откашлялся, прочищая горло.

– Ну, преподобный Силвейн, – протянул он, – вначале графиня Уэррен выступала на сцене театра «Зеленое яблоко». Тогда ее звали Ева Дагган. Она немного танцевала, немного пела, немного играла, показывала изящные лодыжки, надевала полупрозрачные наряды. Исполняла песенки о пиратах, презабавно дрыгая ногами. Я находил их прелестными. Эта женщина буквально околдовала Лондон. Мы все яростно соперничали, добиваясь ее внимания. Я неоднократно тратил все свои деньги на цветы для нее. Разумеется, она не принимала всерьез мои ухаживания, поскольку хорошо знала, чего хочет, а я был для нее слишком мелкой рыбешкой – ни состояния, ни титула. Однако, хочу вас заверить, она никогда не скрывала своих устремлений и вовсе не была злобной или жестокой. Неотразимые чары прекрасной мисс Евы Дагган быстро вознесли ее на вершину успеха. Она начала появляться на сцене «Ковент Гарден». А затем…

– Слушай, Колин, не помнишь, кто свалился с балкона в оркестровую яму, пытаясь заглянуть ей в корсаж? – перебил брата Йен, барабаня пальцами по кружке с элем. – В тот вечер в театре давали «Мистраль», а Ева пришла с графом. Ходили слухи, так, впрочем, и не подтвердившиеся, что если подобраться поближе, можно разглядеть в вырезе ее соски.

– Кэрридж, – отозвался Колин. – Бедняга повредился рассудком и с тех пор так окончательно и не оправился.

– Надеюсь, он хотя бы успел заглянуть в вырез ее платья, пока падал. У нее восхитительная грудь. Насколько… я могу судить.

– …А затем, говорят, в ее сети попался достаточно богатый мужчина, – продолжил свой рассказ Колин, – во всяком случае, она оставила сцену и стала содержанкой. Потом у нее появился поклонник еще более богатый и влиятельный, тогда она бросила первого покровителя. А после рассталась и с ним, чтобы выйти замуж за графа. Иными словами, графиня Уэррен, твоя «раненая дикая птица» – бывшая… куртизанка, Адам.

Казалось, скабрезное слово лениво растянулось на столе трактира, словно обнаженная натурщица на кушетке художника.

Оно вызывало ощущение неловкости и распаляло чувственность.

У Адама на миг перехватило дыхание. Опасное слово отравляло воздух ядовитыми миазмами, сея хаос в душах, разлагая все моральные устои. Оно принадлежало к миру полусвета, окружавшему достойных, богобоязненных людей, словно стая волков овчарню. По крайней мере, так думали многие прихожане Адама. И этому учили своих дочерей большинство матерей в Пеннироял-Грин.

Долг священника и духовного пастыря обязывал Адама сторониться порока. Так он и поступал. Однако не прочь был послушать о греховности. Тем более в беседе с родней, которая охотно пускалась в разговоры подобного рода.

– Ради всего святого, Колин, я знаю, что такое куртизанка, – раздраженно проворчал он. – Тебе нет надобности гримасничать, произнося это слово, словно ты злодей в пантомиме.

Ему с трудом удалось выговорить коварное слово. Разум приказывал Адаму отшвырнуть его от себя. Но чувства мешали сделать это.

– Это верно. Он священник, а не святой, Колин, – пришел на помощь кузену Йен. – Подозреваю, ты расстался с невинностью целую вечность тому назад, Адам. Я прав? Небось, с какой-нибудь горничной? Вот повезло милашке.

Адам смерил кузена уничтожающим взглядом. Хотя Йен угадал правильно.

Колин вернулся к своей истории.

– Итак, в свое время Ева пользовалась головокружительным успехом. Как-то раз двое ее поклонников сражались на дуэли, из-за того что она подмигнула не тому мужчине. А один богатый наследник потерял имение, опрометчиво заключив пари, что проведет ночь с мисс Дагган. Я мог бы продолжать бесконечно. Политики и вельможи, даже сам принц-регент увивались за ней. Ее осыпали драгоценностями, самые влиятельные особы королевства лезли из кожи вон, добиваясь ее благосклонности. Блистательное восхождение этой звезды завершилось замужеством, когда граф Уэррен выиграл в карты право жениться на ней.

Адаму казалось, что каждая фраза Колина хлещет его по лицу.

– Конечно. Разумеется.

Схватив кружку с элем, он в несколько глотков осушил половину.

– Да, графу повезло в картах, он обыграл другого джентльмена, желавшего взять в жены мисс Дагган, – усмехнулся Колин. – Хотел бы я сказать, что они жили долго и счастливо, но вскоре после свадьбы граф Уэррен умер. Поползли слухи, что его убила жена. Разумеется, это совершеннейший абсурд, поскольку почти все имущество графа – неотчуждаемая собственность, доставшаяся его наследнику. А вслед за этим мистер Майлз Редмонд – тот Редмонд, знаменитый исследователь экзотических стран, он еще вечно возится с насекомыми и прочими тварями… словом, вы его знаете, так вот, он прочел в Лондоне лекцию о ядовитых пауках. В Америке водится паук, получивший название Черная вдова. Его самка убивает и съедает самца после спаривания. Лондонский свет пришел в восторг. Прозвище тотчас подхватили. Оно намертво приклеилось к графине Уэррен.

Наступило недолгое молчание – Адам осмысливал услышанное.

Потом, резким движением взлохматив волосы, он отбросил их назад и простонал в досаде на себя:

– О боже!

Он с опозданием понял, что, сам того не желая, заговорил вслух.

– Думаю, ей часто приходилось слышать это нелестное прозвище, – лениво протянул Йен.

– Не в этом дело. Просто… я кое-что сказал ей сегодня…

Адам упомянул о пороке. «Нужна изрядная ловкость, чтобы настигнуть порок», – вот его слова. Он лишь пошутил, только и всего. Но графиня вздрогнула, как от удара.

Он почувствовал, что задыхается от стыда, словно грудь сдавило железным обручем. Разумеется, принести графине извинения он не мог. Что бы он ей сказал? «Знай я, что вы известная кокотка, осторожнее выбирал бы слова»?

– Так ты сумел вовлечь в разговор Марию Магдалину? – поинтересовался Йен.

Адам медленно покачал головой.

– Как бы то ни было, старина… не вини себя. Я сильно сомневаюсь, что твоя «дикая птица» – хрупкое, ранимое создание. Невинности в ней ни капли, – заметил Колин, не скрывая восхищения. – Эта женщина всегда превосходно знала, чего хочет и как добиться своей цели. Заполучив Уэррена, она достигла желаемого. Именно этого безжалостный свет и не может ей простить. Меня многое в ней восхищает, начиная с ее зеленых глаз и кончая честолюбием, в этом ей нет равных. И все же она настоящее чудовище – под шелковым покровом скрывается холодный металл. Женщины ее сорта и пальцем не пошевелят без причины – у них всегда что-то на уме.

Женщины ее сорта. Адаму внезапно вспомнились слова Мэгги Лэнгфорд: «Она не нашего поля ягода».

Он вновь увидел застывшую фигуру графини – рука судорожно прижата к груди, на щеках пламенеют два алых пятна – и вдруг осознал, что сам держится за сердце, будто ее боль передалась ему.

Украдкой опустив руку, он вцепился в пивную кружку.

В голове у него крутились обрывочные фразы, клочки только что услышанной истории леди Уэррен. Хрупкой женщины с невинными веснушками и нежными, чувственными губами, со сверкающими зелеными глазами и безупречным выговором аристократки, который, стоило ей испугаться, рассыпался в прах, словно ржавые доспехи, открывая… ее подлинную суть. Вздорный, вспыльчивый нрав, резкий ирландский акцент и готовность огрызнуться.

Остальное – повелительная манера держаться, безукоризненная речь, дерзость, тайные намеки и кокетство – не более чем подражание. Должно быть, она научилась этому у какого-нибудь покровителя. Или у многих покровителей.

Актрисы мастерски копируют других.

Как женщина становится куртизанкой? Что толкнуло Еву Дагган на этот скользкий путь? Что вытеснило на обочину жизни, заставив навсегда отказаться от порядочного общества? Однако одна роковая карточная игра все изменила.

Адам подавил удивленный, немного нервный смешок. Он вдруг поймал себя на мысли, что уже многие годы не произносил таких слов, как «куртизанка», «актриса» или «покровитель», бесконечно далеких от его повседневной жизни. И от жизни почти всех остальных обитателей Пеннироял-Грин. За исключением его кузенов, разумеется.

– Кто-нибудь из вас знает, откуда она родом, из какой семьи?

Ирландский акцент был лишь крохотным кусочком головоломки.

– Похоже, здесь кроется какая-то тайна, – отозвался Йен.

Поймав взгляд Полли, он небрежным кивком велел ей принести еще эля для всех. Девушка тотчас явилась с тремя кружками, одарив Адама сияющей улыбкой. Однако тот, погруженный в раздумья, ее не заметил, в очередной раз ранив нежное сердце бедняжки.

– Впрочем, я никогда над этим не задумывался, – добавил Йен.

В ответ Адам промычал что-то невнятное. Он охотно верил, что графине есть что скрывать: эту женщину постоянно окружал ореол скандала.

Он мог бы высказать свои догадки, однако предпочел промолчать. В нем заговорила осторожность, внезапное желание защитить леди Уэррен, да и себя самого. Адам и словом не обмолвился о встрече с графиней на холмах и о ее ирландском акценте.

– Что, по-вашему, привело ее в церковь сегодня утром?

Колин задумчиво пожал плечами.

– Запоздалая забота о своей бессмертной душе? А может, жажда новых ощущений? Думаю, когда подвернется какой-нибудь мужчина, достойный ее внимания, она упорхнет из Пеннироял-Грин. А до тех пор едва ли кто-то откроет для нее двери своего дома, даже если она снизойдет до визита. И никто в городе не придет к ней. Ну, разве что приходской священник, разумеется. Скажем… из пасторского долга.

Наступила короткое молчание, в котором чувствовался вызов и настороженность.

В отличие от кузенов Адам никогда не мог позволить себе вести разгульную жизнь, предаваясь бесшабашным кутежам. Нельзя сказать, что он влачил безрадостное существование, но для широкого разгула – игорных домов, скачек, непристойных пьес и куртизанок – требуется масса денег и свободного времени.

Однако волей Божьей ни одному из кузенов Адама не приходилось соборовать умирающего младенца, а затем утешать рыдающую мать.

Иными словами, хотя обычно он не задумывался над этим, между ним и его кузенами лежала пропасть – в жизненном опыте, в возможностях и обязанностях. В каком-то отношении Адам был сущим младенцем по сравнению с обоими кузенами, но в чем-то другом он годился им в отцы.

То же касалось и графини.

Теперь духовный сан требовал, чтобы Адам берег свою безукоризненную, незапятнанную репутацию. По иронии судьбы, ему надлежало стоять перед прихожанами, напоминая об опасностях, подстерегающих доброго христианина, которому вздумается подражать закоснелым грешникам вроде Эверси.

Или овдовевшей графини Уэррен.

Жизнь Адама разбилась бы вдребезги, если бы молва хоть как-то связала его с графиней. Однако если бы Йен захотел приударить за ней, его ничто не могло бы удержать. По правде говоря, жители городка ожидали от него чего-то в этом роде.

Все трое кузенов отлично это знали.

Куртизанка. В своем воображении Адам все глубже и глубже погружался в это слово, как зарываются пальцы в густой мех. Он тонул в нем, как в патоке, беспомощно барахтался, не в силах вырваться. Казалось, само это слово заключает в себе неведомые миры, где властвует наслаждение.

Он слишком давно не испытывал наслаждения и, возможно, уже забыл, что это такое. Вот в чем беда.

И снова его пальцы стиснули пивную кружку.

– Думаю, я мог бы навестить ее. Возможно, забраться к ней на балкон по шпалере, обвитой плющом. Разве не так обычно наносят визиты графиням? Или мне следует влезть в окно?

Колин однажды сорвался со шпалеры, подбираясь к балкону некой замужней графини. А Йена как-то раз самым позорным образом выставили из спальни невесты некоего герцога, ему пришлось голым выпрыгнуть из окна и, спасаясь бегством, вернуться домой в одном сапоге.

Оба терпеть не могли, когда им напоминали об этих происшествиях.

– Тебе нужно жениться, Адам, – не без сочувствия предложил Йен. – Колину это помогло… – Он произнес это так, будто распутство Колина было заразной болезнью, исцеленной женитьбой. – Имей в виду, долгое воздержание приводит к тому, что снова становишься девственником.

Адам раздраженно закатил глаза.

Послышались нестройные шумные возгласы подвыпивших посетителей трактира – Джонатан Редмонд снова превзошел всех в метании дротиков. Трое кузенов оглянулись на шум, и в эту минуту сидевший за соседним столом мужчина поднял голову. Темные глаза, крупный нос, твердый квадратный подбородок – грубоватые черты его лица не отличались изяществом, но выдавали сильный, решительный характер. Мужчина вежливо кивнул, подняв стакан. Адам, Йен и Колин ответили на приветствие кивками.

– Лорд Ланздаун, – произнес Колин, понизив голос. – Последние две недели он каждый день посылает Оливии цветы. И всякий раз букет немного иной, так он надеется пробудить в ней интерес. На самом деле его настойчивость приводит ее в раздражение. И все же, думаю, она с нетерпением ждет очередного букета. Дьявольски умный ход. К букету он прилагает записку, что будет счастлив нанести ей визит.

Адам наконец вспомнил, почему имя лорда показалось ему знакомым.

– Это тот, что оставил свое имя в книге для записей пари в клубе «Уайтс»? Предметом спора стала Оливия?

Ланздаун совершил весьма примечательный поступок. После исчезновения Лайона Редмонда никто из великого множества обожателей Оливии не осмеливался заключить пари на нее. Оливия мягко, но решительно дала всем понять, что подобный спор неизбежно окончится поражением.

«Мучительная ревность, бушующий огонь и бурлящий поток…» Что заставляло лорда Ланздауна столь упорно добиваться Оливии? Ее недоступность? Охотничий азарт, желание принять брошенный вызов? А может, Оливия для него сродни осколку стекла, вонзившемуся в плоть? Непокорная женщина, которой удалось увлечь лорда, заставив осыпать ее цветами?

В «Песни Песней» Соломона нет ни слова о человеческой глупости. Возможно, Ланздаун станет тем, кто воспоет глупость в стихах?

– Но ему нипочем не выиграть пари, – с мрачной уверенностью заметил Колин. – Он не знает Оливию. А я вам вот что скажу: нет ничего героического в тщетных попытках добиться цели. А насчет брака Йен прав. Женитьба – лучшее, что я сделал в жизни. Неужели ты и вправду хочешь узнать, можно ли снова стать девственником?

Адам шумно вздохнул и, оттолкнувшись от стола, поднялся.

– Доброй ночи, кузены. Как всегда, беседа с вами свелась к нравоучениям. Раз так, можете заплатить за вторую кружку эля, что я выпил.

– Говорят, длительное воздержание делает мужчину вспыльчивым и брюзгливым, – обронил Колин ему вслед. – Так я слышал.

Йен ехидно рассмеялся.

Адам, уходя, совершенно случайно наступил ему на ногу.

3

Шелки (также селки) – в фольклоре Британских островов люди-тюлени, волшебные морские существа.

Греховная невинность

Подняться наверх