Читать книгу Когда император был богом - Джулия Оцука - Страница 3

Поезд медленно полз вглубь материка. Белый дом где-то на западной границе Невады, перед ним лужайка и два высоких тополя, между которыми покачивался на ветру гамак. Маленькая собачка спала в тени деревьев. Мужчина в соломенной шляпе подстригал кусты, придавая им форму шара. Безупречно круглых зеленых шаров. Кто-то – может, этот мужчина, а может, садовник – посадил цветы в старой, выкрашенной в красный цвет тачке рядом с почтовым ящиком. У деревянного забора был разбит огород, а над воротами висел написанный от руки плакат: «Продается». За домом оказалось высохшее озеро, а за ним – ничего, кроме пустыни, потрескавшейся, выжженной солнцем земли, тянувшейся до самого горизонта. На карте озеро называлось Перемежающееся. Перемежающееся озеро. Потому что оно то высыхало, то вновь наполнялось водой. Все зависело от того, дождливый был год или нет.

– Я не вижу никакого озера, – сказала девочка.

Шел сентябрь 1942 года. Она стояла, прижавшись лицом к запыленному окну вагона. Ей уже исполнилось одиннадцать. Черные прямые волосы собраны в хвост и перевязаны старой розовой лентой. Светло-желтое платье с пышными рукавами и каймой, которая начала отпарываться. К воротнику приколот идентификационный номер, на шее – голубой шелковый шарф. Туфли последний раз чистили весной.

– А здесь должно быть озеро? – спросил ее брат.

Ему исполнилось восемь, и у него был такой же идентификационный номер.

Девочка не ответила. Последние два года озеро стояло без воды, но она этого не знала. Она никогда раньше не видела пустыни. Хорошая ученица, хотя и не первая в классе, она знала значение многих слов. Но значение слова «перемежающийся» было ей непонятно. Она снова посмотрела на карту, чтобы убедиться: на этом месте должно быть озеро. На карте его было отчетливо видно.

Не отрывая глаз от нарисованного озера, девочка протянула руку.

– Дай, пожалуйста, лимон, – попросила она.

Мать положила лимон на ее ладонь. Девочка открыла окно и бросила его в пустыню. Он мелькнул в воздухе и ударился о шишковатый ствол дерева. Белый дом между тем удалялся, становясь все меньше и меньше. Девочка была лучшей подающей школьной команды по гандболу. Бросать она умела отлично.

– Метко, – вполголоса заметила мать.

– Я не целилась в дерево, – ответила девочка, убрала карту в чемодан под сиденье и снова села.

По проходу, медленно раскачиваясь из стороны в сторону, прошла пожилая женщина. Девочку обдало каким-то странным затхлым запахом, так пахнут прелые листья. Его издавал старый шелк. Девочка глубоко вздохнула и закрыла глаза. Устроиться поудобнее никак не удавалось. Сиденье было слишком жесткое, и с тех пор как прошлой ночью они выехали из Калифорнии, она не спала ни минуты. Девочка провела в Калифорнии всю свою недолгую жизнь – сначала в Беркли, в белом оштукатуренном доме на широкой улице недалеко от моря. Потом, последние четыре с половиной месяца, – в лагере для перемещенных, расположенном к югу от Сан-Франциско, на бывшем ипподроме в Танфоране. А теперь она, ее брат и мать ехали в Юту, где им предстояло жить в пустыне. Поезд был старый – похоже, он простоял на запасных путях долгие годы. На стенах висели газовые лампы, давным-давно вышедшие из употребления, а локомотив приводила в движение угольная топка. Вагоны так трясло, что некоторых пассажиров тошнило. Воздух насквозь пропитался запахами пота и рвоты, к которым примешивался слабый аромат цитрусовых. Рано утром солдаты поставили на пол вагона ящик, полный апельсинов и лимонов. Девочка любила апельсины и не ела их уже несколько месяцев. Но сейчас и думать не могла о том, чтобы проглотить хотя бы дольку. Поезд в очередной раз дернулся, и она со стоном уронила голову на колени.

– По-моему, меня сейчас вырвет.

Мать дала ей коричневый бумажный пакет. Девочка открыла его, и ее стало рвать. Мальчик достал из кармана брюк носовой платок и протянул его сестре. Девочка зажала платок в кулаке. Мать погладила ее по спине, но она сердито повела плечами.

– Не трогай меня, – сказала она. – Когда мне плохо, я хочу быть одна.

– Ну и глупо, – ответила мать, продолжая гладить ее.

Девочка больше не пыталась отстраниться.

Около полудня поезд проехал маленький городок под названием Виннемукка. Короткие тени жались к домам, небо было яркое и чистое. На водонапорной башне девочка увидела плакат с призывом: «С каждой зарплаты покупай военные облигации». Рекламу виски «Олд Шинли» и передачи «Час американских мелодий». Они еще не выехали из Невады. По-прежнему было воскресенье. Где-то вдалеке звонили церковные колокола, и на улицах было полно нарядных людей, которые возвращались домой после воскресной службы. Три девушки в белых платьях вертелись под одинаковыми белыми зонтиками. Мальчик в синей куртке достал из кармана рогатку и прицелился в трех черных дроздов, сидевших на проводах. На окраине города мужчина и женщина ехали на велосипедах через мост, и девочка подумала о том, кем они приходятся друг другу. А может, они даже не знакомы и оказались вместе на мосту случайно. На женщине были темные очки и короткие желтые брюки. Судя по всему, в церкви этим утром она не была. Женщина смеялась, длинные рыжие волосы развевались у нее за спиной. Девочка высунулась из окна и крикнула: «Привет!» Но женщина не расслышала, она была слишком далеко, уже съезжала с моста, и мужчина изо всех сил жал на педали, чтобы ее догнать.

Поезд загудел, и девочка почувствовала, как на плечо ей опустилась чья-то рука. Она повернула голову и взглянула в лицо стоявшего рядом солдата. Это был совсем молодой парень, из-под форменной фуражки выбивались пряди светло-каштановых волос. Под правым глазом темнела родинка, на которую девочка невольно уставилась. С усилием оторвав взгляд от родинки, она взглянула ему в глаза и снова засмотрелась. У молодого солдата были очень красивые глаза. Необычного темно-зеленого цвета. И эти глаза смотрели прямо на нее.

– Мисс, – сказал он, – прошу вас, опустите шторы.

Голос у него был глубокий и приятный. Он не улыбался, но девочка чувствовала: ему хочется улыбнуться. Она не могла объяснить, почему так уверена в этом.

– Хорошо, сэр, – ответила она.

Опустила шторы, и велосипедисты на мосту исчезли. Наверняка эти двое влюблены друг в друга, решила девочка.

Молодой солдат двинулся по проходу, призывая мелодичным голосом: «Пожалуйста, опустите шторы». Девочка повторяла эти слова про себя. А затем вдруг позвала: «Сэр!» И ее собственный голос прозвучал почти пронзительно. Она не собиралась его звать, это слово сорвалось у нее с языка само собой. «Сэр!» – снова закричала девочка. Она ничего не могла с собой поделать. «Сэр, сэр, сэр!» – призывала она.

Но молодой солдат ее не слышал.

Девочка откинулась на спинку сиденья. Пожилой мужчина, сидевший напротив, что-то сказал ей по-японски. За многие годы, проведенные под палящим солнцем, кожа на его лице загрубела и стала темной, шею исполосовали глубокие морщины. На руке не хватало двух пальцев. Девочка покачала головой и ответила, что, к сожалению, говорит только по-английски.

– Вот, значит, как, – пробормотал старик.

Он повернулся, опустил штору, и в вагоне стало еще темнее.

Молодой солдат дошел до конца вагона и слегка коснулся кобуры, висевшей у него на боку, словно хотел убедиться, что оружие по-прежнему на месте. Девочка подумала, что этой самой рукой, так же легко, он коснулся ее плеча. Она очень надеялась, что он подойдет к ней еще раз. Но после того, как опустили последнюю штору, вагон погрузился во тьму и она уже не могла разглядеть солдата. Вообще никого не могла разглядеть. И никто не мог разглядеть ее. От тех, кто находился за стенами вагона, ее отделяли шторы. Какой-нибудь человек, прогуливаясь по улице, увидит поезд, который среди бела дня едет с опущенными шторами, и, может быть, удивится.

«Какой странный поезд», – подумает он.

А скорее всего, вообще ничего не подумает. Потому что у него хватает своих забот. Может, он думает о том, что приготовить сегодня на ужин. Или о том, кто выиграет войну. Девочка ничего не имела против опущенных штор. В последний раз, когда они с поднятыми шторами проезжали мимо какого-то города, в окно запустили камнем.

Поезд замедлил ход и пересек деревянную эстакаду над высохшим руслом реки. Городов по пути больше не встречалось, рядом с железнодорожным полотном тянулось бесконечное шоссе. Не было никаких причин ехать с опущенными шторами и дальше. Девочка потянула за шнурок, подняла штору, и в вагон хлынул солнечный свет.

– Как ты думаешь, мы увидим лошадей? – спросил ее брат.

– Не знаю.

Потом она вспомнила, что в журнале «Нэшнл джиографик» читала о мустангах. Несколько столетий назад испанцы завезли сюда лошадей, и теперь их одичавшие потомки огромными табунами кочуют по прериям. Каждую осень они спускаются с холмов на равнинные пастбища. И если ковбою нужна новая лошадь, он идет в прерию и выбирает себе мустанга. Без всяких хлопот. Девочка представила, как ковбой хлопает в ладоши и к нему в облаке пыли мчится дикая лошадь, огромный белый жеребец.

Она повернулась к брату и сказала, что лошадей они, возможно, и увидят. Причем диких. Потому что в Неваде диких лошадей водится больше, чем во всех других штатах. Об этом она тоже прочла в «Нэшнл джиографик».

– А как ты думаешь, сколько лошадей мы увидим? – спросил мальчик.

– Скорее всего, штук восемь.

Мальчика, похоже, такой ответ вполне удовлетворил. Он положил голову на колени сестры и задремал.

Девочка была слишком измучена, чтобы спать. Она смотрела в окно, припоминая, когда ее брат впервые заговорил о лошадях. Скорее всего, в Танфоране. Все лето они жили в старых конюшнях за ипподромом. Спали на тюфяках, набитых соломой, а по утрам умывались водой из жестяных желобов. Дважды в день вой сирены созывал их на перекличку, три раза они ели за длинными столами в просторном помещении под трибунами. В первый же вечер брат выковырял жесткий конский волос из недавно оштукатуренной стены, а потом долго гладил следы конских зубов на деревянных дверях в стойлах. В теплые дни он ощущал, как от влажного линолеума на полу исходит конский запах. В дождливые дни девочка не выходила на улицу и писала письма отцу в форт Сэм-Хьюстон, или в Лордсбург, или туда, где он находился в данный момент. А брат, в плаще и красных резиновых сапогах, ходил кругами по ипподрому, по жидкой грязи беговых дорожек. Однажды ночью, когда им мешали спать надоедливые мухи, он резко сел на койке и сообщил сестре, что непременно станет жокеем. За всю свою жизнь он ни разу не сидел на лошади.

– Все жокеи очень маленького роста, – сказала девочка. – Ты что, хочешь быть коротышкой?

Мальчик растерялся. Он хотел ездить верхом, это верно. Но быть коротышкой ему вовсе не хотелось.

– Плевать, какого ты будешь роста! – крикнул мистер Окамура, который жил в соседнем стойле за перегородкой. – Скакать верхом – это здорово!

– Ну уж нет! – возразил мистер Ито, который жил через два стойла от них. – Зачем тебе быть недомерком? Ешь побольше, чтобы вырасти крупным парнем, как и положено настоящему американцу.

На следующий день в конюшню пришли плотники и затянули окна сеткой. Мухи перестали их беспокоить, и по ночам мальчик больше не говорил о лошадях. И ни о чем другом тоже. Он крепко спал.

К концу дня в поезде кончился запас воды. Солнце палило сквозь грязные окна, в вагоне было жарко и душно. Ночью, когда они ехали в горах над Тахо, включили отопление, и теперь его нельзя было выключить. А может, и можно было, но никто этого не делал. Девочка не знала, почему раскаленный вагон продолжают отапливать. Она обливалась потом, во рту пересохло.

– Посмотри, – толкнул ее локтем мальчик.

Он листал книгу «Большая африканская охота», и его внимание привлекла глянцевая фотография, на которой был изображен огромный дикий слон, мчавшийся по равнине, поросшей кустарником.

– Как ты думаешь, что стало с человеком, который сделал этот снимок?

На мгновение девочка задумалась, прищурив глаза.

– Наверняка слон его затоптал, – решила она.

Мальчик печально посмотрел на слона и перевернул страницу. На следующей фотографии было изображено стадо газелей, гарцующих по саванне. Девочка встала, прошла в дальний конец вагона и заняла очередь в туалет.

А пока занялась своими волосами. Утром мать собрала их в хвост и завязала лентой, которая уже успела сползти. Девочка попыталась затянуть ее потуже, но лента порвалась, и прямые черные волосы рассыпались по плечам. Девочка в досаде бросила ленту на пол.

– Как настроение? – спросил стоявший рядом мужчина.

Виски у него были седые, но девочка не могла определить, старый он или молодой. На нем были очки с железными дужками, на руке поблескивали красивые золотые часы, они показывали неверное время.

– Не знаю, – пожала плечами девочка. – Как по-вашему, какое у меня настроение?

– По-моему, прекрасное, – ответил он, поднял разорванную ленту и связал. Его длинные тонкие пальцы двигались с удивительной ловкостью. Он потянул ленту за концы, проверяя, не разойдется ли узел. Не разошелся.

– Можете оставить ее себе, – сказала девочка.

– Но ведь она твоя, – возразил мужчина и протянул ей ленту.

Она сунула ленту в карман.

– Здесь невыносимо жарко, правда? – спросила девочка.

– Невыносимо, – согласился мужчина, достал носовой платок и стал вытирать вспотевший лоб.

Поезд качнуло на повороте, девочка почувствовала, что теряет равновесие, и прислонилась к стене.

– Прошлой ночью было жутко холодно, а сейчас так жарко, что невозможно дышать, – сказала она. – Все так быстро меняется.

– Совершенно справедливо, – кивнул мужчина.

Она заметила, что в уголке его платка вышито золотой нитью «Т. И.», и спросила, что это означает.

– Мои инициалы. Я Тэидзо. Но друзья называют меня Тед.

– А «И»?

– Первая буква моей фамилии. Исимото.

– Можно я тоже буду звать вас Тед?

– Если хочешь.

– Вы богатый человек?

– Уже нет. – Он сложил носовой платок и спрятал в карман. – У тебя очень красивый шарф.

– Его подарил мне папа. Он много путешествовал. Даже в Париже был. Оттуда и привез этот шарф. Я просила привезти духи, но он забыл. И вместо духов купил шарф. Он слишком простой, как вам кажется? – (Мужчина ничего не ответил.) – А себе он купил в Париже ботинки. Такие смешные, все в маленьких дырочках. И деревянные распорки, чтобы вставлять в ботинки на ночь. – Девочка снова посмотрела на свой шарф. Он выцвел и обтрепался на концах. – Проблема в том, что у меня уже был голубой шарф, – вздохнула она. – И я надеялась, папа привезет из Парижа что-нибудь другое.

Тед Исимото вынул из кармана очки и стал протирать стекла рукавом рубашки.

– Ничего, ты еще получишь то, что хочешь, – сказал он. – А где сейчас твой папа? Тоже в этом поезде?

– Нет, – покачала головой девочка. – Его отправили в другое место. Сначала он жил в Миссуоле, потом в форте Сэм-Хьюстон. А теперь – в Лордсбурге, это где-то в Нью-Мехико. Там совсем нет деревьев.

– Нет деревьев! – воскликнул мужчина и покачал головой, словно не в силах поверить в такое ужасное обстоятельство. – Папа написал тебе об этом в письме?

Дверь туалета открылась, и оттуда вышла женщина.

– Твоя очередь, – улыбнулась она.

Девочка подняла глаза на Теда Исимото:

– Не уходите.

Она зашла в туалет и стала рассматривать свое отражение в зеркале над раковиной. Впрочем, она заранее знала, что увидит: не слишком красивая девочка в простом голубом шарфе. Повернула кран, но воды не было. Склонила голову набок, сказала «А-а-а» и улыбнулась уголками губ. Стоило это сделать, как лицо сразу изменилось. Теперь она стала похожей на мать, хотя, конечно, не выглядела такой взрослой.

– Папа никогда мне не пишет, – сообщила она, едва выйдя из туалета.

Это была неправда. Отец писал ей каждую неделю с той самой декабрьской ночи, когда его арестовали. И она хранила все его письма.

– Очень плохо с его стороны, – сказал Тед Исимото.

Он хотел войти в туалет, но девочка преградила ему путь.

– Видите вон ту леди? – Она указала в конец вагона.

Тед Исимото кивнул.

– Как по-вашему, она красивая?

– Да.

– Это моя мама.

– Твоя мама – очень красивая женщина.

– Я знаю. Об этом все говорят. Она за нами следит.

– На то она и мама, чтобы следить за дочерью, – заметил Тед Исимото. – Она очень устала. Я вижу это по ее глазам. Скажи ей, что все будет хорошо. – Он слегка поклонился и сделал шаг к дверям. – Извини, но я должен тебя покинуть.

Девочка отпустила дверь и медленно двинулась по проходу. В середине вагона малышка лет пяти-шести играла на полу с грязной куклой. У той были вьющиеся золотистые локоны и большие фарфоровые глаза, которые открывались и закрывались.

– Как зовут твою куклу? – спросила девочка.

– Мисс Ширли, – ответила малышка и застенчиво прижала куклу к груди. – Мама заказала ее по каталогу «Сирс».

– Она очень красивая.

– Я ее тебе не отдам.

– А я и не прошу, – улыбнулась девочка и пошла дальше.

Многие пассажиры храпели. Какой-то мужчина спал, закрыв лицо сложенной газетой. Девочка прошла мимо молодой женщины с книгой «Военный врач в Бирме» и мимо мужчины, который читал словарь Уэбстера и подчеркивал некоторые слова красным карандашом. Два мальчика дрались за место у окна, а две пожилые женщины, сидящие напротив, вязали совершенно одинаковые носки к зимним холодам.

Когда девочка нашла свое место и села, старик, сидевший напротив, снова что-то сказал, и она опять не разобрала ни слова. Интересно, где его жена, подумала девочка, да и был ли он когда-нибудь женат. Она хотела посмотреть, не носит ли старик обручальное кольцо, но именно этого пальца у него не было.

– Что он сказал? – шепотом спросила она у матери.

– Что-то про клубнику. Он всю жизнь выращивал клубнику.

– Клубника – это очень вкусно, – сказала девочка, обращаясь к старику.

Он закивал и расплылся в улыбке.

– Он тебя не понял, – заметила мать.

– Нет, понял.

Мать достала из сумочки щетку для волос.

– Повернись.

Девочка отвернулась к окну и закрыла глаза, а мать стала водить щеткой по ее волосам.

– Сильнее, – попросила девочка.

– Где твоя лента?

– Сильнее!

Касаясь волос, щетка производила звук, похожий на треск разрываемой ткани.

– У тебя такие красивые волосы, – вздохнула мать. – Тебе надо чаще носить их распущенными.

– Ходить с распущенными волосами слишком жарко.

– С кем это ты разговаривала?

– Так, ни с кем, – пожала плечами девочка. – Просто один человек. Богатый… Его зовут Тед. И он просил передать тебе, что все будет хорошо.

– Ему-то откуда знать?

– А еще он сказал, что ты очень красивая.

– Неужели?

– Да, он так сказал.

– Не надо принимать на веру все, что говорят люди.

Девочка резко повернулась и посмотрела матери в лицо. Вокруг глаз залегли морщинки, которых она прежде не замечала.

– Почему ты больше не красишь губы?

– У меня кончилась помада. Еще две недели назад.

Девочка встала и тряхнула волосами. За окном у дороги виднелась вывеска «Хижина Дайны». Перед ресторанчиком остановились три больших грузовика. Единственное здание на много миль вокруг. На асфальте были нарисованы желтые линии для парковки, но грузовики стояли как попало. Дверь распахнулась, и из ресторана вышел человек в ковбойских сапогах и шляпе. Он смеялся. Наверное, кто-то, оставшийся внутри, – может быть, сама Дайна – только что удачно пошутил. Увидев поезд, человек посмотрел на проползавшие мимо вагоны, приставив палец к полям шляпы. А потом направился к грузовику.

Девочка не поняла, зачем он коснулся шляпы. Может, это знак приветствия. А может, его жест вовсе ничего не значил. Девочка сунула руку в карман платья и ощупала узел на ленте. Потеребила в руках шарф. И повернулась к брату:

– Как по-твоему, этот шарф красивый или не очень?

Мальчик заерзал на сиденье, хлопая глазами.

– Только говори правду, – предупредила девочка.

– Я всегда говорю правду.

– Ну?

– Тот, что ты носила в прошлом году, нравился мне больше, – после некоторой паузы ответил мальчик.

– В прошлом году я вообще не носила шарф. – Девочка отвернулась и глянула в сторону туалета, пытаясь сообразить, вышел ли уже оттуда Тед Исимото.

Дверь туалета открылась, появилась молодая женщина с ребенком на руках. Он кричал, личико покраснело от натуги. Блузка на женщине спереди была мокрой. Тед Исимото исчез.

Девочка открыла чемодан, достала потрепанную колоду карт и стала ее тасовать.

– Вытащи карту, – попросила она брата. – Любую.

Мальчик не ответил. Он что-то искал в своем чемодане.

– Хорошо, тогда я сама вытащу. – Она вытащила карту из середины колоды и показала брату. – Отгадай, что она означает.

– У меня нет настроения играть в карты, – буркнул мальчик.

– Это еще почему?

– Потому что. Я забыл зонт. Мне казалось, я взял его. Но в чемодане его нет.

– В дороге без потерь не обходится, – заметила мать, протягивая ему апельсин.

– Так что будь растеряхой и впредь, – добавила девочка.

– Я этого не говорила, – возразила мать.

– Но имела в виду, – отрезала дочь.

– Как только приедем, я куплю тебе другой зонт, – пообещала мать.

– Боюсь, мы никогда не приедем, – вздохнула девочка.

– Приедем. Завтра.

Мальчик постучал апельсином себе по лбу.

– Прекрати, – сказала мать.

Он перестал, надкусил толстую кожуру, и сок потек у него по подбородку.

– Аккуратнее. – Мать забрала апельсин и стала чистить. Движения у нее были медленные. В конце концов, спешить некуда. – Вот как надо обращаться с апельсином, – сказала она. На ее тонких белых руках недавно стали появляться пигментные пятна. Она поздно вышла замуж, поздно родила детей, но рано начала стареть. – Ты понял? – спросила она сына.

– Понял. – Он открыл рот, и мать дала ему дольку апельсина.

А девочка тем временем выбрасывала в открытое окно карту за картой. Наконец у нее осталась последняя – шестерка треф. О значении этой карты ей ничего не было известно. Она перевернула ее и посмотрела на фотографию Гласье Фоллс на рубашке. Позапрошлым летом отец нанял водителя-индуса, который отвез всю семью в Йосемити[1], где они провели неделю в отеле «Авани». Там, в сувенирной лавке, она и купила эти карты, а брат – настоящий томагавк. Каждый вечер они ужинали в удивительном ресторане, где висела люстра невероятных размеров. Официанты в смокингах называли ее «мисс» и приносили на серебряном подносе все, что она заказывала. Каждый вечер она заказывала одно и то же. Омара. Омары в этом отеле были очень вкусные.

Девочка написала на шестерке треф свое имя и выбросила карту вслед за остальными.

Ближе к вечеру поезд проезжал окрестности Элко. У обочины стоял старый красный грузовик, с подножки которого соскочил какой-то мужчина. В кабине сидела женщина и глядела куда-то вдаль. Девочка знала, куда она смотрит. В пустоту. Потому что больше здесь смотреть не на что. Мужчина несколько раз ударил по капоту, из-под которого валил дым.

– Правильно, дай ему как следует, – сказала девочка.

В небе кружил одинокий ворон. Потом эта картина скрылась из виду.

Мальчик потянул сестру за рукав.

– Что тебе?

– Слон его затоптал, – сообщил мальчик. – Того человека, который фотографировал. – Он лизнул кончик пальца и вывел на пыльном окне букву «X».

Девочка открыла чемодан и дала брату лист бумаги и карандаш:

– Рисуй лучше здесь.

Мальчик нарисовал большой квадрат, а в квадрате – человечка в костюме, с огромными распорками для обуви вместо ног.

– Это папа, – пояснил он и пририсовал человечку усы.

Но что-то в этих усах было неправильно.

– Они слишком широкие, – заметила девочка.

– Да, верно.

Мальчик стер усы, а вместе с ними – половину рта человечка. Потом нарисовал новые усы, не такие широкие. Но теперь человечек остался вовсе без рта. Мальчик протянул карандаш сестре:

– Рисуй лучше ты.

Девочка взяла карандаш и нарисовала над головой человечка небо, усеянное звездами.

– Нарисуй ему шляпу, – попросил мальчик.

Она нарисовала широкополую черную шляпу с маленьким перышком, заткнутым за ленту. Девочка рисовала очень хорошо. В прошлом году она получила первую премию на конкурсе в начальной школе Линкольна. Тогда она нарисовала сосновую шишку. Просто представила ее перед глазами – и рисунок появился сам собой. Казалось, карандаш движется по бумаге без ее участия.

Вскоре мальчик задремал, а девочка достала из чемодана открытки, присланные отцом. На одной из них был изображен человек с удочкой на берегу реки. По нижнему краю шла надпись: «Привет из Монтаны, штата сокровищ!» На другой открытке была изображена самая высокая дымовая труба в мире. Она находилась в Анаконде, штат Монтана. Девочка перебирала открытки с индейскими пуэбло и остатками древних наскальных рисунков, пока не нашла то, что искала, – фотографию самого большого и красивого гимнастического зала в штате Нью-Мехико, стадиона средней школы в Санта-Фе. Снаружи он выглядел как огромный жилой дом, разве что с крестообразными перекладинами на окнах. На обратной стороне открытки отец написал: «Наконец-то у нас настало лето. Я чувствую себя хорошо и надеюсь, вы все тоже здоровы. Скоро твой день рождения, я помню об этом. Пожалуйста, напиши, какой подарок ты хотела бы получить. В Сан-Франциско есть большой универмаг „Париж“, где я могу заказать все, что угодно, и послать тебе по почте. Слушайся маму. С любовью, папа».

Он приписал несколько строчек в самом низу, в постскриптуме, но они были вымараны цензурой. Девочка так никогда и не узнала, о чем там говорилось. Она не ответила отцу на письмо: дни были слишком похожи друг на друга, и ей никак не удавалось придумать, о чем писать. Тем не менее ко дню рождения отец прислал ей по почте подарок – голубой шелковый шарф и флакончик духов «Серенада». Духи закончились давным-давно. Теперь она даже не могла вспомнить, какой у них был аромат.