Читать книгу Красный дворец - Джун Хёр - Страница 4

Свеча догорела. Только что рассвело, и мне не хотелось выходить из комнаты и беспокоить домашних, отыскивая другую свечу. Мой пятилетний брат Тэ-хён, скорее всего, крепко спал, а что касается мамы… Ну, я вечно избегала ее – не хотела созерцать ту напряженную неподвижность, с которой она ждала отца. Он приходил редко, предпочитая делить свое время между женой и новой любовницей. А мама не имела для него особого значения.

Тихо придвигая низкий столик к окну, я шептала свою мантру:

– Я никогда не стану похожа на мать.

Я не полюблю, пока не стану любима, любима как никто другой.

Я вообще никем не стану, если не смогу стать первой.

Я не стану, подобно матери, молча сидеть и попусту тратить время, пока жизнь проходит мимо. Я твердо намеревалась быть услышанной, стремилась к тому, чтобы со мной считались. Потому и продолжила писать письмо командиру Сону – черными чернилами по светлой бумаге, мелким, аккуратным почерком. Широкие рукава чогори я закатала, чтобы не размазывать написанное.

Я писала уже четвертую страницу, свидетельствуя о доброте медсестры Чонсу, о ее неспособности убить, и неожиданно для себя обнаружила, что все глубже и глубже погружаюсь в прошлое. Мне снова восемь лет, и я дрожу рядом с кибаном[9], домом свиданий, где меня посреди зимы бросила собственная мать, считавшая, что у меня нет иного будущего, кроме как стать кисэн – развлекающей мужчин артисткой. Она велела мне ждать до тех пор, пока отвергшая меня хозяйка не передумает и не пустит внутрь. Но двери в дом оставались закрытыми, и никто за мной не пришел, а потом рядом опустилась на корточки медсестра Чонсу и взяла мое замерзшее лицо в свои ладони.

– Я ыйнё. – Такими были ее первые обращенные ко мне слова. – Теперь ты не одинока. – И она несла меня всю дорогу до Хёминсо.

Сестре Чонсу было тогда всего восемнадцать лет.

Как мне сейчас.

Несколько раз прервавшись, чтобы помассировать скрючивающиеся пальцы, я наконец посмотрела в окно и обнаружила, что небо просветлело. У меня был выходной – во дворце я работала через день, как и многие другие медсестры. И потому у меня будет время поприсутствовать на допросах в отделении полиции – их проведут сегодня, пока свидетельские показания еще свежи.

Я сделала глоток остывшего ячменного чая и написала последнюю строчку моего послания командиру Сону:

Если бы вы знали ее так же хорошо, как знаю я, то не сомневались бы в ее невиновности.

Подождав, пока чернила высохнут, я сложила письмо. Наскоро умывшись и переодевшись, я быстрым шагом вышла из дома и через полчаса очутилась перед крепостными воротами.

Пока стражник изучал мой жетон, я смотрела вверх. Высоко, по парапету крепости, ходил кругами одетый в красный халат солдат, и я стала гадать, что он оттуда видит и не кажется ли ему, что после столь кровавой ночи королевство стало другим.

Стражник вернул мне жетон.

– Можешь проходить. – Из его рта вылетело облачко пара.

Я тут же прошла через ворота; все мои чувства были обострены до предела. Где-то в городе все еще скрывался убийца. По обе стороны от меня тянулись бесконечные ряды хижин, в которых жили усталые, недоедающие люди; облачившись в белые халаты, они курили трубки. Я посторонилась, пропуская бегущих детей. Навстречу мне шли женщины с корзинами на головах и привязанными к спинам младенцами, за кем-то из них шагали дети постарше, нагруженные вязанками соломы.

– Прочь с дороги! – кричали слуги. – Дорогу моему господину!

И нужно было, стоя в грязи, низко кланяться благородным людям. Поэтому я свернула в переулок Пхиматколь – узенькую улочку, по которой предпочитали передвигаться пешеходы вроде меня, не желавшие кланяться и потом очищать грязь от свежевыстиранной одежды. Приблизившись к отделению полиции, я снова вышла на главную дорогу и остановилась.

Мое внимание привлекла толпа у стены. Трудно было не услышать висящий в воздухе шепот, не заметить пальцы, указывающие на листы бумаги на стене. Когда униженные и притесняемые хотели, чтобы их услышали, они вывешивали на стенах анонимные листовки. Говорить в открытую было нельзя, дело могло кончиться смертной казнью.

– Что здесь написано? – спросил какой-то крестьянин.

– Не знаю, – ответил другой. – Я не умею читать.

– Никто из нас не умеет! О чем здесь сказано?

Я пробралась сквозь скопление людей и взглянула на объявление. Оно было написано ханча[10], то есть предназначалось лишь для людей благородного происхождения, для наделенных властью. Но я умела читать на классическом китайском и потому сделала несколько шагов вперед. И застыла на месте.

Наследный принц убил…

Неожиданно толпа разделилась на несколько частей. Люди начали кричать и хватать ртом воздух, в толпу втиснулись фигуры в черных шляпах и черных халатах, размахивающие дубинками. Полиция. Один из полицейских так сильно пихнул меня, что у меня клацнули зубы, а сама я врезалась в стену. Но боли я не почувствовала – так сильно потрясли меня прочитанные слова и страх в глазах полицейских, срывавших листовки.

Я вжалась в стену – ноги меня не держали. Перед глазами встали темные покои наследного принца, покои, шептавшие об его отсутствии. Его высочество тайком покинул дворец и вернулся в него, став свидетелем резни.

Наследный принц убил… Кого? Кого он убил?

* * *

Я ворвалась в отделение полиции и увидела перед павильоном пустой стул для допрашиваемых. В центре же высокой деревянной террасы сидел командир Сон.

Это был крупный старик с рыкающим голосом и седой тощей бороденкой. Оперившись локтем о ручку кресла, он постукивал себя пальцами по щеке. И ждал. Ждала и толпа зевак, собравшаяся вокруг стула для допрашиваемых.

– Ты выглядишь больной.

Я, опешив, огляделась и встретилась взглядом с дворцовой медсестрой Инён, которую я видела рядом с местом преступления. Это была высокая и стройная молодая женщина лет двадцати пяти, лицо ее было бледным, словно освещенные луной лепестки, – а может, она просто нанесла на лицо больше пудры чибун, чем обычно. Инён казалась женщиной хрупкой, но когда она потянула меня в сторону, чтобы на меня не налетел проходивший мимо полицейский, я почувствовал, какие сильные у нее руки.

– Ты давно здесь? – спросила я.

– С начала допроса.

– А он давно начался?

– Уже дали показания все свидетели, в том числе и члены семьи подозреваемой.

Последнее слово она произнесла так, будто тоже не верила в виновность медсестры Чонсу.

– Ты считаешь, моя наставница невиновна? – неуверенно спросила я.

– Твоя наставница? – Она выдохнула и покачала головой: – Я свидетельница. Это я сообщила о преступлении.

Мои брови взлетели вверх.

– А что ты видела?

– Это длинная история, – пробормотала она. – Незадолго до конца комендантского часа я поняла вдруг, что моего пьянчуги отца нет дома, и пошла за ним в игорный дом, где он завсегдатай. Мне не хотелось, чтобы он, как обычно, спустил те небольшие деньги, что у него были. В наше голодное время… – Она покачала головой. – Я забрала его оттуда, он на меня разозлился и пошел домой один. И тут я увидела, как по улице бежит придворная дама Анби. Она, казалось, очень чего-то боялась, все время оглядывалась и даже не попросила помощи у патрульного.

– И дело кончилось тем, что она мертва, – сказала я себе под нос. – А полиции известно, что она была придворной дамой, а не служанкой?

– Да, я сказала им об этом… – Ее голос умолк, а взгляд помутнел, словно она мысленно вернулась в предрассветные часы. – Я пошла следом за Анби, поскольку знала, что ей запрещено находиться за дворцовыми стенами. Затем я потеряла ее из виду. Какое-то время я старалась ее найти, но потом решила пойти домой. И тут услышала женские крики.

Инён судорожно выдохнула.

– Когда я пришла, все уже стихло. Ворота были открыты, и я заглянула внутрь… – Она зажала рот рукой и, казалось, вот-вот упадет в обморок. – В жизни не видела ничего столь ужасного.

Толпа тем временем исступленно зашептала. Я проследила за взглядами людей и увидела медсестру Чонсу, выставленную на всеобщее обозрение, она была не в форме ыйнё, а в простом белом халате. Она шагала не громче, чем падают снежные хлопья. Время замедлило свой бег. Я пыталась узнать женщину, учившую и наставлявшую меня добрую половину моей жизни, женщину, которую я обожала. Когда я была маленькой, она напоминала мне волшебницу, спустившуюся с облаков. Ее глаза всегда ярко блестели, как звезды безоблачной ночью. Но сегодня она выглядела отрешенной и зачахшей.

Напряжение в воздухе росло, давило на нас, и все мы, затаив дыхание, ждали, что будет дальше. По обе стороны от медсестры Чонсу стояли два стражника, держа наготове толстые деревянные дубинки, ее же привязали к стулу для допрашиваемых.

Мне хотелось закрыть глаза. Пытки в полиции были делом обычным – настолько обычным, что королю Ёнджо даже приходилось вмешиваться в полицейские дела, чтобы предотвратить безжалостное избиение взятых под стражу людей. Его величество пытался ограничить наказания тридцатью ударами и ввести правило, согласно которому заключенных можно было избивать только раз в три дня. Но мы, низкорожденные, знали, что полиция не выполняет предписаний его величества и часто забивает подозреваемых до смерти.

«Пожалуйста, – молила я небеса, – защитите медсестру Чонсу».

– Незадолго до окончания комендантского часа, в предрассветные часы, – гремел с террасы голос командира Сона, – разные свидетели, как они заявляют, слышали доносящиеся из Хёминсо крики. Матери двух жертв утверждают, что их дочери ушли из дома пораньше, чтобы дополнительно позаниматься со старшей медсестрой Хиджин, которую также обнаружили мертвой.

Он повернулся к медсестре Чонсу:

– Ты говорила, что тоже отправилась в Хёминсо, чтобы помочь ученицам?

– Да, – напряженно ответила медсестра Чонсу. – Это так.

– Во сколько?

– Мы часто открываем ворота для тех, кто учится на медсестер, за час до окончания комендантского часа.

– Значит, в четыре утра, в час тигра?

– Да.

– Тогда почему трое твоих соседей утверждают, что видели, как ты уходишь из дома в полночь? Куда ты направилась? Домой ты после этого не возвращалась.

Медсестра Чонсу помедлила с ответом, она была очень бледна.

– Нет ничего преступного в том, что женщина ночью находится вне дома.

И это было правдой. Женщинам разрешалось ходить по улицам во время комендантского часа; это запрещалось только мужчинам, поскольку считалось, что ночью они представляют опасность для города. Так что медсестра Чонсу не совершила ничего предосудительного.

– Повторяю вопрос, – повысил голос командир Сон. – Где ты была между полуночью и четырьмя часами утра, когда, по твоим словам, ты пришла в Хёминсо?

– Я… я гуляла, – ответила медсестра после довольно продолжительного молчания.

– Целых четыре часа?

– Мне надо было о многом подумать, господин.

Локоть командира оставался на подлокотнике кресла, пальцы по-прежнему постукивали по щеке.

– Возможно, в эти часы ты планировала убийство. Возможно, встречалась со своим сообщником.

– У вас слишком богатое воображение, господин. – Ее голос задрожал, и я не понимала, что причина тому – гнев или ужас. – Мне незачем было их убивать…

– Когда мы нашли тебя, ты была вся в крови, – сказал командир Сон. – Твои руки пропитались ею. Если ты невиновна, скажи мне: может ли кто-нибудь подтвердить твои показания о том, что ты делала с полуночи и до четырех утра?

Она не отрывала взгляда своих покрасневших глаз от земли.

– Нет.

«Медсестра Чонсу, – мысленно молила я свою учительницу, – защищайте себя!»

– У меня не было причин убивать учениц. Мы были близкими подругами со старшей медсестрой. А что касается молодой придворной дамы, то я никогда ее не видела.

– Ты лжешь, медсестра Чонсу, – прорычал командир Сон. – Скрываешь что-то от полиции. Заявляешь, что ночью спала, но как можно было спать, если, согласно свидетельским показаниям, вся столица слышала громкие крики?

Толпа вокруг меня согласно зашептала.

– Полицейские осмотрели место происшествия и нашли среди прочего якчакту.

Командир жестом подозвал одного из полицейских, и тот выступил вперед, держа длинный прямой клинок с деревянной ручкой. Это был нож для трав, и он весь был в крови.

– Ты не могла убить этих четырех женщин в одиночку. Кто-то, должно быть, помог тебе выманить восемнадцатилетнюю придворную даму из дворца, – продолжал командир Сон. – Кто это был? Кто тебе помогал?

Медсестра Чонсу сильно сжала зубы:

– Я не… – Ее голос надломился, как и мое сердце. – Я никому не причинила вреда.

Командир Сон подался вперед, положив руки на колени, и теперь казалось, будто он смотрит сверху вниз на маленькую девочку.

– Если ты в ближайшие дни не заговоришь, если не будешь сотрудничать с нами, я прикажу стражникам бить тебя по тех пор, пока ты не свалишься с ног, пока они не раздробят тебе кости. – И тихо добавил: – И тогда ты начнешь говорить. Все мерзавцы, с которыми мне приходится иметь дело, в конце концов признаются в содеянном. От тебя зависит, как и когда сказать правду. Сознаешься добровольно? Или во время пыток?

– Какой смысл что-то вам говорить? – выпалила наконец медсестра Чонсу, вздернув подбородок, ее взгляд резал не хуже кинжала. Теперь я узнавала свою наставницу. – Вы все равно не оставите меня в живых. – Тут в ее глазах мелькнул страх, голос дрогнул, но она решительно сжала в кулаки руки, связанные за спинкой стула. – Если люди запомнят меня, то я хочу, чтобы меня запомнили именно такой. Такой, – повторила она сдавленным голосом.

О чем она говорила? У меня было великое множество вопросов, но командир Сон уже широко махнул рукой:

– Уберите ее с глаз моих долой!

* * *

Когда допрос закончился, я проскользнула во внутренний двор для слуг и стала высматривать знакомые лица, кого-то, кому можно было доверять, кого можно было бы попросить передать мое письмо командиру Сону. Я искала полицейского-слугу, описывая его другим как молодого человека с хмурым взглядом, одетого как крестьянин, но удостоилась в ответ лишь косых взглядов и в конце концов обратила свое внимание на выходящую из кухни тамо. Ее звали Сульби; она училась вместе со мной в Хёминсо и, как все тамо, оказалась здесь, потому что трижды завалила экзамены.

– Сульби-я.

Она повернулась ко мне. На ее призрачно-бледное лицо упала прядь волос.

– Хён-а, – сказала она, изумленно глядя на меня и моргая. – Поверить не могу, что мне пришлось запереть медсестру Чонсу в тюремную камеру. Ладно кого другого, но ее?

Мою грудь стеснила обжигающая боль.

– Ты считаешь, она невиновна?

– Да, – шепотом ответила Сульби. – Мы ее знаем. Она не способна на такое.

– Я тоже так думаю…

– Я очень волнуюсь, Хён-а. У командира на нее зуб.

У меня скрутило желудок.

– Ты о чем?

– Много лет тому назад медсестра Чонсу не смогла спасти его жену и сына во время родов. И он так ее и не простил. Особенно его возмутило то, что она пыталась помочь появиться на свет младенцу, имея за плечами довольно мало опыта.

– Но у нас у всех поначалу нет опыта.

Сульби закусила нижнюю губу, а затем помотала головой.

– Медсестра солгала командиру, сказала, что она опытнее, чем была на самом деле. Хотела хорошо показать себя перед одноклассницами.

– Но сейчас речь идет об убийстве, – выдохнула я. – И командир, разумеется, не позволит дать волю своим чувствам. Он же не хочет, чтобы настоящий убийца разгуливал на свободе.

– А может, и хочет.

Мой брови полезли вверх:

– С какой стати?

Сульби вытерла влажный лоб и огляделась.

– Никому не говори, что я тебе это рассказала. Клянешься? Я тебе доверяю; мне всегда хотелось быть твоей подругой, ведь я видела… за что бы ты ни взялась, ты во всем достигала совершенства, – прошептала она, и я заерзала от смущения. – И никогда не ошибаешься.

Именно к этому я и стремилась в жизни – никогда не ошибаться. Ведь вся моя жизнь была ошибкой – я родилась девочкой, да еще и вне брака. Мне нельзя было больше ошибаться.

– Листовки развешаны по всей столице, – сказала она, и я вспомнила толпу и полицейских. – В них говорится, что женщин в Хёминсо убил наследный принц.

Я начала задыхаться, мне с большим трудом удавалось сохранять спокойное выражение лица.

– Это не может быть правдой, конечно же, – сказала она самым что ни на есть обычным тоном. – Большинство людей за пределами дворца не знают даже, как принц выглядит. Так что как они могли его узнать?

«Но в Хёминсо была убита придворная дама госпожа Анби, женщина из дворца», – подумала я. И ее смерть, разумеется, оставила за собой кровавый след, ведущий во дворец.

– Это явно какой-то заговор, я уверена в этом. – Сульби убежденно кивнула, словно знала, о чем говорит. – В столице вечно так. Кто-то всегда пытается одержать над кем-то верх. Может, это противник принца из партии старых. Кроме того, принцу не разрешается покидать дворец в одиночку, верно ведь?

– Да, – шепотом ответила я. И опустила взгляд, дабы скрыть, что принц действительно исчезал куда-то в ночь резни.

Я прижала пальцы к глазам и тихо выдохнула, стараясь прогнать предчувствие беды. Резня в Хёминсо пахла ужасающим королевским скандалом, способным с легкостью привести к смерти медсестры Чонсу. Я стряхнула с себя оцепенение и протянула Сульби написанное мной письмо.

– Пожалуйста, сделай одолжение, отнеси это командиру Сону…

– Пэк-хён, – раздался позади меня ледяной, ужасающе знакомый голос. – Кто что кому должен отнести?

Глаза Сульби расширились от охватившей ее паники – той же, что чувствовала и я, и когда она низко поклонилась, а потом рванула с места, мне захотелось исчезнуть вместе с ней. Я не глядя знала, чья тень накрыла меня. Это был мой отец, человек, которого мне было запрещено называть отцом. В нашем королевстве незаконнорожденные дети принадлежат матерям, а не мужчинам, их зачавшим.

– Господин Син, – прошептала я, медленно оборачиваясь.

Мой отец был облачен в темно-красный шелковый халат, на голове – высокая шляпа. Мне не следовало удивляться, увидев его здесь: он служил в Министерстве юстиции, и его долгом было следить за тем, чтобы все всюду делалось по справедливости.

Я медленно отвесила поклон и замерла.

– Я увидел, как ты шмыгнула сюда, и пошел за тобой. – Голос у него был холодный, но в нем звучал намек на любопытство. – Что ты делаешь здесь, вдали от всех?

– Я… – Мой мозг лихорадочно искал правильный ответ. – Я надеялась найти кого-нибудь, кто мог бы передать письмо командиру Сону. Я хочу помочь медсестре Чонсу, – лепетала я, пытаясь предстать в его глазах преданной ученицей. – Она невиновна, мой господин. У меня нет в этом ни малейших сомнений. Если бы командир знал ее, то не стал бы…

Краем глаза я увидела, что отец выставил вперед руку.

– Отдай его мне, – спокойно сказал он. Я, послушно протянув ему листок, стояла и слушала, как бешено колотится сердце в моей груди.

Утренний холод пронизывал меня до мозга костей, пока отец внимательно читал письмо, но я не осмеливалась даже пошевелиться, даже моргнуть. Отца я боялась больше, чем тигров. Тигр может съесть меня, отец же способен разрушить самую мою душу.

К тому же в последний раз я разговаривала с ним пять лет тому назад.

Эти пять лет я провела в ожидании, что мельком увижу его где-нибудь в столице; и действительно иногда лицезрела родителя либо верхом на лошади, либо в паланкине, который несли слуги, кричавшие нам, прохожим, чтобы мы уступили дорогу его светлости Сину. Крестьяне низко кланялись ему на улицах, я тоже подобострастно отвешивала поклоны, меня обдавало грязью из-под копыт его лошади. Отцы, подобные ему, правили королевством. Мужчины, подобные ему, определяли, кто достоин почтения, а кто нет.

Наконец отец вернул мне письмо. Я, задержав дыхание, ждала, что он скажет. Согласен ли он со мной?

– Это не доказательство, – пронзили меня его слова. – Командиру нужны доказательства, а написанное тобой – всего лишь шквал эмоций, и письмо твое рыхлое и неумное.

Я крепко сжала письмо в руке, мне хотелось его порвать, лишь бы отец больше его не видел.

– Есть много гораздо более важных вещей, на которых тебе нужно сосредоточиться. Я слышал, ты стала дворцовой медсестрой.

Прогнав из голоса боль, я умудрилась пробормотать:

– Да, мой господин.

– Тогда я быстренько сыграю роль твоего отца и дам тебе один совет. – Легкий ветерок шевелил полами его халата, и они вздымались так, что становились видны кожаные ботинки. – Перестань беспокоиться о судьбе медсестры Чонсу. Она тебе не мать. Не сестра. Ты не несешь ответственность за ее жизнь.

Я не отрывала глаз от земли, сердце болело, а желудок завязывался узлом от его слов.

– Ты обычная простолюдинка, но стала дворцовой медсестрой. Для тебя это прекрасная возможность, один шанс из тысячи. Так что не вздумай отвлекаться. Не вмешивайся в политику. Иначе твое будущее окажется под угрозой.

– Да, – прошептала я в ответ.

Отец повернулся, чтобы уйти, но внезапно остановился. Он сложил руки за спиной, и я почувствовала, что его хмурый взгляд устремлен на меня.

– Пообещай не высовываться. Не мешай командиру делать его работу. Помни: ты – всего лишь девчонка и ничем не можешь ему помочь.

Я продолжала кланяться, пока отец не ушел. Как только он скрылся из виду, я равнодушно разорвала письмо и бросила обрывки на землю.

Я жаждала быть совершенством в глазах отца, и это стремление заставляло меня смотреть на молодых аристократок как на соперниц. Именно ради этого я изучила все нужные книги. Родись я мальчиком, с легкостью сдала бы требуемый экзамен и поступила бы на государственную службу. «Великое учение», «Чжун юн», «Лунь юй», «Мэн-цзы»[11]. Я и сейчас продолжала заучивать эти тексты наизусть, читала их в свободное время, пыталась наполнить ум тем знанием, что они давали, стать ими, насколько это было возможно.

Я хотела стать человеком, достойным внимания отца.

Но сегодня я лишь продемонстрировала ему свою ущербность. «Это не доказательство», – сказал он.

А что же тогда доказательство?

Я не намеревалась найти убийцу; я хотела лишь, чтобы командир Сон перестал гневаться на мою наставницу. И я докажу отцу, что кое на что я способна. Я не могу ждать любви и признания. Я должна заслужить их упорным трудом.

Я положила руку на створку ворот и огляделась, гадая, где тут тюрьма – то мрачное место, куда отвели медсестру Чонсу. Она что-то знала, в этом не было никаких сомнений. Но медсестра готова была умереть ради того, чтобы известная ей правда осталась скрытой. Скрытой, по всей вероятности, даже от меня.