Читать книгу Мрачная ночь - Дмитрий Александрович Федосеев - Страница 4

25 января 2008г.

Жёстко вырвав моё сознание из объятий Морфея, зазвенел будильник. За ночь старенький котел прогорел, и теперь в доме было прохладно. Потянувшись и сладко зевнув, я закуталась поглубже в приятные объятия одеяла, которое никоим образом не хотело меня отпускать. Но, увы, пора вставать, и я, нехотя собрав волю в кулак, словно перед прыжком в ледяную воду, резко откинула одеяло.

Поежившись от холода, я кое-как добралась до кухни, где рядом с задним ходом висел пыльный тулупчик. Но я, не побрезговав, с удовольствием накинула тёплую советскую куртку, дабы не превратиться в сосульку, пока буду готовить себе завтрак.

В магазин я заскочить не успела, поэтому пришлось доставать свои походные резервы. Быстро разогрев на сковороде консервированную гречку с мясом, я призадумалась, где бы мне сварить кофе – увы, турки на кухне не было. Но и без напитка остаться не хотелось – следовало прекратить действие снотворного, которое ещё текло по моим венам, иначе я могла заснуть прямо на новом рабочем месте.

Выручила старая добрая русская смекалочка. Подобрав самую маленькую эмалированную кастрюльку, я победно вскипятила воду. Сняв с огня, закрутила её, и в образовавшуюся воронку высыпала молотый кофе. После чего, немного потомив на медленном огне напиток, снова убрала с плиты с появлением благородной пенки. Аромат, конечно, был немного слабее, но, в целом, кофе оказался неплох.

Перед приёмом пищи, я по привычке включила телевизор. Впрочем, ничего интересного так и не нашла. Кто-то кого-то убил, его арестовали. Кто-то что-то украл, но он обещал поделиться. Налоги на что-то опять увеличатся. Где-то пропала семейная пара, у которой недавно забрали ребенка органы опеки. Пффф… Ребёнка забрали, вот они и свалили куда-нибудь отдохнуть от всех этих убийств и налогов. В общем, скука одна.

Позавтракав, я наконец оделась и, покидав кое-какие вещички в небольшой рюкзачок, чем-то напоминавший школьный ранец (не люблю, знаете ли, все эти неудобные дамские сумочки, которые постоянно приходится таскать в отваливающихся потом руках) выдвинулась в путь.

Улица встретила меня новой порцией снега. На застывшее болото, которое сегодня больше напоминало каток, сыпались мелкие, кружившиеся на легком ветерке в снежинки. Из-за этого и без того скользкий гололёд становился крайне труднопроходимым, и приходилось прикладывать недюжинные усилия, чтобы сдвинуться с места хотя бы на метр и тут же не приземлиться на задницу.

Впрочем, в наших краях такая погода не была чем-то из ряда вон выходящим. Поэтому привыкать не приходилось. Было неприятно только то, что по пути к моему новому месту работы, не удалось рассмотреть тихую станицу в свете дня. Все шесть чувств были прикованы к нелегкому пути между ледяных сугробов.

Всё же шмякнувшись под конец разочек на пятую точку, я довольно быстро добралась до полуразваленного здания. Я остановилась около автобусной остановки – метрах в ста от входа на территорию больницы, и с каким-то смешанными чувствами воззрилась на её неприветливые корпуса.

Архипелаг зданий был окружён полусухими тополями – столь популярными в советские времена неприхотливыми деревьями. Высоченный забор со временем в некоторых местах покосился, но всё же исправно нёс свою службу. Окна и двери на многих корпусах были заколочены досками, а некоторые оставались разбитыми. Старый КПП, который использовался ещё при строительстве лечебных сооружений остался без крыши и половины задней стены. Впрочем, «новый» контрольно-пропускной пункт, ведущий как раз к трассе и остановке тоже выглядел весьма плачевно. На его прохудившуюся шиферную крышу было накидано немало кирпичей, которые прижимали не желавшие оставаться и давно отработавшие свой срок листы. Не внушал доверия и основной корпус – самое крупное здание комплекса. Большинство окон восточного крыла тоже были заколочены чёрными, как большинство страниц моей жизни, досками. Западное крыло и вовсе стояло всё в пропитавшейся насквозь копоти от старого пожара. Лишь центральная часть когда-то могучего здания сохранила более или менее пригодный для деятельности человека вид. Да, фасадная штукатурка то здесь, то там обвалилась. И оконные рамы были старенькими и, наверняка, своими гнилыми щелями пропускали холодный воздух. Но, в отличие от своих соседей, от неё не веяло такой же безжизненной безысходностью.

Постояв ещё немного, я шагнула навстречу бесконечному ужасу и отчаянию. Но тогда я не могла этого знать…

* * *

Кабинет главврача оказался довольно уютным и обжитым. Было видно невооружённым глазом, что его хозяин проводил здесь немало времени. Потолок и стены были свежепобеленными, как, впрочем, и в коридоре больницы, а в паркете имелись побитые изъяны, из чего следовало сделать вывод, что доктор не злоупотреблял своим положением и уделял своему кабинету столько же времени, сколько и всей больнице.

Только оконная рама была более тщательно замазана специальным составом, который не пропускал влагу и холодный воздух. Оно и понятно: довольно не просто сосредоточиться на работе, когда тебе в спину дует ледяной ветерок, пробирающий до костей.

На этом сходство с лечебным зданием заканчивалось. На подоконнике по-домашнему стояли в небольших горшочках какие-то цветы. На стенах, слева и справа висели интересные репродукции масляных картин, на большинстве из которых были изображены прекрасные пейзажи. Рядом со входом стоял потёртый, но довольно мягкий диван, а в другом углу, рядом со стеклянным шкафчиком, в котором хранились всякие медикаменты, приютилось небольшое кресло. В центре же комнаты величественно возвышался массивный, украшенный разнообразными узорами стол. В тон ему рядом стоял такой же тёмно-коричневый ни то стул, ни то кресло.

Обе вещи, как и стоявшая на столе зелёная лампа, явно являлись антиквариатом, и, если их немного привести в порядок, можно было продать за неплохую сумму. Поэтому они не вписывались в общее довольно-таки простенькое убранство комнатки и заставляли задуматься.

От мыслей меня отвлек другой интересный факт: на столе в рамках стояли фотографии с датами съемки. На одном фото от 01.01.1988 была с счастливая пара с бенгальскими огоньками, встречающая Новый год. На фоне елки у девушки виднелся беременный животик, за который поддерживал свою половинку мужчина в очках, очевидно сам главврач. На втором фото от 29.01.1988 был новорождённый ребёнок, с миленьким личиком, который удобно устроился на чьих-то заботливых руках. Понять мальчик это или девочка было непросто. Третье фото было от 01.09.1993. На нём первоклассница, о чём свидетельствовал соответствующий картонный значок, расположившийся слева на груди счастливой девочки, как и её родители, стоявшие позади, улыбалась так широко, насколько это возможно. От этого снимка прямо веяло любовью и заботой.

Однако, фотографии поновее отсутствовали, как я не старалась найти их своими разными глазами. Следовательно, оставалось два возможных развития событий: либо это счастливая семья вдруг распалась, не сумев жить друг с другом, во что верилось слабо, либо…

– Они погибли, – тихий и спокойный мужской голос прозвучал для меня, как гром среди ясного неба, и я едва не выронила фото в рамке.

– Простите, мне не следовало так много любопытствовать, – я аккуратно опустила столь дорогую для главврача вещь на прежнее место.

– В любопытстве нет ничего зазорного. Главное с ним не перебарщивать. В конце концов, у каждого человека есть свои секреты, которых он не хочет открывать никому.

Я лишь кивнула.

Стоявший напротив меня человек имел короткую стрижку со знатной проплешиной, что говорило о его немалом возрасте. Одет он был очень аккуратно: в белую наглаженную рубашку и черные классические брюки. Сверху, как и полагается, был накинут буквально только что накрахмаленный медицинский халат. Едва удерживаясь, на кончике носа у мужчины в возрасте висели поношенные очки. Вид доктора говорил о основных чертах его характера: обязательности, пунктуальности и осторожности. Такой человек сначала семь, а то и все четырнадцать раз отмерит и лишь потом отрежет.

Неторопливым и каким-то благородным жестом он пригласил меня присесть на диван, напротив его стола. Сам же прошёл к небольшой тумбочке, стоявшей у окна, и, плавным движением открыв крышку электрического чайника, поинтересовался:

– Не желаете ли чашечку чая или, может, кофе?

Я, пытаясь не обидеть старика и соответствовать ему в поведении и воспитании, чинно опустилась на диван и, сославшись на то, что только с утра выпила чудесного напитка, вежливо отказалась.

– Итак, – старик опустил пакетик ароматного чая в свою кружку и начал медленно заливать его кипятком, – Анна, – он ещё немного помедлил, словно что-то вспоминая или взвешивая свои следующие слова, – Вы хотите у нас работать?

– Да.

Он глубоко вздохнул:

– Не хочу показаться бестактным, но зачем? Ведь, насколько я понял, у вас есть и другое место жительства, а, следовательно, и выбор. Есть же и другие медицинские учреждения, которые много лучше, чем в этой… станице.

Тут я не нашлась, что ответить. Я то и сама не совсем понимала, зачем сюда приехала и уж тем более, зачем пошла устраиваться на работу в учреждение, инцидент в котором разрушил всю мою жизнь. Лишь какое-то смешанное чувство интуиции и надежды толкало меня вперед. Будто это могло помочь мне забыть случившееся и, наконец, отпустить тех, кто преследует меня во снах уже долгих тринадцать лет.

Пока я копалась в себе, старик доделал, наконец, свой дивно пахнущий чай и, усевшись в своё кресло, сделал пару маленьких глотков. Он практически не обратил внимание на то, что я ему не ответила, потому что сам заметно волновался:

– Честно сказать… – тихо начал он, – Я думал, что ты погибла. В ту ночь… Как и твоя семья.

Мне стало, мягко говоря, некомфортно. Глаза защипало, сердце стало биться чаще, а вместо желудка образовался какой-то вакуум. Но я держала себя в руках.

– Как видите, нет. Едва ли призрак пришёл бы искать работу.

Но старик мою колкость пропустил мимо ушей. Его глаза стали какими-то стеклянными, а голос ещё тише. У меня возникло неловкое чувство, будто он говорит не со мной, а с кем-то ещё. С кем-то, кто был ему безмерно дорог и кого давным-давно нет в живых.

– Мне так их жаль… Очень-очень жаль, – словно молитву зашептал мужчина, взяв мои руки в свои. Мне стало совсем не по себе. Резко высвободившись, я вытерла выступившие слёзы, и сдержанно сказала:

– Давайте лучше перейдем к делу.

Старик, опомнившись, украдкой смахнул слезу и, прочистив горло, ответил:

– Простите, я не хотел расстраивать вас.

Я кивнула. Мужчина ещё раз кашлянул, сделал большой глоток чая и начал:

– Людей у нас маловато, поэтому сёстры и братья работают по графику три-один: три рабочих дня, один выходной. Зарплата тоже не очень высокая, думаю, вы уже знаете.

Я снова кивнула.

– Пациентов у нас всё меньше и меньше. Которых навещали, уже давно перевели в соседнюю районную больницу, а у кого друзья побогаче – в краевую. Тут остались только сироты, если так можно выразиться. Люди, которые никому не нужны. Да и то не на долго. Никакого секрета не раскрою, если скажу вам, что нашу больницу в скором времени планируют прикрыть. Неблагоприятный район, как вы знаете, затрудняет прибытие новых кадров. Да и у государства, как обычно, вечно ни на что нет денег.

Я задумчиво кивнула.

– Жаль, конечно, что такой медицинский гигант окажется брошенным. Раньше, в пик величия, если можно так выразиться, в больнице помещалось около полторы тысячи пациентов. Громадное число, если подумать. И это был не предел. А сейчас почти все корпуса оказались разрушенными и заброшенными, как и оба крыла главного здания. И пациентов всего тридцать два человека.

Я пожала плечами, не зная, что сказать. А увлеченный старик продолжил:

– Но больше всего жалко людей. Тех, которые живут и работают здесь. Которым больше некуда податься. Я то что, пенсия есть, как-нибудь проживу. А вот они… На что им жить? Как я уже говорил, ни для кого не секрет, что нас закрывают. Но я никому не сказал, как скоро это произойдет. Еще месяц. Максимум два… Поэтому спрошу тебя еще раз: ты точно хочешь здесь работать?

Я в который раз кивнула. Мужчина улыбнулся:

– А ты, я погляжу, не из разговорчивых. Впрочем, одному Богу известно, через что тебе пришлось пройти… Если нужно, ты можешь в любую минуту поговорить со мной или попросить помощи. Я буду только рад.

– Спасибо, – я была рада, что он не стал особо задавать лишних вопросов.

– Ну что ж, пойдемте. Устрою вам, так сказать, небольшую экскурсию и…

Его речь прервал трезвон старенького стационарного телефона.

– Прошу прощения, одну минутку, – сказал мне старик и взял трубку.

В это время в кабинет тусклыми лучами заглянуло солнце. Я подошла к окну и убедилась, что снег, пускай и мелкий перестал идти, а небо немного очистилось и сквозь поредевшие облака выглядывало светило, заливая станицу. Отражаясь от льда и снега, фотоны усиливали своё воздействие, и смотреть на эту картину становилась физически больно. Но я успела заметить, и оценить своеобразную и неповторимую красоту полузаброшенной степной деревушки.

– К сожалению, мне нужно отъехать, – перебил мои мысли главврач, каким-то отрешенным голосом, – Я вызвал сестру, она вам всё здесь покажет.

С этими словами он взял своё пальто и довольно проворно для своих лет выскочил наружу, одеваясь на ходу.

Минуты через две в дверях появилась, на моё удивление, знакомая брюнетка. Впрочем, удивление было обоюдным. С другой стороны, если подумать, то это станет очевидным. Разнообразием рабочих мест чахнущая станица явно не славится.

– Ну что ж, пойдём, новая работница «умственного труда».

Она быстро провела меня к персоналке, которая, как и кабинет главврача находилась на третьем этаже. Как и всё здание, эта комната была ветхой и приводилась хоть в какой-то порядок лишь руками работников больницы. Древняя штукатурка за долгое время потрескалась, и эти расщелины просто замазали раствором как смогли, а сверху побелили. Паркетный пол, очевидно, совершенно пришедший в упадок, здесь заменили на доски, которые проигрывали в прочности и ряде других характеристик, но легче монтировались. Такой простенький ремонт из категории «Сделай сам».

Тут же стоял внушительный стол, несколько скрипучих стульев, висело, небольшое зеркальце и вдоль стены стояли побитые временем металлические в шкафчики.

– Вот этот будет твоим, – девушка ткнула на неплохо сохранившийся экземпляр. Затем вытащила из отдельно стоящего единственного деревянного шкафа комплект немного потертой, но чистой медицинской одежды и протянула её мне:

– Одевайся.

Я взяла белье в руки, но с места не шелохнулась, уставившись на девушку. Та улыбнулась:

– Стесняешься, что ли?

Вместо длинных объяснений я просто коротко ответила:

– Да.

Когда она вышла я, повесила свое пальто в шкаф и стянула с себя футболку. От самого низа живота то левой ключицы тянулась борозда уродливого шрама. Да, светить своим нижним бельём пускай и перед девушкой было не очень приятно, но этого рубца я стеснялась в десятки раз сильнее. И, опять же, все эти её вопросы, которыми она, конечно, тут же меня завалит. Непонятно только, почему брюнетка ещё у меня про глаза не поинтересовалась. Наверное, из-за её любопытства главврач так дорожит своими тайнами.

Одевшись, я вышла в коридор, в котором меня ждала девушка. Не теряя времени, она принялась рассказывать о моём новом месте работы:

– На первом этаже у нас размещен женский «корпус». Девятнадцать женщин распределены по пяти палатам, – мы как раз спустились на первый этаж для ознакомления воочию, – две комнаты по пять, две – по четыре. И ещё карцер, – она указала на небольшую камеру с распахнутой дверью, словно зовущей в увлекательное путешествие. Внутри она была оббита перештопанными матрасами.

– А где ещё одна? – спросила я.

– Что? – прервала ход рассказа уполномоченная девушка.

– Ты сказала, девушек девятнадцать. Но две палаты по пять человек и две – по четыре – это восемнадцать.

– А-а-а… – девушка прошла к концу коридора, – Это что-то вроде долговременного изолятора, – она указала на тяжелую деревянную дверь с маленьким окошком для подачи воды и еды. Внутри комнаты было темно.

– Мы зовём её Инид, – тихо прошептала Дарья.

– Она немка? Или англичанка? – удивилась я.

– Нет. Возможно. Мы точно не знаем. Но наружность европеоидная.

– Тогда почему Инид?

– Она ничего не говорит. С момента её поступления. Но иногда что-то рисует. На паре таких живописей было нацарапано слово «Инид». Во всяком случае, мне так рассказали. Я работаю здесь уже несколько лет, но она оказалась тут задолго до меня.

– И что, никто её не искал?

– Может и искали, но, как видишь, не нашли. Мы даже не знаем русская ли она вообще. Только примерный возраст – сейчас ей около двадцати.

Я заглянула в окошко и увидела в углу фигуру обхватившей себя за ноги девушки. Её тёмные, как ночь волосы опадали вперёд и скрывали её от глаз почти полностью. Но всё же я сумела заметить, что её кожа неестественно бледного цвета. Девушку явно давно не выпускали из камеры.

– Какой ужас…

– Да уж… Тебе нужно будет следить, чтобы эта дверь оставалась закрытой, приносить и уносить поднос. Всем остальным занимается лично главврач.

– Что она сделала? – такой режим не будут устраивать просто так.

– Когда она прибыла, как мне рассказывали, все решили, что это девочка – типичный кататоник. Но потом, каким-то совершенно непостижимым образом проскочила ночью в кабинет главврача и устроила там жуткую сцену. К счастью, он тогда остался на ночь – вышел ненадолго покурить. Когда поднимался обратно, услышал грохот. Позвал медбрата и сестру, пытались её схватить. Пока её скрутили, она умудрилась брату заехать в шею скальпелем. Едва выжил, чертяка.

– Да уж…

Даша кивнула:

– После этого он полечился и сменил профессию. Что не мудрено, я бы тоже обделалась, прошу прощения за мой французский. Кстати, Инид, иногда по ночам может быть… Не обращай на это внимания.

– Выть? Как волк?

– Нет, – она скривилась, – Я даже не знаю с чем сравнить эти звуки. Но почему-то мне всегда казалось, что именно так воют призраки.

– Ты меня разыгрываешь, – я не склонна была верить во всякие глупости, – Не подходящее время для страшилок.

– Думай, что хочешь, Анна. Но мне незачем тебе лгать.

Мы немного постояли, думая каждый о своём.

– Ладно, на чём мы остановились? Ах да. Так вот: тётя Глаша – наша повариха готовит вон там, в каморке в начале коридора. Мы же должны выставить тарелки на стол здесь, – она указала на холл, часть коридора, преобразованный под столовую и комнату отдыха одновременно, – и такой же сверху, на втором этаже. Носим еду наверх с помощью ТВН-ов. У тёти Глаши спросишь, она покажет.

Девушка развернулась к выходу и указала мне на висящий на стене лист бумаги:

– Это распорядок дня. Советую не просто изучить, но выучить. Так будет много проще.

Я в сотый раз за сегодня кивнула. Мы поднялись на второй этаж.

– Раньше здесь баня стояла отдельным корпусом. Но на тридцать два человека топить ещё одну котельную – неслыханная роскошь. Потому на втором этаже, вот здесь, в начале коридора, нам сделали отдельную душевую. Во вторник моются женщины, в среду – мужчины. Стараемся вводить ещё и в пятницу и субботу, но не всегда получается. Надо же ещё бельё менять… В общем, здесь так же карцер, четыре палаты по три человека…

Её слова отошли на задний план. Сейчас, видимо, было время прогулки и медбрат, открыв все палаты, выводил людей, которые не хотели, либо не могли выйти сами. В частности, сейчас на инвалидном кресле мне навстречу катил мужчина преклонных лет, чьё лицо заставило меня покрыться холодным потом.

В голове невольно прокрутились несколько молниеносных воспоминаний, отчего во рту у меня пересохло. Сейчас этот мужчина пускал слюнки на казённую рубашку и никак не вязался с тем монстром из моих снов. Как сказала бы Даша, типичный кататоник. Но…

– Эй! С тобой всё в порядке?

Девушка потрясла рукой, за которую я, как оказалось, невольно ухватилась, нет, вцепилась.

– Ой, прости… – я смутилась, – Я не хотела.

– Со мной всё нормально, – она завела пораненную моими ногтями руку за спину, – С тобой-то что?

Я сглотнула. Не было никакого желания говорить о том, что произошло. Каждая мысль, проникающая в чертоги памяти, приносила невыносимую боль. Хотелось убежать, закрыться, напиться и проплакаться. Но, вместо этого я, зарывая свои эмоции поглубже, хриплым голосом ответила:

– Это он… Он убил мою сестру…

* * *

– Не расскажешь, что случилось? – в который раз вопрошала Дарья, не находя себе места у стола дежурного, – Это после той ночи твои глаза стали такими?

– Не сейчас, – я делала вид, что изучаю какие-то бумажки, с умным видом бегая взглядом по строкам, но совсем не вникая в суть. Я просто пыталась успокоиться и прийти в себя.

– Тогда, может, расскажешь про мотоциклы? – неожиданно сменила тему девушка.

– Мотоциклы? – такого поворота событий я не ожидала.

– Да. Я заметила, что ты весьма скрытная особа и не очень любишь говорить о себе. Но твои глаза загорелись, когда мы обнаружили тот старый мопед в твоём гараже.

– Это тяжёлый немецкий мотоцикл, а не мопед, – запротестовала я и поняла, что она всё-таки меня поймала. Вздохнув, я поделилась:

– Через несколько лет после той ночи, я нашла старенький, но всё же поновее R12 тётушкин мотоцикл. На нем она по молодости добиралась на работу, пока тот не сломался. Потом она купила себе машину. А двухколесный железный конь остался в гараже ждать свою нелёгкую участь. Он чем-то напоминал мне тогдашнюю меня. Одинокий и ждущий смерти… – я криво улыбнулась, – Пока я его чинила, я забывала… Это были те немногие моменты, когда я не думала о своей утрате…

Я замолчала, украдкой смахнув слезинку.

– Спасибо, что поделилась, – моя новая подруга обняла меня и прижалась в знак поддержки.

– Спасибо, что выслушала, – мне действительно стало совсем чуть-чуть, буквально на граммулечку легче. Впервые за долгие годы.

Наш откровенный разговор беспощадно прервала холодная трель звонка. Похлопав меня по спине, Даша взяла трубку стационарного телефона:

– Алло?

Я пару раз глубоко вздохнула, успокаиваясь. Выпила водички, которая стояла в столе. И вновь затолкнула подальше рвущиеся наружу воспоминания.

Выслушав собеседника, брюнетка ответила «Хорошо» и, наконец, повесила трубку, повернувшись ко мне:

– Работа зовет.

Как оказалось звонил сам Петр Михайлович – главврач нашей больницы. Он распорядился, чтобы мы в срочном порядке подготовили изолятор на втором этаже. Очевидно, к нам везли нового пациента. Но что за монстр этот мужчина, раз для него сразу готовилась долгосрочная одиночка, оставалось только догадываться.

Перетягав по меньшей мере полсотни пыльных коробок с бумагами в неотапливаемое восточное крыло, мы быстренько помыли пол и застелили чистым бельем скрипучую ржавую кровать.

Но все же отдохнуть нам не дали. Пока мы возились с коробками, пациенты пообедали, и нам нужно было разнести таблетки и проследить, чтобы их приняли. Дарья сказала, что это отличный повод познакомиться с некоторыми пациентами поближе.

– Ты им понравишься, – заверила она. И дальше, улыбнувшись, – А, может, и тебе кто приглянется.

– Да ну тебя, – но шутка настроение подняла.

Большинство пациентов, лежавших в этой больнице, с виду были вполне нормальными. И первое впечатление от встреч, чаще всего, говорило, что передо мной люди, которые попали сюда по ошибке. Где-то в глубине души я даже немного разочаровалась. Как и большинство людей, смотрящих американские фильмы, я представляла психбольницу серыми лабиринтами грязных палат, в которых, живя за гранью разума, существуют опаснейшие особи, пытающиеся вырваться наружу и навредить всему человечеству. Хотя многочисленные занятия, которых я, конечно, немало пропустила говорили об обратном.

В целом, чтобы без подсказок понять диагноз того или иного пациента, с ним нужно было провести приличное количество времени и как следует поговорить. Но, так как у нас ещё были дела, на проверку моих знаний его не было. И, в основном, Даша, которую, как я догадалась, здесь любили и уважали почти все, просто представляла нас друг другу, следила за тем, как я представляю лекарственные средства, где нужно поправляя меня, и сообщала мне диагноз. Больший интерес, кроме, конечно, загадочной Инид, во всяком случае для меня, представили трое пациентов: Игорь, Анастасия и Майя.

В школе Игорь был типичным отличником. Дома – хорошим сыном. Закончив учебное заведение с отличием, парень собирался поступать в какое-то элитное учебное заведение в центре края. Но, не став неожиданностью, пришла повестка. Родители хотели его «отмазать» – как это, маменькин сыночек да среди плохих дядек, которые всё время ругаются да заставляют работать. Нет, не то, чтобы я была ярой защитницей нашей где-то разваленной и скатившейся армии. Она и в советские времена не была идеальной, хотя там, по большей части, действительно готовили солдат, делали из подростков мужчин, все время организовывали всякие учения. И, может, тогда в некоторых смыслах и было служить тяжелее – надо учиться, запоминать, практиковаться, но много интересней. Сейчас же, пускай дедовщину и ликвидировали, сделали из срочников какой-то странный груз, который нужно было просто подоставать, чтобы у них не было сил создавать проблем для высших чинов. На подготовку, интерес и привлечение людей на военную службу всем стало наплевать.

Впрочем, я уверена, что и в СА – советскую армию эта мать своего сына не пустила бы. Причиной тому неправильное изнеженное отношение при воспитании и, как следствие, развитие комплексов. Но, так или иначе, отбиться от долга Отечеству у них не получилось, как я поняла, из-за того, что они поссорились с какой-то шишкой, и мальчика быстренько посадили в поезд до Волгограда – города-героя. Служил, правда, парень не долго. Из-за такого резкого изменения образа жизни, пищи, окружения, и других факторов, вызывающих сдвиги в психике и у нормальных людей, крыша у мальчика поехала знатно. Наверняка его шизофрения развивалась довольно плавно, хотя вряд ли это слово можно употребить в таком контексте. Однако, точно известно, что галлюцинации, после которых он оказался здесь были не первыми. Говорить мне о том, что с ним случилось парень постеснялся. Но, немного позже, когда мы с Дарьей вышли из палаты, девушка все же утолила мою жажду любопытства.

Тогда в очередной раз провинившегося, свежеиспеченного солдата отправили, как девушка сказала, в «долину белых лебедей», то бишь мыть унитазы. Перед этим на него, как полагается, знатно наорали, осыпая всевозможными нецензурными эпитетами и неприятными сравнениями. Это-то и стало последней каплей. Парень был настолько морально измотан, что просто сел на пол в туалете, обнял себя руками и принялся плакать.

– Не бойся, – тихо прошептали рядом.

– Кто здесь? – солдатик поднял красные глаза.

– Пора дать им отпор, – сказала девушка.

От восхищения ею у парня отвисла челюсть. Милое идеально сложное личико с огромными серыми глазами. Маленький приподнятый носик. Короткая стрижка пепельно-белых густых волос. Такая же прекрасная фигура. На гражданке парнишка то и с обычными девчонками не разговаривал – стеснялся, а тут такая… Но, что самое удивительное, за спиной у девушки были крылья. Солдатик потряс головой, но ангел, конечно, никуда не делся.

– Нельзя обижать тех, кто не похож на тебя, – её голос лился из уст словно песня.

– Кто ты? – выдавил-таки из себя парень.

– Я – твой ангел-хранитель. И мне надоело, что над тобой всё время издеваются.

– Прости, – просипел солдатик, вновь начав лить слёзы.

– Ты-то тут при чём, мой хороший? – она участливо присела рядом, – Это всё эти злодеи, что заставляют тебя и таких же людей, как ты, стесняться самого себя. Нужно показать им, что они не с теми связались. Что даже на самую крупную рыбу найдется рыбка покрупнее.

С этими словами она резко встала и зашла в одну из кабинок.

– Куда ты? – не понял её поведения парень.

– Встань! – приказала она резким тоном, и солдатик помимо его воли поднялся, зачем-то захватив с собой с пола швабру.

Дверь резко распахнулась.

– Не филонь, – улыбаясь, сказал дежурный по роте и, быстренько сделав свои дела, добавил, – Чтобы до сдачи дежурства тут всё сияло.

После чего, не дожидаясь ответа, удалился.

– Вот видишь, – за спиной снова появилась девушка, – Им всем на тебя плевать. Нужно их за это наказать. Направить огонь возмездия в их чёрные от ненависти и безразличия души. Очистить мир от скверны.

– Что мне нужно делать? – словно в тумане ответил парень.

– Ты это и сам знаешь, – улыбнулся ангел.

Надев так удачно подвернувшийся освещенные светом и словом Господа латы, солдатик схватил странного вида булаву из ножен со святой водой и пошёл навстречу своей судьбе…

В это самое неподходящее время, как обычно водится, казарму решил посетить с проверкой сам комбат. Желая немного растрясти свой немалый жирок после сытного обеда, он решил прогуляться по своим владениям.

– Смирно! – пролетело по всей казарме. И в этот же момент, когда все застыли, в приветствии старшего по званию, резко распахнулась дверь в туалет.

Парень ахнул от пришедшего к нему в данный момент прозрения. Всю казарму заполняли ужасные чудовища, только прячущиеся под людскими масками. Теперь же, когда пелена обмана спала с его глаз, он лицезрел истинные сущности тварей. С уродливых ртов капала слюна, а заплывшие глаза, люто смотрящие на него, сочились гноем. И запах. Этот омерзительный запах. Как же он раньше не замечал? От зла воняло, жутким образом несло дерьмом.

–Золдат! – проревел самый ужасный и большой монстр, стоящий от него в нескольких метрах. У парня затряслись коленки только от его отвратительного вида. Но, взяв-таки себя в руки, он поднял оружие и с криком с разбега засветил ёршиком по лицу комбата.

Тут я не выдержала и расхохоталась.

– В твоей истории есть хоть доля правды?

– В чём интерес рассказывать правду, если она банальна и скучна? Моя то история куда лучше.

– Но не для комбата. Так что же всё-таки случилось?

Девушка вздохнула, сдаваясь:

– Его списали по статье тоски по дому. Сдвиги в голове у него и впрямь имеются, но не такие уж и весёлые.

Анастасия лежала в психиатрии уже около двух лет. И за это время она с врачами проделала действительно огромную работу по оздоровлению, и вскоре её собирались, наконец, выписывать.

Она также была единственная, кто, хоть и с некоторым неудобством и грустью, но рассказала, что с ней случилось сама. В тот счастливый для всего человечества день, тридцать первого декабря женщина не смогла закончить свои дела на работе быстро. Ей всё чаще грозили увольнением, а коллеги превратились в хищных пираний, когда услышали, что в следующем году одного из них сократят. Каждый пытался лучше соперников, пардон, отлизать задницу начальству и, параллельно этому, повесить якорь на шею своему ближнему. В экономике страны было всё не очень хорошо, и если бы она потеряла работу, то едва ли смогла бы найти новую. Во всяком случае, сразу. А с их ипотекой и без её работы, они с семьёй жили бы впроголодь.

Все-таки, кое-как освободившись к десяти часам, она прибежала домой. Муж снова начал закатывать ей концерт, что она гуляет там со своими хахалями. Упрекал ее в отсутствии любви к дочке. Сам-то он нигде не работал из-за того, что когда-то на стройке ему упавшей многотонной плитой расплющило левую руку, которую впоследствии ампутировали. Мужчина получал копеечную денежную компенсацию от государства, которую ни на что толком не хватало. Обычно, Анастасия его понимала, поддерживала и успокаивала, говорила, что работает по столько ради них с дочкой. Но в этот раз она жутко устала на работе, а нужно было еще приготовить хоть что-то на праздничный стол. Тут еще прибежала дочка, которая случайно порвала свою любимую мягкую игрушку и настойчиво просила, будучи вся в слезах, ее зашить. Пока женщина пыталась мягко спровадить её, сгорели котлеты из последнего фарша. Зашел муж, буркнувший, что Настя и готовить разучилась, пока свои шашни водила.

Тут она не выдержала и в ярости накричала на них. Дочка заплакала еще сильнее и убежала, а муж виновато потупил голову, понимая, что виноват. Разрыдавшись, женщина ушла в спальню. Достала проклятую пачку сигарет, которую она изредка курила в тайне от семьи. Засмолив, Анастасия легла в постель и даже не заметила, как уснула.

Разбудил её муж, который сидел до этого на кухне, напротив спальни, и первый заметил пожар. Он вывел наглотавшуюся дыма и уже туго соображающую женщину из комнаты и начал звать свою дочь, сделав при этом одну ошибку – оставил дверь в горящую спальню открытой.

Огонь быстро побежал по, как оказалось, отлично горящему ковру, который покрывал почти весь пол дома. И пока родители нашли дочь, пламя перекрыло выход из здания.

Благо это была не квартира на семнадцатом этаже, а частный одноэтажный дом. Правда, как вы знаете, с плюсами часто приходят и минусы. А последний заключался в том, что к дому так и не подвели газопровод. Как это ни странно, но в державе, в которой такие громадные запасы нефти и газа, далеко не у всех семей, которые составляют будущее Отчизны и её экономически костяк, были деньги провести себе такое нехитрое, но жизненно необходимое горючее – настолько всё это дорого стоило. Поэтому питание неприхотливой и малопотребляющий газовой плиты осуществлялось через баллоны, которые приходилось затаскивать непосредственно на кухню. Вывести шланг на улицу её муж так и не успел.

Первым делом мужчина вытолкал в окно всё ещё пьяную от угарного газа женщину. Она кое-как встала на ноги и, повернувшись, протянула руки, дабы муж передал ей дочку. Но, как только тот к ней наклонился и взял её под подмышки своей правой рукой, раздался оглушающий взрыв.

В себя Анастасия пришла в скорой. Физически, но не морально. Потому что там женщина узнала, что её дочь и муж погибли. Она осталась одна. Настя не помнит, как пролежав около недели в больнице, выписалась. Не помнит, как к ней приходил психолог и настоятельно рекомендовал ей лечь в психиатрический госпиталь. Не помнит, как она хорошо играла и просила отпустить её домой к маме, а потом, если ей станет хуже, сама ляжет в психушку. Не помнит и того, что как только она вышла из больницы, набрала полную ванну и лишила себя жизни простым старым лезвием для станка, закатившимся в угол да там и забытым её отцом, оставив на последок надпись на плитке кровью «Во всём виновата я».