Читать книгу На флейте водосточных труб. поэма в прозе с хармсиками и стихами - Дмитрий Антоньевич Красавин - Страница 2

07 сентября

Весь день то усиливаясь, то ослабевая, идет дождь.

С бульканьем и журчанием вода хлещет из водосточных труб, заливая ниши подвальных окон.

В подвале сыро, холодно, пахнет плесенью и мочой.

Осень.

Пора воспользоваться приглашением Николеньки и перебраться со своим нехитрым скарбом в его квартиру.

09 сентября

Николенька любит о высших материях рассуждать.

Вчера отмечали с ним и Василием мое новоселье.

После трех стаканов бражки, он положил руку мне на плечо и изрек:

– Хоть и алкаш ты, но уважаю…

Я хотел ответить, что, мол, тоже и его, и Василия уважаю. Но чую, Николенька не о том.

Выдержав паузу, он развил мысль дальше:

– Для тебя главное не бражка, а Христос в сердце. Ты единственный из нас, кто Его голос слышать может.

Я аж сухариком поперхнулся:

– Какой во мне Христос, если я сто лет в церкви не причащался?

Николенька снял руку с моего плеча и пояснил:

– Христос – это не обряд и не икона, а свет внутренний. Без света внутреннего человек скоту подобен. Скотина тоже и пьет, и ест, и поспать, и повеселиться любит, но в ней нет того света.

У меня с Василием он еле тлеет, а у тебя огнем вспыхивает. Оттого ты и талант, оттого и красоту в мир несешь.

Я посмотрел на Василия.

Тот, отвалившись от стола, спал на полу, положив под голову ботинки.

– Сыграй-ка что-нибудь для души, посвети нам, – попросил Николенька.

Я встал из-за стола, опираясь на стены, добрался до рюкзака, достал из него завернутую в тряпочку флейту, развернул ее и, опершись для устойчивости затылком о дверной косяк, поднес инструмент к губам.

– Фи-и-у-и, – ответила обиженно флейта.

Я еще раз вдунул в ее нежное тело пары браги, пытаясь извлечь из него томное густое «до».

Она нервно встрепенулась и замолкла.

– Хорошо-то как, – прокомментировал Николенька.

Я сполз вдоль косяка на пол, положил флейту на колени и, закрыв лицо ладонью, заплакал.

10 сентября

Казалось, на женщин после моей акулы и Николенькиной кисочки у меня должен быть иммунитет.

Но вот поди ж ты, какая-то девчонка, лет на двадцать моложе меня, зацепила взглядом, и я поплыл.

В голове пусто – только ее страдальчески сдвинутые как у Богоматери глаза, дрожание пухлых губок, оттопыренный мизинчик на левой руке…

Нечаянное, мимолетное пересечение – и мир вокруг стал зыбким, неустойчивым.

Ну почему я решил, что она была преисполнена жалости и нежности?

За что меня жалеть?

Кто, собственно говоря, она такая, чтоб вот так смотреть на меня?

Между нами не может быть ничего общего.

Не потому, что я уже не в том возрасте.

Хотя, если поразмыслить…

Нет, между нами не может быть ничего общего потому, что я сам этого не хочу. Не хочу жалости. Не хочу никаких женщин, никаких перемен!

Но вот поди ж ты, думаю о ней весь вечер, без конца вспоминаю те несколько секунд…

Ерунда какая-то!!!

11 сентября

Сорок дней, как нет с нами Антса.

Зашли в церковь.

Василий деньги с записочкой за прилавок служащей протянул, чтобы по Антсу сороковины заказать.

Она, взглянув мельком, записочку назад возвращает:

Имя, говорит, у вашего друга не православное.

Василий три червонца сверху – не берет.

Вышли из церкви, Василий сплюнул на траву и прокомментировал:

– Говорил я Антсу: «Крестись в православные – стань Лехой», а он… Теперь в аду из-за своего упрямства мучается. И никакими червонцами его оттуда не выкупишь.

11 сентября (вечер)

Мы сильно горевали по поводу Антса.

К вечеру уже и на пиво денег не оставалось.

Николенька возьми и вспомни тут, что у деда его столетний юбилей.

Пошли, говорит, снова в церковь.

Василий на ногах тверже стоял. Листочек с именем Николенькиного деда служащей за прилавок протянул:

– Помяните человека, Христа ради, завтра рассчитаемся.

Служащая аж побагровела от возмущения:

– На водку деньги есть, а Богу – потом! Смотри, покарает тебя, алкаша, Господь!

Василий бочком от нее, бочком. На выходе осмелел и погрозил пальцем внутрь храма:

– Командуют тут всякие. То имя не то, то деньги им за благодать Божью авансом подавай.

13 сентября

Как идиот – побрившийся, напарфюмереный, в наглаженном и пропылесосенном Николенькином костюмчике от Кардена – проторчал на автобусной остановке возле универмага битых пять часов.

И для чего?

Чтобы она прошла мимо, не поднимая глаз?

Еще бы – в субботу, лежа на траве в рваных трико, нечесаный, небритый, с пакетом пустой тары в руках я был более импозантным, более заслуживающим внимания.

Тьфу на нее!

Тьфу-у, тьфу-у!!!

14 сентября

Николенька во всех своих бедах Божью волю видит.

Треснулся лбом об асфальт – «Бог позаботился, чтобы знал меру в питье».

Разогнали их проектное бюро – «Слава Богу, на водку меньше денег будет».

Приняли плотником на половину оклада – «Бог помог устроиться, чтоб с голода не умер».

И бьет его Бог, и милует.

Вот только бражку пьет сам Николенька, не советуясь со Всевышним.

И страдает тут же, и матом костерит, и плачет, и в грудь себя кулаком бьет: «Слаб я, Господи, чтоб искусам лукавого противостоять! Весь мир он своими цепями опутал – нет нигде спасенья. Один островок свободы – монастырь! Помоги мне построить лодку!»

Василию такие идеи не по нутру:

– А ты думаешь, богоискатель, где я после твоего отплытия жить буду?

Николенька теряется, не зная, что возразить, и осоловело смотрит по сторонам.

Я в таких случаях, если достаточно трезв, достаю флейту и играю Баха.

15 сентября

У нее странное имя – Бригитта.

Отец с матерью вроде как русские…

Но мне нравится это имя.

Оно пахнет снегом.

Когда его произносишь, кажется, что преодолеваешь Эверест и попадаешь в заснеженную страну небожителей.

И сам становишься небожителем…

16 сентября

Василий сказал, что в связи с недавними громкими терактами и нахлынувшим потоком эмигрантов, в Европе и Америке вот-вот разразится экономический кризис.

Миллионеры над акциями трясутся, политики валидол глотают.

Николенька на это дал свой философский комментарий:

– Те, кто живут по-евангельски, как птицы небесные, не заботясь, что есть и что пить, те никогда паниковать не будут, ибо знают, что на все воля Божия.

– Правильно, – поддержал я Николеньку. – Есть солнышко, есть травка, есть бражка в стакане – все остальное от лукавого.

17 сентября

Казалось бы, вот оно укромное лежбище под кустами, вплотную к забору, – хоть сиди, хоть лежи, пряча в рукав бушлата огонек сигареты и ожидая появления в окне спальни ее силуэта…

Но этот злобный кавказец всю конспирацию портит!

Травануть что ли его чем-нибудь?

18 сентября

Утром мы с Василием, как люди, хотели с магазина начать. Благо дело, от Николенькиной получки двести рублей оставалось.

Но у Николеньки что-то в голове перевернулось. Виноваты, говорит, мы перед Богом и за деда, и за Антса, и сами по себе. В церковь надо идти.

Зашли.

Николенька свечки купил, в медный ящик на колонне бумажки пихнул. Около иконы Богоматери червонец оставил.

Помолились вместе, вышли.

Мы с Василием к магазину потянулись.

А Николенька виновато так в сторону норовит ускользнуть.

Василий ему:

– Ты че?

А он:

– У вас есть деньги?

Василий удивился:

– Откуда? Мы ж безработные.

– А я, – говорит Николенька, – всю наличность Богу пожертвовал.

– А на пиво? – поинтересовался я, еще лелея надежду.

– Нет, – отвечает. – Пусто.

И поясняет, этак голову потупив:

– Многогрешен я и потому, как евангельская вдова1, больше всех решил положить на Божьи нужды.

Василий:

– Во, как ему попы голову запудрили! До аванса у него больше недели, а он – все Богу!

Я, было, тоже хотел соответствующие моменту слова вставить, но вижу – лицо у Николеньки благостное-преблагостное.

– Ну, – говорю, – коль больше всех положил, то поставят тебе в церкви памятную доску и до скончания веков поминать будут.

19 сентября

У Василия свое, пролетарское, понимание жизни. Что бы с ним не произошло, обязательно найдет виновных.

Вчера за бражкой просвещал нас, кто виноват во всех его злоключениях:

– Знаете, почему жизнь у меня такая хреновая, почему алкоголиком стал?

– Говори, – дал ему добро Николенька.

– Людское пренебрежение всему виной!!! Отец мало порол. В школе розгами не лупили. Мать могла б пристроить в институт – да взятку кому надо вовремя не дала, скупердяйка. На заводе спивался у всех на виду – никто не приструнил для острастки и шефства надо мной не взял. Катился вниз без тормозов. Сейчас вот осознал пагубность своего существования, хочу остановиться, но не могу – черти начинают прыгать. Надо бы к доктору пойти – деньги подавай, не так, как раньше. А кто виноват? Демократы-либералы-гуманисты. Это они довели страну до белой горячки!!!

Николенька ко мне повернулся:

– Может бражку у него отобрать, да морду набить, а то в другой компании и нас станет обвинять, что равнодушно взирали, как он стакан ко рту подносит, усугубляя алкоголем шаткое здоровье?

Я в задумчивости оглядел с ног до головы Василия.

Василий испуганно:

– Не надо бить – поздно. Меня уже ничем не исправишь.

И торопливо осушил стакан.

19 сентября (вечер)

Бражка закончилась, холодильник пуст, денег нет.

Мебель Николенькину никто покупать не хочет.

Трясет как в лихорадке – трубы горят.

Сидим с Василием.

Он голову руками обхватил и качается из стороны в сторону.

Я вслух размышляю:

– Пойти, что ли, в церковь, поинтересоваться насчет памятной доски? Вон, мэр наш пожертвовал храму миллион из городской казны – увековечили имя на бронзовой доске, справа от главного входа. Опять же Яша Беленький на металлах разжился – полгорода без проводов оставил. Перевел от избытка круглую сумму на церковный счет – на той же доске, строчкой ниже мэра пропечатан. Николенька ведь по-евангельски, больше их всех в сокровищницу положил. Если макет доски с его именем готов, надо бы взглянуть, подкорректировать, коль что не так…

Василий очнулся, голову приподнял:

– Никаких досок! Пусть назад наши деньги возвращают! И с процентами!

20 сентября

Зашел в ломбард, заложил флейту.

Дали пятьсот рублей под один процент в сутки.

Посуетившись, можно было бы знакомым в консерватории тысяч за десять загнать.

Да разве захотели б они знаться со своим бывшим опустившимся на дно жизни сокурсником?

Пусть им икнется.

А ломбардщик, жаба, пусть подавится.

21 сентября

Кажется, мы начинаем находить с кавказцем общий язык.

Косточки с мясокомбината хорошо затыкают пасть даже самого злобного пса.

По крайней мере на то время, пока я жду появления за вуалью шелковых занавесок Бригитты и на те несколько минут, что уходят у нее на то, чтобы полистать возле окна томик Тютчева (ни автора, ни названия книги мне из укрытия не прочесть, но я почему-то уверен, что это Тютчев).

Потом она удаляется вглубь комнаты, выключает свет ночника и исчезает в небытии ночи…

22 сентября

Днем в плотницкой Николенька сравнивал Путина с Николаем Первым.

Василий не понял, чем плох был для России Николай, но за Путина вступился.

– Ты Путина не трогай – он наша единственная защита.

Вот по телевизору у Кольки весной смотрели.

Приходит к нему какой-то министр или губернатор – точно не помню.

Путин ему: «Докладывай!»

Тот – бэ-э, мэ-э, дескать, на 5 процентов пенсии повысим через год.

А Путин: «Что-о-о? На двадцать пять, и немедля!» – и хрясть ладонью об стол!

Тот побледнел и сразу: «Будь сделано!»

А вначале хитрил. Хотел утаить денежки от народа, чтоб самому жировать.

России без Путина никак нельзя – всю страну министры с губернаторами разворуют!

23 сентября

Пару недель назад Николенька сказал Василию, что Бог любит людей, и сила Его любви проявляется в бессилии: «Он никогда не сможет навязать насильно любовь к Себе, не сможет насильно сделать человека нравственно и духовно более совершенным. Потому как любовь не позволяет Ему отнимать у нас свободу».

Василий стал спорить с Николенькой. Тогда тот в подкрепление своих слов всучил Василию Библию:

– Читай!

Василий, несмотря на свое отвращение к процессу чтения, почти каждый день что-то отмечал для себя в Библии, выписывал и, наконец, решил со мной поделиться впечатлениями. Привлечь, так сказать, в союзники:

– Ишь, Библию дал. Почитай мол, поразмысли, как любит нас Господь.

Почитал, поразмыслил.

Ремнем любит.

Яблоко запретное съел? – Пинок под зад, и вон из рая!

Меня мало почитаете? – Утоплю, как котят!

Города древние, Содом с Гоморрой, не жалея младенцев и стариков, подчистую с землей сравнял.

А как жителей Иерусалима стращал? Такую, говорит, вам жизнь устрою, что будете смерть предпочитать.

И Христос туда же: только попробуйте, говорит, ослушаться. Сразу вам будет плач и скрежет зубов.

Господь, как и всякое начальство, любит тех, кто Его боится, кто ему фимиам воскуривает, славословит. В одной руке у него меч для непокорных, в другой – ремень для проштрафившихся.

Причем и то и другое ежесекундно в деле – такие вот библейские любовь да свобода.

Правильно?

Я рассмеялся, сказал, что не силен в теологии, а посему предлагаю выпить за умных людей, которых влечет истина не только на дне стакана.

Василий недоверчиво посмотрел на меня, но выпить не отказался.

24 сентября

Сегодня с утра Василий, наливая на завтрак стакан бражки, продолжил развивать мысли о ремне и послушании:

– Вот ты интеллигент вроде как, что-то там пишешь, размышляешь, а не нашелся, что мне вчера возразить, потому как нечего.

Но я тебе больше скажу – у Бога с евреями все равно осечка вышла.

Уж как Он их порол, как в строгости держал – они же Его и распяли! Причем на глазах Его самых преданных учеников.

В этом отношении лучше на Сталина равняться – на него никто не смел руки поднять.

Потому как и свои, и враги боялись нашего вождя больше, чем Саваофа в Иудее.

Крут был и страну крутой делал.

За это народ и песни ему слагал.

Взаимная любовь и энтузиазм.

Жили просто, без секретов – в каждом доме по портрету.

Чуть позже, освежив душу Цветочным:

– Почему народ против разных там олигархов?

Почему радуется, когда очередного губернатора за решетку сажают?

Николенька говорит, потому, что Путин их на воровстве поймал.

Дудки!

Воруют в России все – от мала до велика.

Народу безразлично, нарушал кто-то из буржуев законы или нет.

В народе как после революции пошло, так до сих пор классовая ненависть клокочет.

«У них денег – куры не клюют, а у нас – на водку не хватает!»2

При Сталине люди хоть и жили бедно, но все были равны!

У моей бабушки был маленький курятник, такой же курятник был у соседей.

Жили бедно, вкалывали от зари до зари.

Но были счастливы.

Потому как народу для счастья главное, чтобы никто рядом курятник выше твоего не ставил.

25 сентября

Сегодня Николенька нас с Василием в церковь потащил на воскресную проповедь. Потом за портвейном принялся рассуждать о свободе духа. Нельзя, мол, в «здесь и сейчас» опыт прошлого привносить. Надо исходить во всем из внутреннего голоса, который тождественен голосу Бога. Дух человека, как и Бог, выше прошлых знаний, законов и пророков.

– Свобода духа – это всегда «здесь и сейчас» без привнесения того, чего нет, – без будущего и прошлого, без временного. Миг и вечность должны совпадать.

Василий спрашивает:

– Выходит, если у меня нутро после вчерашнего требовало дозу алкоголя, надо было не в церковь за тобой плестись, а соединить миг с вечностью и тянуть тебя в магазин?

– Тут ты не дух свой слушал, а голос дьявола, – отвечает Николенька.

– А как их различить, если оба во мне глаголют?

– Дух слышно в тишине, когда нет мельтешения мыслей и чувств. А дьявол – тот любит шум, живет в смятенье внутреннем. Коль нутро горит – это смятенье.

Василий снова его поддеть норовит:

– Значит, вот сейчас я нагружусь до отупения так, чтобы ничего не видеть, никого не слышать, – и сразу в тишине услышу Бога? А если икну – это уже будет от лукавого?

– Дурак ты, Вася.

– Сам дурак.

Не понимаю я Николенькиной философии. Мне кажется, во всех этих умствованиях есть что-то искусственное: попытка втиснуть неохватное, вневременное в рамки ограниченных представлений.

По-моему, жить надо, а не рассуждать о жизни.

Единственное, в чем я согласен с ним: пить надо бросать, а то все мысли скоро до одной скукожатся – как и где раздобыть денег на бутылку.

26 сентября

Оказывается, их кавказец не так и страшен.

Неделя подкормки – и он милостиво разрешил мне пробираться через забор к окну ее спальни.

В любом звере есть нечто человеческое.

А предательство хозяев – это очень даже по-человечески. Тем более, если хозяева лохи – не воспитали в подопечном злобы, приличествующей должности сторожевого пса.

27 сентября

У Василия все разложено по полочкам – здесь черное, там белое. Прям, глас народа какой-то:

– Мы, русские, лучше всяких там американцев.

Американцы – они каждый по себе, а мы – едины. И в этом наша сила.

Была.

При Сталине сосед всегда знал и имел право знать, что у соседа за забором. И думал о соседских проблемах не меньше, чем о своих. У всех было общее дело, общий враг, общие праздники. И земля, и фабрики, и заводы – все было общим. Все были равны, все были братья.

И одному Богу молились – Иосифу Сталину.

Теперь не то.

Лукашенко – тот еще старается у белорусов единство поддержать, равняет всех по-братски.

А у нас: здесь бомжи, там олигархи – нет единства.

Народ перед вождем должного трепета не имеет, и американцы нас не боятся, а следовательно – не уважают.

29 сентября

Не хотел вчера пить. И Николенька соглашался – пора бросать это дело, пора бросать.

Напились так, что опоздал к ней!

30 сентября

У Николеньки в плотницкой сегодня мало работы.

Василий с утра налакался и спит в кухне на коврике.

Я принес из квартиры пластмассовую бутыль с остатками бражки.

Мы с Николенькой постановили, что бражку допьем – и бросим пить. Навсегда.

Мы хотели вчера бросить, но не смогли все допить. А бражка уже настояна – не пропадать же добру.

После бражки Николеньку потянуло в магазин. Взял бутылку плодово-ягодного.

Я пить отказался, иначе можно снова вечер не у дома Бригитты, а лежа в подворотне провести.

Николенька, пропустив стаканчик, по привычке в философию ударился:

– Вот Василий потешался все, когда я о свободе говорил, а ты молчал. Между тем, Господь уже протянул тебе свою длань, чтобы помочь обрести свободу от земных пристрастий – любовь ниспослал.

Я удивился:

– Какая любовь может быть между дочерью банкира и бомжом? Я к ней без всякой корысти отношусь.

– Любовь только тогда и бывает любовью, когда в ней корысти нет. Когда она сама по себе ценность – ни прибавить, ни отнять. А если корысть есть – выгоду какую извлечь помышляешь, на взаимность рассчитываешь – это уже проституция, – пояснил он и налил второй стакан вина.

Я ничего не ответил. Сидел и прикидывал, как лучше потом дотащить его до квартиры.

Он решил, что я над его словами задумываюсь.

– Ты у нас богоизбранный. Тебя любовь от бутылки отвращает. А нам с Василием чтобы бросить пить, ремень Божий нужен. Иначе все извилины спиртом выпрямим и помрем алкашами. В монастырь нужно, в монастырь! Чтобы молиться заставляли, чтобы трудом тяжким да беседами душеспасительными всякий миг жизни был заполнен. В монастырь! Там ноша полегче.

Он допил вино.

А через полчаса я погрузил его на спину и поволок домой.

Лечиться ему надо, а не в монастырь.

1 октября

Не так уж и беспросветна эта жизнь, если каждый вечер можешь видеть прекраснейшую из женщин!

Пусть мимолетно, кратковременно. Иногда в течение десяти-пятнадцати минут.

Но эти минуты соединяют миг с вечностью!

Все остальное перед ними ничто!

2 октября

Утром в честь воскресенья Николенька призывал Василия очистить душу покаянием:

– Покаемся, исповедуемся, причастимся святых даров. Бог услышит наши молитвы – поможет одолеть пагубную страсть.

– А пивом после церкви угостишь?

– Ты не о пиве думай, а о Боге. Прислушивайся к Его голосу, не глуши мельтешением чувств и мыслей.

– Как же мыслям не мельтешить, если работы нет, денег нет?

– Поститься надо чаще.

– Только что двое суток без копейки денег на воде постились!