Читать книгу Заповедь любви. Васудева кутумбакам - Дмитрий Антоньевич Красавин - Страница 5

Настя, подняв руку, постучала в окно избы и громко окликнула хозяев:

– Есть кто-нибудь?

Ответа не последовало.

Входная дверь была не заперта. Путники прошли с крыльца в небольшие сенцы и оттуда в горницу. В лица пахнуло теплом, кислым запахом свежего хлеба. Справа от входа напротив устья русской печи сидела старая женщина с распущенными седыми волосами, глядя слезящимися глазами на догоравшие угли.

– Бабушка! – громко позвала Настя.

Та повернула голову, подслеповато щурясь, осмотрела вошедших:

– А гдзе10 Павелко?

– Не знаем. У нас лодка потекла. Мы тонули – Бог спас. Погреться да обсушиться пустите?

Старушка поднялась с низенькой скамейки, подошла к незнакомцам, оглядела каждого с головы до ног, пощупала заскорузлыми пальцами одежду:

– Музики пускай цут побудзутс, а цы красавича, – она взяла Настю за руку, – пойдзем со мной.

Лейтенант и Курт с наслаждением сели на пол у печи. Хозяйка с Настей скрылись за холщовой занавеской. Спустя несколько минут обе вышли. На Насте были надеты широкая льняная рубаха и длинный, волочащийся по полу лямошник. Хозяйка прижимала к груди руками ворох мужской одежды.

– Цеперь ваша чередза, – бережно положив одежду на скамейку, продзенькала она и широким жестом руки пригласила гостей выбирать, кому что подойдет.

Дважды приглашать не пришлось. Вскоре наши герои преобразились в заправских сицкарей. Правда, у Курта на старых заплатанных брюках пояс не сходился, пришлось веревочкой половинки соединять, а на лейтенанте, напротив – штаны висели, он их лямочками вверх подтянул, да и кобура на поясе не очень гармонировала с деревенским прикидом. Но «дареному коню в зубы не смотрят». Пока Евгений Иосифович выяснял у хозяйки, что за деревня и каким путем быстрее добраться до Брейтово, Курт натянул во дворе между деревьями веревки и развесил сушиться намокшую одежду. А Настя достала из чемодана книги с тетрадями и разложила на полатях русской печи, проложив между влажными страницами лоскутки материи. Сам чемодан она прислонила сушиться к стенке печи.

Потом хозяйка пригласила всех за стол, дала каждому по ломтю хлеба из ржаной муки, перемешанной с какими-то кореньями, отрубями, лебедой, и по кружке настоянного на травах ароматного чая.

Когда гости, проглотив рассыпчатый хлеб, стали подбирать крошки, старушка извинилась:

– Не осудзите за скудзость. Все бы отдзала, дза Павелке надзо оставитсь.

– А скоро Павелка придет? – поинтересовалась Настя.

– Скоро. Немцев побьетс и вернечя. У нас в дерене все выселенчи11, и меня цак записали. Тсрубу сломали, цоб уходзила. Я по чужим дзомам мыкалась. А гдзе меня сыночек у чужих-цо найдзетс? Кудза солдзатсу возвращатсися, как не в дзом родзной? Я четсыреса рублев компензации, цо дзали12, проела и вернулась. Говорили, зацопит дзом, ан нет – не зацопило****. Господьз уберег, чтоб ждзала!

Старушка замолчала, обвела гостей глазами и, остановив взгляд на Курте, спросила:

– Тсы, касацик, не слыхал – немцев побили, чи нетс аще?

– Он глуховат немного, – поспешил за Курта ответить лейтенант. – Но скоро побьют.

– И чо этсим немцам мирно не жится? Кольки раз им пендзалей дзавали! – старушка повернулась к красному углу, перекрестилась двумя перстами на затемненный временем лик Спасителя и стала молиться. – Дза воскреснетс Бог, и разыдзутся врази Его, и дза бежатс от лица Его ненавидящии Его, яко исчезаетс дзым, дза исчезнутс, яко цает воск от лица огня, цако дза погибнутс беси от лича любящих Бога…

После молитвы поклонилась гостям: – Вы цутс покалякайтсе, а я подзустала что-то, вздзремну пару часиков, – зевнула, перекрестила рот и ушла за холщовую занавеску, где застеленный тряпками деревянный сундук заменял ей кровать.

Калякать, однако, времени не было. Лейтенант снова принял бразды правления на себя.

– Оставь это дело, – окликнул он Настю, собравшуюся было пойти к ручью полоскать посуду. – Вы с Куртом пойдете в Брейтово. Отсюда недалеко – километров пять. Маршрут объясню. Я, чтобы не тормозить вас своим костылем, останусь здесь.

– Неудобно на старушку немытую посуду оставлять. И полы бы надо подмести, и воды в рукомойник набрать, – начала было возражать Настя.

– Здесь командую я! Я решаю, кому что делать! Курт должен в кратчайший срок явиться в НКВД и сообщить о готовящейся диверсии на шлюзах. У уничтоженных им диверсантов есть сообщники в службе охраны. Имя одного известно. Не встретив в назначенный срок диверсионную группу, сообщники могут сами повредить шлюзы или скрыться и натворить других бед. Переведи Курту.

Настя перевела.

– Пусть возьмет с собой свою форму и документы. А ты найди веревку, подтяни сарафан, чтоб не путался под ногами. Книги твои с чемоданом не пропадут: вернешься – заберешь. Если за мной раньше приедут – я заберу книги и передам тебе. Даю три минуты оправиться и на сборы.

Через три минуты Курт и Настя стояли во фрунт перед лейтенантом. Тот, опираясь на костыль, тоже поднялся из-за стола, отстегнул кобуру с пистолетом и протянул немцу:

– Возьми.

Курт выставил вперед ладонь:

– Найн, найн!

– Вечереет, – пояснил лейтенант. – По дороге всякое может быть: лихих людей много сейчас бродит, и волки, отведавшие человечины, могут напасть.

Настя перевела.

Поколебавшись, Курт принял оружие.

– От этой деревни до грунтовки на Брейтово порядка километра, может, чуть больше. Идите по старой колее вдоль ручья, никуда не сворачивая. Колея неровная, местами затоплена. Хозяйка сказала, что самое сложное – Савушкин овраг, там воды по пояс. Дальше, она говорила, дорога сухая. В НКВД скажите дежурному, что вас послал лейтенант Байдер. Пусть срочно свяжутся с Переборами и передадут информацию о диверсионной группе и предателе по имени Петр из охраны шлюза. Может, еще что захотят у Курта уточнить, останься с ним в качестве переводчика и обязательно передай всем, что лейтенант Байдер ручается за благонадежность немца головой. Мое оружие пусть сдаст лейтенанту Фролову. Все понятно?

Настя перевела Курту, тот щелкнул каблуками:

– Яволь, герр лейтенант.

Евгений Иосифович поморщился:

– Не «герр», а «комрад». В СССР «герров» нет. И еще. Случится встретить на грунтовке машину или кого с лошадью, останавливайте, откажутся везти – реквизируйте. Если надо – для острастки постреляйте в воздух. Церемониться нельзя – от того, как быстро вы доберетесь до Брейтово, зависят жизни многих людей. Если вопросов нет, идите.

– У меня есть, можно? – подняв, как в школе, руку, спросила Настя.

– Валяй. – А кто за вами должен приехать?

– Объясните лейтенанту Фролову мое положение и как добраться. Пусть пошлет кого-нибудь в помощь.

– Объясню. А вы не оставляйте здесь батюшкиных тетрадей – я должна их передать одному ученому.

– Сказал ведь, захвачу. Потом обязательно найду тебя и отдам все в целости и сохранности.

– Если и мои учебники возьмете, я буду самым счастливым человеком на земле.

– Обещаю – будешь!

Настя и Курт, развернувшись и нарочито чеканя шаг, направились к двери. У дверей обернулись, улыбнулись лейтенанту и, помахав на прощание ладонями, вышли из избы.

В горнице стало тихо и пусто. Евгений Иосифович опустился на лавочку. Что будет дальше с этими в один день ставшими ему близкими людьми? Найдут ли сотрудники НКВД среди охранников шлюза человека по имени Петр? Может, Петр – это кличка, а настоящее имя изменника Никита или Осип? То, что диверсанты называли так своего сообщника, вовсе не означает, что он под этим именем работает в охране шлюза. А если не найдут никакого Петра или найдут, но не того, тогда будут мордобоем и нескончаемыми ночными допросами принуждать Курта признаться в том, что тот сам вражеский лазутчик – шпион. Возможен ли такой поворот? Возможен. Сломается немец, и девчушку вместе с ним притянут. Та по неопытности и чистоте своей ничего таить не будет – все как на ладони выложит: и про Серапиона с его плавучим монастырем, и про то, как втроем Богу молились. Надо было бы проинструктировать их обоих: объяснить, что можно говорить, а о чем лучше придержать язык за зубами.

Неожиданно в голове мелькнуло предательское: «Что же тогда будет со мной? Коммунист молился еврейскому Богу! Сотрудник НКВД отдал табельное оружие немцу! Вооружил шпиона! И все это добровольно, без всякого принуждения». В груди стало тесно, на лбу выступили капельки пота.

Евгений Иосифович встал в полный рост и, опираясь одной рукой на костыль, другой придерживаясь за стенки, заковылял к дверям. Вышел из избы, прислонился к косяку. Постоял, отдышался. Сердце понемногу отпустило. Метрах в пяти от ног тихо плескалась вода. Лейтенанту показалось, что она стала ближе к крыльцу, чем пару часов назад, когда лодка причалила к берегу. Чтобы проверить, прибывает вода или нет, он, придерживаясь за стену дома, прошел к ручью, поднял валявшуюся под ногами щепку и воткнул ее в землю на границе воды и суши. Вернулся назад. Присел на ступеньку крыльца.

Смеркалось. Он запрокинул голову к небу, на котором загорались голубые огоньки звезд – манящие и таинственные, какими видятся в детстве. Хаос чувств и мыслей постепенно утих, и душу вновь заполнили тишина, внутренняя удовлетворенность, тихая радость – все то, что переполняло ее там, среди вод над Борисоглебом, после молитвы.

Упавший самолет, образ Николая Чудотворца в разрушенном храме, сломанная нога, шторм, неисправный пистолет, плавучий монастырь, звон колокола, женщины, поющие древний псалом на плоту среди вод, пробоина, полузатопленная деревня сицкарей, ждущая сына старушка – все-все в уходящем дне наполнилось глубоким смыслом. Как будто чья-то заботливая рука провела через лабиринт событий с одной лишь целью – чтобы ничто и никогда уже не могло лишить его радости и тишины.

В какой-то момент лейтенант ощутил себя пребывающим вне времени и пространства. Весь окружающий мир не то чтобы исчез, но как бы отодвинулся на второй план, уступая место другому, истинному миру – чистому, светлому, исполненному любви и благодарности. Разве может случиться что-нибудь плохое с теми, кто пребывает в истинном мире? Исключено! И Курт, и Настя, и Серапион, и мусульманин Равиль, и он сам, лейтенант НКВД Евгений Байдер, и приютившая его в своей избе старушка – будут жить вечно и счастливо. Потому что внешний мир, в котором рождение, смерть и разделение – всего лишь периферия необъятного внутреннего мира, в котором нет ни иудеев, ни эллинов. На глазах выступили слезы – за что мне, недостойнейшему из недостойных, такая милость?

Успокоенный и умиротворенный, Евгений Иосифович отвел взгляд от звезд, опустил голову, встал, поднялся на крыльцо и прошел в дом. В избе было темно. Он пошарил рукой на приступке печи, нашел коробок со спичками. Открыл его, чиркнул спичку, прошел к столу. В левом углу стола стояла керосиновая лампа. Спичка погасла. Евгений Иосифович притянул лампу ближе, подкрутил фитиль, снял стеклянную колбу, чиркнул вторую спичку, зажег лампу и отрегулировал пламя.

Спать не хотелось. Напротив, пришло ощущение бодрости, свежести, как будто только что орден получил. Вот только от кого и за что? Хотелось подкрепить смутные догадки чем-то основательным, утвердиться в приоткрывшемся знании, удержаться в истинном мире, чтобы не скрылся он снова за суетой внешнего мира – за вражескими самолетами, желаниями угодить грозному начальству, заботами о продвижении по службе и прочим, и прочим. Одновременно с тем, как он сформулировал для себя это желание, в памяти ожил образ Серапиона, передающего Насте обернутый пергаментом сверток с таинственными тетрадями, его слова об услаждении души, о том, что беды Господь попускает ради очищения и возвышения нашего.

Опираясь на стенки, без костыля, Евгений Иосифович прошел за печь, к полатям, ощупал разложенные на них Настей на просушку книги – они были сухие. Тетради лежали чуть дальше, в глубине. Он достал их. Сразу все пять. Положил под рубаху, чтобы руки были свободными, вернулся к столу, разложил рядом с лампой и стал рассматривать.

Тетради представляли собой сшитые суровой ниткой листы писчей бумаги. На картонных обложках каждой из них крупными буквами было написано «Келейные записки иеромонаха Серапиона», и ниже стоял порядковый номер. Евгений Иосифович немного поколебался, насколько это прилично – читать то, что написано не для тебя. Удивился своему колебанию: раньше он открывал чужие письма, подсматривал за людьми в щелочку – причем большей частью из природного любопытства, просто так – и никаких таких интеллигентских мыслей «прилично—не прилично» не возникало. На всякий случай мысленно обратился за ответом к Серапиону: «Можно ли?» Тот молчал, предоставляя лейтенанту право самому отвечать на свой вопрос.

«А кто сказал, что они написаны не для меня? – возникла в голове дерзкая мысль. – Если человек что-то пишет, то это всегда для других: ведь сам он это и так знает. И потом, почему тетради попали ко мне в руки? Зачем Господь ограничил меня в возможностях передвижения и оставил наедине с ними в этой глуши? Разве все события прошедшего дня не были прологом к тому главному, что должно свершиться сейчас?»

Евгений Иосифович попытался найти в глубинах своего «я» поддержку этим мыслям – и, то ли ему показалось, то ли на самом деле, что-то внутри екнуло, согласилось, дало добро. Перекрестившись двумя перстами, раздосадовавшись за то, что не тремя, и тут же за то, что в голове не всплыло ни одной подходящей случаю молитвы на иврите, моментально простив себе все эти несуразности, лейтенант НКВД Евгений Иосифович Байдер открыл первую тетрадь и погрузился в чтение.