Читать книгу На петле времени - Дмитрий Барабаш - Страница 37

История. Подзорная труба

повернута, показывая глазу

картинку, где пестрящая толпа

при уменьшеньи сплющивает массу

до серости шинельного пятна.

История не терпит точных хроник

(нельзя увидеть истину со дна) и требует участья посторонних,

завременных, и лучше если за пространственных взирателей.

Чем дальше – тем точнее.

Но где ж их взять? И пишут, как умея,

ее на свой, подобострастный лад

татарин, немец, русский, два еврея

для вечной славы и земных наград.

История. Я с этой бабой в ссоре.

Куда ни глянь – то пудра, то подвох.

С ней даже Пушкин нахлебался горя

и про Петра закончить в срок не смог.

История. Она на всех одна.

Но каждый видит только то, что хочет,

что выгодно, что не достать со дна

(не донырнуть). И страстный почерк прочит

забвение, венчающее смерть.

Зачем нам знать, что правых нет и битых,

что зло с добром, как зеркало с лицом.

И кто кому на самом деле корчит

какие роли, кто кого венцом

или колечком нимба наделяет?

Чем лучше бить, началом иль концом,

ведь что из них есть что – никто не знает.

Порой мне кажется, что серое пятно

умеет думать. Масса, как одно

живое существо. И, с точки зренья массы,

пусть черепашьим ходом – миг за век —

добро и зло меняются местами.

И полумесяцы становятся крестами,

кресты растут до сатанинских звезд.

Чревоугодия сменяются на пост,

а пост на тост. Священными местами

меняется буддистский храм любви

с аскетами; рубцуют до крови себя плетьми

по обнаженным спинам.

И вновь отец соперничает с сыном

за первенство. И кто ж из них первей?

Тот был вчера, а этот стал сегодня.

Кто впереди? И если преисподня

страшнее неба, то зачем пути,

из праха начинаясь, в нем же вянут…

И вечный поиск признаков души,

напутствие: ступай и не греши,

и тяжесть черепа на руку оперши,

в сомнениях теряться не устанут,

как мячик теннисный, пока не канет в аут,

за ту черту, где правды нет и лжи.

За ту мечту, где будут хороши

и ласковы встречающие предки?

Невыносимее, чем жить в грудинной клетке,

помыслить о бессмертии людском.

Тут пульса стук сродни секундной стрелке,

таинственней летающей тарелки

удары рифмы по роялю вен.

Календари, долготы и широты —

когда бы Моцарт положил на ноты,

сорвались бы с линеек и орбит.

И прошлое Иванушкой из лука

пустилось бы в неведомую даль.

И хронологий круговая скука

развеялась как пьяная печаль.

Нет ничего в божественном порядке

загадочного. Мы играем в прятки

и видим прошлое линованным в квадрат.

На будущее хмуримся сердито,

так, словно там яйцо с иглой зарыто.