Читать книгу Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах - Дмитрий Бавильский - Страница 55

Вс, 21:44: В Пезаро тоже есть пляж, но курортной пустышкой его не назовешь, несмотря на пустоватые музеи. Какой разительный контраст с Римини.

Вс, 21:47: Городская Пинакотека, ради которой мы к вам заехали на час из-за грандиозного полиптиха Беллини, объединен (за 10 €) с домом-музеем Россини и ренессансной выставкой в палаццо Дукале в Урбино. Что ж, придется ехать в Урбино.

Вс, 21:53: Музей Россини находится напротив пезарской Пинакотеки в доме, где композитор родился и который покинул в детстве. Бедекер обещает аутентичные оконные проемы. Несколько личных вещей композитора передал в Пезаро (ноты, гравюры, пианино) один коллекционер и поклонник Россини после его смерти. Оконные проемы действительно аутентичны, а еще там все время громко играют увертюры к операм – так и не уходил бы.

Вс, 22:07: В городской Пинакотеке Пезаро даже два Беллини и с десяток залов второстепенной живописи да майолики с фарфором. Все имена, кроме Виварини и Карраччи, случайного третьего ряда.

Вс, 22:43: Возле моря, у входа на пляж, стоит очередной золотой шар с червоточинкой от Помодоро.

Покатый город

Еще более явной «единственная улица для туристов» оказывается в соседском Пезаро – здесь это просторный променад, плавно спускающийся от исторического центра к не менее историческому морю и далее плавно растекающийся по пляжам возле фонтана с очередной скульптурой Помодоро.

Ландшафтных перепадов в этом равнинном прибрежье, почти как в Римини, не наблюдается – пейзажи плавны, как линии у Матисса, а променад является точкой сборки совсем уже курортного городка, лишь в полнейшем отдалении от моря похожем на культурное обиталище со своими средневековыми кварталами, шумным университетом возле небольшой крепости, словно бы вкопанной в центр окраинного холма, сонными кварталами особняков и низкорослых малоквартирников, рядом с которыми всегда осень, палая листва и прочие признаки поэтического комфорта.

В Пезаро, как и в Римини, приезжают купаться и жить на прибрежном песке, из-за чего весь прочий город воспринимается станцией ожидания и нечаянным бонусом, скромно демонстрирующим неброские, но настоящие (не бижутерия!) исторические ценности вне гостиниц и отелей первой линии. Типа, ну надо же – ехали скупнуться, а тут еще и Россини!

Стендаль о Россини

Начиная жизнеописание человека, значение которого автор приравнивает к заслугам великого императора («Наполеон умер, но есть еще один человек, о котором теперь говорят везде: в Москве и Неаполе, в Лондоне и Вене, в Париже и Калькутте»), Стендаль посвящает описанию Пезаро всего один абзац и более к «стране происхождения» не возвращается.

Стендаль – известный халтурщик и болтун, однако в его беглых заметках внезапно проступает точный очерк «гения места»; случайный, но верный абрис местного ландшафта. Иной раз такая писанина кажется просто набором слов (особенно в том, что касается умозаключений, например, про сорок веков любви), но откуда тогда возникает ощущение 3D-объема, этого достигает автор или читательская голова?

Это порт, куда заходит немало судов. Пезаро возвышается среди покрытых лесом холмов, и этот лес доходит до самого моря. Никаких унылых, голых земель, никаких следов опустошающего морского ветра. Берега Средиземного моря и особенно Венецианского залива не имеют того дикого и мрачного вида, который огромные волны и яростные шквалы придают берегам океана. Там, будто на границе деспотической империи, всюду опустошение и произвол; на лесистых берегах Средиземного моря всюду сладкая нега и обаяние красоты. Легко соглашаешься с тем, что именно здесь колыбель мировой культуры. Здесь сорок веков тому назад люди впервые поняли, сколько радости в том, чтобы перестать быть жестокими. Само наслаждение их цивилизовало; они увидели, что любить лучше, чем убивать: вот еще одна ошибка несчастной Италии; потому-то она столько раз была покорена и страдала. Ах, если бы господь бог создал ее на острове! 30

Бедный домик в Пезаро

Курортный Пезаро и есть такой остров и очаг благополучия, практически видимого счастья.

Описывая скитания родителей Россини, «третьеразрядного валторниста, из числа тех бродячих музыкантов, которые, чтобы заработать себе на пропитание, обходят ярмарки Синигальи, Фермо, Форли и других городков Романьи» и красавицы-певицы, «довольно прилично исполнявшей партию „второй певицы“» («они участвуют в небольших импровизированных оркестрах, которые составляются для ярмарочной оперы…» и «кочуют из города в город, из труппы в труппу, отец играл в оркестре, мать пела на сцене; разумеется, они были бедны»), Стендаль говорит, что «когда родители оставались без ангажемента, они приезжали в свой бедный домик в Пезаро».

Штука в том, что пятиэтажный (?) дом-музей Россини, находящийся совсем недалеко от центра и главной улицы, ведущей к морю и пляжам, совершенно не выглядит «бедным домиком».

Дело не в обстановке, которой совсем не осталось (все экспонаты музея заемны), но в основательности и добротности постройки, внушающей уважение.

Другое дело, что, видимо, семейству Россини принадлежали не все этажи, но пара-другая комнат по соседству. Экспозиционные площади тут действительно невелики, предметов почти нет, оттого и не тесно, но если представить в этих помещениях быт, становится не очень уютно – как в любой ороговевшей каменной громаде с большими, холодными окнами.

Получается, что снаружи – город-курорт, а внутри – тоска и скука, как в известном стихотворении Давида Самойлова «Дом-музей»:

Правда, такого количества аутентичных предметов, оставшихся от Россини, в Пезаро не найдется. Коллекционеры передали композиторскому фонду в основном всякие бумаги – в лучшем случае ноты или гравированные карикатуры, в худшем – сканы документов. Вот и непонятно, кому адресовать неудовольствие – или устройству музея, в котором, правда, всегда звучит правильная музыка, или бедности родителей Россини. Или же тому, что великий композитор покинул родительский дом достаточно рано.

Городская пинакотека в Палаццо Моска

Пока музеи закрыты на сиесту, Пезаро выдает весь свой терпеливый, но жгучий характер, противопоставить которому можно только прогулку, посиделки в кафе (с хорошим кофе на летней веранде), потусить с местными студентами возле аккуратных фортификаций Рокка Констанца, затеянной Констанцо Сфорцой в 1505-м…

Но все эти городские удовольствия быстро исчерпываются, вновь приводя к нескрываемому уже ожиданию возле кованых музейных ворот, обрамленных рустом. Напротив – небольшой садик, точнее промежуток с цветником, угол соседской церкви, пара лавок, зарытых прямо в пряное южное лето.

Обожаю проволо́чки. Томишься, ждешь открытия, понимая, впрочем, что за глухими дверями дворца богатых купцов может оказаться ведь все что угодно. К тому же местные коллекции, положенные в основу городского музея, – частные: семейство Моска планировало на основе своих собраний открыть что-то вроде музея искусств и ремесел в помощь местным мастеровым, из-за чего большую часть пяти выставочных залов составляют витрины с керамикой и майоликой, позолоченными барочными рамами и рокайльными финтифлюшками.

Палаццо Моска – роскошное аристократическое поместье XVII века с серо-песчаным патио, где среди колонн воткнуты абстрактные скульптуры, зеленые стебли кактусов в человеческий рост и упрятана музейная лавка, а к картинам следует подниматься на аристократический второй этаж.

Все главные сокровища Musei civici Pesaro, открытый в 1936-м, вываливает уже в первом зале. Среди готических икон и ренессансных картин, что логично – начинать экспозицию полиптихом Паоло Венециано со сценами из жизни Богоматери и «Святой Микелиной» венецианца Якобелло дель Фьоре из пезарской церкви Сан-Франческо.

Беллини много не бывает

Впрочем, в Пезаро необязательно практически все, кроме моря и «Алтаря Беллини» – «Коронации девы Марии» (1475), самой большой работы (645 х 425 х 55) Джованни из мной виденных.

Здесь, помимо центральной картины – еще одного выдающегося примера гармонии и уравновешенности, свойственных художнику, есть по бокам четыре живописные ниши с ростовыми портретами святых, а также семь самодостаточных композиций пределлы. И все это в превосходной сохранности, набухшей ярким живописным соком, будто бы обобщающим скульптурность-архитектурность Андреа Мантеньи, меланхолическую перспективу Пьеро делла Франческа, одухотворенную сверхточность Антонелло де Мессины, «ответственного» за внедрение в итальянское искусство масляных красок.

Атрибуция алтаря, связанная с исследованием типологически близкого полиптиха «Св. Виченцо Феррара» из венецианской базилики Санти-Джованни-э-Паоло (он там в правой капелле недалеко от входа висит, так что его даже без билета можно увидеть), это отдельный сюжет, на который не так много места, тем более что в этом же титульном зале есть еще две работы Беллини.

Во-первых, достаточно большое погрудное изображение Бога-отца (1505) – старца с седой бородой, разводящего руки внутри белого облака, а во-вторых, тондо с уже отрезанной головой Иоанна Крестителя, приоткрывшей мученические губы, закатившей глаза и истекающей кровью.

В пинакотеке Пезаро есть еще одно тондо с отрубленной головой – в арочных проемах внутреннего дворика висит майоликовая голова Медузы Горгоны местного мастера Ферручио Мергарони, невзначай отсылающая к картине Караваджо…

И другие действующие лица

Есть здесь в соседних залах неплохой Гвидо Рени с «Падающими гигантами», картины еще одного болонца, Лодовико Карпаччо, венецианцев Тинторетто и Пальма (оба младшие), урбинца Федерико Бароччи, а также Симоне Кантарини, местного живописца третьей свежести. Есть квартет прелестных интерьерных обманок Антонио Джианлиси-младшего, сведениями о котором интернет не обладает.

Его очаровательные холсты замаскированы под древесину, к которой прибиты полочки с изысканными натюрмортами, приклеены гравюры со стихами и ведутами, а на гвоздиках, вколоченных сбоку, висят молельные четки, крестики, ножницы, ключи и зеркальца. Но и без этих барочных обманок декоративно-прикладного искусства в музее больше, чем живописи и скульптуры.

30

Стендаль. Жизнь Россини // Собрание сочинений. М.: Правда, 1959. Т. 8. С. 293.