Читать книгу Противовес - Дмитрий Беловолов - Страница 2

Мой брат угостил его сигаретой. Единственный из своры юнцов, сдавленных дымом, под сводами туалета этой шараги. И не было бы печали!

Стрелок затянулся пару раз, одобрил глаза и уши моего братца и втянул его в разговор по душам, который больше походил на допрос с пристрастием о смысле жизни. Тут то мой братец и подсел под язык, а тот ему на уши и понеслось.

Мужчина представился Валерием Марковичем Чапала. Почти, Чапаев! Генеральный директор компании «Интрузив». С закрытыми глазами он сразу выдал все свои регалии, чтоб боялись и держали дистанцию. Мол будущий миллионер, подающий надежды и дающий мечту вот таким молодым людям без разумения о финансах, и бесцельно слоняющимся по сомнительным учебным заведениям, и неизвестно, что их ждет впереди или сзади.

Брат мой клюнул. На следующий день познакомил его с родителями. Те с со своими друзьями. И тот стал разыгрывать комедию. Актером он был первоклассным, врезался в слух и на память оставлял для всех бедствующих обывателей должное впечатление от собственной харизмы. Желающих погреть руки о пока ещё не существующие его миллионы было много. Погреть уши ещё больше. По телевизору такого не услышишь. А вдруг он тот самый, который решит их проблемы и очертит им путь. Таких людей по телевизору не увидишь. Все у него в одночасье стали заместителями различных подразделений его «фабрики грез».

К тому моменту, как я приехал из Питера на побывку к родителям, они уже были почти миллионерами, складывали в санные матрацы его обещания скорейшего избавления от них. Мать прикалывалась, отец просто молчал, брат был на седьмом небе от счастья. Ещё бы, представилась возможность осушить запасы 8 нефтяных скважин.

Брат познакомил меня с ним в тот же день моего прибытия. Время – деньги. А времени у меня много. Тогда стояла зима 1998 года.

Увидев его, передо мной возник вопрос: «Что за бомжовская конспирация такая?» Древний старик, заросший, небритый, замызганный бессонницей, в серушной куртке и такой же заячьей шапке ушанке, с глазищами, которые, действительно, должны по-другому смотреть на мир. Он сразу перешел в наступление. Но я к тому моменту был уже тертый. Его слова отлетали от моих ушей полных скепсиса и Pearl Jam. Он травил байки, приправлял всё это остроумными шутками-прибаутками. И после того, как он сказал, что «последний хуй без соли доедает», я поддался его обаянию. Ведь от меня ничего не требовалось, кроме как взять на сохранение, до его приезда в Питер, документы толщиной в 7 сантиметров, в которых был изложен план-захват восьми нефтяных скважин и дальнейшую разработку месторождения. Якобы, он трудился над ними 11 лет, страдал над ними, выстрадал. Его подвешивали на цепях вниз головой, но он им ничего не сказал. Его поджигали и утюг в задницу пихали, но он им ничего не сказал. Его резали на части и кормили ими свиней, но он им ничего не сказал. В конце концов, когда от него ничего не осталось, он исчез и намерен воскреснуть в памяти города на Неве, со своими одиннадцатилетними достижениями своего терпения и силы духа, чтобы покорить сердца тамошних инвесторов.

Как только документы оказались у меня, я отдал их на анализ своему другу-юристу. Через пару дней он отозвался о них одобрительно, в превосходной степени.

Обратно в Питер я приехал уже деловым. Маркович дал мне телефон своего сына, чтобы я с ним связался, но он, этот его сынок, сразу же бросил трубку, как только я упомянул имя его отца. По видимому, имени отца в его жизни больше не существовало, как и сам отец. Я забросил документы на пыльный шкаф и забыл про них на полгода, до того телефонного звонка, ранним июньским утром, как только я почесал задницу. Маркович сказал просто: вези документы по адресу. Я тебя жду.

Девятиэтажка на проспекте Славы. Я тусовался в тех окрестностях почти всё своё незаконченное студенчество и проходил мимо этого дома по пять раз на день. Я даже один раз поссал на него с торца, когда возвращался с попойки. Короче, засвеченное мной место.

Я поднялся на этаж, позвонил в дверь. За дверью услышал неврастеничное гавканье какой-то суки. Она цокала своими лапами так, что слышно было по всем пролетам. Дверь открыл Маркович. В сером костюме, небритый и высохший, как малиновый куст без подкормки, отдавший, последние плоды своей деятельности людям с Севера. Собака была пуделем, того же окраса, как и шевелюра Марковича, действительно, неврастеничная и должно быть подрастерявшая с годами грациозность породы из-за какого-то недуга своего хозяина.

– Ника, иди сюда, успокойся, кому сказала! – услышал я обволакивающий бархатистый голос в комнате. – Проходите.

Я вошел в комнату. Она сидела на диване, вся в черном, как очень огромная муха с рыжими волосами и улыбалась. Я таких толстых женщин ни то, чтобы не встречал, я даже их не видел никогда, и мне сразу стало понятно почему. Но за её врожденным обаянием вся эта полнота жизни стала стройной, потерявшейся в драпировках. Энергия била из всех её складок и вдохновляла своей простотой открытого космоса. Она представилась Лилией Григорьевной, женой Марковича, которого она ждала и вот дождалась наконец-то из северной ссылки. Она в начале девяностых отсылала ему вагоны с сигаретами и всякой жратвой, а он, в обмен на это, лес и нефтепродукты. Но потом бизнес утих, она лишилась всех фирм и магазинов, и квартир и теперь сидит «на жопе ровно», как и Маркович, потому что она честная и отдала весь до копейки кредит банку в тридцать миллионов, когда другие просто кидали и продолжали жиреть. А у неё, всего навсего, неправильный обмен веществ в ненасытном организме. Благо, для поддержания должного образа жизни и съема квартиры есть ещё крохотный магазинчик на Большом, но он совсем худой. Я же в свою очередь наврал, что якобы учусь и меня, вовсе, не выперли из университета. Вот жду, когда проплачу очередной семестр. Деньги у меня есть, но не в полном количестве, так как поиздержался с прожорливой подругой. Нужно добавить. Мы попили чайку. Лилию Григорьевну порадовало, что я «не такой тупой, как жопа бегемота. С чувством юмора. Значит будущее есть». Меня обозначили французом с каннского побережья с полу-хохлятскими, полу-еврейскими кровями и предложили сотрудничество. Я согласился и засим удалился.

Наверное, на следующий день мы встретились снова. Это был день рождения Марковича. Ему стукнуло 57. Что-то выпили, что-то закусили. Опять те же макароны на уши и котлеты под бока. Было весело. Лилия Григорьевна стала перебирать в памяти молодые годы и размеры плеч Марковича, в ту пору его самцовой свежести, на которые ей угораздило положиться. Дошла до пятьдесят шестого. А сейчас совсем усох, куда-то делось, но пыл остался за двоих. Когда-то, он был мастером спорта по академической гребле. Греб непомерно много, обеими ручищами. Так он и её загреб, яркую, рыжую девушку, саму невинность с сочными губами, всё при ней. Он же приехал из Херсона. Сразу же её и приметил на остановке. Сорвал ягодку в момент крайнего голода, и чтобы отдаться ему, ей хватило от него всего лишь лучезарного оскала в тридцать два зуба. Короче, Диснейленд.

Я разомлел от их гостеприимства, и с Лилией Григорьевной, не смотря на разные весовые категории, мы стали закадычными друзьями. Я двинул речь, процитировав Паскаля – о «величии души». Все обмякли от таких посланий, явно предполагая, что ветер из семнадцатого века дует именно в их сторону. Но мне хотелось просто что-то сказать. А так как мне в ту пору из своего сказать было нечего, тем более, незнакомым людям, я двинул по полной. Сказались граммы. Принял их за лауреатов Нобелевских премий и Пулитцеровских, оскароносцев за лучшую режиссуру, в лучшем кино года, где я играю главную роль в их «ускользающей красоте» с последним словом перед тем, как завалиться пьяной мордой в винегрет. После ещё одной рюмочки я ушел, дабы не портить о себе восторженное впечатление от их физиогномического прочтения моей мечтательной натуры. Маркович провожал меня. По пути он обмолвился о не лучшем физическом состоянии своей подруги жизни.

– Ты посмотри на неё, совсем запустила себя. И как с ней работать, она же святая. Её же любой наебать сможет! – говорил Маркович с прищуром, тем самым подбивая меня на предательство. Мол, ну её в жопу! Сами бизнес будем делать. Мне же было все равно, что делать и с кем. Тогда я увидел что-то хищническое во всем облике Марковича, но крайней плотью ощущал, что всё это проверка на вшивость. Не тот он был человек, чтобы из-за несуществующих денег собачиться. Он знал, что такое деньги реальные. Когда-то он был директором асфальтового завода, построил Выборгскую дорогу. Одним из первых стал предпринимателем, когда разрешили. У него было всё под ногами, но мания величия подменила дороженьку. И сейчас он хочет, под старость лет возродить былое величие, но поздно. Без помощи со стороны не выдержать напор. И тут я такой – молодой, энергичный. Стоит ли доверять этому сопляку?

Но доверился я. Не понятно, как это произошло, но через неделю я незаметно влился в их святое семейство. Лилия Григорьевна согласилась помочь, в случае удачной сделки, добавить мне недостающие средства, а тем, что есть у тебя, давай залатаем дыры в нашем семейном бюджете. И я одолжил им свои миллионы, которые мой отец зарабатывал, летая с буквами UN на фюзеляже, под выстрелами снарядов со смещенным центром тяжести, в Югославии. Тяжесть у меня была неимоверная. Отдал всё на их нужды и на бизнес. Сделал свой вклад в дело их жизни. Тут же случился дефолт. И все из-за того, что кровные деньги моего отца перекочевали не в те руки. Досталось всем: и бедным, и богатым. Баланс нарушился. Моя же личная жизнь тоже полетела наперекосяк. Подруга сбежала, и мне ничего не оставалось, как прибиться своей тоской к такому же тоскливому образу своих новоявленных друзей. Все их сделки проваливались одна за другой. Близился день расплаты, Лиля нервничала и успокаивала меня своими макаронами с подливой. Я отмахивался, и когда наступил последний срок, я понял, что денег мне от них не дождаться. Они в такой же заднице, что и я. Как только я подумал об этом, Маркович подтянул кортеж к дому. Мы сели все в белую Волгу и направились к университету. Зайдя в университет, он стал ломать комедию: «Пропустите гения! Дорогу внебрачному прапраправнуку Ван Гога!» Я чуть сквозь землю не провалился. Тут-то он и узнал правду о моей гениальности, что я больше здесь не учусь, как и другие гении. Они ищут места получше или вообще нигде не учатся. Мы сели обратно в машину, и Лиля произнесла свою первую мудрую ухмылку: «Все в этом мире шито белыми нитками».

К тому моменту, мы уже снимали другую квартиру, где-то в Купчино. Я заплатил за двушку и стал ждать ответных действий. Но никаких проблесков шуршащих в бумажнике у Марковича не наблюдалось. Он просто сдался. Все его 11 лет вдохновенного труда над нефтяными месторождениями засыпались, и вся его компания «Интрузив» замолчала. Мало того, он и Лилю опрокинул между делом. Поссорил её с банкирами, назвав её мошенницей при них. И в этот же день разогнал магазин и всех её поставщиков. Так Лиля осталась без средств на существование. Магазин ушел за долги. Помимо этого, Марковичу ещё хватало деструктивной энергии для покорения сердца какой-то возрастной тетки по имени Роза. Где он её подцепил – неизвестно. Наверное, тоже на остановке, залез в душу несчастной женщине. Та, не поморщившись, прибрала его к себе.

– Ну ты же понимаешь, что это за фемина с цветочным именем. – говорила Лиля, сидя понуро на диване – у неё же кроме запаха, шипов и огорода – ничего нет.

– Ей на вид 53, так что запах у неё того самого огорода. – ёрничал я.

– А обо мне, что уж тогда говорить?

– Вы – голубых кровей, Лилия Григорьевна, ваше место в ботаническом саду. – успокаивал её я.

– Все в сад! – смеялась она.

Маркович пропал на два месяца. Место пустовало, и я занял его кабинет. Тогда я начал свою вторую большую картину – познавал мир собственных грез. И ещё была разлука. Моя любовь уехала за кордон. Нужно было, как-то отвлекаться от тех осколков разбитого сердца, которое я собирал по городу каждый день в поисках её следов. Лиля стала противовесом моему несчастью, такому же большому и необъятному черному, как и она. Я заполнял ей голову и желудок. Кормила она вкусно.

Как—то ночью, когда я уже улегся спать, в квартиру вломился Маркович, возбужденный и какой-то помешанный. Он содрал с меня одеяло и прокричал, чтобы я выметался из его кабинета и из его жизни, назвав меня гением и обозвав говном. Это лучшее сочетание, как для гения, так и для говна. Поэтому-то его слова, так хорошо легли мне на душу, аккуратнейшим образом, как в лунку впали. Ему ли не знать, как закатывать людей в асфальт и посылать их в дальнюю дорогу. Он стал грозиться, что позвонит моим родителям и сдаст меня на хранение, расскажет, какой я замечательный студент. Он все-таки претворил свои угрозы – сдал той же ночью. Родители ему не поверили. Ведь они знали, что он фантазер и способен, на любую гадость. И даже Лиля не верила до конца. Она стала рассказывать о тех бесчинствах его авторитарного режима, который он устроил на асфальтовом заводе, когда царствовал в нем, и однажды его корона полетела. Он спился от мании величия, обнаружившегося в его крови и врубился на своем «Мерседесе» в фонарный столб со всей своей дури. Его упекли в Кащенко, откуда Лиля его еле вытащила. И вот история продолжается. У него или обострение или просто наметилась импотенция.

Как раз в тот момент, мне и нужно было порвать с ними всякие отношения, но мне нужен был их противовес. Ведь я обрел его неслучайно в их лице. Его всегда обретаешь в те моменты окружающей тебя пустоты – от нежелания двигаться вперед или что-то менять. Для того, чтоб стоять на одном месте тоже нужны силы небесные. Они называются терпением. И только потом до меня снизошло, что терпеть ничего и никого не надо. Нужно просто двигаться вперед, оставляя всех терпеливых позади себя. Любое изменение происходит от движения, которое не нуждается ни в каком противовесе, разве что, в той самой терпеливой толпе, ждущих от моря погоды. Друзья мои для этой роли не подходили. Они только в счастье моём могли урвать сытный кусок, как и я. В несчастье моём они от меня отдалялись и занимались собой, своим счастьем, двигались вперед. А несчастливые занимаются благотворительностью.

Я вернулся к столу. Лиля кормила очень вкусно и весело, а я был всегда голоден и в загрузе. В Купчино мы прожили не долго, всего пару месяцев. Потом нас выкинули. Задолжали мы прилично и Лиле ничего не осталось, как оставить хозяевам свою роскошную библиотеку в тысячи книг, которые согревали её воображение на протяжение всей её жизни. Она прочла все эти книги и осталась ни с чем. Зачем ей они. Она уже всё знает. Она сама была, как книга с кулинарными сюжетами, в которых варились финансовые махинации на бульоне из пронырливых голов дельцов, оставлявших её без заработанной порции.

Откуда-то взялись деньги и мы сняли просторную квартирку на Наличной. Въехали со всеми оставшимися у Лили кастрюлями и сковородками, прихватив с собой всех этих бизнесменов-посредников, дармоедов с большой дороги. Место хватало на всех и тарелок тоже. Лиля кормила вкусно. Но и этот факт ничего не менял в их скотском поведении. Они кидали Лилю, подбрасывая ей кости от съеденной ими свиньи. Тогда-то Лиля изрекла вторую свою мудрость: «Не делай добра – не получишь говна».

Что она могла сделать? Толстая, добрая, доверчивая, неповоротливая. Единственным верным партнером её были только диван, на котором она вела свой диванный бизнес и кухня, где дегустировал я её блюда из ничего.

Через год вернулся Маркович. Он нагулялся. Стал совсем потухшим. Похоже Роза его разлюбила и он ей надоел. Блистать нечем и его выкинули.

За всё это время Лиля ни разу не вышла на улицу, только тогда, когда встречала блудного Марковича. Он сидел на лавочке, во дворе дома. Лиля вышла к нему. Они долго вглядывались в друг друга и потом она его обняла.

Мы продолжали переезжать с квартиры на квартиру, осваивать чужие жилплощади города, в котором мы, казалось, были чужими для него. Оставляли за собой шлейф от неоплаченных счетов и квартплату, а также многочисленных долгов и обязательств перед моими друзьями. Бизнес не шел. Лета уж били у них не те. А со мной было все просто. Лиля спросила однажды меня, что я выбираю: живопись или бизнес? И я ответил – живопись. Живопись тоже может быть бизнесом. Я в отличие от них знал свое дело ещё с 5 лет. Живопись меня спасала в отчаянии, согревала в холоде одиночества, давала силы в бессилии и просто поднимала меня с коленопреклоненного настроения. И она не предавала меня, только продавала. Хоть я и писал мало, но эта малость, была моим выходом в маленький проход, наполненный светом, из подземелья небытия, из которого я пытался черпать вдохновение и мечтать. Лиля часто сокрушалась по поводу того, что когда-то по наущению Марковича бросила свою работу архитектора. Она конструировала производственные здания и была счастлива с этим творчеством. Маркович просто её искусил. И ей пришлось общаться с порождением этого искушения: со всякими мразями, лесными королями и колбасно-мясными, икорщиками разных мастей и прочими венценосцами. Они кидали с периодичностью дождей в Питере.