Читать книгу Один день. Три новеллы о необратимости - Дмитрий Босяченко - Страница 10

Прошло уже шестнадцать лет, как папа ушел от нас, но я отлично помню его. Вернее, все в нем кроме лица целиком, кроме готового образа, понимаете? Большие темные глаза, что никогда не юлили, не ходили из стороны в сторону – он всегда смотрел глаза в глаза и меня так учил; густые черные волосы, которые слегка завивались сзади за ушами, если он долго не стригся, теплые ладони, что всегда пахли газетной краской. И эта манера шутить с очень серьезным, просто каменным видом, отчего становилось ещё смешнее. Сутулость, острый кадык, вызывавший потаенное отвращение и, конечно же, здоровенный крюк носа, над которым мы вечно смеялись всей семьей. Но стоит попытаться собрать все в кучу – камера внутреннего глаза – того, что обращен к памяти, моментально сдает в фокусе и от отца остается одна мутная размытость, заключенная в абрис.

Мама говорит, что я очень на него похож. Наверное, она права.

В последнее время, я все чаще думаю о нем. Я представляю, как он возвращается. Возвращается, чтобы забрать нас с мамой отсюда – с этой постели, которую я ненавижу, из этой квартиры, из этого города, страны, мира! Маме стало бы в сто раз легче тогда со мной. Да и мне тоже.

Я часто вспоминаю один момент из детства. Мне было лет шесть, не больше. Это был прекрасный весенний денек. Один из первых по-настоящему теплых. Было воскресенье. Я встал поздно – часов в одиннадцать и удивился, почему это меня ещё не разбудили! Оказалось мама с папой сами ещё залеживаются в кровати. Я украдкой заглянул к ним в спальню. Мама была прекрасной и сонной, а отец уже листал какую-то книжку. Они лежали под одеялом. Мама увидела меня и звонко рассмеялась, слегка запрокинув назад голову. Она была ещё заспанная и такая красивая!

– Маленький шпион! – сказала она, и позвала меня к ним.

Я завалился, как медвежонок, прошелся отцу по животу, конечно же, специально. Чуть не смял листы книги, из-за чего папа громко цыкнул, но не сердито, больше смеха ради. И прижался к маме, завалившись между ними в белоснежное согретое их сном белье. Свет лился в окно. Было тепло и спокойно. Мама обняла меня, переглянулась с отцом и они загадочно улыбнулись, словно мысленно сказали друг другу, что-то приятное. Мы молчали. Время текло очень медленно. Ничего не происходило. Совсем ничего примечательного, но я ощущал себя тогда максимально живым и бесконечно счастливым. И от того как будто бессмертным.

Прошлое не умирает. Кажется, в нем мы будем вечно, мы остались там жить навсегда. У меня есть такая теория, что прошлое не просто проходит, оно не исчезает, не стирается временем, а где-то остается, словно записывается и храниться на жестком диске. Оно продолжает жить и мы вместе с ним. Вернее, множество нас в каждом из таких замечательных мгновений. И знаете, мы там, в этих остановившийся мирах прошлого не воспринимаем свою жизнь, как «день сурка». Наоборот, наслаждаемся им. Как мы, например, наслаждаемся удачной фотографией, запечатлевшей нас в радостный момент – навсегда застывшие с улыбками на лицах, веселыми глазами. Мы же можем обращаться к такой фотографии тысячи раз за жизнь и никогда не переживаем, что на ней со временем ничего не меняется, что мы там такие же живые, нас это вполне устраивает, нам нравится это.