Читать книгу Подземка - Дмитрий Дашко - Страница 5

Глава 5

Оглавление

Хоть и хотелось спать со страшной силой, сразу к себе в отсек я не пошел. Имелось у меня одно дело, можно сказать, дело чести. Я направился в медсанчасть.

Док был на операции, я прождал его больше часа. Наконец он появился, очень уставший, с воспаленными глазами. Снял зеленый халат, повесил его на вешалку. Жахнул стопку разведенного спирта и только потом обратил на меня внимание:

– Заболели, Лосев?

– Да нет, со мной все в порядке. Я лекарство принес для жены Игоря Белых.

– Понятно, – угрюмо протянул врач. – А сам Белых где? Чего гонца вместо себя отправил?

– Погиб он, – не вдаваясь в подробности, сообщил я. – Перед смертью просил передать.

Я положил на стол пакет с чудом сохранившимися препаратами. Вроде ничего не разбил, не раскокал. Док без интереса посмотрел на медикаменты и холодно произнес:

– Спасибо за гостинцы. А что касается Белых… Наверное, это и к лучшему, что он погиб.

– Доктор, я не понял…

– Сейчас поймете. – Док закурил. – Жена его умерла несколько часов назад. Так получилось. Ей уже ничего не могло помочь. Если бы я верил в загробную жизнь, сказал бы, что супруги только что встретились на небесах. – Док затушил сигарету, налил еще спирту. – Вам, простите, предлагать не буду. В таких дозах это отрава. За медикаменты еще раз огромное спасибо. Они могут пригодиться другим. У меня к вам вопрос… – Док замялся. – Наверху ничего похожего на это не встречали?

Он протянул мне черную пластмассовую коробочку, от нее отходил шнур с каплевидными наушниками. Я присмотрелся:

– Встречал. Если не ошибаюсь, это аудиоплеер.

– Не ошибаетесь. Плеер и есть. Мне его с поверхности притащили месяц назад. Прихватили как игрушку. Ну, и батареек к нему прорву.

– Док, по правде говоря, к музыке я равнодушен, но, если увижу подобную штучку-дрючку, притараню. Для вас ничего не жалко.

Док вдруг нахмурился, недовольно произнес:

– Я почувствовал в ваших словах иронию, Лосев. Сдается мне, что вы считаете, будто я дурью маяюсь от безделья?

– Что вы! – не очень убедительно заверил я, хотя Док угадал ход моих мыслей.

– Напрасно отпираетесь, юноша. По глазам вижу, что вы и впрямь так обо мне думаете. Не спорю, музыка порой способна скрасить здешнее прозябание, но не так давно я открыл поразительный эффект. Обещаете засунуть ваш скепсис куда подальше?

Я послушно кивнул. Док, удовлетворившись моей реакцией, заговорил:

– У меня был тяжелый день, вроде сегодняшнего. Я был в плохом настроении. Да что скрывать, я был старой, никуда не годной развалиной. Хотелось только одного – заснуть и никогда больше не просыпаться. Предстояла тяжелая операция, а у меня не было на нее сил, ни физических, ни духовных. Я был выжат как лимон, угрюм и подавлен. По какому-то наитию я лег на койку, надел наушники, включил плеер и закрыл глаза. Не знаю, сколько прошло времени, я просто потерял ему счет. Мне лично показалось, будто прошла вечность, хотя коллеги уверяли, что минут сорок, не больше. Хотите – верьте, хотите – нет, но в операционную я вошел совсем другим человеком. Меня будто подменили. Я испытал такой прилив сил, что был способен свернуть горы. Работал как заведенный, провел сложнейшую операцию, потом еще одну, переделал кучу дел. Никогда раньше я не чувствовал в себе столько энергии. Я даже не спал три ночи!

– И? – недоверчиво поинтересовался я.

– Потом на меня снова навалилась усталость. Однако стоило мне снова надеть наушники, нажать кнопку «Play», как все повторилось. Я вновь был способен на такие свершения, как никогда раньше, даже в пору моей юности. А она у меня была очень и очень бурной. Можете быть в этом уверены, молодой человек. Жаль, что свидетелей иных уж нет, иные уж далече, – продекламировал он.

– Думаете, это музыка… С ней что-то не так?

Доктор пожал плечами:

– Я не знаю. Может, она, может, другое. Чтобы не гадать, я поставил эксперимент, взял себя в качестве подопытного кролика. На станции есть еще несколько плееров, я позаимствовал их на время. Хотелось проверить, как на меня подействует другая аппаратура.

– И как?

– Никакого эффекта, – вздохнул Док. – В лучшем случае чуточку приподнялся тонус, но не больше. Энерджайзером я себя так и не ощутил, хотя для чистоты эксперимента крутил один и тот же репертуар. Выводы такие: я, конечно, могу ошибаться, но у меня возникло предположение, что с некоторыми вещами на поверхности тоже начинают происходить разного рода метаморфозы. В результате привычные предметы обихода наделяются, наряду с нормальными функциями, какими-то другими, можно сказать, чудесными свойствами. Я решил назвать подобные предметы артефактами. Понимаю, что термин не вполне удачный, даже антинаучный, что ли, но звучит красиво.

– Что есть, то есть, – вежливо согласился я. – А этот «артефакт», он только на вас действует?

– Я пробовал на себе. Давайте на вас испытаем, – предложил Док.

Я взял коробочку в руки, она оказалась легкой и приятной на ощупь, надел наушники. Ощущение инородного тела почему-то мне не понравилось. Я в детстве контактные линзы носить не мог по той же причине. Будто соринка, только большого размера, в глаз попала. Но сейчас пришлось смириться.

– Что будем слушать? – спросил я.

– Музыка старая, но хорошая, – заверил Док. – Только глаза закройте. Так легче воспринимается.

– Хорошо, – сказал я и зажмурился. – Врубайте ваш агрегат. Я готов.

Сначала была тишина, потом, будто из ее недр стал подниматься нарастающий гул, застучали барабаны, отбивая неспешный, ударов сто двадцать в минуту, ритм, потом пошла бас-гитара, синтезаторы, еще какие-то инструменты, которые я затруднялся определить.

Запел мужчина. Его голос оказался грубым и в то же время приятно-бархатистым. Мне почему-то ясно представилось его лицо – возвышенно-одухотворенное, в глазах исступление поэта-романтика, пышная прическа в виде ямайских дредов. Он почти наверняка был смуглокожим, почти негром. Есть у их брата что-то особое в голосе. Пел на английском, вкладывая в слова всю душу:

– I know. Life is different to you. First love can be frightening that's true. But take me as your brother and your friend. And take me as your lover and your man.

Музыка была потрясающей, в сочетании с невероятно органической мелодией, на редкость богатой палитрой аранжировкой, она производила впечатление чего-то мистического, завораживающего. Я будто нырял в океан, холодный и одновременно теплый, как парное молоко, ласковый и суровый, сотканный из гармонии противоречий, если такое только возможно.

Дальше последовал припев, еще более мощный, подхваченный другими, более высокими, почти фальцетными мужскими голосами изумительной красоты:

– Pretty young girl on my mind!

«Красивая девчонка в моей башке», машинально перевел я. На миг перед глазами возникло лицо сегодняшней спасительницы. Она тоже была молодой и прекрасной. Такой же, как героиня песни. Только постарше.

И тут все закончилось, наваждение спало. Док вырубил плеер.

– Кто, кто это поет? – сорвав наушники, с трудом шевеля губами, спросил я.

Мелодия продолжала звучать у меня в голове, а перед глазами по-прежнему стояла недавняя спасительница.

– Старая группа, очень старая, – ответил Док. – Bad Boys Blue. «Плохие парни в синем». Раньше они часто к нам в Россию приезжали, еще до Катастрофы. Я был их фанатом, собрал все альбомы, на концерты бегал, автографы коллекционировал. Я же говорил, что у меня была бурная молодость. – Он вздохнул: – Вернемся к нашим баранам, Лосев. Как себя чувствуете?

Я замер, пытаясь правильно оценить свои ощущения. В теле ощущалась легкая приподнятость, даже эйфория. И это после всего, что сегодня произошло?

– Потрясающе, просто потрясающе, Док! Я будто заново родился.

– Мне это знакомо, – грустно усмехнулся он. – Заметьте, вы прослушали всего одну песню, что-то около пяти минут. И получили такой мощный заряд.

– Невероятно, – восхитился я. – Просто чудеса.

– Все верно. Принесете мне с поверхности еще один подобный артефакт, буду благодарен вам по гроб жизни.

– Обязательно принесу. – Я скосил взгляд на выпивку. – Ну, а это тогда зачем? У вас же есть личный аккумулятор.

Док посмотрел на меня печальными глазами:

– Будете смеяться, Лосев. Опасаюсь превратиться в законченного наркомана. Боюсь, что рано или поздно заряд в этой штуковине иссякнет, а я успею на нее подсесть. Вот и ищу замену, сублимирую, так сказать. Кроме того, совсем недавно я вновь столкнулся со смертью. Какой бы черствой ни была душа, шрамы на сердце все равно остаются. Их я пытаюсь разгладить по старинке.

– Док, скажите, а другие артефакты вам не встречались?

Он задумался, нервно прикусил нижнюю губу.

– Хороший вопрос, Лосев. Как раньше говорили, на миллион долларов. Рискну предположить, что многие вещи с поверхности далеко не так просты, как может показаться. Взять, к примеру, медикаменты. По всем прикидкам, многие из них уже должны не столько лечить, сколько калечить. Все мыслимые сроки годности прошли. Если разобраться, это же яд в чистом виде… И ничего, помогают. Не всегда, но тем не менее. Что-то в них есть, а что… – Доктор протер красные глаза кулаком. – Еще провиант. Не спорю, наука до Катастрофы хорошо продвинулась в этой области: консерванты всякие, добавки Е2–Е4. Но все равно, еда, по всем прикидкам малопригодная в пищу, хорошо усваивается организмом. Жаль, у нас нет лаборатории, поэтому ничего толком я узнать не могу. Что-то или кто-то до сих пор заботится о нас.

– Вы верующий человек? – спросил я.

Доктор кивнул:

– А что, не похоже?

Я пожал плечами.

Он засмеялся:

– Я верующий, причем давно, задолго до всего этого. Обычно профессия делает врачей циниками, но даже внутри самого отъявленного скептика живет вера. Если кто-то скажет вам, что он Фома неверующий, пропустите его высказывание мимо ушей. Вас обманывают.

Меня пробило на философию:

– Но почему поверхность превращает нас в каких-то тварей? Где эта забота, о которой вы говорите.

– Возможно, тут как в Библии: поверхность, как и душа человеческая, – поле битвы нескольких сил. Пока побеждает темная, но рано или поздно добро возьмет верх.

– Похоже на сказку.

– Это моя точка зрения. Если у вас ко мне больше ничего нет, я, с вашего позволения, чуток вздремну. Операция была не из легких. Устал как собака.

Я вздрогнул. Намек понятен, не дурак.

– Простите, что помешал. Я ухожу.

Я вышел из вагончика лазарета и остановился на перроне. Действие артефакта оказалось кратковременным, или, может, на Дока он влиял намного сильнее.

Прошлое снова обухом ударило по голове. Жаль, не курю. Стало не по себе из-за дурацкой, в сущности, гибели друга. Но, окажись я на его месте, наверняка поступил бы точно так же. Пусть покоится с миром.

Тут я вспомнил, что у Белых осталась маленькая дочка. После смерти родителей вряд ли кому-то до нее есть дело. Еще один голодный рот и обуза. В другую семью ее не возьмут. Люди давно уже стали практичными и черствыми. По себе сужу. Вроде не сволочь последняя, остатки порядочности наблюдаются, но взвалить ответственность за дитенка не смогу.

Медсестра, выносившая тазик с постиранными бинтами, подсказала, где надо искать девочку. Ее, как и других малолетних сирот, отправили к Кабанихе – пожилой тетке, когда-то работавшей воспитательницей в детском саде.

Ребятишки возились на паласе с игрушками. Сироток хватало, постепенно количество их росло. В сущности, если разобраться, почти все мы остались сиротами. Проклятая война отняла у нас все, кроме жалкого подобия жизни, лишив в первую очередь семьи. Война разрушила наш мир, иссушила наши души.

Я давно выработал в себе здоровый цинизм, привык глядеть на вещи через призму отстраненности, иначе просто не смог бы жить дальше. Обычно это помогало, однако видеть детей, навсегда лишенных родительского тепла и ласки, выше моих сил. Я нервно сглотнул.

Дочке Игоря – Наташе – было лет шесть. Она играла в куклы, одну из которых я узнал сразу: сам принес с поверхности.

– Дядя Саша. – Девочка поднялась с колен, подошла ко мне, уткнулась носом в мою куртку.

Мы были хорошо знакомы. Я доставал ей наверху игрушки, что-нибудь из еды.

Она уловила мое настроение. Дети это умеют.

– Ты чего такой грустный, дядя Саша?

– Разве?

– Я вижу. Ты обычно веселый, смешишь меня. А сегодня грустный.

– Сегодня я немного устал, а завтра, вот увидишь, снова буду тебя смешить.

Девочка подняла голову. Я погладил ее по макушке. Надо было что-то сказать, но что? Я не мог произнести ни слова. Язык словно прилип к нёбу. Жалость сдавила сердце тисками.

– Вы все уже вернулись? – заглядывая мне в глаза, спросила малышка.

– Да, совсем недавно.

– А мой папа… он где?

Я содрогнулся. Как объяснить такой крохе, что ни папы, ни мамы у нее больше нет.

– Он… он, – запинаясь, заговорил я, но девочка прервала мои мучения.

– Он вместе с мамой, наверху, – с гранитной уверенностью сказала она.

– Где? – не сразу сообразил я.

– Он ушел к маме на небо. Так и должно быть. Папа всегда любил маму, а она его.

– Все верно, солнышко, – грустно произнес я. – Они ушли на небо. А еще твои папа и мама очень любили тебя.

– Я знаю, – кивнула девочка. – Придет время, и мы встретимся. Я пойду еще немного поиграю… Можно, дядя Саша?

– Можно, конечно, – на автопилоте произнес я.

Воспитательница отвела малышку на палас, вернулась ко мне.

– Наташа очень умная девочка. Все понимает. Иногда мне кажется, что дети мудрей нас, взрослых. Они бы никогда не допустили всего этого. Теперь вам стало легче?

– Немного, – вздохнул я.

– Признаюсь, что я живу до сих пор только из-за детей, иначе давно бы наложила на себя руки, – с тоской в глазах сказала женщина.

– Чем вы их кормите? – спросил я, чтобы сменить тему.

Воспитательница грустно вздохнула. Понятно, никто не думает о будущем, всех интересует только текущий момент. Пожалуй, оно и верно. Иначе под землей свихнешься. Я столько раз ловил себя на мысли, что как только начну размышлять о всякого рода перспективах, так потом хожу сам не свой, спасаюсь лишь самогонкой, а так и спиться недолго. Нет, нынешнее существование к философии располагает мало.

Воспитательница отвела меня на кухню, приоткрыла кастрюльки:

– Скоро будет обед. Сейчас покажу.

Жиденький суп, на второе пюре из не пойми чего.

Я снял с плеч вещмешок, развязал узел. Незадолго до визита к доктору заглянул на склад, получил причитающий паек и сухпай в дорогу. Пересчитал банки с тушенкой, вынул ровно половину и отдал Кабанихе:

– Это вам. Вернее, детям. Здесь, конечно, немного. Если вернусь, что-нибудь придумаем. Вы уж позаботьтесь о ней, пожалуйста.

Женщина деловито сгребла банки в картонную коробку, сдержанно кивнула:

– Не беспокойтесь. Все, что от меня зависит, я сделаю. Идите, Саша. Я правильно сказала: вас ведь Сашей зовут?

– Да. – Я сглотнул предательский комок.

– Спасибо, Саша. Ни о чем плохом не думайте.

– Я постараюсь.

На перроне я столкнулся с отцом Варфоломеем. Священник рясы не носил, на нем был черный морской бушлат, ватные брюки и каракулевая шапка-ушанка. Раньше он служил на флоте. По слухам – морпехом, воевал. Случилось в его биографии нечто, заставившее крепкого сильного мужчину отдалиться от мирских дел и принять сан.

– Здравствуй, Александр, – прогудел отец Варфоломей.

– Здравствуйте, батюшка.

Священник видел, откуда я вышел, и догадался обо всем. Он печально вздохнул и спросил:

– Как она?

– Наташа? Пока нормально.

– Это хорошо. Я хотел немного побеседовать с ней, успокоить.

– Только не удивляйтесь, батюшка, но успокаивать девочку вам не придется, утешать тоже. Она неплохо справляется с этим самостоятельно.

Отец Варфоломей кивнул:

– Дети невинны, их души открыты Господу. Они чисты помыслами, им легче понять и принять.

– Что принять? – неожиданно взвился я. – Смерть родителей, эту вечную тьму вокруг? За что они страдают, отче? Ведь дети ни в чем не виноваты… Ладно, мы взрослые, но дети… Почему они расплачиваются за грехи отцов?

Священник посмотрел мне в глаза.

– Ты хочешь узнать истину, сын мой? Не хочу тебя расстраивать, но я и сам ее не знаю. Возможно, тот, чьи помыслы всегда направлены на нас, решил, что мы должны пройти через тяжелые испытания. Нам остается только верить, что все это во благо рода человеческого.

– Только верить? – вздрогнув, спросил я.

– Вера, надежда, любовь. За этими тремя словами многое стоит. Когда-то мы забыли о них и жестоко поплатились. Я не хочу повторения прошлых ошибок.

– Простите, но вы меня не убедили.

– Конечно, – грустно произнес священник. – Я и не пытался тебя в чем-то убеждать. Ты сам все поймешь. Не сразу, постепенно. Вера, надежда и любовь займут свое место в твоей душе.

Я криво усмехнулся:

– Сейчас я верю только в себя, да и то не на все сто процентов. Что касается остального, не взыщите: любить мне некого, а надеяться не на что. Простите меня, батюшка.

И ушел спать. Впереди тяжелая неделя.

Подземка

Подняться наверх