Читать книгу Первый эйдос - Дмитрий Емец - Страница 4

На улице Ирка внезапно поймала себя на том, что собирает всех собак. Первыми к ней приблудились два больших кудлатых пса, похожих между собой, как близкие родственники, только один из них был белый с черными пятнами, а другой цвета грязного песка. Про себя Ирка назвала их «братики». Метров через триста приблудился третий пес – широкогрудый, мощный, с короткой шерстью. В нем ощущался замес породистого ротвейлера с простой и здоровой дворняжной кровью.

«Ты будешь Качок», – решила Ирка.

Спустя две минуты к ним присоединилась молодая, длиннолапая собака. Она была поджарая, с виду сильная, но неуверенная и пугливая, с поджатым хвостом и опущенной головой. Ирка недолго думая назвала ее «Мошкин». Братики и Качок обнюхали Мошкина и великодушно разрешили ему присоединиться к стае. При этом Качок грозно щелкнул зубами: знай, мол, место! Братики же остались равнодушны.

После Мошкина подошли еще двое. Один из них – огромный как медведь, медлительный пес, определенно изготовленный на базе ньюфаундленда. Он был в ошейнике, с ухоженной и чистой шерстью. При этом, куда подевался его хозяин, так и осталось неизвестным. Ирка не мудрствуя так и назвала его – «Медведь». С чувством собственного достоинства Медведь мельком обнюхал Мошкина и, не обращая внимания на остальных, занял место впереди своры. Качок хотел возмутиться и покачать права, но передумал и только на всякий случай показал зубы.

Квартала через два стая выросла до двух десятков собак. Кто-то присоединялся, кто-то отставал, вспоминая о срочных делах, так что Ирка уже не пыталась придумывать им имена. Только отметила, что в стае появился и свой чудик – нелепая дворняжка с короткими лапами и неожиданно толстым туловищем, которое животом почти цепляло землю. Чудик жался сзади, и всякая новая собака считала своим долгом рявкнуть на него, упрочивая свою власть. Чудик был такой нелепый, что даже Мошкин приободрился и ощутил себя почти героем.

Если первое время Ирка еще сомневалась, что собак собирает именно она, то вскоре сомнения исчезли. Свора существовала автономно, сама по себе, но вместе с тем в тесной связке с Иркой. Псы бежали сзади, на почтительном удалении, не пытаясь приблизиться, но особо и не отставая. Иркино главенство признавалось по умолчанию. Куда бы она ни поворачивала, свора следовала за ней. Не след в след, порой отставая, чтобы погнаться за кошкой или облаять прохожих, но все же определенно признавая, что она главная.

«На охоту идут, а я у них вожаком!» – поняла Ирка.

Она была смущена. Шла, стараясь лишний раз не оглядываться, а выросшая свора за спиной грызлась, атаковала встречных псин и облаивала автомобили. Она уже ощущала свою силу. Это были уже не просто несколько отдельных собак, а стая, с которой невозможно не считаться. Собаки это прекрасно осознавали и нагло пользовались открывшимися возможностями.

Антигон выбрался из рюкзака и, наложив морок невидимости, чтобы не смущать прохожих, вскарабкался Ирке на плечи.

– Прекрасный вид! Высокогорный воздух!.. Ай! Могу я попросить придержать меня за ноги, мерзкая хозяйка?

– С какой стати?

– Если я буду падать – я вцеплюсь вам в волосы! – предупредил кикимор.

Ирка вняла его словам и взяла кикимора за ноги.

– Чего ко мне пристали эти собаки? – спросила она у Антигона.

– Вы волчица, хозяйка! Белая волчица! Обычно волки раздражают собак, но тут случай особый! Вы и волчица, и одновременно человек. Короче, повелительница! – сказал кикимор.

Голос у него стал почтительным. Так всегда бывало в случаях, когда разговор касался возможностей валькирии. Тут Антигон мгновенно отбрасывал всю свою дурь и становился преданным и занудливым, как старый слуга, который ощущает социальный статус хозяина острее, чем сам хозяин.

– Я о вас пектюсь? Пектюсь! Вот и нечего выступать, когда о вас пектятся! – произносил он с необычайной важностью.

Ирка начала уже привыкать, что у нее куча собак, когда ее стая без объявления войны внезапно атаковала мелкого белого пуделя, который в крайнем ужасе сразу завалился на спину, демонстрируя полную и бесповоротную покорность. Хозяйка пуделя вопила, но почему-то не на собак, а на Ирку, будто она специально, исключительно для нападения на ее пуделя, собирала псов по всему городу.

Ирке пришлось ускорить шаг и свернуть во дворы. Она была уже недалеко от дома Бабани. Наживать здесь врагов не имело смысла.

– Ты никогда не обращал внимания, что дети на улице в большинстве случаев замечают только детей, а собаки – собак? – спросила она у Антигона.

Кикимор важно подумал и высказался в смысле, что не обращает внимания на всякую ерунду. Он-де верный раб, только о госпоже и беспокоится и вообще при исполнении. Мог бы иногда хоть пинка получить от хозяйской щедрости, да разве дождешься? Вместо пыток тебя же еще и на плечах катают! Просто тьфу-ты-ну-ты, кобылица инфантильная, а не хозяйка! Не сегодня-завтра позволит прыгать у себя на голове и улюлюкать!

Это был уже перебор. Возмущенная такой наглостью, Ирка чуть присела, резко выпрямилась, отпустила ноги кикимора, и Антигон ласточкой улетел в кустарник. Ирка понадеялась, что, треснувшись о землю, он испытал глубокое нравственное удовлетворение.

Пять минут спустя валькирия-одиночка была уже у Бабани. Обычно она заходила к ней регулярно, раза два в неделю, и проверяла, устойчив ли морок и все ли хорошо у самой Бабани. Выбрасывала испортившуюся еду, мыла тарелки (чаще посудомойкой или, скорее, «посудомоем» становился Антигон), стирала пыль с монитора, меняла лежащую на кровати книгу, проверяла заклинание. При этом Ирка ловила себя на том, что старается появляться дома именно тогда, когда шанс застать там Бабаню минимален.

«Свинья я. Натуральная, свинская свинья с хрюндельским пятачком», – думала она и клялась себе, что в следующий раз обязательно придет, чтобы застать бабушку дома.

Ей тяжело было встречаться с Бабаней, как вообще тяжело встречаться с теми, перед кем мы виноваты. Бабаня всегда была ласкова с ней и предупредительна, всегда весела, много шутила, однако Ирка ощущала, что это юмор сапера на минном поле. Смеется-то он смеется, да только вот что-то не верю, как говорил режиссер Станиславский, верный друг и товарищ Немировича-Данченко.

С каждым годом Бабаня понемногу сдавала. Сетка морщин под глазами, прежде едва заметная, теперь была вполне очевидна. Да и походка изменилась. Правда, порывистость осталась, но и она была уже не та. Если раньше порывистость шла от тела, то теперь от ума. Бывало, Бабаня начнет что-то делать, например, убирать – и вдруг замрет, как кошка, услышавшая непонятный звук, и долго стоит в странной задумчивости, пустыми глазами уставившись в стену.

«Эх, если бы можно было ей рассказать!» – думала Ирка. Да только что тут расскажешь и, главное, как? «Бабушка, я уже не калека. Я валькирия, я на службе у света. Правда, меня теперь, понимаешь, могут убить и я сама иногда убиваю – нет, какой пистолет, копье! – зато с ногами все в порядке. С тобой я больше жить не могу, и ты, пожалуйста, ко мне не приходи, а то у меня слуга-мазохист, и живу я в лесу, и вообще у меня некромаги порой гостят».

Не правда ли, полный бред? И этот бред, в случае если Бабаня в него хоть немного поверит, будет стоить ей жизни. Ирка все никак не могла простить себе, что в прошлую их встречу назвала Мефодию свое имя. Только имя, которое он, к счастью, не связал с той, кто его носит.

«Ирка… ну что Ирка? Мало ли на свете Ирок? Разумеется, он не смог узнать в той Ирке-с-коляски валькирию. И хорошо, что не смог, а то мраку срочно пришлось бы выпекать себе нового наследника».

Ирка разгреблась в комнате и отправилась на кухню. Стол был завален журналами мод и выкройками. Ирка прошлась по кухне, зачем-то закрыла и открыла кран и потянула дверцу холодильника. В холодильнике был обычный задумчивый беспорядок. В литровых банках и бесконечных маленьких кастрюльках томились остатки позавчерашнего супа, вчерашней лапши, куски воскресной курицы, субботнего рагу, и так до бесконечности. В открытой банке с вареньем уже появилась белая, очень уютная плесень. Сложно сказать, зачем Бабаня все это накапливала. То ли готовилась к войне, то ли у нее рука не поднималась все это вылить. Хотя возможна и третья версия: Бабаня слишком редко бывала дома, чтобы всерьез заняться обустройством быта.

Увидев банку с вареньем, Антигон заволновался. Его грушевидный нос прогнулся, как резиновая игрушка, заиграл. Розоватые тени мешались с лиловыми.

Ирка прищурилась.

– Только попробуй! – предупредила она.

Антигон затравленно уставился на нее. Его страдающий взгляд говорил, что именно об этом – попробовать – он и мечтает.

– Сорвешься – предупреждаю: целую неделю ни одного пинка! Буду называть тебя «умницей» и «рыбкой». И еще «симпатичной лапочкой»! – предупредила Ирка.

«Симпатичная лапочка» прозвучало грозно, как щелчок бича. Антигон передернулся от омерзения и с силой захлопнул дверцу холодильника.

– Потопали отсюда, мерзкая хозяйка! И побыстрее! – сказал он.

– Правильно, – одобрила Ирка. – Мало-помалу ты приближаешься к идеалу образцового гостя.

– Че?!! – спросил Антигон подозрительно.

– Ну как же? Помнится, Меф рассказывал о своем дяде. Тот рассуждал, что идеальный гость – это гость, который пригласил себя сам и принес с собой еду. Потом убрался в квартире хозяина, сам с собой поговорил в конспективном режиме, скромно поцеловал хозяина в щеку, потряс лапку и исчез. Полное гостевое самообслуживание.

Антигон даже не улыбнулся, лишь неодобрительно фыркнул. Чувство юмора у кикимора было своеобразным. Его веселили только самые простые вещи. Если бы Ирка, к примеру, рассказала, как кто-то поймал суккуба и шарахнул его о стену так, что он проглотил вставную челюсть прежде, чем у него вылетели мозги, Антигон катался бы от смеха часа полтора. При этом то, что у суккубов нет ни мозгов, ни вставной челюсти, не смутило бы ценителя здорового юмора.

– Хорошо! Идем! – резко сказала Ирка.

Она спохватилась, что сделала запретное – растревожила душу, вспомнила момент, связанный с Мефом. И что за ключевая фигура такая в ее жизни этот Буслаев? В конце концов, когда они начинали общаться, оба были почти дети. Это сейчас Мефодию почти шестнадцать. Или она, как Антигон, способна любить лишь тогда, когда ей дадут морального пинка?

Любовь не милиция. Она не входит без стука. Вылетать же она должна со звуком, тем самым деликатно предупредив о своем уходе. Да только вот эта проклятая любовь все никак не хотела вылетать, во всяком случае, из сердца Ирки со всеми его коронарными предсердиями, артериями и желудочками.

Одно хорошо – псов у подъезда уже не было. Оставшаяся без вожака стая разбежалась по своим собачьим делам. Ирка испытала хоть небольшое, но облегчение.

* * *

Война света и мрака имеет затяжной вялотекущий характер, как хронический зимний насморк. С одной стороны, у тебя как будто нет рабочих дней. С другой – нет и выходных. Каждую секунду в спину тебе могут вогнать нож или ты сам насадишь кого-то на копье. В то же время бывают недели, когда ты никому не нужен и просто шатаешься по городу, не слишком представляя, как убить время.

Вот и у Ирки в тот день не было никаких особенных дел. Никто, заламывая руки, не молил о помощи. Никто не наступал, сомкнув ряды. Даже комиссионеры шныряли где-то поодаль, держась более людных мест.

Ирка вышла от Бабани и остановилась, соображая, куда ей пойти. В Серебряный Бор к Багрову? Вернуться в «Приют валькирий»? Или все же стоит исполнить не то чтобы заветную, но мечту: телепортироваться на Оку и искупаться?

Москва томилась от зноя. Воробьи купались в лужах. Кошки, поджав лапы, прятались под машинами. По асфальтовой дорожке перед домом прохаживался молоденький влюбленный в сером пиджачке и тоскливо смотрел на мобильник, пытаясь сообразить: одиннадцать утра – это рано или не рано для звонка девушке.

Мысли его прыгали с кочки на кочку примерно в таком направлении.

Допустим, она уже встала, но в хорошем ли она настроении? С другой стороны, если он позвонит в двенадцать, не будет ли это уже поздно? Вдруг она за это время уйдет, полюбит другого или отравится от тоски, выпив жидкость для снятия лака? Кто их знает, этих девушек, кто разберет, что наполняет их черепную коробку? Влюбленный страдал. Он тряс мобильником и кусал пленку, в которую были завернуты купленные у метро цветы. Жизнь путалась. Наполнялась неразрешимыми вопросами.

Ирка пожалела его.

– Да. Нет, – сказала она, подходя.

Влюбленный испуганно уставился на нее.

– Чего «Да. Нет»?

– «Да» – более или менее любит. «Нет» – лучше сейчас не звонить. Она моет голову, не успевает и будет нервничать. Ты не сможешь понять, в чем дело, обидишься на резкий голос, и вы поссоритесь. Лучше позвонить в 11.30, когда она высушит волосы, и перенести встречу на вечер. При этом повесить трубку надо не раньше чем в 11.44, потому что в 11.45 будет уже поздно.

– Но я хотел на двенадцать! – проблеял бедняга.

– Не советую. В 11.45 девушка обнаружит, что котенок, которого ты подарил на прошлой неделе, неуважительно обошелся с ее туфлями. И опять момент будет не лучший. А к шести вечера она вполне успокоится, – пояснила Ирка и быстро, пока ей не стали задавать вопросов, ушла.

Влюбленный проводил ее недоумевающим взглядом. Ирка, однако, была уверена, что совету он последует.

– Хорошая штука – предвидение. А, хозяйская мерзайка? – насмешливо спросил Антигон, скрытый от посторонних глаз мороком.

– Ты отлично знаешь, что у меня нет пророческого дара. Ничего действительно важного знать нельзя. Если мне известно, что будет с этой девушкой через час, то лишь потому, что глобально это ни на что не влияет, – сказала Ирка грустно.

– Ну хотя бы на счастье этой парочки!

– Что это за счастье? Во столько-то не звони: голову моет. И во столько-то не звони: туфли обгадили. Так и трясись, втискивайся в пятнадцать жалких минут. Скучно. Не просто скучно – противно! – бросила Ирка.

Ей вдруг подумалось, что, позвони ей Мефодий, она обрадовалась бы, даже если бы падала в жерло вулкана. Вот только едва ли он позвонит.

Решив, что откладывать исполнение желаний едва ли стоит, поскольку потом и желаний может не быть, не то что исполнения, она перенеслась на Оку, нашла отличное местечко далеко от дач, в камыше, и искупалась. Вначале как человек, а затем, войдя во вкус, как лебедь. Как всегда случалось в минуты, когда Ирка становилась лебедем или волчицей, она утратила счет времени и потеряла способность рассуждать здраво.

Выщипывать с илистого дна растительность и ловить мелких беспозвоночных казалось ей в сотни раз важнее, чем угрызаться по поводу какого-то там Буслаева. Ирка любила эти часы. Они дарили ей освобождение. Быть свободной от самой себя, от своих комплексов, страхов и затаенных желаний хотя бы на время – чем не подарок? Если человека не терзать извне, он будет терзать себя сам изнутри. Такова арифметика человеческого существования.

Пока Ирка плескалась на мелководье в обличии лебедя, Антигон сурово прохаживался по берегу с булавой – охранял хозяйку. Мало ли какие ослы с ружьями могут торчать в камыше? Нальются до бровей, и захочется им побабахать. Охота на лебедей запрещена, да вот только пули об этом не знают.

Когда Антигону становилось жарко, он разувался и заходил в реку по колено, с удовольствием ощущая дно перепончатыми пальцами. К воде у Антигона отношение было противоречивое. Как сын кикиморы и правнук русалки, он обожал воду, а как сын домового и внук лешего – ненавидел. Вот и получалось, что он то вбегал в реку, то пулей выскакивал на берег.

Вновь Ирка стала человеком уже на закате. Она стояла на мелководье. Виски ныли. Руки по привычке пытались ударить по воде птичьим движением. Икры сводило. «Кажется, я перекупалась. Интересно, валькирия-одиночка способна простудиться в середине лета или для этого требуется отдельное везение?» – подумала Ирка, сглатывая, чтобы проверить, не болит ли горло.

Она вышла на берег и оделась. Антигон стоял, послушно отвернувшись, и назойливо приглашал комаров садиться ему на шею.

– Кусайте меня, собаки страшные! Лопайте! Жрите! – приманивал он с надрывом.

Комары садись, впивались и падали замертво.

– Двадцать восемь… Двадцать девять… – считал Антигон. – Милости просим! Жрите меня, гости дорогие! Налетай, пока я добрый! Буду злой – сам догоню и покусаю!

– Почему комары дохнут? – спросила Ирка подозрительно.

Антигон горделиво зашмыгал носом.

– У меня кровь ядовитая, елы-палы! Потому как у мамы дедушка вампир был… Не таковские мы, вампиры, чтоб кто попало у нас гемоглобин тырил! – сказал он.

Перед обратной телепортацией Ирке захотелось пройтись. Она поднялась на покатый песчаный холм. На вершине холма сидел мужик в синей бейсболке и решительно терзал колбасу, отгрызая ее молодыми зубами прямо от палки.

Ирка прошла было мимо, но Антигон узнал его.

– О, бутербродоносец Бэтлы! – воскликнул он с насмешкой.

Паж Бэтлы перестал жевать и хмуро уставился на кикимора, поигрывая палкой колбасы, как дубиной.

Ирка подбежала к нему.

– О, привет! Ты ко мне? Как ты меня нашел?

Мужик в синей бейсболке замычал, знаками показывая, что отыскать Ирку было не особо сложно. Набитый рот поневоле делал его малоразговорчивым.

– Фто ифет, фот фегда файфет. Флафное ифкать уфорно… Пфостите, фосфожа!.. Фофему фы фак смофрите на фою кофбасу? Ффе фтрафно! Фас накорфить? – спросил он.

Ирка не стала отказываться. После превращений она всегда испытывала дикий голод. Водоросли и улитки, которых наглотался лебедь, в расчет не шли. Они исчезли вместе с лебедем. Оруженосец встал и распахнул куртку. Его пояс представлял золотую середину между поясом монтажника и охотничьим патронташем. Вот только вместо гранат там торчали йогурты, бутерброды, шоколадные батончики и колбасные палки. Был даже термос с широкой крышкой.

– А что в термосе? – спросила Ирка.

– Макароны «Макфа». Моя хозяйка… в общем, она решила следить за фигурой. А тут именно такой случай: и мне варить быстро, и она не растолстеет, – бодро, как бывалый официант, выпалил уже дожевавший бутербродоносец.

Ирка кивнула и позволила вручить ей тарелку и вилку, обнаружившиеся у пажа во внутреннем кармане. Вилку Ирка по привычке простерилизовала взглядом. От бутербродоносца это не укрылось, и он отвел глаза, пряча улыбку. «Кажется, он видел, как я лопала водоросли. Тоже мне гигиенистка нашлась!» – выругала себя Ирка и стала быстро есть.

– Меня послала Бэтла. Она просит вас быть осторожной, – сказал паж, когда тарелка наполовину опустела.

Ирка фыркнула. Толково продумано: накормить, а уже после сообщать неприятные новости.

– Чего я должна опасаться? Что случилось? – спросила она.

– Пока ничего. Только дурные предчувствия. Но интуиция мою госпожу никогда не подводила! Бэтла – валькирия спящего копья. У нее постоянно вещие сны. Конечно, некоторые издеваются, но на деле все понимают, что это дар. Верите?

– Верю, – просто сказала Ирка.

Бутербродоносец кивнул. Он был доволен, что неприятное поручение выполнено.

– Удачи, валькирия-одиночка!..

Паж взмахнул палкой недогрызенной колбасы и растаял в воздухе, оставив слабый запах лаврового листа и специй. Ирка доела «Макфу», размышляя над его словами. Угроза. Но какая? Откуда она исходит? Если у нее есть враги, то кто? Не лучше ли узнать это заранее?

– Слушай, ты не боишься, что Арей тебя убьет? – спросила Ирка у Антигона.

– Почему?

– Ну ты у него эйдосы выкрал. У раненого. Такие вещи не прощаются!

Кикимор стряхнул с шеи дохлого комара.

– Встретит – так убьет, а специально искать не будет, – сказал он легкомысленно.

– Такое оскорбление! Эйдосы, которые он собирал столетиями, лучшие, отборные, утрачены!

– Оно-то так. Да только кто я для него? Так, мелочь на службе у света. Если ты, ослабев, полуживой, будешь лежать у погасшего костра и тебя укусит хорек, то означает ли это, что ты потом нарочно будешь выслеживать именно этого хорька или просто возненавидишь походы в лес в целом?.. Скорее второе, чем первое! – Антигон помолчал, шевеля губами, поразмыслил и не без ехидства добавил: – Скорее уж он тебя прикончит, госпожа, я же твой слуга!

* * *

Обратная телепортация совершилась без осложнений. Когда золотистый обод опал, Ирка увидела, что стоит в очерченном круге точно между столбами «Приюта валькирий». Чуть правее и чуть левее – и ее голова вросла бы в столб. Ирка улыбнулась. Она любила риск и знала, что так будет.

По канату она ловко вскарабкалась в «Приют», откинула люк и была встречена суетливым писком. Со стола, стульев и даже с гамака посыпались крошечные кегельные шары серого цвета.

Как первые мыши попали в «Приют», неизвестно. История об этом умалчивает. Но, видно, рассохшиеся столбы не помеха для цепких мышиных лапок.

Робкое и застенчивое мышиное семейство пришло зимой, в крещенские морозы. Две испуганные мышки шуршали в углу. Был лес, был снег, был холод – а тут вдруг тепло, пахнет едой, потрескивает печка-буржуйка. То ли мышиный рай, то ли просто глюки. Ирка бросала им куски хлеба и переживала, помнится, когда случайно попала в одну из мышей отгрызенным куском сыра. Вот она – рука профессиональной метательницы копья. И не целишься – так не промахнешься. Мышь, однако, уцелела и сырное оскорбление простила.

Дня два мыши бестолково толклись на виду, привыкали. А затем вдруг куда-то исчезли. Их не было видно, но их деятельное присутствие ощущалось под полом. Ирка забыла о них. Зима и весна выдались напряженными. Стражи мрака, валькирии, Меф, Багров, Двуликий…

Если мыши и рассчитывали исчезнуть весной, с первым теплом, то лишь первое время. Весной у них не оказалось никаких особо важных дел, и мыши великодушно решили остаться. К тому времени их было уже не меньше двух десятков – дети, первые внуки и прочие забредшие на минутку и поселившиеся насовсем родственники.

Стоило отлучиться на несколько часов, а потом, вернувшись, резко распахнуть люк, чтобы увидеть, как серые попискивающие шарики прыгают с гамака, стола, стульев. Антигон обычно с воплем кидался и принимался бессистемно колотить по полу булавой. Позиция же Ирки была скорее философски-выжидательная. Она не падала в обморок, не забиралась с ногами на стол и не голосила при виде мышей. Для валькирии это было бы дурным тоном.

В целом Ирка относилась к мышам терпимо, до тех пор пока одна из них не свалилась ночью с веревки гамака ей на лоб и, пища от ужаса, не полезла прятаться за ворот. Что мышь забыла почти на альпинистской высоте, вдали от мышиного подполья, осталось для Ирки загадкой. Есть там нечего, смотреть тоже не на что. Разве что неосознанная тяга к спортивным рекордам. Лезут же люди в горы, так почему мышам нельзя на гамак?

Через две недели Ирка обнаружила в сумке для ноута, прямо на проводах зарядки, пищащих мышат. Она так и не решилась к ним прикоснуться и, осторожно вернув сумку в угол, задумалась. Как мыши могли оказаться в закрытой на молнию сумке, осталось загадкой.

«Нет, так дальше жить нельзя! В дурацком лесу, с занудой Антигоном, без особых перспектив, с запретом на настоящую любовь!.. И вообще завтра же куплю мышеловку!» – подумала она уныло.

Потом подошла и, отогнув угол сумки, пошире открыла молнию.

– Зачем? – спросил Антигон, с интересом наблюдавший за ней.

Ирка смутилась.

– Ну… э-э… чтобы родители-мыши смогли попасть к детям!

Кикимор хрюкнул.

– Они и раньше прекрасно могли.

– Ну, может, сумка теперь не так лежит и им неудобно? – предположила Ирка с внутренней досадой на кикимора. Вот уж мужики, не понимают элементарных бытовых проблем!

Антигон склонил голову набок. В выпуклых русалочьих глазах – пытливость.

– Вы же говорили, что не любите мышей, гадкая хозяйка? – спросил он вкрадчиво.

– Нет. Не люблю. Кота куплю, и тема закрыта, – Ирка сердито отвернулась.

Уже наутро она пожалела о своих словах. На полу у кухонного стола тянулась цепочка из девяти мертвых взрослых мышей, выложенных как по ниточке – голова к голове.

– Ты что, раздобыл кота? – крикнула Ирка.

– Зачем сразу кот, мерзкая хозяйка? О вас и без кота есть кому позаботиться! – сказал Антигон и уставился на хозяйку, явно ожидая поощрения.

От пальцев ног и до ушей он весь был одна сплошная гордость. Его поэтическая шевелюра растрепалась. Рыжие бакенбарды пылали. Ирка кинулась к сумке. Мышата, по счастью, были целы. Тронь Антигон хотя бы одного мышонка, он получил бы трепку, которая снилась бы ему до глубокой старости в самых волнительных снах.

Даже стараниями Антигона мыши не перевелись. Сейчас Ирка не обращала на мышей особого внимания. Они стали чем-то привычным и давно не вызывали ничего, кроме фоновой досады. Сделав короткую запись в дневнике, Ирка легла в гамак и почти сразу уснула. Превращение в лебедя или волчицу всегда отнимало у нее много сил.