Читать книгу Таня Гроттер и Болтливый сфинкс - Дмитрий Емец - Страница 2

Ванька не любил гостиниц в небольших городах. Точно солдаты, которым приказали рассчитаться на первый-второй, они делились на две примерно равной численности группы. Одни были убитые и прокуренные. Запах табака навечно поселился в их покрывалах и шторах и не выветривался даже заклинаниями ураганного ветра. Кран в ванной капал прозрачными слезами, а ночью через равные промежутки времени горестно булькал, всхлипывал или икал. Населялись такие гостиницы большей частью командированными, которые вечером дисциплинированно расходились по номерам, прежде товарищески разводя ослабших от непрерывного бухучета.

Гостиницы второй группы были полной противоположностью первым. Шторы в них не пахли табаком, краны не капали, лифты не гудели, а номера открывались не прокручивающимися ключами, а магнитными карточками. В каждой комнате обязательно стояла вазочка с сушеными лепестками роз. На телевизионном пульте обретался таинственный след помады, а кокетливые шторы напоминали фату невесты. На стенах селились картины, изображавшие не родные березки, а какой-нибудь манерный европейский городок.

Командированные в гостиницах второго рода почти не водились. Населялись они в основном мирными пожилыми стадами путешествующих германцев, а также американцами и англичанами средних лет, невесть что забывшими в российской глубинке. Эти вторые на туристов были похожи мало, а на собственников крупного бизнеса еще меньше. На лицах у них был вечный насморочный сплин. По утрам за завтраком они долго щекотали желтым ногтем дрожащий омлет, точно желая услышать, как он не выдержит и хихикнет.

Знатоком гостиниц Ванька стал не так давно и во многом поневоле. Ночами, коченея на пылесосе, он выслеживал неуловимую многоглазку . Всматривался в синевато-пористую, похожую на застывшие волны, снежную гладь, надеясь увидеть внизу слабую вспышку маленьких цветов.

Ваньку вела та спокойная, неприметная сразу сила, которая всегда заставляла его доводить намеченное до конца, какие бы непредвиденные препятствия ни появлялись в процессе. Сила эта проявлялась давно и во всем. Еще до Тибидохса, когда ему было лет восемь, Ванька задумал построить яхту внутри бутылки. По неопытности с самого начала он промахнулся и бутылку взял неподходящую, пивную, мало того что с зеленым малопрозрачным стеклом, но еще и с дефектным утолщением внутри горлышка, которое мешало проталкивать внутрь детали. Но все же он справился, хотя у него ушло на это долгих четыре месяца.

Так же получалось и теперь. Местонахождение многоглазки Ванька ощущал с точностью в пятьдесят квадратных километров. Другими словами, найти ее было так же трудно, как яблоко, о котором только и известно, что оно спрятано где-то в Москве. Ночь проходила за ночью, а поиск все не давал результатов.

Под утро окоченевший, почти превратившийся в сугроб Ванька осознавал, что ему надо где-то отогреться и отоспаться. Спать в поле не решился бы даже маг уровня Сарданапала. Даже джинн Абдулла не отважился бы, ибо от мороза джинны сгущаются и впадают в спячку.

Ванька разворачивал карту и отыскивал на ней тот населенный пункт, что был поближе. В поселках гостиницы встречались нечасто, так что, при возможности, он предпочитал выбирать город, даже если до него надо было лететь на час дольше.

Где-нибудь недалеко от гостиницы он, стараясь не привлекать внимания, снижался, делал два-три приседания, разминая ноги, и входил. Иногда Ванька задумывался, за кого его принимают в этих гостиницах? Обмерзшего, с обмороженным лицом, едва владеющего речью от холода. Без вещей, зато с пылесосом в руках. Ноги до колен были в ледяных штанах, которые при каждом шаге звенели и роняли сосульки. Объяснялись «штаны» просто. Выплевывая из трубы огонь, пылесос растапливал оседавшую на нем изморозь. На брюки Ваньке стекала вода, при первом удобном случае замерзавшая.

С деньгами у Ваньки было не то чтобы туго, а вообще никак. Начиная со школьных лет все его существование подтверждалось правилом, что ниже нуля чисел нет. В результате за гостиницу и еду Ванька предпочитал расплачиваться заклинанием халявум . После зеленой искры выражение лица у администраторши обычно становилось удовлетворенным, и она принималась самостоятельно заполнять карточку, тщательно списывая паспортные данные с какого-нибудь рекламного проспекта.

Вот и в этой петрозаводской гостинице все было как всегда. Даже подозрительно «как всегда», что Ванька осознал позднее. Администраторша, суровая с виду, необъяснимо блондинистая дама с темными сомкнутыми бровями, внезапно смягчилась и, рассматривая всунутый ей Ванькой календарь с городской набережной, позаимствованный тут же, на стойке, воскликнула:

– Надо же! Вас действительно так зовут?

Ванька вежливо улыбнулся. Две секунды назад он мысленно произнес паспортное заклинание ксивум , и, разумеется, представления не имел, какое имя администраторша прочитала на календаре.

– Бывают же такие совпадения! Неболяка Остап Тарасович! Так звали начальника моей бабушки! Хороший был человек, отзывчивый, подполковник запаса! Все, бывало, придет, на коленях покачает! – продолжала умиляться администраторша.

Ванька слегка удивился. Обычно ксивум срабатывал на кого-то из родственников по мужской линии, хотя, конечно, магия могла дать сбой.

Получив ключ от номера, Ванька направился к лифту, наметанным глазом определив, что гостиница скорее марципаново-кокетливого рода, чем табачно-командировочного. Что ж, тоже неплохо. Правда, когда его пылесос оттает, цветочными лепестками здесь будет пахнуть значительно меньше.

На полдороге к лифту путь Ваньке преградил швейцар, по причине морозов обитавший не снаружи гостиницы, а в холле. Ванька молча показал ему магнитный ключ от номера. На сытое лицо швейцара выползло удивление. Такие, как Ванька, гостили у них редко.

– Помочь донести вещи? – предложил швейцар.

– Вещи на вокзале. Принесу позднее, – с привычным щемлением совести соврал Ванька.

После колких буравчиков Поклепа бульдожьи глазки швейцара не могли укусить его достаточно больно. Им только и оставалось, что хватать Ваньку за заснеженные ботинки и покрытые коркой льда брючины.

– А это?.. – палец швейцара ткнул в пылесос.

– Выставочный образец! – заученно ответил Ванька, успевший уже привыкнуть к тому, что каждая профессия накладывает на человека свой отпечаток.

Швейцар задумчиво покосился на покрытый вмятинами, с облупившийся краской образец, из трубы которого на пол упала большая мутная капля, с подозрением принюхался и предупредил:

– Имей в виду! У нас курят только на балконе!

Ванька, никогда в жизни не куривший, пообещал курить только на балконе.

Поднявшись на пятый этаж, он мельком взглянул на схему, изображенную на магнитном ключе, и свернул налево. По дороге ему попались два автомата – один с булькающим бочонком минеральной воды, другой для пополнения счета мобильных телефонов. Сразу после второго автомата коридор резко сузился.

Ванька понял, что его комната крайняя. Свет в узком аппендиксе, ведущем к номеру, не горел. Навстречу от двери качнулась длинная фигура. Ванька, не сразу привыкший к полумраку, несколько раз моргнул, прежде чем узнал. Перед ним стоял Глеб Бейбарсов.

– Привет! – сказал Ванька машинально и тотчас пожалел, что поздоровался. Не те у них были отношения.

Бейбарсов молчал, с иронией разглядывая его. В отличие от Ваньки, который больше напоминал оживший сугроб, Глеб был одет с иголочки. Дорогие светлые туфли, не ведавшие соленой каши подмороженных улиц, черный костюм от Червелли и Гробано, белоснежная рубашка. Только галстук отсутствовал и ворот был расстегнут, что придавало визиту Бейбарсова эдакую снисходительную неофициальность.

Правую руку Глеб зачем-то держал в кармане. Заметив, что Ванька смотрит на нее, он усмехнулся и показал Ваньке пустую ладонь.

– Боишься? – спросил он насмешливо.

– И не надейся! – задиристо сказал Ванька. – Ты что, тоже здесь поселился? И давно?

– Думаю, секунд тридцать назад, – заверил его Глеб.

– И надолго?

– Пока не закончу одно дело, – таинственно ответил Бейбарсов.

Ванька не стал спрашивать, что за дело. Он и так чувствовал, что «одно дело» – это он сам. Оставалось только уточнить, в какой мере некромаг собирается его «закончить».

Ванька и сам до конца не понимал почему, но он действительно не боялся. Несмотря на то что магические возможности их были несопоставимы, он ощущал, что существует сила, гораздо более могущественная, чем мрак. Сила, которая охраняет его и не позволит некромагу ни посягнуть на его жизнь, ни разлучить с Таней, если, конечно, он сам не отступится, не пойдет на попятный и не предаст в сердце того, что ему дорого.

– Как ты меня нашел? – спросил Ванька.

– Зеркало Тантала… – небрежно пояснил Глеб. – Я знаю, где ты в любую секунду дня и ночи. Я могу даже посмотреть твоими глазами, если закрою свои.

– А я вот нет, – сказал Ванька.

– Что, серьезно? – удивился Глеб. – Мне казалось, зеркало наделяет этим даром обоих. Странно.

– Да, странно, – согласился Ванька. – Магщество тебя еще ищет?

– Изредка. Либо когда я очень нарываюсь, либо когда кому-то из охотников хочется личного экстрима, – последовал неопределенный ответ.

Ванька открыл номер карточкой и вошел, зацепив дверь пылесосом. Бейбарсов, не дожидаясь приглашения, проследовал за ним. В комнате он сразу метнулся к окну и задернул шторы, хотя в комнате и так было темновато.

Ванька не стал спрашивать зачем. Он и без того понимал, что Глеб скрывается. Вот только кто, интересно, увидит его на высоте пятого этажа да еще в номере, выходящем окнами на пристань, где до весны вмерзли в лед красные ракеты, идущие на Кижи?

Существовало и нечто иное, чему Ванька не мог найти объяснение. Он смотрел на белое лицо Бейбарсова и ему чудилось, что Глеб упорно поворачивается к нему только левой стороной. Правую же таинственно прячет, стараясь, чтобы на нее не упал свет от окна.

Ванька скинул деревянную от мороза куртку и повесил ее на батарею.

– Что, тяжелые времена? – поинтересовался Бейбарсов, наблюдая, как Ванька ломает смерзшиеся шнурки на ботинках, прежде чем развязать их.

Ванька не ответил, позволив дурацкому вопросу повиснуть в воздухе и вернуться к самому Бейбарсову. Дурацкие вопросы существуют не для ответов, но исключительно для повышения внутреннего рейтинга тех, кто их задает.

– Ну? Молчание – знак согласия? – уточнил Глеб.

– Или игнорирования, – предложил другую версию Ванька.

Он поочередно избавился от ботинок и теперь разглядывал носки. Снег пролез в голенища, и по носкам сверху вниз расползалась влага. У Ваньки была походная привычка стирать и сушить носки искрами, не снимая их. Небольшое облако пара и на тебе вновь свежие, чистые и сухие носки. Гораздо проще, чем прыгать у крана, засовывая внутрь носка мыло, тереть, доставать мыло с приставшими к нему нитками, а затем вешать мокрые, точно дохлые, носки на батарею.

Решив, что церемониться с Бейбарсовым не имеет смысла, Ванька высушил носки искрами и с вызовом подул на кольцо. Облако пара поднялось и растаяло.

– Страдаешь от избытка внутренней культуры? – поморщившись, спросил Бейбарсов.

Ванька подумал, что он мог бы и не морщиться. Запах был вполне нейтральным, да и брезгливость некромагов, которых еще в раннем детстве заставляют зубами сдирать кожу с дохлых котят, не следует преувеличивать.

Не обращая на Бейбарсова внимания, Ванька подошел к окну, открыл его и свистнул, подзывая рюкзак. Минуту спустя серый, раздувшийся от вещей рюкзак тяжело перевалился через подоконник. Он был покрыт изморозью. Ремни обледенели. Тащить его с собой в гостиницу Ванька не решился. С такими рюкзаками не пускают и на три вокзала в Москве.

– Твой? – спросил Глеб.

– Мой.

– Оно и видно. Ты туда что, бутылки собираешь? – брезгливо поинтересовался Глеб.

– Опасаешься конкурентов? – в тон ему ответил Ванька.

Ответ получился удачным. Лощеный Бейбарсов пожелтел, как обваренный кипятком лимон.

Из рюкзака Ванька извлек миксер и пять пачек дешевых папирос без фильтра. Он ссыпал папиросы в болтавшуюся на ремне рюкзака железную кружку и, насвистывая, стал перемалывать их миксером. Затем тщательно выбрал самые крупные куски бумаги и достал из рюкзака большой термос.

– А сейчас можешь зажимать нос! Бульон из тухлых селедочных голов пахнет не особо приятно! – предупредил Ванька, откручивая крышку термоса.

Нос Бейбарсов зажимать не стал, только насмешливо вздрогнул бровью. Как Ванька и предполагал, брезгливым он становился только, когда находил это выгодным. Ванька ссыпал внутрь бульона табак и, поспешно закрутив крышку, тщательно разболтал.

– Уф! Теперь хотя бы дышать можно. Я пробовал покупать трубочный табак, но он не везде есть, да и дорого, знаешь ли, – пояснил Ванька.

– Зачем это тебе? – спросил Бейбарсов.

– С утра вылью в бак пылесоса. Я много летаю. Русалочья чешуя мне не по карману. Приходится мудрить.

– И что, пылесос на этой дряни не глохнет? Фильтры не забивает? – усомнился Глеб.

– Нет. Только один раз было: «дыр-дыр-дыр» и двигатель остановился. Я падаю. Пытаюсь хотя бы ойойойсом подстраховаться, да только кольцо обледенело. Я на него дую, о куртку тру – дохлое дело. Но, видно, фильтры встречным ветром продуло, и движок снова завелся. Правда, почти у земли уже.

Ванька рассказывал об этом, как о чем-то довольно забавном, хотя в момент, когда все происходило, забавно ему не было.

– Ты самоубийца! – сказал Бейбарсов без осуждения. Констатировал факт.

Внезапно рюкзак у ног Ваньки зашевелился. Внизу рюкзака что-то пузырем вздулось, а затем решительно стало выкарабкиваться наружу.

– Разводим крыс на мясо? – с интересом спросил Глеб.

Он смотрел на раскрытую горловину рюкзака, однако узкая, как у морского конька, голова показалась из бокового кармана. Немигающие глаза сердито уставились на Бейбарсова. Из ноздрей вырвалась едкая струйка дыма, которая легко могла перейти во что-то более существенное.

Тангро выполз на рюкзак и неуклюже, со сна, захлопал кожистыми, маленькими, как у цыпленка, крыльями. Как и прежде, он был не крупнее двухмесячного котенка, салатово-зеленый. Когда Тангро вздыхал, в ноздрях-запятых вспыхивали алые искры. Острый, как пила, гребень начинался от шеи и шел до кончика хвоста. На пару секунд Тангро завис над рюкзаком, а затем решительно полетел к Бейбарсову.

Ванька прекрасно понял, что это означает, и метнулся за ним. Чудом перехватив Тангро, он прижал его к груди. В прыжке Ванька сбил Тангро прицел. Струя пламени, предназначенная Глебу, лизнула стену. Запахло паленой проводкой. Выворачиваясь, Тангро сердито забился в руках у Ваньки. Чешуя мгновенно нагрелась, покраснела, и Ваньке, чтобы не сжечь ладони, пришлось завернуть пелопоннесца в полотенце.

– В куколки не доиграл, Валялкин? И как зовут этого карманного зверя? – спросил Глеб.

– Никак, – резко сказал Ванька.

Бейбарсов ухмыльнулся. У Ваньки мелькнула мысль, что вопрос был провокационным. Вероятнее всего, Глеб слышал имя дракона раньше.

– Ну никак так никак. Или тебя смущает: «Драконы и лошади интуитивно боятся и ненавидят некромагов»? – насмешливо процитировал Глеб.

– Считаешь, у них нет для этого оснований? – спросил Ванька.

Он торопливо соображал, с какой радости Тангро надумал проснуться. Кормил его Ванька по драконьим меркам недавно, всего сутки назад, и теперь должен был проспать не меньше недели. Особенно в морозы, с которыми у драконов всегда были неважные отношения. Оставить же Тангро в сторожке лесника Ванька не рискнул. Тангро был товарищ непредсказуемый и вполне мог подпалить сторожку, надумав, к примеру, погреться в раскаленных углях, к которым драконы питают слабость.

Заметив, что шея укутанного в полотенце дракончика коварно извернулась и голова нацелилась на Глеба, он быстро повернулся, спасая Бейбарсова от очередного раскаленного плевка. В этот раз плевок попал на картину с видом города Амстердама в майскую пору. В результате плевка город Амстердам с картины удачно сгинул, и остался один месяц май. Да и он угадывался в основном по названию.

– Странная вещь! – сказал Бейбарсов. – Эти твари не особенно умные, но многое чувствуют. Первые некромаги проходили инициацию, поедая драконьи сердца. Естественно, дракон после этого в некотором роде погибал. Милый такой народный обычай… Лошадям же приходилось даже хуже. По одному лошадиному сердцу некромаг должен был съедать ежегодно.

– И ты тоже ел?

– Ел, но мне не понравилось. Оно довольно жесткое, и в нем много сосудов всяких. Не разжуешь. Обезьяньи мозги, к слову сказать, вкуснее.

– Знаешь, – тихо сказал Ванька, – мне хочется тебе врезать!

– Ну так врезал бы. А то когда об этом говорят, дальше слов обычно дело не идет, – сказал Бейбарсов устало.

То небольшое оживление, которое было на его лице поначалу, теперь улетучилось и уступило чему-то мертвенному и неподвижному. Казалось, над Глебом сгустилось темное облако.

– А теперь давай поговорим серьезно! Ты, наверное, догадываешься, что я пришел не затем, чтобы болтать с тобой о лошадях! – вдруг жестко сказал Глеб.

Понимая, что полотенце его долго не удержит, Ванька запер Тангро в ванной, набрав в раковину воды. Тангро любил плескаться и нырять, и Ванька по опыту знал, что вода должна его отвлечь.

Вернувшись, он устало опустился на кровать. Тело и мысли медленно оттаивали после ночи на морозе. Не будь в номере Бейбарсова, Ванька вырубился бы мгновенно, даже не раздеваясь.

– Чего тебе надо? – спросил он.

Нужно отдать ему должное, Глеб не стал блеять, мычать и шевелить пальцами. Ответ был мгновенный и краткий:

– Таню.

Ванька невесело усмехнулся. Не слишком оригинально.

– Я что, похож на Таню?

– По счастью, нет.

– Тогда чего тебе надо от меня? Моего разрешения?

Бейбарсов коснулся пальцем правой, скрытой от Ваньки щеки, вздрогнул и уронил руку.

– Я долго думал. Я не могу уйти. Таня не для тебя! – сказал он с усилием.

– Ты же вроде как ушел навсегда? Тогда, на поле? Все было так благородно и красиво. Институтки рыдали и плакали. И что теперь? Решил повторить фокус для закрепления пройденного? – спросил Ванька.

Лицо Бейбарсова не изменилось, но что-то подсказало Ваньке, что его собеседник уязвлен.

– Неправда. Я хотел уйти и ушел на самом деле, всерьез, но оказалось, этого нельзя было делать.

– Почему?

– Я не собираюсь перед тобой отчитываться. Таня не такая, какой кажется. Она не твоя! – резко произнес Глеб.

Ванька откинулся назад, но положение тела его не удовлетворило, и он привстал, переместив подушку между спинкой кровати и стеной. Глеб следил за ним с недоумением. Видимо, в его представлении Ванька должен был скрежетать зубами, заламывать руки и бить его, Глеба, по голове табуреткой. Ванька же испытывал только усталость и желание, выпроводив гостя, лечь спать. «Роковой юноша», то появляющийся, то исчезающий, вечно таинственный, как Монте-Кристо, его утомлял и казался гибридом Жоры Жикина и Пуппера в нарочито сломанных и модно подклеенных очечках.

– Ты не знаешь Таню! Она не такая! – повторил Бейбарсов.

– И какая же она? – спросил Ванька с любопытством.

Глеб задумался, подбирая слово.

– Она ведьма! – сказал он убежденно.

Ванька хмыкнул. В ведьмах он, как выпускник Тибидохса, понимал достаточно. Формально каждую волшебницу можно назвать ведьмой, и не ошибешься, но тут деление скорее нравственное. Да и Бейбарсов явно имел в виду что-то конкретное.

– Она не ведьма, – сказал Ванька.

– Я тоже думал про нее, как ты, но ошибался. Она ведьма! Поверь мне, потомственная! Ее прабабка раскапывала землю под виселицами, искала корни мандрагоры. Она же выкапывала трупы. А двоюродный дядя ее отца, Леопольда Гроттера? Знаешь, какое у него было прозвище? «Маг отравленное дыхание». Ему приносили портрет человека. Он дышал на него, и человек умирал, не болея, внезапно и скоропостижно. Я видел их! Я говорил с ними. Они согласны с тем, что Таня должна принадлежать мне… – На лбу Бейбарсова выступили крупные капли пота.

Ванька резко сорвался с кровати. Если это не бред сумасшедшего, то вывод напрашивается только один. Вывод ледяной и пугающий.

– Где ты их видел? – резко спросил Ванька.

Бейбарсов не ответил. Вместо этого он вскинул руку, будто хотел вцепиться в Ваньку, но лишь царапнул ногтями его по лбу. Казалось, это бесконтрольное движение неприятно удивило и самого Глеба. Он облизал губы и отступил на полшага, точно спасая Ваньку от себя самого на случай повторения буйства.

– Это случайность, – сказал он, тяжело дыша. – Ты должен отдать мне Таню. Отдашь?

Ванька засмеялся.

– Тебе не кажется, что Таня выбирает сама? Я могу подарить тебе пылесос, но не живого человека, – сказал он.

Бейбарсов нетерпеливо выдохнул через нос, как человек, вынужденный слушать глупости.

– Родной, кто же девушку слушает? Ее слышать надо, а не слушать. Она и сама-то обижается, когда делают так, как она говорит. Хочешь обидеть девушку – пойди у нее на поводу и поступи как она советует.

– Если ты такой умный и роковой, чего тогда ты у меня в номере прыгаешь? – поинтересовался Ванька.

Бейбарсов порывисто шагнул к нему.

– Ты все прекрасно понимаешь! Перестань вмешиваться! Отойти в сторону! Таня все равно тебя когда-нибудь бросит. С тобой ее удерживает лишь чувство вины. Ты ее старый друг, она знает тебя с детства, ты много для нее сделал. Но она тебя не любит.

– Думаешь, если я вдруг исчезну, она сразу прибежит к тебе? – задумчиво спросил Ванька.

На той половине лица Глеба, что была видна, метнулась тревога.

– О, нет! Я достаточно ее знаю. Она не придет. Не придет именно потому, что позову ее я. Ей проще будет достаться какому-нибудь Пупперу, который нужен ей как пляжная панамка лютой зимой, чем вернуться ко мне. Она сама себя вконец запутает, будет рваться, страдать… Она не может без этого. Свет и мрак раздирают ее изнутри на две почти равные половины. Недаром Чума-дель-Торт стремилась получить ее тело… Дело не только в тех силах, что Танька у нее забрала. Там это знают.

Слух Ваньки цепко ухватил это случайно проскочившее там . Уже несколько минут личность Бейбарсова казалась ему раздвоенной. Будто их не двое было в комнате, а по меньшей мере трое. Причем третьей была не Таня, чье имя они так часто упоминали.

– Я все равно получу ее! Если тебя не будет, чувство вины перед тобой рано или поздно исчезнет, и она придет ко мне! – крикнул Бейбарсов.

Повернувшись, он вскинул руку на уровень груди Ваньки. Валялкину показалось, что длинный и тонкий, с отчетливым белым ободом ноготь на мизинце некромага уколол его сердце, точно оно не было защищено плотью и ребрами. Он ожидал смерти, но боль внезапно ушла, а рука Глеба задрожала и опустилась. На висках некромага Ванька увидел мелкие, бесконечно раздробленные, как шарики ртути, капли пота.

– Нет, не могу! Не получается. Зеркало Тантала связало наши судьбы! Убив тебя, я прикончу и себя тоже! – сказал Бейбарсов.

– Наши судьбы не связаны! – упрямо сказал Ванька, не желающий иметь ничего общего с Глебом. Сама эта мысль была омерзительной, точно ему предложили надеть чужое грязное белье.

Бейбарсов ухмыльнулся.

– Ты так считаешь? Ну в таком случае тебе сейчас и бояться нечего, – сказал он.

В руке у Глеба появился маленький, внешне нестрашный нож с деревянной ручкой и узким темным лезвием. С насмешкой глядя на Ваньку, Глеб раскрыл ладонь, немного помедлил и, по-прежнему не отрывая от Ваньки пристального взгляда, медленно провел диагональную кровавую черту от указательного пальца к мякоти.

Ванька стиснул зубы, ощутив тупую пульсирующую боль в руке. В первые секунды боль была совсем слабой, но с каждой новой пульсацией усиливалась. По пальцам в направлении ногтей наперегонки побежали красные капли.

Немного выждав, Бейбарсов подул на свою ладонь, и рана затянулась на глазах. Там, где она была, осталась лишь полоска розовой кожи. Зато у Ваньки кровь продолжала хлестать.

– Что, больно? У тебя будет заживать немного дольше. Ну да ты же у нас ветеринарный маг! Изобретешь себе компресс из мертвой коровы, – сказал Глеб с издевкой.

Ванька подумал, что даже в шутках Бейбарсова невольно тянет к дохлятине.

– Это ничего не значит, – сказал Ванька упрямо.

– Как это не значит?

– Плоть и дух существуют по разным законам. Повредивший плоти не повредит духу. Но не позавидуешь тому, кто в угоду страсти подчинил свой дух плоти. Он подобен скупцу, замуровавшему себя среди золотых слитков в трюме тонущего корабля, – сказал Ванька.

Он сам не знал, кто или что заставило его произнести эти слова и откуда вообще пришло к нему это знание. Бейбарсов дернулся, точно его ударили хлыстом по лицу.

– Что спасает тебя самого от зеркала Тантала? Как ты сопротивляешься? У тебя есть обереги? Поделиться можешь? – быстро и жадно спросил он.

Ванька покачал головой.

– Да нет у меня никаких оберегов! – сказал он, и это было правдой.

Бейбарсов всматривался в него с недоверием.

– Быть этого не может! Мы давно должны были слиться. Стать чем-то единым, схожим. Но мы по-прежнему разные. Где ты берешь силы, чтобы сопротивляться?

Ванька рассеянно слушал Бейбарсова, вполне понимал смысл его слов, но воспринимал их отрешенно. Ему вдруг вспомнился отец.

В тот далекий уже день он заскочил в стеклянный магазинчик за пивом – начинал он всегда скромно – и, выходя, зацепил дверью молодого парня. Аргументы слова как-то очень быстро перешли в аргументы действия. Причем первым врезал, кажется, отец Ваньки, и не факт даже, что был прав. История рода Валялкиных об этом умалчивает, зато не умалчивает она о том, что у парня оказалось трое друзей. Отец же был один. Шестилетний Ванька в расчет не шел. Его магические дарования проявлялись на том этапе разве что в способности съесть ровно на сто сосисок и одно ведро манной каши больше, чем ему предлагалось.

Ванька стоял и смотрел, как дерется его отец. Один против четверых. Жилистый, сухой, отец смело шел навстречу ударам, уклонялся, подныривал, наносил ответные. Даже когда ему сломали нос, отец продолжал драться. Разве что чуть больше набычился и мотнул головой.

Никакого особенного чуда не произошло. Количество в очередной раз победило качество, и приема против лома не оказалось. Отца свалили, хорошо отпинали ногами и убежали. Потом отец с Ванькой ехали в машине «Скорой помощи». Отец откашливал кровь и все пытался встать, а медбрат и водитель орали на него, чтобы он не пачкал салон машины. Отец лежал на носилках и подмигивал Ваньке быстро заплывающими глазами. Все, мол, в порядке, не дергайся! Мы им показали!

Ванька плакал, но гордился своим отцом. Потом отец как-то неправдоподобно быстро покатился под гору и пропал с горизонта. Ванька же, хотя и продолжал носить его подарок – желтую майку, очень скоро разобрался: чтобы драться с кем-то внешним, нужно разовое мужество. Чтобы жить и драться с самим собой – нужно мужество ровное и постоянное.

Жизнь – это забег на длинную дистанцию. Не спринт, а марафон. Человек, забывший учесть эту мелкую деталь, подобен охотнику, который бестолково выпустив все заряды в прыгающую по веткам синицу, оказался затем с пустым магазином перед шестью голодными волками.

Вспомнив о Бейбарсове, Ванька повернулся к нему. Тот, прищурившись, наблюдал за ним. Казалось, Ванькины мысли для него открытая книга.

– А она знает правду? Зачем нужна многоглазка ? – невинно поинтересовался Глеб.

Ванька поразился точности, с которой был нанесен удар. Откуда Бейбарсову вообще известно, зачем он, Ванька, ночами носится на пылесосе над заснеженными лесами? Тане Ванька сказал, что многоглазка помогает зажечь огонь в погасших драконах. И это было не совсем ложью. Это была та самая полуправда, которая во много раз лукавее открытой и явной лжи.

Ванька давно понял, что такого, как Бейбарсов, можно обезоружить только предельной, фактически граничащей с юродивостью искренностью. Везде, где есть хотя бы намек на лукавство, Глеб будет чувствовать себя как рыба в воде. Нельзя обмануть некромага, чей дар сам по себе есть боль и ложь.

Зло – лукавая сила. Оно, как червь, не имеет нравственного позвоночника. Вечно кривляясь, оно пародирует добро и, умело действуя чужим оружием, улавливает слабых. Если поручить злу закрутить гайку, оно не откажется взять ключ, но либо недокрутит ее, либо перекрутит.

– Раз ты задал вопрос, значит, ответ тебе известен. Многоглазка убивает всякое лукавство, неискренность, актерство. Человек, вдохнувший ее запах, будет отчетливо видеть все силки и капканы зла. И правду от него уже не скроешь, – сказал Ванька.

– Что? Без магии уже никак Таньку удержать не можем? «Колдуй баба – колдуй дед! Дай мне Таньку на сто лет»? – поддразнил Бейбарсов.

– Многоглазка не обладает приворотной магией, – хладнокровно парировал Ванька. – Но она позволяет заглянуть человеку в сердце. Если снаружи человек герой, а в сердце у него гниль – это сразу станет видно, будь на нем хоть двойные латы. Хочешь вместе найдем многоглазку и встанем перед Таней? И пусть победит тот, кто ей действительно нужен.

Ваньке почудилось, что при слове «гниль» щека Бейбарсова дернулась. Он резко толкнул ногой столик. Столик всхлипнул и уронил на пол телефонный аппарат. «Пи-и-и-и-и!» – заплакала трубка. Бейбарсов посмотрел на нее, и трубка перестала ныть. В номере запахло жженым пластиком.

Ванька понял, почему Гробыня называла Глеба Бейсусликовым. В минуты, когда Бейбарсов представлялся себе особенно грозным, рот у него как-то комично приоткрывался и передние зубы поблескивали смешно, как у суслика. Едва ли зоркая Склепова, у которой на каждого из ее знакомых была собрана мысленная папочка компромата, упустила эту деталь.

Бейбарсов вновь неосознанно коснулся рукой щеки и на миг не то чтобы поморщился, но как-то внутренне посерел. Ванька взглянул на него с тревогой, испытав странное, его самого удивившее чувство острой жалости. Именно жалости, а не ненависти и раздражения.

Все же он был ветеринарный маг. Ветеринарные маги всегда ощущают болезнь острее обычных медиков хотя бы потому, что пещерный медведь редко внятно объяснит, где у него бо-бо и вследствие какого нравственного кризиса он лезет на стены.

– Что у тебя с лицом? – спросил он.

– Ничего, – резко ответил Глеб и отступил еще дальше в тень.

Единственная лампочка, горевшая в коридоре, мигнула и погасла. Ваньке вспомнился телефон. Знакомство бытовых приборов с Бейбарсовым не заканчивалось для них ничем хорошим. Равно, как и людей.

– Покажи!

– НЕТ!

– Я же ветеринарный маг. Я могу помочь!

– Я не животное!

– Болезни у всех примерно одинаковые. Давай я посмотрю!

– Это ты так думаешь. Я сказал: НЕТ! Не подходи!

Глеб рывком распахнул всхлипнувшую раму. В комнату ворвался ветер со снегом. Бейбарсов шагнул на подоконник, повернулся к Ваньке лицом и стал медленно крениться назад.

«Кончай дурить!» – хотел сказать Ванька, но ощутил в горле странную сухость и сдавленность. Такую сдавленность, будто не Бейбарсов собирался выпасть из окна, но и он сам, Ванька, должен был упасть вместе с ним.

Хоть он и знал, что некромаги не умирают, все же эти фокусы ему не нравились. Мгновенных телепортаций не бывает.

– У нас с тобой осталось двенадцать дней! Отдай мне Таню, и, возможно, уцелеешь сам, – крикнул Бейбарсов.

Он откинулся так далеко, что пытаться сохранить равновесие было бесполезно. Надо отдать Глебу должное, он и не пытался. Бейбарсов был так высокомерен, что даже не согнул колен. На краткий миг тело его повисло перпендикулярно стене, а затем пятки отделились от подоконника.

Мгновение – и Ванька перестал его видеть. Несколько секунд он прождал удара о землю, вообще какого-то звука, но ничего не было. Ваньке не хотелось подходить к окну, но он подошел. Когда он выглянул, ветер швырнул ему в лицо колючую горсть снега. Ванька увидел вдали порт, перечеркнутый суетливыми мазками деревьев, точно кто-то наспех расписывал ручку с черной пастой и занесенный снегом газон под окнами гостиницы.

И, разумеется, никакого некромага – ни живого, ни мертвого. Очередной обман и дешевый фокус. Ванька захлопнул раму с равной смесью раздражения и облегчения.

В дверь постучали.

– Кто там?

– Горничная. У вас все нормально? Соседи слышали шум, а телефон в номере не отвечает.

– Я уронил стул, – ответил Ванька первое, что пришло на ум.

– Вам точно не нужна помощь?

– Ни мне, ни стулу, – заверил Ванька, озабоченно оглядывая порез на ладони и пытаясь вспомнить, каким заклинанием можно остановить кровь.

У тех двух, что он знал, были серьезные недочеты. После одного, ориентированного на зверей, на заживленном месте вырастала шерсть; другое же упорно восстанавливало строго четное число конечностей. В случае с отрубленной в бою рукой это бывает полезно, но тут-то случай не такой запущенный. Вздумай заклинание счесть пальцы конечностями, и у Ваньки станет либо четыре пальца, либо шесть.

– Если разбился графин – я уберу стекла, – продолжала горничная, обладавшая богатым воображением.

– Я сам, – повторил Ванька.

– Так он разбился или не разбился?

– Не разбился!

Горничная что-то пробормотала. Шаги удалились, недоверчиво замирая.

Ванька задернул шторы, сел на кровати и подогнул колени. Оттаивающий пылесос назойливо пах рыбой, и Ваньке пришлось выставить его за окно, чтобы не задохнуться. Как ни крути, а всесилие имеет побочные эффекты. Что касается магии, то это вообще один большой побочный эффект.

Собственные мысли представлялись Ваньке обрывками шпагата, которые он никак не мог связать в нечто единое. Теперь, после ухода Бейбарсова, визит Глеба напоминал Ваньке метания раненого зверя. Зачем Бейбарсов приходил? Что у него с лицом? Что это, наконец, за нелепый рассказ о прабабке и двоюродном деде Тани? Где Глеб мог с ними беседовать?

«Я как-то охраняю Таню. Как – не знаю, но охраняю. Я стена, которую Бейбарсов не может перешагнуть до тех пор, пока я сам, лично, не открою ему ворота», – с неожиданной ясностью подумал Ванька.

В дверь забарабанили.

– Ну кто еще там? Я сплю! – крикнул Ванька.

Он был убежден, что это опять горничная, вернувшаяся с подкреплением, и не собирался открывать.

Расплавленная ручка двери поникла и закапала на ковер алюминиевыми слезами. В номер ввалился Бейбарсов. На плечах его пиджака белой перхотью лежал снег.

– Утренняя пробежка? Выпрыгиваем в окно, возвращаемся через двери? – сказал Ванька.

Не отвечая, Глеб попытался толкнуть его в грудь. Ванька, привыкший иметь дело со зверями, которые гораздо координированнее людей, слегка провернулся корпусом, и Бейбарсов, не сохранив равновесия, неуклюже пролетел в глубь номера и упал.

– Не грохочи! Тут где-то рядом радист сидит. Сейчас снова настучит, что у меня в номере шум, – предупредил Ванька.

Глеб зашевелился на полу и сел, не глядя на него.

– Я кое о чем умолчал, – резко сказал он. – Ты стал моей тенью! Не ты смотришь на мир моими глазами, но я сам начинаю смотреть твоими! Я шел сейчас по снегу и понимал, что с каждым шагом ненавижу тебя все сильнее. Я ненавидел тебя так, что мне хотелось кусать снег. Я не думал возвращаться, но вернулся.

– Сочувствую, – кивнул Ванька. – И чем мне тебя обрадовать? Повеситься в туалете?

Бейбарсов мотнул головой, демонстрируя, что не нуждается в скромных одолжениях.

– Ты слышал, я говорил про двенадцать дней? Я хочу, чтобы ты исчез до этого времени. Или пусть исчезну я.

– И что ты предлагаешь? Дуэль? Пожалуйста!

Бейбарсов взглянул на него недоверчиво. Он казался раздосадованным, что Ванька согласился быстрее, чем было произнесено им, Глебом, само слово.

– Да, дуэль. К сожалению, из-за зеркала Тантала обычная дуэль между нами невозможна. Фактически она превратится в парное самоубийство, – сказал Бейбарсов.

– И какой выход?

– Когда невозможна прямая дуэль – возможна дуэль опосредованная. Я думал об этом. Здесь неподалеку есть местечко, где встречаются упыри. Представь, что случится, если мы ворвемся туда посреди вечеринки и немного их разозлим?

Ванька даже представлять себе ничего не стал. Упыри устроены с лаконичной простотой. Два выдвигающихся зуба, прогнивший мозг и ненасытный желудок.

Ванька трезво оценивал свои возможности. С одним-двумя упырями он еще справится, но если упырей будет больше десятка и все ломанутся толпой – финал заранее предрешен. Некромаг Бейбарсов находится в более выигрышном положении, а раз так, то такую «опосредованную» дуэль сложно назвать честной. Честная дуэль подразумевает равные возможности.

Бейбарсов жадно всматривался в него.

– Согласен? Или струсил?

Слова «струсил» Глеб мог бы и не произносить. Унижающий других унижает прежде всего себя. Унизить никого другого он не способен по определению.

– Когда? – спросил Ванька.

Морща лоб, Глеб оглянулся на окно.

– Мальчик рвется умереть?.. Сейчас день. Упыри отдыхают и по злачным местам не шляются. А вот в час или в два ночи будет в самый раз. Они активные, голодные, на охоту еще не выходили. Самое идеальное время. Где-нибудь в двенадцать я прилечу за тобой. Идет?

– Идет, – сказал Ванька. – А теперь как писали в старых романах: «Попрошу вас выйти вон!»

На этот раз Бейбарсов не стал эффектно удаляться через окно. Он коротко поклонился и вышел довольно необычно для некромага его уровня – через дверь.

«А ведь он снова держался ко мне только одной щекой», – запоздало подумал Ванька.