Читать книгу Таня Гроттер и магический контрабас - Дмитрий Емец - Страница 3

– Доешь позавчерашнюю лапшу. Она слегка слиплась, но ты можешь ее разогреть. Только не вздумай при этом поджечь квартиру – с тебя станется, – хмуро сказала тетя Нинель.

– Спасибочки! – насмешливо выпалила Таня. – А почему, интересно, Пипа ее не ест? Боится, что лапша обмотается у нее вокруг зубов? Или полезет из ушей? С ее прической это было бы довольно миленько.

– Помалкивай! А то без завтрака останешься! – рявкнула тетя Нинель.

Сообразив, что даже позавчерашняя лапша лучше, чем ничего, Таня схватила вилку.

После той истории в музее прошло три с половиной дня. Первый день вообще был кошмаром, потому что, когда Таня вернулась домой, там уже обо всем знали. Оказалось, что Ирина Владимировна и Ленка Мумрикова позвонили почти одновременно и, тараторя, наперебой сообщили каждая свою версию. Что это были за версии, Таня точно не знала, но Дурневы страшно взбесились. Похоже, они решили, что меч украла именно она, а даже если и не она, то произошло это не без ее участия.

– Говорил я, что ты кончишь тюрьмой! – топая ногами, заорал дядя Герман. Потом он схватился за бок и рухнул на стул. – У меня разрывается сердце! Когда я узнал об этом, то съел девять шариков гомеопатии вместо семи! – взвизгнул он. – Если я теперь умру, это будет на твоей совести! Какое пятно на моей депутатской карьере!

– Герман! Сердце не там! – прошептала тетя Нинель.

Пипа просунула голову на кухню.

– Она все специально подстроила! Ошпарила меня, а сама на экскурсию... – пискнула она.

Для насмерть обваренной чаем она выглядела совсем неплохо, разве что покрылась большущими, с полкулака, прыщами. Но это оттого, что сожрала слишком много сладкого...

– Закрой рот! – не выдержав, прикрикнула на Пипу Таня. Ее нервы были на пределе, слишком много она сегодня пережила. Ей чудилось, что внутри ее натянута тонкая струна, которая вот-вот порвется.

– Как ты разговариваешь с сестрой? А ты, Пипа, иди! А то еще нахватаешься от этой уголовницы! – поджимая губы, сказала тетя Нинель.

– Блох! Пусть катится к своему папаше! – быстро добавила Пипа.

Таня вскочила. Внезапно дверца холодильника, рядом с которым стояла Пипа, распахнулась и двинула ее по носу, да так стремительно, что та и увернуться не успела. Дочка дяди Германа заверещала и схватилась на нос, мгновенно распухший до размеров большой сливы. Таня удивленно уставилась на свои руки. Как странно! Она ведь только подумала об этом, как тотчас дверца открылась сама. Невероятно!

Тетя Нинель и дядя Герман пристально уставились на Таню, но она стояла слишком далеко от дверцы, чтобы ее можно было в чем-то обвинить. Пипа, отвратительно голося, каталась по полу.

– У меня сломан нос! Вызывайте «Скорую»! Мне нужно срочно пластическую операцию! – вопила она, паникуя.

Тетя Нинель силой убрала ладони, которыми дочь загораживала лицо, и осмотрела ей нос.

– Спокойно! Кости целы, а вот примочка тебе точно нужна... А ты, дрянь, живо марш к себе на лоджию и не показывайся мне на глаза!

Таня отправилась на лоджию и там, на широком подоконнике, закутавшись в одеяло, стала решать примеры по математике. Все произошедшее сегодня казалось ей абсолютно нереальным. Именно поэтому Таня решила сейчас об этом не думать, а, насколько возможно, отложить мысли на потом.

Через некоторое время в комнату вошла Пипа и, показав ей через стекло язык, уселась за свой стол. Таня с сожалением убедилась, что нос у нее уцелел. Она отделалась одной нашлепкой лейкопластыря.

– Поздравляю! Пластырь тебе очень идет. Ты стала симпатичнее ровно на три прыща, которые он закрывает! – громко сказала Таня.

Пипа сделала вид, что ничего не услышала. Прикидываться глухонемой было вполне в ее привычках. К тому же что ни говори, а в комнате-то была она, а Таня-то на лоджии!

Не обращая на Таню внимания, Пипа сняла с шеи шнурок с ключом, открыла ящик и, достав снимок, уставилась на него растроганными глазами. Прислушавшись, Таня различила, как дочка дяди Германа бормочет:

– О! Если бы ты знал, как мне сложно выносить эту дуру! Жаль, что ее до четырнадцати лет не могут взять ни в одну колонию. Представляешь, что она учудила в музее... Обварила меня крутым кипятком, а сама...

«Тьфу ты! Рассказывает портрету обо мне! Видать, удар дверцей оказался слишком сильным для наших и без того прихрамывающих мозгов», – подумала Таня и стала решать примеры.

Минут через пять Пипа перестала сюсюкать и, прижав портрет к груди, громко воскликнула:

– О Гэ Пэ! О дорогой Гэ Пэ!

Таня даже ручку уронила. Это был первый случай, когда при ней Пипа назвала имя таинственного красавчика, изображенного на портрете. Кто такой Гэ Пэ? Среди ее знакомых и одноклассников никого с такими инициалами определенно не было. Был, правда, Генка Бульонов, но он был Гэ Бэ, а не Гэ Пэ. К тому же влюбиться в Бульонова... Такого нельзя было ожидать даже от Пипы. Значит, надо было искать кого-то другого.

«Что за Гэ Пэ? Гога Пупсиков? Гуня Перец?» – стала гадать Таня, но тотчас спохватилась, что у нее есть дела поважнее, чем думать о такой ерунде. Что ей за дело до какого-то Гриши Пончикова, в которого влюблена бестолковая дочка самого доброго депутата? Мало ли за последние дни было странных событий, которым нет объяснения? Сон Дурнева... Дверца холодильника... Прилипший лист... Русская борзая... Исчезнувший золотой меч...

Чем дольше Таня размышляла обо всем об этом, тем сильнее затягивался узел вопросов. Ну хорошо, лист принесло ветром, а к стеклу он приклеился, потому что был мокрым. Дверца холодильника могла открыться сама, или, скажем, дядя Герман задел ее локтем, когда в ужасе хватался за сердце, прикидывая, симулировать ли ему инфаркт. Борзая... хм... борзая... Ну, скажем, она увязалась за автобусом, потому что потерялась, а Таня была похожа на ее хозяйку. Мало ли что взбредет в голову собаке? Ну а как тогда быть с мечом? Почему он исчез спустя несколько минут после того, как девочка на него смотрела, и что означали слова начальника охраны: «Или ты мне объяснишь, что было на пленке, или я тебе не завидую».

Что зафиксировалось на пленке? Не то ли это отвратительное чудовище, которое привиделось во сне дяде Герману? Почему-то каждый раз, как Таня думала о старухе, голова у нее начинала жутко кружиться.

* * *

Днем в четверг Таня вернулась из школы раньше обычного. Старшеклассники, переносившие новое фортепиано, нечаянно опустили его на ногу суетившейся учительнице по музыке. Музыку отменили, и весь их класс отпустили сразу после третьего урока.

Открыв ключом дверь, Таня поняла вдруг, что она совершенно одна.

Дядя Герман заседал в своем комитете, где обсуждался крайне важный вопрос о выдаче всем пенсионерам старше ста лет по паре уцененных горных лыж (дядя Герман как раз приобрел партию, которую некуда было девать), тетя Нинель на машине уехала в супермаркет, а Пипа вместе с Ленкой Мумриковой и полудюжиной других своих рыб-прилипал отправилась в «Русское бистро». Таня знала, что Пипа, как обычно, станет покупать всем мороженое и блины с шоколадом, а прилипалы за это будут подобострастно смотреть ей в рот и смеяться каждой ее шутке.

После того случая в музее многие одноклассники вообще перестали замечать Таню или шептались за ее спиной, один только Генка Бульонов непрерывно таращился на нее на всех уроках, а на переменах постоянно маячил перед глазами, издавая кошмарные звуки – не то зевки, не то вздохи. Похоже было, что бедолага, что называется, втрескался по самые уши. Во всяком случае, так Таня считала до поры до времени. Однажды, когда рядом никого больше не было, Бульонов подошел к ней сбоку и, кашлянув, застенчиво окликнул:

– Гроттер!

– Чего тебе, Бульон?

Генка пугливо оглянулся, а затем таинственно прошептал ей на ухо:

– Давай ограбим банк! Я давно об этом мечтаю!

– Чего? – Не веря своим ушам, Таня уставилась на Бульона. Так вот, оказывается, какие планы вынашивал этот молчаливый тюфяк, который даже мяча на физкультуре не мог кинуть, чтобы, отскочив от чего-нибудь, тот не огрел бы его по лбу.

Бульон нетерпеливо ждал ответа.

– Ограбим, ограбим! Ты, главное, не нервничай. Супик хорошо кушай. Сил набирайся, – успокоила его Таня.

Генка нервно сглотнул, продолжая подобострастно пожирать ее глазами. Вид у него был как у голодной дворняжки, которая ждет, когда ей бросят котлету.

– А что мне делать? – спросил он.

– Ушами хлопать! Шапка с прорезями для глаз у тебя есть?

Бульон замотал головой.

– Нет шапки?.. – напирала Таня. – Плохо! И пистолета нет?

– И-э-а-э... Настоящего нету.

– С чем же ты грабить банк собрался, чайник? Брысь отсюда, Бульон. Вот когда обзаведешься – тогда придешь!

Вспоминая сейчас, какая глупая физиономия была у Бульонова, Таня прыснула и быстро скинула куртку. Кто знает, сколько времени она пробудет одна, без Дурневых. Нельзя терять ни минуты, если она хочет пополнить запасы.

Она вытащила из холодильника пару йогуртов, отпилила ножом приличный кусок колбасы и сунула себе в карман апельсин. Интересно, заметит тетя Нинель? Вряд ли. Холодильник у нее и так трещит от продуктов по швам, а она и сегодня тоже привезет полмашины. Кроме продуктов, тетя Нинель еще наверняка купит две дюжины журналов по фитнесу и аэробике, а также какую-нибудь толстую книгу вроде «Как сбросить сорок килограммов за десять дней». Сколько Таня себя помнила, тетя Нинель всю жизнь мечтала похудеть, но худел почему-то только дядя Герман. Тете же Нинели ничего не помогало, хотя дважды в неделю она и устраивала себе получасовые голодания.

Полтора Километра с ненавистью ворчала на Таню из-под стола. Если бы она смогла, то обязательно бы на нее наябедничала. Не удержавшись, девочка топнула на нее ногой и крикнула: «У-у!» От возмущения старая перечница едва не подавилась своим лаем, а отлаявшись, пошла к миске лакать воду.

– Пей и не булькай, а то хвост отвалится! – посоветовал а ей Таня.

Уничтожив на кухне все следы своего пребывания, она, жуя на ходу кусок красной рыбы, отправилась в комнату Пипы, от пола и до потолка забитую мягкими игрушками. Одних только львов у Пипы было семь штук, не считая медведей, кошек, гномов и жирафов. Мягкие игрушки ей дарили многочисленные деловые партнеры дяди Германа, у которых не хватало фантазии подарить что-либо более стоящее. Знали бы они, что Пипа пинает их игрушки ногами, давит велосипедом, а изредка даже потрошит перочинным ножом. Казалось бы, при таком отношении она могла бы подарить что-нибудь Тане, но Пипе такое даже в голову не могло прийти.

Осторожно переступая через разбросанные на полу фотоальбомы (пятьдесят прыщавых физиономий Пипы в каждом) и диски с играми для компьютера, Таня пробралась к себе на лоджию. Она отлично знала, что, стоит ей хоть на сантиметр сдвинуть какой-нибудь диск или перелистнуть страницу одного из Пипиных журналов, та устроит жуткую истерику и, катаясь по полу, будет орать, что Таня рылась в ее вещах. А уж глаз у Пипы наметанный – каждый вечер она проводила по часу, замеряя ниткой расстояние от одной игрушки до другой или приклеивая к ящикам стола секретные волоски.

На лоджии Таня открыла дверцу деревянного шкафа и вытащила футляр от контрабаса. Девочке всегда нравился этот момент: футляр выдвигался с негромким поскрипыванием, будто добродушно ворчал, приветствуя ее.

– Привет, старый скрипун! – сказала ему Таня.

Он был очень приятным на ощупь – теплым, кожистым, шероховатым. Даже зимой он никогда не был холодным, и Таня всегда грела об него руки. Раньше, когда Пипа смертельно ее оскорбляла или тетя Нинель походя давала затрещину, Таня забивалась внутрь футляра, сворачивалась там и лежала, глотая слезы. А футляр оберегал ее. Или ей только казалось, что оберегает. Когда Тане было пять лет, тетя Нинель попыталась выволочь ее из футляра, чтобы наказать за случайно разбитую чашку. Неожиданно крышка вдруг ни с того ни с сего захлопнулась и так прищемила ей руку, что тетя Нинель две недели носила ее на перевязи. Да и футляр она так и не решилась выбросить, хотя сотни раз грозилась.

Таня отщелкнула маленький старинный замок и, приподняв крышку, сунула в футляр руку. Ее пальцы привычно скользнули за обшивку, в тот небольшой и единственный тайник, где она прятала свой дневник – не школьный, доступный всем учителям и всюду сующему нос дяде Герману, а личный, которому она доверяла все тайны и беды.

Внезапно девочка вскрикнула и отдернула руку. Вместо дневника ее ладонь наткнулась на что-то липкое и тягучее. Таня с трудом узнала в этой гадости свою тетрадь, выглядевшую так, будто кто-то изжевал ее. Точно так же испорчена была и вся атласная подкладка контрабаса. Распахнув другую половинку шкафа, Таня увидела, что все ее немногочисленные вещи выглядят ничуть не лучше – скользкие и обслюнявленные, они не висели, а буквально стекали с вешалок.

Желудок у Тани сжался. Боясь, что ее вырвет, она захлопнула шкаф. В первое мгновение она решила, что эту гадость ей сделала Пипа, но даже прыщавая дочка дяди Германа, при всей своей ненависти к ней, не стала бы изжевывать ее вещи. Максимум она изрезала бы их бритвой, выжала бы в карман полтюбика зубной пасты или измазала бы одежду кетчупом. На большее ее изобретательности ни за что бы не хватило. Скорее ее скорбные извилины завязались бы морским узлом.

– Кто это сделал? Кто? – простонала Таня.

Глаза у нее защипало. В горле встал ком. Это был ее любимый дневник, которому она поверяла самые сокровенные свои секреты, единственная, не считая футляра от контрабаса, вещь, принадлежащая лично ей!

– Если я найду того, кто это сделал, – я ему врежу! – в ярости крикнула Таня.

Внезапно на шкафу кто-то противно захихикал. Звук при этом был такой, будто кто-то скреб одним листом наждачной бумаги по другому. Девочка вскинула голову, и тотчас на лоб ей свалился мерзкий вонючий бумажный ком, в котором она смутно угадала последние страницы своего дневника.

– Х-хо! Она мне врежет, х-хо! Врежь мне, врежь, х-хо! Никто еще никогда не врезал Агуху!

На плечо Тане спрыгнуло небольшое противное существо с жирным телом, покрытым жесткими сальными волосами. У него была крошечная голова с морщинистым лбом, короткие кривые ноги с цепкими пальцами, длинный, голый, розоватый, как у крысы, хвост и длинные, гнущиеся во все стороны, лишенные локтей руки. Когда существо, мерзко хихикая, распахивало огромный рот, полный мелких зубов, то нижняя часть его головы оставалась на месте, верхняя же часть – с носом, лбом, вплоть до покрытой плесенью макушки, – откидывалась назад, как на шарнире. На макушке у существа были отвратительные желтоватые рожки: правый рос прямо, а левый, маленький и неразвитый, загибался чуть вперед и вбок.

Вцепившись в Танино плечо, оно с силой оттолкнулось от него и, вдребезги разбив головой окно, метнулось в комнату Пипы. Оставляя на паркете скользкие и грязные следы, существо вскарабкалось на письменный стол дурневской дочки и в мгновенье ока обмусолило всю гору журналов и учебников, попутно откусив голову у дорогой коллекционной куклы.

– Плох-хо тебе будет, плох-хо! – прошипело оно, нагло глядя на Таню гноящимися глазами, – Лучше сама отдай, что прячешь, или умреш-шь в страшных судорогах! Станешь мертвей Мертвого Грифа!

– Я не понимаю, что ты хочешь!

– Не желаешь отдать? Х-хо! – Мерзкий рот открылся, с треском, как сухой орех, раскусывая телефонную трубку. – Не хочеш-шь? Вот тебе!

– Что отдать? – чуть не плача от омерзения и ужаса, крикнула девочка.

– Вреш-шь, что не знаеш-шь! Все ты знаешь, Гроттер! – рассвирепел Агух.

Его тонкая рука потянулась к монитору компьютера Пипы, на котором та запускала все свои триста дисков с играми. Монитор был тонкий, жидкокристаллический – подарок тети Нинели за то, что Пипа ухитрилась получить годовую четверку по ботанике. Пипа представила это как свою величайшую заслугу, хотя на самом деле ботаничка ставила отметки, задавая вопрос: морская звезда – это растение или нет? Те, кто отвечал «нет», получали «пять», а все остальные – «четыре».

– Не надо! Не трогай монитор! – в ужасе крикнула Таня, представив, что устроит Пипа, если он разобьется.

– Боиш-шься? Так вот тебе! Х-хо! Пусть тебя за это повесят или четвертуют! Снимут кожу, сварят в раскаленном свинце! – мерзко захихикал уродец.

Схватив монитор за шнур, он подволок его к краю стола и столкнул вниз. Внутри монитора что-то негромко взорвалось.

– Х-хо! Агух тебя проучил! Так будет со всеми Гроттерами! Если бы ты знала, как Леопольд молил, чтобы хозяйка тебя не убивала! Жалкий трус-с!

Едва услышав имя своего отца, Таня пораженно отпрянула.

– Не правда, мой папа жив! – крикнула она.

– Трус-с! Трус-с! Трус-с! Он и его жена Софья, тупая курица, все боялись хозяйку!

Красная пелена гнева застлала Тане глаза. Она не выносила, когда кто-то так отзывался о ее родителях – особенно это мерзкое, скользкое существо с крысиным хвостом и хилыми рожками.

– А ну пошел отсюда, недомерок! – крикнула она и, схватив с подоконника горшок с кактусом, изо всей силы метнула его в отвратительное создание. Горшок попал ему точно в живот, сшибив его со стола, а в следующий миг колючки перекувырнувшегося кактуса впились ему прямо в мягкую физиономию.

Отвратительно заверещав, недомерок метнулся под кровать и, высунувшись оттуда, гневно закричал:

– Кошмарс бредунс экс! Я проклинаю тебя! Никто не поступал так с Агухом! Ты сама не знаешь, какую беду на себя накликала! Запомни: не отдаш-шь – умреш-шь! Издохнеш-ш-шь в страш-шных муках! Так сказала сама хозяйка! – Погрозив Тане кулаком, рогатый субъект скользнул в коридор и исчез.

Таня схватила тряпку. Следы, которые оставило существо, не оттирались, а при попытке отчистить лишь еще глубже въедались в паркет и полировку.

Представляя, как поведут себя Дурневы, когда вернутся, Таня убито опустилась на кровать Пипы. Та, разумеется, устроит скандал, если увидит ее здесь, да только... только она и так уже его устроит, едва заглянет в комнату. Терять нечего.

Щеки у Тани горели. Кто был этот мерзкий недомерок? Что он знал о ее родителях, а он что-то знал – это безусловно. О какой хозяйке он упоминал? Что искал в пустой квартире? Зачем изгрыз дневник? Одно можно было сказать точно – уродец явился не по своей воле. Он был послан кем-то, кто был настроен очень решительно, кем-то считавшим, что Таня может что-то прятать у себя в футляре. Причем то, что он искал, было в сто раз ценнее содержимого сейфа дяди Германа, антикварного фарфора тети Нинели и всего барахла Пипы, вместе взятого.

Несмотря на то, что все было крайне скверно и ничего хорошего ее не ожидало, Таня невольно улыбнулась и постучала согнутым пальцем по лбу.

– Би-би, крыша, би-би! – сказала она.

Что они все, с ума посходили? Да кто она, в конце концов, такая, что вокруг нее творится вся эта чертовщина? Разве есть у нее какое-то имущество, кроме того, что спрятано в футляре от контрабаса, и нескольких замызганных тряпок?

Правда, этот футляр явно очень старинный, разве что немного менее древний, чем тот золотой меч из музея, который исчез вскоре после того, как она с восхищением приникла к стеклу, разглядывая на лезвии таинственные знаки. Особенно запомнился ей словно отпечаток птичьей лапки на мокром песке. Ей еще показалось, что она когда-то прежде видела нечто подобное... И даже не только видела, но и... дотрагивалась до него.

Едва Таня подумала об этом «дотрагивалась», как мигом перед глазами у нее встала небольшая тусклая пластина, которую она всегда сжимает двумя пальцами – большим и указательным – и после тянет на себя. Вспомнила! Это же застежка ее футляра!

Таня кинулась на лоджию и, опустившись на колени, повернула футляр от контрабаса к себе боком. Вот глубокие складки теплой кожи, а вот и застежка с точно таким же символом – три тонкие отставленные черты наверх и одна вниз.

А дальше – дальше Таня сама не знала, что ее заставило так поступить, – она осторожно обвела мизинцем все четыре черточки и, поместив палец в небольшое углубление в самом центре, повернула его ровно на пол-оборота. Она выждала минуту, две... Ничего не произошло. Тот же тусклый осенний день, те же крыши соседних домов. Ощутив жуткое разочарование, Таня проделала эти манипуляции еще раз – только теперь, обводя контуры птичьего следа, она начинала с центрального когтя... Снова ничего... А что, если вначале притронуться к углублению, а потом уже обвести пальцем все четыре черточки следа?.. Нет, бесполезно.

С каждой минутой Таней все сильнее овладевало уныние. И с чего она решила, что должно произойти нечто необычное? Ну пластинка и пластинка. Надо меньше воображать и знать свое место. И вообще пора подумать о том, что она скажет дяде Герману и тете Нинели, когда они обнаружат в квартире разгром.

– А ну тебя! Не хочешь, и не надо! – воскликнула Таня и, с досадой захлопнув крышку футляра, щелкнула по замку ногтем.

Не успела она ощутить легкую боль в ногте и даже едва услышала сам звук щелчка, как что-то неуловимое пронеслось в воздухе. Больше всего это напоминало золотой вихрь, внезапно ворвавшийся в открытую форточку лоджии. Неуемный и стремительный, вихрь шаловливо сорвал с места все бумажки, опрокинул цветочный горшок, растрепал тетради, а затем, опустившись прямо в центр футляра, принял форму старинного контрабаса с четырьмя толстыми струнами – золотой, серебряной, медной и железной. Футляр подходил инструменту настолько идеально, что не оставалось никаких сомнений – это был его футляр.

Рядом с контрабасом лежал небольшой смычок, который был почти в два раза короче, чем он сам.

Сердце у Тани забилось вчетверо быстрее. Не решаясь прикоснуться к инструменту, она дико уставилась на него. Потом, набравшись смелости, Таня осторожно протянула руку, чтобы взять смычок, но тот, не дожидаясь, сам прыгнул к ней в ладонь. Между смычком и его струной была зажата небольшая берестяная грамота. Развернув ее, Таня с трудом разобрала старинные с завитушками буквы:

Магический контрабас Феофила Гроттера

ПАМЯТКА ПОЛЬЗОВАТЕЛЮ

+++

Данный магический контрабас создан знаменитым волшебником Феофилом Гроттером в середине XVII века и использовался им как для полетов на Лысую гору, так и для тонкой магии. В качестве материала использованы палубные доски Ноева Ковчега, а внутри полого грифа помещена Веревка Семнадцати висельников, обрывавшаяся всякий раз, когда должны были казнить невиновного.

Контрабас позволяет совершать практически все магические действия, связанные с превращением, телепатией, левитацией, телекинезом, заклятием, изгнанием нежити и снятием порчи. Однако главное его назначение – скоростной полет.

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ

+++

1. Не садитесь на контрабас, пока не освоите всех его магических функций и не выучите полетные заклинания по стодвенадцатитомнику Белой магии под редакцией Каина Жабмана и Иегуды Мухоморенко (издательство «Башня», Вавилон, 7000 г. до н.э.).

2. При ремонте контрабаса ни в коем случае не используйте запчастей от пикирующих пылесосов, швабр с вертикальным взлетом, зубодробильных вертолеток, исчезающих ступ и соковыжималок-вампиров.

3. В случае перевозки контрабаса на драконах необходимо принять все меры противопожарной безопасности: в частности, перевозить инструмент строго в несгораемом футляре, защищенном не менее чем дюжиной огнетушителъных заклинаний. На самого же дракона на время перевозки следует надеть пламягасительный намордник.

4. Не потеряйте смычок! Без него вы утратите возможность управлять контрабасом.

5. Не допускайте перетяжки или обрыва струн – это может привести к непредсказуемым последствиям.

6. Напоминаем вам, что данный контрабас является инструментом исключительно Белой магии! В случае использования его для целей и нужд Черной магии инструмент может утратить волшебные силы.

7. Не деритесь контрабасом, не колотите смычком нежить, избегайте столкновений с твердыми предметами! Нарушение данных правил может привести к трещинам в инструменте и высвобождению мощного проклятия, содержащегося в Веревке Семнадцати висельников.

8. При полетах соблюдайте особую осторожность. Не разгоняйтесь выше скорости звука! Не поднимайтесь на высоту свыше десяти тысяч метров. Это может привести к обледенению струн и падению инструмента, как это произошло с волшебником Ликургом Запупенным и его летающей гитарой.

9. Оставляя контрабас в подозрительных местах, особенно в местах массового обитания нежити (заброшенные кладбища, болота, буреломы, пустыни), не забудьте защитить его противоугонным заклинанием.

Данная инструкция отпечатана в типографии «Кощей Бессмертный». Адрес: Лысая гора, проспект Утопленника, могила 7. Для входа дернуть за хвост дохлой кошки".

+++

Таня выронила бересту. В глазах сумасшедшим вальсом закружились рыжие и красные пятна – не то листья, не то перья, не то язвительные физиономии нежити. Боясь упасть, она схватилась рукой за шкаф, ответивший ей неприветливым скрипом. Она была ошеломлена, напугана, восхищена в одно и то же время.

Теперь она абсолютно уверилась в том, что где-то рядом, отделенный от нее лишь тонкой стеной, существует другой мир – мир, полный загадок и тайн, мир волшебства. И она, Таня Гроттер, круглая сирота, каким-то образом сопричастна этому миру. Струны магического контрабаса утешающе загудели.

«Ой, мама! Кто-то из моих предков был волшебником, сделавшим этот инструмент! И я, значит, тоже... Нет, не может быть», – подумала Таня.

У нее перехватило дыхание, из глаз покатились слезы. Глотая их, Таня гладила ладонью гулкий бок контрабаса. Она едва могла поверить, что он на самом деле существует, и опасалась, что он сейчас возьмет и исчезнет, как исчезали всегда подарки, снившиеся ей в новогоднюю ночь. Дурневы никогда не дарили ей ничего, разве что дядя Герман однажды презентовал ей полкило каменных ирисок, пахнущих рыбой, а Пипа добавила от себя старый веник, которым, впрочем, очень скоро сама же капитально получила по носу. Ну и визгу же тогда было! Таню на целый день заперли в ванной с выключенным светом.

Но теперь Тане было не до того, чтобы вспоминать старые обиды.

Неужели среди ее предков были волшебники! Ведь до сих пор не проходило и дня, чтобы Дурневы не назвали ее дочерью уголовника! Выходит, все это была ложь до последнего слова! Не успела Таня все это осмыслить, как внезапно рядом послышался ломкий, писклявый от злости голос:

– А-а! Вот ты где, дрянь! И что все это значит?!

Таня испуганно повернулась. На миг ей показалось, что она сейчас увидит того самого коротконогого карлика, который все испортил. Но это оказался не карлик, а нечто гораздо хуже...

* * *

В дверях, бледно-синий от ярости, напоминающий только что вылезшего из могилы вурдалака, стоял дядя Герман. Таня пропустила момент, когда он вошел в комнату. Если бы сейчас дядю Германа увидели его избиратели, то точно не предположили бы, что эта перекошенная от злости физиономия принадлежит самому доброму депутату, другу детей и инвалидов, бескорыстному жертвователю старых носков и всего лишь на годик просроченных консервов.

– Кто устроил этот погром? Я спрашиваю! – сипел дядя Герман. – Что происходило у нас в квартире? Спрашиваю я! Или ты, мерзкая девчонка, расскажешь все сама, или я не знаю, что я не спрашиваю... То есть, что я сделаю! Считаю до пяти...

– Я не знаю. Тут был какой-то липкий карлик... Кстати, его звали Агух, если вам интересно, – испуганно воскликнула Таня. Она никогда прежде не видела дядю Германа в таком взбешенном состоянии. У него почти что пар валил из ушей. Тане даже казалось, что она слышит малоприятный запах расплавленной ушной серы.

– Два... – ледяным голосом сказал Дурнев, по склочности характера пропуская «один».

– Правда, я не обманываю... Я вернулась из школы, а этот карлик... То есть, я хочу сказать, этот уродец...

– Три... Не смей мне врать! Откуда ты взяла эту огромную гитару или что это за безобразие такое? У кого ты ее украла?

– Это не гитара, это...

– Я не собираюсь терпеть эти выходки! Даже моему ангельскому терпению пришел конец! Завтра же ты окажешься в детском доме, а то и в детской колонии... Четыре...

Таня прижала к себе контрабас. Она была в ужасе, но, даже несмотря на ужас, почему-то глупо хихикнула. Ей вдруг подумалось, как было бы забавно, если бы дядя Герман сказал: «Четыре на веревочке... Четыре на ниточке». Эта улыбка совершенно вывела Дурнева из себя.

– АХ ТАК! Пять! – заорал дядя Герман и шагнул вперед.

Прежде чем Таня успела сообразить, что он собирается делать, оплеуха обожгла ее щеку. Таня закричала не столько от боли, сколько от унижения. Прежде дядя Герман никогда не бил ее, только шипел, оскорблял и запирал в ванную или на лоджии. В душу ей словно вылили вонючую болтушку.

А дядя Герман, вконец взбесившийся, уже заносил руку для нового удара. Увертываясь от него, Таня загородилась контрабасом. Дурневская оплеуха пришлась по инструменту. Видимо, магический контрабас не привык к такому обращению. Струны возмущенно загудели, низко, словно предупреждали дядю Германа не делать глупостей. Не обращая на это внимания, Дурнев с яростью схватился за гриф и стал вырывать контрабас у Тани.

– А ну живо отдай его! Кому говорю! Сдам его в милицию – пускай выясняют, у кого ты его утащила, воровка! Где телефон? А, ты и телефон сломала!!

Таня вцепилась в контрабас что было сил и не отпускала, хотя дядя Герман был намного сильнее и мотал ее вместе с инструментом из стороны в сторону, ударяя спиной о раму лоджии и о шкаф.

Случайно рука девочки оказалась на одном из колков, регулирующих натяжку струн. В этот момент Дурнев резко дернул на себя, и Таня повернула колок. Натянутая струна загудела низко и басовито. На миг Тане почудилось, что она оглохла. Стекла в рамах угрожающе задрожали. Потеряв равновесие, Таня упала вместе с инструментом на спину.