Читать книгу Здравствуйте, «скорую» вызывали? Записки врача - Дмитрий Федоров - Страница 8

Насколько легко были написаны предыдущие части, настолько же мучительно приходило решение написать эту часть…

Я долго вел сам с собой спор о необходимости выкладывать прожитое в полном объеме, на суд, а для кого-то и потеху. Может не стоит? Слышите меня? Вы!!! Те, кто читает эти строки! Может, уже стоит отвернуться? Вам же привычно отворачиваться от грязи, боли, страданий, ужаса неизбежных исходов… Оставайтесь в своем мире. Он не так уж плох.

Заглянув в эту реальность, вы уже никогда не будете прежними. Предупреждаю по-честному на берегу.

У меня нет цели специально ткнуть читателя в страшное, омерзительное и невозможное, но сущее, чему пришлось быть свидетелем или участником. Но это невыдуманные истории, а потому, имеющие право на память…

Каждый из эпизодов заставлял меня снова и снова задавать самому себе вопросы: «Что такое человек?», «Человек ли я сам?».

Каждый из эпизодов был экзаменом на право не стать безумным в безумном мире.

* * *

Подпрыгивая вместе с машиной на колдобинах, пытаюсь прочитать конспекты лекций. Препод вреднючий, спрашивает только по своим лекциям. «Мания величия, б…ха муха!» Ведь то же самое написано и в учебнике, но его личная интерпретация в устах студента самолюбию намного слаще.

Вот и адрес. Слава ЖЭКу, лифт работает. Уже в кабинке лифта приглядываюсь к кодировке вызова. Уныло констатирую: «Все ясно! Что ни хрена не ясно. Под этот код можно все, что угодно запихать…» В дверях встречает коренастый мужичок с цепким взглядом из-под мохнатых бровей. Офицерская гимнастерка без погон. Протягивает руку. Странно, но даже приятно. Далеко не каждый так встречает.

– Больная там, в спальне. Я подожду на кухне. Что нужно будет – скажите.

В квартире чисто, прибрано, но не «живо». Такое ощущение, что все разложено по местам декоратором, а не жильцом. В спальне нахожу лежащую женщину лет пятидесяти пяти, скромной комплекции. Короткую прическу выделяют абсолютно седые виски и россыпь «инея» по всей голове. На прикроватной тумбочке чисто. Обычно удается по набору «аптеки» в изголовье определить, с чем сталкиваешься. Не в этом случае. Перевожу взгляд на женщину и поражаюсь абсолютно небесной голубизне ее глаз. Несколько секунд разглядываем друг друга.

– Я – врач. Со скорой. Чем порадуете, Елена Степановна? (Ее имя мне вдогонку сообщил встречающий.)

– Вы такой молодой…

– Возраст не главное. Что с вами случилось? Что беспокоит?

– Это Гриша запаниковал… я… у меня случается теперь… теряю сознание.

– …?

– У меня опухоль мозга, доктор. Оперировать невозможно. Что-то очень злое и в недоступном уголке. Очень быстро растет. У меня ничего не болит. Я просто не чувствую ног и периодически пропадает зрение… Есть выписка из госпиталя, вот тут в ящичке… Мне совсем немного осталось. А муж всё не может понять и поверить. Он у меня военный, генерал. Привык, что всё может подчиняться его приказам. Ведь ничего не изменилось. Я – все та же. Я просто сильно устала…

– Чем я могу вам помочь сейчас?

– Поговорите с мужем, пожалуйста. Откровенно, по-мужски… Наши врачи его боятся и не говорят всей правды… А мне он не хочет поверить. Сам мучается и меня мучает.

– Попробую…

Нужно ли это врачу скорой? Входит ли в его прямые обязанности?

…На кухонном столе стояла бутылка «Посольской», банка с маринованными огурцами, нарубленная на куски колбаса и неровно нарезанный батон. Среди всего этого великолепия выделялись матовым блеском «макаров» и покрытая бисерным потом лысина крупной головы, лежащая на кулаках…

Не нужно было много времени, чтобы объяснить человеку очевидное. Несмотря на налившиеся мгновенно кровью глаза и неизвестно откуда появившийся пистолет. Было очень страшно. Смотреть в полыхнувшие безумием глаза и извлекать из пересохшего горла убедительные интонации. Видно, уже пришло время осознания, и мужчина наконец принял жестокую правду.

Очень тяжело и больно утешать плачущих мужчин. Настоящих мужчин. Слезы которых дорогого стоят. Он пил водку как воду и не отрывал взгляда от пистолета. А я почти шептал. Что – уже не помню… Что-то о жизни и смерти, о любви и расставании, о счастье и печали… Наконец, ухватив последнюю фразу о том, что «ей немного осталось, но пусть каждый ее день будет счастливым», он выпрямился, остервенело протер глаза обеими руками и выдавил через силу: «Спасибо. Мне никто не рассказывал всего. Это жутко. Но мы справимся…»

Я сидел в машине опустошенный и смотрел в карту вызова. Что-то следует написать. Диагноз. Статус. Симптомы. Лечение. Исход.

Кому я сейчас оказывал помощь? Кого и от чего спасал? И почему так пусто на сердце?

* * *

Вызывали на высокую температуру у ребенка. Дверь открыла озабоченная мамаша. Папенька, подтянув сползающие спортивные штаны, вежливо поздоровался и удалился на кухню. Прохожу в комнату. На кровати сидит десятилетний мальчишка, шея замотана шарфом. Бросилась в глаза выраженная бледность и одутловатость лица.

– Чем порадуешь, боец?

– Шея болит и голова.

– Ну показывай. Шарф размотаем?

Осторожно снимаю шарф. Вначале мне кажется, что я вижу дурной сон. От плеча до уха мальчишки колышется, отливая перламутром растянутой кожи, огромный пузырь. На его верхушке красуется приклеенный перцовый пластырь. Молча поворачиваюсь к мамаше… Та начинает что-то невнятно лепетать о том, что «вчера утром был такой маленький прыщик… я ему сказала, чтобы налепил пластырь, а он вот видать налепил перцовый… а я не видела, не знала… а он шарфом замотался, я и не видела, ой, мамочки!.. а что это такое, а?..»

– …твою душу…!!!!!!

На мой вопль, теряя тапки, вылетает из кухни отец семейства. В секунду разобравшись в ситуации, свирепо пошел на жену, запихивая ее животом в спальню. Я уже звоню в приемное отделение ближайшей больницы. Объясняю ситуацию. Как хрустальную вазу выносим мальчишку на носилках. Если флегмона прорвется не наружу, а внутрь – конец!

Осторожненько довезли, вовремя прооперировали. Литр гноя. Шрам длиной в двадцать сантиметров. Два с половиной месяца в больнице. Антибиотиками наглухо «посаженный» иммунитет и пищеварение. Цена родительской глупости и безразличия.

* * *

На сей раз в частный сектор скорую вызвали менты. Просили поторопиться. Торопились. Обычно они весьма флегматично относятся к кризисным ситуациям и уж если их проняло, то… Ехали со всей «дискотекой». Сирена, ревун, мигалка.

Мужик увлекался охотой. Решил перетрясти свою амуницию. Патроны набивал сам. Видимо в его закромах были не только банальные порох и капсюли. Что-то там рвануло. И рвануло в руках. И надо же было такому случиться, что как раз к нему «гости дорогие» во двор заходили. Милиция с понятыми (кто-то настучал, что мужик браконьерит не по-детски). Услышав взрыв и стрельбу (а это капсюли рваться стали), все залегли и готовы были открыть ответный огонь. Из амбара вывалился персонаж кино про зомби. Вместо рук до локтей развороченные во все стороны обрывки и обломки, вместо лица – обожженная куча фарша из которой висит глаз «на ниточке». Как доверительно мне признался один из ментов: «Если бы кто-то обосрался от ужаса, остальные бы это поняли». Страшнее всего было то, что этот инфернальный кошмар продолжал быть живым человеком и упрямо не хотел терять сознание. Он сидел на лавочке у амбара, раскачиваясь всем туловищем и издавал мычащее-хрипящие звуки. Руки ему перетянули жгутами милиционеры, что делать с лицом никто не знал. Все было залито кровью.

Ввели наркотики, подкололись на ноге с капельницей, лицо обложили стерильными салфетками. Не снимая жгутов, рыхло обмотали всю эту кашу на месте рук стерильными бинтами. Попробовали уложить на носилки – стал захлебываться кровью. Так в сидячем положении на чистом адреналине и приволокли его в БСМП (больница скорой медицинской помощи).

Когда мне попадается очередной фильмец, в котором режиссеру кажется верхом искусство размазать по съемочной площадке ведро кетчупа, я невольно вспоминаю эту историю. И становится брезгливо от дешевых потуг деятелей киноискусства напугать зрителей. Не смерть киношная страшна – жизнь.

* * *

Такого адреса на листочке вызовов я еще не видел. Вопросов добавил еще Старший врач смены. Стоя у «аквариума», он мял в пальцах незажженную сигарету. Очень серьезным взглядом, без привычного прищура и ехидства, он проводил путь клочка дешевенькой бумаги от диспетчера под зажим на моей папке.

– Извини, что нарушаю очередность. Вызов срочный. Но «шоки» заняты, а… – Тут он выдал нечто совершенно невообразимое. – А там… это… в общем увидишь сам. Баб я туда послать не могу!

Я проглотил возмущение и молчком потопал в гараж.

«Городская свалка. Южный сектор. Там встретят». Выпученные глаза водителя тоже энтузиазма не добавили. Ехали молча. Только подъезжая к «адресу», когда «уютный летний бриз», напоенный ароматами летней кучи мусора, достиг в полной мере нашего обоняния, водила обреченно выдал что-то об анатомических особенностях жителей города.

Нас встречали. Двое работяг в немыслимого цвета робах и водитель мусоровоза, молча дымили ядреной махоркой. Где-то сзади квакнула сирена милицейского уазика. «Джентльменский клуб» в сборе. Выездное заседание номер «мильен тысяч пятьсот первое» торжественно объявляется открытым. Белый халат третьей свежести смотрелся нереально чисто и неуместно в королевстве помоев и хлама. На какое-то время постарался отвлечься, разглядывая довольных жизнью ворон и удерживая силой воли на месте сожранный недавно бутерброд.

– Чем порадуете, компрачикосы?

Один из работяг, все также молча, показал рукой куда-то в сторону.

Неподалеку, в груде пестрого мусора, лежала здоровенная грязная псина. «Совсем охренели!!! Для собаки вызвали. Нашли ветеринара… доктор Айболит, мля…»

Тут до меня доходит, что все продолжают молчать. Как-то очень странно. Напряженно. Делаю несколько шагов по направлению к собаке. На грязно-серой морде появляется ослепительно-белая полоска зубов и раздается низкое утробное рычание. Но это меня уже не занимает. Я смотрю и с трудом удерживаю рвущийся изнутри вопль: между собачьими лапами, у поджатого брюха с оттянутыми сосцами, лежит человеческий младенец. Новорожденный. Живой. Он не плачет, только беззвучно раскрывает рот. Слабо шевелит голубоватого оттенка ручками, с судорожно сжатыми побелевшими кулачками. Он закопан в мусор до половины тела. Точнее, видимо раскопан. Собакой. Щенной сукой. Которая лежит сейчас рядом, согревая ребенка своим тощим телом. Периодически вздрагивая и нервно облизывая его лицо, когда он вновь открывает рот. Эти кадры втыкаются мне в голову раскаленными гвоздями.

Сзади громко топая и сопя, появляются два милиционера. Один, увидев всю картину, багровеет лицом и начинает царапать кобуру, судорожно хватая ртом воздух.

– Она его что, ест?!! Да я ее сейчас!!!

– Подожди! Она ж его не трогает, вон смотри, наоборот. Греет!

Я приближаюсь и присаживаюсь на корточки. Не хочется орать, не хочется кидаться чем-то в собаку. Нужно забрать ребенка. Но как доказать собаке, как убедить ее, что я, человек, не наврежу этому детенышу. Как ей поверить тварям, что закапывают своих детей в помойку? Живыми…

Презрение. Ярость. Жалость. Скорбь. Вот, что я увидел в карих собачьих глазах.

По-крабьи, боком приближаюсь к ребенку. Краем глаза держу в поле зрения задние лапы собаки. Если подожмет для прыжка, хоть успею прикрыть лицо или увернуться. Протягиваю руку к ребенку. Ворчание нарастает. Продолжая глухо рычать, собака морщит нос, показывая мне ослепительный частокол молодых клыков, и кладет свою голову на ребенка. Накрывая его и оберегая от прикосновения. Я медленно начинаю разгребать мусор вокруг тельца. Низкое рычание сопровождает все мои манипуляции. Так, наверное, работают саперы, обезвреживая мины. Собака глаз не сводит с моих рук. Не могу проглотить ком, возникший в горле.

– Собачка! Собачка, на-на-на, милая… На, возьми!..

В какую-то мятую плошку водитель мусоровоза льет из термоса молоко. Очередное чудо.

Словно извиняясь перед остальными, поясняет:

– Язва у меня. Вот жинка термосок и снаряжает.

Собака вскидывает голову, почуяв угощение, и внезапно шумно сглатывает набежавшую слюну.

– Иди собачка! Иди, моя хорошая, иди, попей молочка…

Еще раз, внимательно проследив за моими плавными движениями, собака встала. Глухо рыкнула, предупреждая. И, прихрамывая, подошла к миске с молоком. Только сейчас стало видно насколько она худая и изможденная. Инородными телами болтались под втянутым брюхом наполненные соски.

– Щенки у ней видать где-то рядом. Вишь, титьки-то от молока трещат, а сама тощая, как скелет…

Собака жадно хватала молоко, не отводя глаз от меня и младенца. Достаточно было несколько движений, чтобы полностью выкопать ребенка из мусора. Взяв его на руки, я поднялся с колен. Ко мне уже спешил водитель с простыней. Ребенок жив. Обезвожен. Голоден. Но видимых повреждений нет. От роду ему максимум несколько часов. Снова ловлю на себе собачий взгляд. Встречаемся глазами. «Все будет хорошо», – шепчу я себе под нос. В ответ вижу еле заметное движение повисшего хвоста. Ловлю себя на том, что хочется попросить у псины прощения.

– Доктор, вы куда ребенка повезете?

– В шестую ДКБ.

– Мы потом туда заедем, протокол подписать.

Старший милиционер, сняв фуражку, вытирает от пота лицо и внезапно, скрипнув зубами, выдает:

– Найти бы эту су…, извините, мразь! Которая ребенка… ну понимаете!.. И грохнуть на этой помойке…

Дослушиваю эту свирепую тираду уже в машине. Водитель аккуратно закрывает за мной дверь, обегает РАФ и плавно трогается с места.

Мы едем по городу. Быстро. Молча. Остервенело удерживая в узде эмоции. Не хочется говорить. Хочется орать до немоты и биться головой. «Так нельзя!!! Это невозможно!!! Люди так не должны поступать, если они еще люди…»

Осторожно вылезаю из машины и быстро прохожу в приемный покой, улавливая на себе удивленные взгляды. Я еще не сказал ни слова, но ко мне обернулись все присутствующие. Тут до меня доходит, как я выгляжу и чем пахну.

– Вы из какой помойки вылезли?! В таком виде и в приемное детской больницы?! Вы что себе позволяете?!!!

Неопределенного возраста медсестра, продолжая накручивать себя визгливыми воплями, начинает извлекать себя из-за стола. На ее крики выглядывает из смежной комнаты врач. Видит меня, меняется в лице и тут же понимает, что на руках у меня ребенок. Подскакивает, перехватывает. Мгновенно рядом возникает вихрь халатов. Все.

Еле перебирая ногами, выползаю на крыльцо. Едем на Станцию. Переодеться, помыться, написать карточку вызова.

Забыть бы такое. Навсегда. Да не получается…