Читать книгу Однажды в Париже - Дарья Плещеева, Дмитрий Федотов - Страница 3

Прогулка по ночному Парижу – опасное развлечение. Особенно в одиночку. А уж человек, выбравший для променада окрестности церкви Сент-Эсташ и огромного рынка по соседству, может считаться безнадежным и неисцелимым безумцем.

Торговые ряды к ночи затихали, но тишина была мнимая. В домах торговцев, сараях и складах, окружавших рынок, бурлила загадочная ночная жизнь, и контрабандист, сбывающий галантерейщику или портному тюк кружева из Фландрии, делал вид, будто не замечает переодетого монаха, пришедшего порезвиться с двенадцатилетней девчонкой. Местные обыватели считали странным то редкое утро, когда поблизости от рынка не поднимали неведомо чей труп или не находили раненого. А уж кровавые брызги на мостовой вперемешку с выбитыми зубами или выпотрошенные дорожные мешки, лоскуты порванной одежды, забытый башмак без каблука, пряжка с чьей-то шляпы – так и вовсе дело житейское и привычные детали пейзажа.

Анри де Голль, лейтенант конной роты гвардии его высокопреосвященства, оказался после полуночи на узкой улочке, что вьется вокруг церкви Сент-Эсташ, не из любви к нелепым приключениям. Он исполнял долг – долг друга и родственника.

Еще в обеденное время его кузен, виконт Эжен де Мортмар, появился на пороге комнаты де Голля, которую он снимал в доме портного Беранже на улице Святого Доменика, недалеко от Гревской площади.

– Она зовет, – сказал кузен. – Ты ведь выручишь меня?

Сие означало: любовница де Мортмара назначила ему этой ночью свидание, и кузен нуждается в вооруженном спутнике, который будет ждать его возле дома прелестницы часа полтора или два. Возможно, намного меньше – если снотворное зелье не подействует и любовнику придется удирать от яростного супруга.

– Ты всегда можешь на меня рассчитывать, – ответил Анри.

А что еще он мог сказать? Обязанность родственника и друга – стоять на часах, положив руку на эфес шпаги. Мало ли какую пакость затеет рогатый муж? Будь красавица графиней, можно было бы ждать нападения убийц с кинжалами. А супруг буржуазки скорее уж подговорит плечистых приказчиков из своей лавки, и они так отделают любовника палками, что полгода в постели проваляется…

Так что следовало вечером зайти домой и надеть поверх кожаного колета стальную кирасу, а поверх кирасы – длинный и плотный темный плащ, да прицепить к поясу длинный кинжал, да еще отстегнуть от шляпы панаш из дорогих перьев, оставив его дома вместе с золотой пряжкой. Было еще одно дело – как следует надушить платок. Аристократ, оказавшийся на грязной парижской улице, лишь тем и спасался, что прижимал к носу платок, чтобы перебить вонь, идущую от середины мостовой. Улицы столицы мостили с таким расчетом, чтобы вся грязь стекала в середину, образуя что-то вроде сточных канав.

Связь Эжена с хорошенькой буржуазкой уже начала беспокоить Анри – она почему-то необъяснимо затягивалась. Как будто мало в Париже дам и девиц! Как будто нельзя найти себе подругу при дворе! Подругу знатную, связь с которой послужит к чести молодого дворянина.

Невольно вспомнилась герцогиня де Шеврёз. За ней тянулся хвост из любовников длиной, пожалуй, в пару лье! Красотка Мари Эме – а герцогиня была удивительно красива – не пропускала ни одного милого приключения. Вот бы такую красавицу и найти де Мортмару. Такую, да не совсем. Шевретта, как ее прозвал кардинал Ришелье, умудрялась втравливать всех своих любовников в политические интриги, кое-кому ее шалости даже стоили головы. Анри пришла в голову скандальная история с графом да Шале, имевшим несчастье влюбиться в герцогиню. Кончил граф плохо…[3] Бр-р! – де Голль невольно передернул плечами. Но есть же, в конце концов, дамы, которых не обуял бес политики… со столь же тонкими талиями и быстрыми лукавыми глазами?..

Разумеется, Анри не торчал, как монумент, у дверей дома, где в комнатушке под самой крышей красавица-буржуазка принимала кузена Эжена. Де Голль прогуливался поблизости по противоположной стороне улицы, стараясь держаться в тени, а лакей де Мортмара, Гаслен, уселся на корточках у стены и, похоже, заснул. Это было непостижимо – спать на улице февральской ночью, когда по улицам гуляет резкий и холодный ветер, когда вдруг разверзаются хляби небесные и четверть часа кряду сыплется снег, но этого оказывается достаточно, чтобы образовалась скользкая слякоть. Однако лакей, завернувшись в хороший суконный плащ, нашел, как видно, подветренное местечко.

Анри тоже начал было присматриваться к ближайшей подворотне, где заметил брошенную кем-то большую корзину для белья, которую вполне можно приспособить в качестве табурета, а пока от скуки повторял стихотворение Вуатюра, которым собирался блеснуть в гостиной Мортмаров. Там иногда появлялась, когда была свободна от дежурств, Катрин де Бордо, юная фрейлина ее величества королевы Анны. Мадам де Мортмар привечала Катрин, надеясь, что беспутный сынок наконец-то разглядит в этой милой девушке будущую супругу. А де Голль, наоборот, молился Богу, чтобы такой беды не случилось, поскольку сам охотно бы назвал Катрин невестой.

Увы – фрейлина ее величества не могла снизойти до лейтенанта роты конных гвардейцев кардинала Ришелье по трем причинам. Во-первых, родня для того и пристроила Катрин на это место, чтобы она обратила на себя внимание богатого и родовитого жениха. Во-вторых, особы, приближенные к королеве, объявили негласную войну особам, приближенным к ее врагу, кардиналу Ришелье. Ну а в-третьих, Анри не мешало бы подняться хоть на одну ступеньку по служебной лестнице, потому что жалованья, которое гвардейцам кардинала платят регулярно, чего не скажешь о мушкетерах короля, для содержания семьи все равно не хватит.

К сожалению, сердцу не прикажешь, и Анри пытался ухаживать за Катрин с известной неловкостью истинно влюбленного человека. Она эти ухаживания принимала, не отвергала сразу, и Анри полагал в самое ближайшее время объясниться с девушкой. Конечно, она не бросится в его объятия с криком «твоя навеки!», но, может, хотя бы поставит какие-то условия и тем даст надежду исстрадавшемуся лейтенанту?..

Сонет Вуатюра был многословен и страдал вычурностью, но мода есть мода, и Анри мужественно и мрачно бормотал почти без остановки:

Сонету аккомпанировал доносившийся с рынка и от складов приглушенный шум – там, кажется, кого-то били; возможно, если учитывать здешние нравы, били за дело. Анри на всякий случай попробовал, как шпага выходит из ножен. Он не собирался драться этой ночью, но распаленные побоищем парни могли сгоряча напасть на первого встречного – просто так, чтобы покуражиться.

Шум стих. Де Голль достал карманные часы – предмет гордости – дорогие, работы лучшего парижского мастера Жосиаса Жолли, подарок матери. Как и всякие карманные часы, они врали, то отставали на десять минут, то убегали вперед, и постоянно приходилось сверять их с большими напольными в Пале-Кардиналь. Теперь нужно было найти хоть лучик света.

Ближайший фонарь был на углу. Стеклянная коробка с горевшей внутри толстой сальной свечой, подвешенная на веревке, натянутой между домами наискось через перекресток, тихо покачивалась. Света она давала немного, и де Голль прищурился, чтобы разглядеть, куда уткнулась единственная стрелка. Если верить ей, до часа ночи оставалось минут двадцать. Значит, Анри стоял на посту никак не меньше часа.

Хотелось спать. Впору было затевать светскую беседу с Гасленом, чтобы продержаться до появления кузена.

И тут Анри услышал звон лютневых струн.

В торговых кварталах ложились спать с наступлением темноты и не имели привычки музицировать среди ночи. Особняков, где в богатых гостиных развлекались музыкой, возле рынка не строили. Серенады же в Париже так и не вошли в моду – это вам не Испания.

Лютня выводила знакомую мелодию. Анри узнал песенку, которую слышал в исполнении уличных певцов. Песня была совершенно бесконечная, безымянные авторы откликались новыми куплетами на все события. Неизменным оставался рефрен: «Год урожайный!»

Ничего удивительного в том, что нищие певцы жили возле рынка, не было. Вот только время для песен они выбрали неподходящее. Впрочем, если они сидят в кабачке, где пирует в честь удачного дельца воровская шайка, то за экю, пожалуй, будут драть глотки всю ночь.

Увертюра закончилась, и наконец незримый певец пропел хрипловатым, но верным голосом первый куплет:

Анри усмехнулся. Песенка прогнала сон, стоило подойти поближе и послушать, что новенького придумали певцы. Он завернул за угол. Действительно – пели в кабачке, кажется, он назывался «Шустрый кролик». Куплет неожиданно повторили совершенно ангельские голоса – не иначе, мальчишки, собравшиеся ночью в кабачке, подрабатывали еще и в церковном хоре, где их кое-чему выучили.

Молодому лейтенанту показалось странным, что мальчишки учатся петь глубокой ночью. Он подошел поближе к «Шустрому кролику», осторожно нажал на дверь – она оказалась заперта, окна также плотно закрыты ставнями. А внутри идет загадочная спевка?..

Хриплый голос снова что-то принялся втолковывать певцам, но Анри не смог разобрать слов. Однако вскоре мужчина опять запел:

– Ого!.. – невольно прошептал де Голль.

Мальчишки старательно повторили куплет, но – нескладно, путая слова. Хриплый учитель тут же прикрикнул на них:

– Как деньги получать, так у вас память отменная! А ну, проснитесь, дьявол бы вас побрал! Еще раз!..

Юные певцы повторили куплет. Но учитель заставил их спеть и в третий, и в четвертый раз.

То, что мальчишки учили песенку с голоса, Анри не удивило – уличная ребятня почти поголовно была безграмотна. То, что спевку устроили ночью, тоже стало понятно – днем обязательно бы нашлась добрая душа, которая не поленилась бы дотопать до Пале-Кардиналь с доносом. Смущало де Голля другое: он определенно где-то уже слышал этот хрипловатый голос!..

Когда исполнители наконец зазубрили куплет, сердитый учитель перешел к следующему:

– Вот мерзавец! – почти в голос произнес Анри, причем довольно громко, и не смог сдержать усмешку.

Весь Париж знал, что госпожа де Комбале, племянница кардинала Ришелье, – молодая вдова, которую он поселил у себя в Пале-Кардиналь и сделал своей любовницей, – с каждым годом все более углубляла свое обширное декольте, так что однажды даже преподобный отец Жозеф, его «серое преосвященство», самый надежный соратник и советник Ришелье, не выдержал и съязвил: «Когда я вижу эту даму, то невольно впадаю в детство – вспоминаю свою кормилицу».

Острое словечко мгновенно разлетелось по всему Парижу…

Тем не менее вокальные упражнения показались Анри очень подозрительными: кто-то упорно и нарочно учил мальчишек скабрезным песенкам про кардинала. Выходит, прав кузен: не народ сочиняет эти песенки, не какие-то безымянные бондари и кучера, а люди куда более образованные. Эжен, правда, заявил это, не желая признавать за людьми низшего сословия поэтических способностей. Но ведь как в воду глядел!

Пока мальчишки разучивали следующий куплет, де Голль вернулся к Гаслену. Тот действительно спал, хотя Анри и не смог понять, как это возможно в такой неподходящей позе. Он решительно потрепал лакея за плечо.

– Когда твой господин появится, отведи его немедля к «Шустрому кролику». Я буду там, – велел Анри. – Если, конечно, он выйдет благополучно, а не так, как в позапрошлый раз…

Тогда за де Мортмаром увязался племянник супруга буржуазки, гостивший в доме у дядюшки и вздумавший выследить любовника своей молодой тетушки. Племяннику заткнули рот десятью экю и предупредили: если еще раз будет замечен поблизости от церкви Сент-Эсташ, плыть ему по Сене до самого моря, по дороге кормя рыб и раков. Так что насмерть перепуганный парень даже не стал возвращаться в дядюшкин дом. Да и неудивительно после того, как тебе прокололи шею два хорошо наточенных кинжала: еще четверть дюйма – и услышал бы ангельское пение…

– Как вам будет угодно, – пробормотал заспанный Гаслен, ежась и невольно втягивая голову в плечи – коварный февральский ветер все-таки застал его врасплох и шмыгнул за пазуху.

Анри спешно вернулся к кабачку. Там как раз разучивали следующий куплет. Де Голль подкрался к окошку, чтобы в щель между ставнями постараться разглядеть господина с хриплым голосом, но увидел только очаг, в котором горело невысокое пламя. Ни единого лица, ни хоть профиля…

– Ну, кажется, теперь звучит прилично, – удовлетворенно сказал хриплый голос. – Подставляйте лапки, чертенята! И запомните: спели хором и тут же разбежались в разные стороны. Никакой другой награды не ждите, вам уже заплачено. Не то изловят вас и получите славную порку!

Звякнули монеты, мальчишки вразнобой протараторили слова благодарности, распахнулась дверь кабачка, и босоногая стайка – не меньше дюжины ребят – порскнула кто куда. Следом на пороге появился человек, закутанный в плащ. Пола плаща была перекинута на испанский лад справа на левое плечо, и нижняя часть лица оказалась прикрыта тяжелыми складками. Шляпу незнакомец низко надвинул на лоб. А лютню свою он держал под плащом.

Анри увидел, в сущности, лишь силуэт, освещенный сзади колеблющимся пламенем очага. Сейчас дверь захлопнется, и опознать обладателя хриплого голоса де Голль уже не сумеет.

– Месье! – решился он. – Кажется, мы с вами где-то уже встречались.

Де Голль надеялся хотя бы на односложный ответ, пригодный, чтобы завязать разговор. Но загадочный господин молча отступил назад и исчез – как будто растаял.

Анри понял, что незнакомец просто умеет быстро двигаться. Но все же в его исчезновении было что-то жуткое, дьявольское. Показалось, даже прозвучал короткий скрипучий смешок, а может, музыкально одаренный господин и впрямь отчего-то рассмеялся?

И тут де Голль совершил ошибку. Слыша лишь один голос взрослого человека, он самоуверенно решил, что других взрослых в кабачке нет, и подбежал к двери. Но на пороге внезапно вырос некто невысокий и щуплый, без плаща и без шляпы, и, не сказав ни единого слова, бросился на Анри с ножом.

Лейтенанту приходилось бывать во всяких переделках. В гвардию его высокопреосвященства приглашали служить лишь проверенных, закаленных в сражениях молодых дворян, при этом отслуживших в армии не меньше трех лет. Анри же в свои неполных двадцать четыре года успел повоевать. Восемнадцатилетним юношей он вместе со своим отцом, Исааком де Голлем, прибыл в составе отряда ополчения из Гента под Ла-Рошель и вскоре отличился при штурме Южного бастиона. А через два года, уже возглавив гентский отряд, Анри принял участие в Мантуанском походе французской армии, поддержавшей притязания герцога Неверского на эту сильнейшую крепость Северной Италии. И вот лишь год назад де Голль приехал в Париж из Эльзаса, тоже чуть не прямо с войны. И уж кто-кто, а он-то теперь отлично знал, что такое рукопашная схватка на ночной улице. Зато его высокопреосвященство, когда госпожа де Комбале замолвила за Анри словечко, охотно согласился принять его к себе на службу и даже, два месяца спустя, пожаловал лейтенантский чин…

Увернувшись от выпада щуплого, Анри перехватил его руку с ножом и едва не выдернул из плеча противника. Тот взвыл от боли, выронил нож и отскочил в сторону. Однако праздновать победу де Голлю не пришлось, потому что на помощь щуплому из темноты вынырнул другой боец – видимо, караулил поблизости от «Шустрого кролика». Этот уже был вооружен шпагой. Анри выхватил свою, но только сделал первый выпад, как дверь кабачка, открывавшаяся наружу, сама собой захлопнулась – будто это проделала незримая рука. Остались лишь тонкие, совершенно призрачные полоски света из щелей в ставнях.

Фехтование впотьмах – дело опасное, со спины запросто могли напасть новые враги, и потому лейтенант закричал что было силы:

– Ко мне, гвардейцы! Сюда!..

На помощь, конечно, мог прийти только один человек – Гаслен, но, как де Голль и предполагал, довольно оказалось стука подошв бегущего к кабачку лакея, чтобы смутить обоих противников и заставить их отступить. Гаслен не боец, но ведь противник об этом не знает. К тому же Эжен всегда приказывает ему брать в ночные вылазки большую и толстую палку.

Но первым примчался как раз де Мортмар, успевший выхватить из ножен свой клинок.

Зрение у кузена было как у дикой кошки, и ночной мрак его мало смущал. Похоже, его страсть к прекрасной буржуазке не была растрачена в комнатушке на чердаке, потому требовалось срочно выплеснуть остаток любым способом, и поединок оказался не самым худшим вариантом.

Помощь подоспела очень вовремя. Щуплый вновь завладел ножом и вторично кинулся на Анри. Но де Мортмар сбил его с ног, просто врезав гардой по круглому затылку, тут же перехватил второго противника де Голля, и дальше началась обычная ночная драка с сопением, пыхтением, прыжками, руганью и скрежетом клинков о кирасы. Правда, длилась она недолго. Через минуту шпага Эжена вонзилась неприятелю в горло, и тот рухнул, захлебываясь кровью. А щуплый исчез, буквально растворился в ночи.

– Кажется, я отправил этого нахала к Вельзевулу, – с сомнением произнес де Мортмар, наклоняясь над поверженным противником.

– Идем поскорее отсюда! – Де Голль нетерпеливо потянул его за рукав. – Хотел бы я, чтобы ты нашел любовницу в более тихом квартале.

– В самом деле, нечего нам тут делать… А что это за люди, Анри?

– Понятия не имею. Я прохаживался, чтобы не пустить корни у дома твоей прелестницы и не зазеленеть, как каштан в мае. И тут из темноты налетели эти двое. Наверно, грабители? – Де Голль покосился на покойника. – Досадно… – пробормотал он.

– Туда мерзавцу и дорога! – отмахнулся де Мортмар. – А что ты, собственно, имеешь в виду?

– Было бы неплохо задать этому месье парочку вопросов.

– Поздно, мой дорогой. Гаслен!.. Пошли. Мы еще успеем немного поспать до утренней мессы. Матушка требует, чтобы я непременно ее сопровождал. А после такой ночки, пожалуй, именно это требуется для спасения моей грешной души! – Эжен хохотнул. – Любовь и смерть – прямо тебе трагедия покойного Арди!.. Черт!..

Де Мортмар поскользнулся, и Анри еле успел подхватить его под локоть, не то красавец и щеголь, для встречи с любовницей вырядившийся в лучший пурпуэн и штаны, съехал бы по мокрым камням прямо в канаву.

– Я тебя провожу, Эжен, – предложил де Голль, – но не останусь. Дома спать как-то привычнее. К тому же к десяти часам мне заступать на дежурство в Пале-Кардиналь…

– Ох уж эта служба! – снова развеселился кузен. – Ты так ею дорожишь, что совсем не оставляешь себе времени на развлечения. Это неправильно, друг мой! Мы молоды, полны сил и здоровья, нравимся женщинам. Так надо пользоваться этим богатством, пока оно от нас не отвернулось!..

– Я пользуюсь, пользуюсь… – поспешно заверил его Анри. – Не далее как во вторник… Кстати, когда к вам собиралась заглянуть мадемуазель Катрин?

– О, уже соскучился? Маман что-то говорила про ближайшее воскресенье. Катрин будет гостить у нас целую неделю! Их величества уезжают в свое новое Версальское поместье, что уступил им архиепископ Гонди, и королева милостиво отпустила несколько своих молодых фрейлин домой на побывку. А с собой берет лишь подружку де Шеврёз да госпожу де Ланнуа[4].

Так, непринужденно болтая, друзья добрались без приключений до дома Мортмаров на Сицилийской улице. Тепло обнявшись на прощание, они расстались, уговорившись, что де Голль придет к Эжену на следующий день прямо к ужину.

Дверь за де Мортмаром аккуратно прикрыл верный Гаслен, и Анри с легкой душой отправился к себе на улицу Святого Доменика.

У него наутро набиралась уже куча дел, и прежде всего де Голль намеревался отыскать в Пале-Кардиналь «его серое преосвященство» – отца Жозефа. Просить аудиенции у самого Ришелье Анри не осмеливался, а вот отец Жозеф, которого он очень уважал, наверняка выслушает де Голля хотя бы по долгу службы. Этот монах капуцинского ордена возглавлял, ни много ни мало, личную секретную службу кардинала, и все происшествия, за которыми чувствовалась рука врагов Ришелье, были по его части.

Пале-Кардиналь был самым юным из роскошных парижских особняков. Этот великолепный дворец с колоннадами и внутренними дворами еще даже не достроили до конца, Ришелье сам указал на плане место для дворцового театра. С его стороны было немалой дерзостью, купив поместье Анжен, расположенное напротив Лувра, построить там дворец, едва ли не превосходящий красотой и пышностью резиденцию монарха. Там было все, что требовалось для счастья его высокопреосвященству, – и парадные помещения, и богатая библиотека, и галерея, где можно было любоваться полотнами Рафаэля, Тициана, Рубенса, Дюрера, да Винчи. Особые комнаты были отведены под коллекцию фарфора. К Пале-Кардиналь примыкал и большой ухоженный сад.

Де Голлю пришлось подождать, пока отец Жозеф выберет несколько минут, чтобы принять лейтенанта конной гвардии. Перед дверьми кардинальской канцелярии, где он спозаранку трудился вместе с помощниками, четырьмя монахами ордена капуцинов, для ожидающих были поставлены стулья, и там уже собралось немало народа.

Анри передал просьбу о встрече с доверенным лакеем и теперь прохаживался в галерее неподалеку, сдерживая рвущееся наружу волнение и ожидая, что его позовут. Но отец Жозеф сам вышел к гвардейцу.

Если бы кто встретил на улице провинциального города этого пожилого человека в бурой рясе с капюшоном, перехваченной веревочным поясом, обутого в любое время года в грубые сандалии на босу ногу, никогда бы не предположил, что он более двадцати лет является надежным советником и почти другом кардинала Ришелье. Ну а парижанам уже примелькалось его лицо с большими, чуть навыкате глазами, крупным носом и довольно длинной, с точки зрения модников, неухоженной седеющей бородой.

Когда кто-либо пытался посоветовать отцу Жозефу сменить одеяние на более подходящее его положению, ответ был неизменно прост:

– Сам Христос такое одеяние носил, чем я лучше?..

Этого человека прозвали «серым преосвященством» за то, что он все время держался в тени. Но насчет его характера парижане не обольщались – скромность причудливо сочеталась в нем с природной способностью к сложным интригам и политическому сыску.

– Найдите мне господина де Голля, – велел дежурившему у дверей слуге отец Жозеф. Но Анри уже сам спешил к нему.

– Святой отец, со мной этой ночью случилось нечто странное, – заговорил, подойдя под благословение, де Голль. – Я должен рассказать вам кое-что важное. Прошу: выслушайте!

– Пойдем в сад, сын мой, – предложил капуцин. – Я с утра уже прочитал столько писем, что в глазах рябит. Мне просто необходим свежий воздух.

В саду было пусто. Хотя солнце выглянуло, высушило скамейки, радоваться там пока было нечему – деревья стояли голые, трава еще не ожила.

Они отыскали боскет и скамейку там, где солнце уже заметно пригревало, как оно и должно быть в конце февраля. Отец Жозеф сел, Анри остался стоять.

– Садитесь, молодой человек, – велел отец Жозеф. – Не заставляйте меня задирать голову. Ну, так что у вас случилось?

– Сегодня ночью я оказался возле церкви Сент-Эсташ… – без лишних объяснений начал де Голль и рассказал все, вплоть до убийства незнакомца.

– Печально, – покачал головой капуцин. – Однако этот грех мы вашему другу отпустим. Что вы еще запомнили, кроме хриплого голоса?

– Этот человек примерно моего роста, если только он не носит туфель на высоких каблуках.

– Да уж, наши щеголи это любят… Еще!

– Мне кажется, что ему около сорока лет. Я сужу по голосу… Святой отец, я уверен, что где-то уже слышал этот голос! Это было случайное знакомство или даже не знакомство, а просто я, допустим, в Пале-Кардиналь, сидя в кордегардии, слышал за приотворенной дверью чей-то разговор…

– Хорошо, сын мой. Еще!..

– Это человек, по-моему, привык распоряжаться и в то же время, как мне показалось, по натуре – веселый. Он… шутил с мальчишками.

– Когда приходится говорить с детьми, и я могу пошутить, – усмехнулся отец Жозеф, но как-то невесело. – Еще что-нибудь?..

– Святой отец, я добрый католик, хожу к мессе…

– Я знаю. Иначе вас бы тут не было, господин де Голль.

– Мне в какой-то миг показалось, что передо мной – дьявол!.. Это было, когда он исчез. Он повернул голову, я не видел лица, но мелькнул профиль. В профиле было что-то сатанинское! Не смейтесь надо мной, святой отец, я не испугался, но… И этот голос! В нем был какой-то особый скрип, но не от кашля, а… так скрипят несмазанные двери!

– Обрати внимание, сын мой, я не смеюсь, – капуцин пожевал губами. – Ощущения – тоже хорошая примета. И мы, добрые католики, знаем: дьявол существует и творит пакости. Если бы ты опять увидел это существо стоящим на пороге, освещенным лишь со спины, ты смог бы его узнать? По движениям, по профилю?..

– Возможно, смог бы… – пожал плечами де Голль.

– Ну тогда вот вам приказ, господин лейтенант: отыскать этого… шутника, человек он или нечистая сила! Вы – единственный, кто его видел и слышал. Возможно, вы не знаете, но его высокопреосвященство обещал посадить сочинителя подобных скверных песенок в Бастилию. Не просто обещал – почти что дал слово чести, хотя священнослужителю не полагается… И это будет сделано, как только мы его изловим. Теперь, по крайней мере, ясно, что гадкие песенки – не так называемое народное творчество.

– Но мои служебные обязанности…

– Не беспокойтесь насчет своих служебных обязанностей, – небрежно отмахнулся отец Жозеф, – я все объясню его высокопреосвященству. Поймать сочинителя важнее, чем проверять, как обращаются конюхи с лошадьми ваших гвардейцев. А поскольку никаких поездок его высокопреосвященство в ближайшее время не планирует, значит, и конная охрана не нужна. С чего вы начнете?

– Строго допрошу хозяина кабачка… – уверенно начал Анри.

– …и он поклянется на Библии, что впервые в жизни увидел этого хриплого господина. Впрочем, может быть, он окажется добрым французом и сразу назовет имя. Но в это плохо верится. Слушайте меня, господин лейтенант… – Отец Жозеф задумался. – В том, что в «Шустром кролике» больше не будет никаких спевок, я не сомневаюсь. А сочинителя и хриплого господина отыскать надо. Возможно, это один и тот же человек. Или же хриплый господин – друг или слуга сочинителя. Итак… Где же его искать?

Де Голль растерялся: ответа на вопрос он не знал.

– Это может быть творчество господ, посещающих салоны, – подсказал капуцин. – Господ, которые после казни герцога Монморанси и маршала де Марильяка[5] боятся открыто противостоять его высокопреосвященству, а вот втихомолку распространять гаденькие стишки как раз способны. У нас в Париже имеются два таких опасных салона. Один держит госпожа маркиза де Рамбуйе. Вы наверняка о нем слыхали, это бывший отель Пизани, теперь его так и зовут – отель Рамбуйе, он поблизости от Лувра. Маркиза собирает там философов, аристократов и поэтов. Заметьте: поэтов! А второй, второй… хм… Что вы знаете о Нинон де Ланкло?

– Видел ее несколько раз. Редкая красавица! – честно сказал Анри.

– Красавица и умница, – добавил наставительно отец Жозеф. – Но любовников меняет чаще, чем чулки, и рада всякому, кто объявит себя вольнодумцем. Хотел бы я, чтобы сочинитель оказался гостем ее салона!.. Да, еще этот чудак Бийо…

– Бийо?! Но, святой отец, с чего бы ему сочинять пакости про его высокопреосвященство? – искренне удивился де Голль. – Он ничего не видел от господина кардинала, кроме добра!

– О, делать добро – это лучший способ нажить себе врага, – вздохнул капуцин. – А Бийо обиделся на весь Париж и сбежал. Где он теперь бродит – неведомо. Было бы хорошо, если бы вы, господин де Голль, заодно и его отыскали…

Эта «пропажа» была родом из Невера. Столяр, самостоятельно освоивший грамоту, поэт-самоучка, Бийо своими разухабистыми виршами в народном духе и застольными песнями сумел угодить неверскому дворянству, стал известен. У него появились знатные покровители, привезли самоучку в Париж, представили кардиналу Ришелье. Тот отнесся к поэту благосклонно, даже назначил ему пенсион. Вскоре Адана Бийо парижане прозвали «Вергилий с рубанком». Ничего обидного в прозвище не было: и насчет рубанка – чистая правда, и сходство с Вергилием кто-то ухитрился усмотреть. Но столяр надулся, на шутки знатных господ стал огрызаться.

Анри не знал, что Бийо, которого часто приглашали в Пале-Кардиналь, исчез. Но, если сбежал, вполне мог свою обиду на Париж выместить стихотворным образом. И наверняка найдутся господа, которые станут его подзуживать: «А напишите-ка, мэтр Адан, еще куплетик, а давайте вместе посмеемся над стареньким кардиналом, которому все еще неймется!..»

– Есть еще одна особа, которая по зловредности затмит и салон де Рамбуйе, и салон де Ланкло, и всех прихлебателей королевы-матери, – помолчав, сказал отец Жозеф. – Шевретта… Не понимаю, как только ее духовник дает ей после исповеди отпущение грехов?!..

– Да, святой отец, – согласился де Голль. – Наслышан про эту даму. Такая может заплатить любому поэту…

– И отнюдь не деньгами, сын мой! Как же наша молодежь до сих пор не поймет, что постель Шевретты – прямая дорога в тюрьму, в изгнание или на эшафот?..

В эту минуту в боскет неожиданно заглянул юноша лет четырнадцати в костюме пажа, увидел отца Жозефа и часто-часто заморгал.

– Простите, святой отец, – пробормотал, кланяясь.

– Вас прислали за мной, Франсуа?

– Нет, святой отец, – ответил паж кардинала. – Мы все ищем кота. Его высокопреосвященство приказал, чтобы без кота не возвращались.

– И кто же пропал? – осведомился капуцин.

– Портос, святой отец. Этого кота в прошлом году господин де Пейрешем привез в подарок его высокопреосвященству из Московии. Все время убегает…

– А! Помню: огромный пушистый зверь дымчатой масти… Нет, дитя мое, здесь кот не появлялся. Ищи его в других местах. Итак, господин лейтенант, вам осталось только получить деньги на расходы и расписаться в ведомости, – заключил отец Жозеф, поднимаясь и потирая поясницу.

– Святой отец, – собравшись с духом, сказал Анри, – не сердитесь, но… я вряд ли смогу выполнить столь деликатное поручение. Меня не примут в отеле Рамбуйе – я не герцог и не стихоплет. А в салоне мадемуазель де Ланкло я тоже, пожалуй, буду нежеланным гостем, ибо не гожусь в любовники этой девице.

– Отчего же? Этот грех я вам отпущу, – серьезно ответил капуцин.

Анри был не слишком высокого мнения о своей внешности. И отчасти прав: рядом с Эженом де Мортмаром, например, статным и кудрявым от природы, он проигрывал. Всякий раз, собираясь в гости, де Голль приказывал своему старому лакею Бернару разогревать щипцы для завивки. Он пробовал на ночь накручивать волосы на папильотки, как делали многие гвардейцы даже в его роте, но всякий раз ему снились кошмары. Анри страшно не высыпался и в конце концов оставил эту затею.

– Я не знаю, под каким предлогом заявиться и к той и к другой, – честно признался де Голль.

– Хм, предлог?.. Предлог я вам найду! Пока что исполняйте свои обязанности. Через пару дней получите от меня указания, – распорядился отец Жозеф. – И вот что, сходите-ка на представление в «Бургундский отель». Труппа его кичится покровительством его величества, а дураки-актеры вполне могут сочинять гадкие песенки… Им мерещится, будто его величество не в ладах с его высокопреосвященством. Так что они могут объявить свою личную войну кардиналу – с них станется…

– Как вам будет угодно, святой отец, – поклонился Анри и направился в кордегардию – пора было заступать на дежурство по Пале-Кардиналь.