Читать книгу Песнь Заире - Дмитрий Гринберг - Страница 2

Как ты посмела подойти!

Своей меня улыбкою пленять,

Коль знаешь, что не сходятся пути,

И что сердца с годами не разнять.

Коварный путь меня прельщает.

Я только что простился

С одной, что сердце вынула моё,

И облепивши грязью мне вернуть решила.

Теперь ее я вижу тень,

Похожую во всем. Возможно, лучше и умней,

Но если ждет исход такой же —

Ступлю ли я на скользкий путь,

Чтобы упасть повторно,

Или сумею устоять и каяться, спустя года.

И думать: проворонил счастье я свое однажды.

О, как же быть! Откуда знать, куда пойти,

Чтоб не висел топор над головой моею острый,

Чтобы в глаза я посмотрел и полюбить я смел,

Не опасаясь казни!

Но мнится мне, что мой удел мне ясен —

Идти на зов Сирен.

И такова моя судьба.

Ищу я рай,

Найду ли гибель?

Я забывал тебя годами,

Теперь дождаться не могу.

Как странен мир, но временами

Красив и след твой на снегу.

Его оставишь безнадежно

Своей обутою ногой.

Я погляжу и осторожно

Шепну во след: «Побудь со мной!».

Но не услышишь ты признанья,

Ты так легка и далека,

Что не услышу на прощанье

Твоё безмолвное: пока.

Что-то сердце твое избитое

Только мается взаперти.

Ты всеми давно забытая,

Счастье хочешь обрести.

Но день на день всегда похожие

Не дадут ничего опять.

Ты и он – навсегда прохожие.

Переосмыслить, но не понять.

И висит пальтишко новое,

И платьице висит.

Только сердце больно-горькое

За все благодарит:

«И за день спасибо новенький,

И за ночь в моем аду.

Ты был всегда суровенький,

Незаметно пропаду.

Что ты будешь делать? Маяться?

Зачем дешевая игра?

Я буду страшно каяться,

За то, что померла».

И убийцы нет нежнее,

И опасней,

чем твое

Родное сердце,

что чернее

Бездонной нефти

острие.

Петрарка имя мне.

Венок и слава – всё его,

Но имя мне – Петрарка.

Я заточен в гробницу дней,

На щель, дающую мне свет,

Тяжеловесный камень водрузили,

И свет поник, как никнет тень

В часы рассвета.

И только трели соловья

Напоминают мне о жизни,

О той, где много тьмы,

Цветов, воды в ручьях,

Вопросов без ответа,

И женщин у стены,

И солнца на плечах,

И что-то

Вроде света.

Нет ничего лучше кислоты,

Которую она выплевывает,

Пока говорит она своим грязным

Языком. Это лучшее, что она может дать,

Это лучшее лекарство от нее.

…Не знаю я,

какой сегодня день,

Мне все равно,

какое время года.

Твою ищу я на пороге тень,

Но нужной нет,

ненужных – много!

И голос твой

в ушах еще звенит!

Ему ответить

мне всегда хотелось.

Но голос мой среди бетонных плит

Находит лишь тоску,

тоску и серость.

Теперь ничто нас больше не роднит,

Нам повстречался этот мнимый Кесарь,

Которому единое делить

Привычно

в личных интересах.

Язык солнца облизал меня сегодня,

Как котенка. И мыслями я очутился

На диком пляже. Моя жена

В моих руках купалась.

Она смеялась, убегая к берегу,

Чтобы согреться.

Чтобы согреться она бежала

Гораздо дальше

Дозволенного.

Пару месяцев спустя.

И наступило время

Моих стихов. Тисков и горькой водки,

Огня, и льда под снегом.

И смех звучал теперь

Лишь, как прощанье.

Тогда прощай! Разве хотела ты

Стареть, сжимая эту руку?

Теперь я помещен туда,

Где каждый шаг, любое слово —

Немыслимый есть грех.

И не уйти отсюда.

Теперь пришла другая —

Ненавидящая мужа,

Как ты меня

Еще вчера,

Или сегодня.

Она оставит всех,

Всю семью свою оставит,

И кровь свою оставит,

Ей она не рада.

А рада только мне,

Тому, кто холоден, как часть горы,

Тому кто не придет

В минуты горя,

Чтобы утешить.

Не скажет слишком много,

Или мягко,

Что так мертвы мы стали,

Как камни под водою,

Как камни на земле.

Или как северная туча.

Алмаз в руке своей держи,

Лелей его – зеницу ока.

Едва ли мы с тобою миражи!

Но нам бессмертие дано до срока…

А дальше поплывем в течении потока.

Как много звезд в тебе таится,

Но мне не дашь ты ни одной.

…Так я вздыхаю над волной!

И знаю – в грудь мою она вонзится.

Разломит мне ее так нежно,

И словно хлеб размокну в ней!

Живым останусь для людей,

Если умру душою прежней,

Как ты – о, мера всех вещей!

Я – слон к тебе иду, горящий.

Прими мою раскрытую тоску.

Я словно принц, к полудню спящий,

Я словно кит без моря, без тебя,

На берегу.

Признание Люцифера

Треть звёзд на землю пала,

И ярче всех обрушен я.

Душа моя не знала,

Что так любить себя нельзя.

Но красотой я мир наполнил,

И приказал её одну

Любить, как те ладони,

Что мной пробиты в тишину.

Я не хотел бы эту пролистнуть

Протертую, уставшую страницу.

Она всю жизнь со мной и чуть

Не пролетела следом за границу.

Границу столь пустого бытия,

Что баночка покажется вселенной.

Пустая баночка, где ты и я

Остались навсегда, почти мгновенно.

Плита оставило себе тепло,

Диван себе его оставил.

О, им так много повезло,

Что им до наших правил?

Ступай сюда, вернись в свой дом,

Мы врозь с тобой стареем.

Ступай сюда, все станет сном,

И мы объятьями коснемся, как умеем.

О музыка играет,

И стрелки время искажают.

Пространство мучает без боли,

И прошлое нельзя не ворошить,

На фотографиях я стар и недоволен.

Мне нечего, наверное, делить

Не потому, что нечего отдать,

А потому, что некого просить.

Тебя почти я не касался,

Тебя почти я не боялся,

Тебя давно я не любил,

Но мне давно никто не мил,

Как ты,

Сжимавшая листы.

Сжимавшая мне руку,

И прячущая муку.

И руки наши схожи,

Они полосками по коже

Усеяны однажды.

Я утоляю тобой голод

И привкус дикой жажды,

Пока еще я молод.

Не будем жить мы дважды.

С присутствием любви

все ж уменьшается потребность в красоте.

И ты уже не норовишь

найти барокко, готику, гротеск.

Ты стал слабей для самого

себя. В безвольи нет путей ведущих к Риму.

Но жертвой будучи – другого заневоль,

и может быть, тебя обнимут.

Тогда в ночи найдешь фонарь,

чтобы следить за тишиной в округе.

Но ты рукой поблизости не шарь,

там спят уставшие от ласки люди.

Поскольку нету ничего

Ни силы, ни морщинок

Ты поцелуй меня

И я тебя покину

В моей тоске твоя рука

Не знавшая разлуки

Я говорю тебе: пока

Ты разжимаешь руки

Я ухожу, как сон, печаль

Не зная, возвращусь ли

И мне тебя не жаль

Как сломанные гусли

Я был подарок устный

Я до смерти устать хочу,

и наклониться над кроватью белой,

чтобы свалиться.

И отдохнуть в безгласной тишине.

Я наклонюсь, почти что нищий,

и я нырну в пространство белых вод,

как пойманная рыба.

Как демон выплываешь из пучины вод,

когда тебя не ждешь,

и целиком меня съедаешь.

Я немощен перед тобой,

и хоть всей силою противлюсь,

твоя немыслимая челюсть

всегда сильней.

И этой воли свыше

покоряюсь.

Тайком мне говорила ты

О том, что нет теперь печали, —

Молись, сказала, чтоб остыть…

А, может, это ангелы молчали,

С тобой когда я начал говорить?

Египет полон древних тайн…

Лиши меня догадок странных,

Если прошу тебя: «Отдай

Ненужное из тайников недавних —

Алмазы глаз твоих печальных…»

Всё пробегает мимо в эти дни,

Ты не была, но станешь грешной.

Я полюблю тебя, и разойдемся мы,

И ты уйдешь, а я исчезну.

Мне жизнь сначала не начать,

И память не стереть уже годами.

Я все ошибки буду начинать,

И слез смывать я буду их волнами.

Все годы лучшие прошли тогда,

Когда мы их назло не замечали.

Вернуть бы быстротечные года,

И оценить другую сторону медали.

И ты уходишь без оглядки.

«Прощай» тебе я не скажу.

Как больно потерять тебя и сладко,

Как будто смерть я нахожу!

Мы полюбить однажды смели!

Не оттого ль в глазах черно,

Что мы с тобой две параллели,

Как знак равно.

Конечно же его имя сильней,

Чем моё. И что кривить душою —

Я, как бездарь, помешан на ней,

Она же, как блядь, больна не мною.

Все слишком банально и не

Интересно, я пришел бы к другой волне,

Но она, все ж, меня не накроет

С головой, как та, что налита свинцом,

Как та, что перед смертью умоет.

И вытрет своим же лицом.

С чего мне стать, интроверту, добрей,

С чего любить себя, её, или вообще, людей,

Если выхода нет безопасней, короче,

Чем уснуть днем, как среди ночи.

Теряет смысл все вокруг,

И время нас зубами держит,

И жалости тревожный звук

Похож на шум черешни.

Пустяк разрушил стены, дверь,

И холодно в разлуке стало,

Но я люблю тебя, поверь…

Как любят мало…

И скука побеждает нас.

Ты знаешь все, как есть, и было.

Простишь всегда, если хоть раз

Меня простила.

Ты потерялась в городе с другим,

Там показались дни веселья,

И веселилась только с ним,

И пыль была, как угощенье.

Но пыль в твои наивные глаза

Уж не летит, и как-то горше

Живете, лаете, и за

Меня ты не волнуйся,

Я знаю, что один проснусь я,

И знаю,

кто теряет больше.

Я знаю, как умеешь ты молчать,

В твоих словах ищу я утешенья,

Но любишь ты не исцелять,

А любишь ты мое волненье.

И жду я день, когда бы смог

Найти покой в твоих руках минутных,

В твоих речах на ласку скудных,

И пить из глаз любви незримый сок.

Синий перламутр, отдай мне

Синий перламутр.

Или соскребать я буду

Этот перламутр

Со дна твоих очей.

Под месяцем бровей луна таится вечно

Холодных глаз с янтарным отблеском услады.

И губ с бордовым цветом роз

Ты охраняешь ледники.

И все – как мрамор безупречный,

Как древние рулады,

Как зов невидимой реки.

Из-за тебя я стал навеки пуст,

И отдан стал я жизни крошкам,

И сотню раз в других я ошибусь,

И ты не меньше ошибешься.

Все обещанья – только дым,

Но их глотает время.

И мы сливаемся все с ним,

Как лишь с землей – деревья.

Прости мне, город, лязг костей,

И то, что омывают эти соки

Обугленного неба часть твоей

Истоптанной души, где одиноких,

Как чёрных мух, полно в окне.

О, город! Не стерпеть тебе осады

Людей, построивших тебя, и мне

Не сделать рва или преграды.

И я пройдусь по улицам твоим,

По узким этим венам,

И мы с тобой поговорим,

И ты поймешь меня, наверно.

Я буду ветру в лёгких рад,

В твоих садах, которых мало.

И я бы стал таким, как сад,

Но мне еще, пожалуй, рано.

Был сладок вечер утомленный,

Застили солнце пыль и облака,

И этот день убийственно короткий

Убрала в тень твоя рука.

Лучи стрелой пронзили небо,

Трава шумела, волны шли и бриз

Не говорили, будто мы в Палермо,

Нас тяготил другой каприз.

В воде стояла ты ребенком,

И кто-то плавал вдалеке.

Все рвется там, где… Там, где тонко,

Но нить держала ты в руке.

Пошел он утром рано,

Поднялись лужи, гром гремит.

Спустилось облако тумана,

Как монолит.

Прохожим нету дела,

Им лишь бы солнце грело и цвели

Деревья, травы, птица пела,

Гудели корабли.

Но нет, гудок им лишний,

Пусть лучше будет все – гранит.

На землю дождь послал Всевышний,

Пока молчит.

Который раз бреду один к обрыву,

И вниз смотрю на грозную пучину,

Там шум, что загубил десятки кораблей,

Там шум, который слов твоих милей.

Идет волна – бросается на скалы,

Я говорю с тобой, но слышат лишь кораллы.

И воздух слеп, как ты. Как ты он глух.

Я говорю до часу ночи, иль до двух:

«Отдай ненужное из тайников недавних —

Алмазы глаз твоих печальных…»

Но ты не слышишь просьб моих,

Ты ждешь, чтоб я, как тень, затих.

Живешь ты, как дитя, уставшее, слепое,

Ты хочешь есть, и слышать неземное.

Я говорю с тобой, как мог бы соловей,

Но нет улыбки на устах твоей.

Прознает грудь мою невидимый клинок,

И холодом мне руки наполняет.

В безвольного раба он вмиг меня облек,

Но кто тот раб, что цепи не срывает,

Чтоб видеть, как бессмысленные дни,

В которых тихо омывают волны

Уставших ног моих протертые ступни,

Бесследно исчезают в полдни.

Но я свободу на мгновенье отыскал

В тебе, моем смертельнейшем порезе!

И мы с тобой, как сочетание зеркал,

Хрупки, как звук, в безлюдном лесе.

Густеет шум

бормочащий над ухом,

Сибелиуса лебедь

вниз

плывет

по той реке,

Куда мы спустимся,

покой найдя для слуха,

Огонь

мерцающий

завидев вдалеке.

Вчерашний день пошел насмарку,

И ты боишься повторенья, но

Ты кипятишь вчерашнюю заварку,

И достаешь вчерашнее вино.

Она вошла, как тени входят в двери,

И впилась, как впивается вампир!

О эти руки, руки сладкой лени,

Она дает и отнимает мир.

Из мира ты других частиц,

В том мире коже бледной не остаться.

И не похожа ты на многих птиц,

Хоть крылья любят расправляться…

Что движет плыть тебя не по теченью?

Быть может создавать движением ресниц

Меня, и быть твоею тенью?

Когда я сел на землю, где с рекою

Смешался обгорающий песок,

Ты рядом села, чтоб упавшею звездою

Назвать бегущий между нами ток.

Часы летели, как мгновенья, незаметно,

Все блекло, я прикован был тобой,

Ты задала вопрос, но я не дал ответа,

Все говорила рябь над темною рекой.

И к ночи мы зелеными садами

Пошли туда, где ты давно ложилась спать.

И обняла меня холодными руками,

И я согрел твои ручонки, словно мать.

Застыло время вдруг перед прощаньем,

Я наклонился, чтоб тебя поцеловать,

И ты дала по детскому незнанью

Руками, как цепями мне тебя обнять.

Мы встретимся с тобой,

Я расскажу тебе о многом,

И обрету такой покой,

Как будто стал прощен я Богом.

Затем уйдешь ты по делам,

И я уйду в заботах тоже.

Тебе не жаль, что больно нам,

Тебе лишь жаль, что мне поможет

Твоё молчанье и ответ,

И то, что не врачую,

Поставив точку вместо бед,

Где видно запятую.

Зачем тебе тревожить нужно

Мечты несбывшиеся вновь?

Они минутны, как и ветер южный,

Что унесет пришедшую любовь.

Зачем тебе тревожить нужно

Мечты несбывшиеся вновь?

Ты, все равно, сидишь так грустно,

Что оттолкнешь пришедшую любовь.

Закат мой багровый упал на ладони,

Я Шуберта слышу, он бредит во снах.

Зовет тебя, милая, помни, о, помни!

И крик затихает в невинных ушах.

Я видел муху прижатую к стеклу,

Она так не хотела отлетать

В открытую надолго дверь,

И думала, что близится к свободе,

Упершись лбом в прозрачное стекло.

Ивану Владимирычу

Когда над морем тонут паруса

В далеком голубом закате,

То замолкают наши голоса,

Я думаю о дальнем брате…

Ты любишь джаз и пьешь вино,

Ты голосом врачуешь души.

Но видеть часто мне не суждено,

Могу тебя я только слушать.

Куда идешь ты – в пропасть, вверх?

Не важно – скажешь ты – не важно…

Я слышу твой далекий смех,

Я слышу то, что в нем угасло.

Видишь солнце залило

Нас с тобою утром ранним,

Ты почувствуешь тепло

И забудешь об обмане…

О, не думай о делах —

Позабудь совсем о мире,

Я тону в твоих очах,

Как печаль в лесном Заире.

Мне не быть с тобой всегда,

Мы расстанемся так скоро,

Как проснуться города,

Иль как смерть переговора.

Я день приму за ночь,

И выпью из бокала

Такого яда, словно ночь

В бокал упала…

Глухая ночь вокруг царила,

Недавно мы спускались и перила

Случайно трогали рукой…

Теперь мы возле парка, и покой

Нам в душу тихо проползает…

Тебе шепчу я, что никто не знает,

Как мы любовь свою откинем прочь,

И нам желания свои не превозмочь…

Мы пробираемся в потемки,

И ты касаешься тесемки…

Червю равно, где сладко копошиться,

Среди навозных куч, среди гнилья,

Или ему зубами в грушу впиться,

Все сладостно ему – о, мелкие князья

Всего того, что мне отвратно

Напали на тот зреющий листок,

Который мне было отрадно

Держать в руке, смотреть, и возвращать обратно,

И чувствовать в груди незримый ток.

Тот сад умолк и опустел, всего лишь

Умолк твой смех, улыбка спряталась твоя,

Спрошу тебя: за что друзей своих не гонишь?

Чем эта смерть тебе отраднее, чем я?

Как детскую ладонь, даю я пользоваться врагу

Своим доверием и временем своим,

За что молчанием души расплатятся в ответ,

Но нахожу я в этом странную отраду.

Как вечером угасший тихий свет.

Когда по улицам ночным ходил я с нею,

И у фонтанов загорались вечера,

Я думал, что тобой одной болею,

И что желаннее мне ты, чем ты вчера.

И снова летний день, – не терпит ожиданья, —

Стремителен и пуст, как лом забытых кораблей.

Он мне принес и радость, и тоску, и час незнанья;

Я не решу, как быть с невозмутимостью твоей!

Столкнуло время нас, но пропасть разделяет.

И выход кажется так скучен, – выход есть один:

Любить, молчать, и пусть никто не знает,