Читать книгу Берроуз, который взорвался. Бит-поколение, постмодернизм, киберпанк и другие осколки - Дмитрий Хаустов - Страница 4

Экспериментальный (впрочем, у него все экспериментальное) роман «Дикие мальчики» вышел в 1971 году; взрывные события того времени, как видно, нашли в тексте свое причудливое преломление. На тот момент Уильяму С. Берроузу было 57 лет – самое время впасть в детство, пускай и не в привычном смысле. И хотя ничего из описанного в «Диких мальчиках» не могло произойти в его собственном детстве, но если внимательно вчитываться в хронику тех далеких событий начала века, что-то диковинно-пророческое все же можно найти.

Уильям Сьюард Берроуз II родился 5 февраля 1914 года по адресу 4664 Першинг Авеню в городе Сент-Луисе, на западном берегу Миссисипи, штат Миссури. Здесь, на Среднем Западе, вдали от большой американской истории, 26 годами ранее родился великий поэт Томас Стернз Элиот, но этим литературная слава города исчерпывалась, а массами владел приземленный сент-луисский скептицизм. Небо тогда еще было голубым, а по городу передвигались чаще на лошадях, чем на автомобилях.

Родителями будущего писателя были Мортимер и Лора Ли Берроуз (у них уже был старший сын, тоже Мортимер) – люди весьма обеспеченные, но не богатые. Впрочем, богатства их лишило лишь неблагоприятное стечение обстоятельств. Будущего писателя назвали в честь деда – Уильяма Сьюарда Берроуза I, изобретателя счетной машины (англ. adding machine; на самом деле он ее усовершенствовал: прежде счетные машины давали разные результаты в зависимости от скорости вращения ручки, Берроуз этот недостаток исправил){21}. Основатель фирмы Burroughs сильно пил. «Мой дед, которого я, конечно, никогда не видел, умер здесь, в Ситронелле, в сорок один год от туберкулеза. Прекрасная гробница пуста»{22}.

Фамильная история нашла в писателе причудливое отражение. В берроузовском имени жил его дед-изобретатель, в его голосе и манере одеваться узнавался дед по материнской линии Джеймс Видеман Ли из Джорджии, методистский проповедник и истинный южанин. А в будущих рискованных увлечениях писателя можно было увидеть его дядю – морфиниста Горацио Берроуза. Дяде, который жил во времена легальных опиатов, эта пагубная страсть давалась легко. По иронии судьбы в год рождения Уильяма С. Берроуза они были запрещены актом Харрисона. Через год после этого, в 1915-м, Горацио Берроуз покончил с собой. Ему было 29 лет.

Наследство Берроуза-изобретателя оказалось не особенно большим, и семье пришлось открыть собственное дело – магазин сувениров Cobble Stone Gardens. Доходов вкупе с наследством хватало с лихвой: у семьи были загородный дом и многочисленная прислуга (нянька, повар, горничная, садовник – «У нас на заднем дворе мой отец с садовником Отто Белью устроил садик с розами, пионами, ирисами и рыбным прудом»{23}). После переезда в пригород Сент-Луиса в 1925 году Билли Берроуз пошел в новую школу – John Burroughs Schools (в названии фигурирует не родственник, а однофамилец). До переезда он учился в муниципальной школе. Ни там, ни там Берроузу не везло с окружением: сверстники его не любили, он был одинок. В школе Джона Берроуза у него все-таки появился первый и единственный друг – Келлс Элвинс, и он-то как раз был популярным, красивым и атлетичным мальчиком.

Берроуз будет дружить с Элвинсом до самой его ранней смерти. Совместно с Келлсом Билл впервые попробует себя в литературном деле. Барри Майлз даже напишет, что «совместная работа [эта и все последующие. – Прим. авт.] стала для Берроуза ключом к писательству»{24}. Сам Берроуз, как всегда, иронизировал: «В детстве я хотел быть писателем, потому что писатели богатые и знаменитые. Болтаются где-нибудь в Сингапуре или Рангуне, курят опий, вырядившись в желтые эпонжевые костюмы. Нюхают кокаин в Мейфэре, лезут в запретные болота с верным юным туземцем, живут в туземных кварталах Танжера и курят гашиш, томно поглаживая ручную газель»{25}. Так говорил пожилой писатель. Ребенку все это виделось иначе.

Памятью о детском открытии литературного творчества полон поздний роман «Порт святых» – почти что линейная и относительно ясная, по берроузовским меркам, проза о юности и воображении, где мимолетные впечатления, смешанные до неразличимости с дешевой приключенческой литературой и миром сновидений, открывают портал в свободный, опасный, эротизированный мир диких мальчиков. Главный герой Одри Карсонс «в шестнадцать был во многих смыслах слова старше своих лет. Он уже обладал характерными для писателя знанием себя и отвращением к себе, а также чувством Божественной вины, пронизывающей творение, которую ощущают все писатели»{26}. Юный носитель таких на удивление взрослых оценок – не столько выдуманный Одри, сколько выдумывающий Уильям, из середины 1970-х оглядывающийся на детство, умело, по-прустовски сплетающийся с ним до неразличимости.

Первой публикацией четырнадцатилетнего Билла стала статья в школьной газете John Burroughs Review за февраль 1929 года; она называлась «Персональный магнетизм» и представляла зарисовку о гипнозе в рекламном стиле (так проявился ранний интерес писателя к экстрасенсорным феноменам – это было у него от матери – и к феноменам контроля). Но настоящую литературу он писал в одиночестве, для себя. Позже Берроуз вспоминал: «Я писал вестерны, рассказы о гангстерах и домах с привидениями. В общем, у меня не было сомнений, что я хочу стать писателем. ‹…› В то время я писал в духе Эдгара Аллана По – старики в богом забытых местах, все очень цветисто и, само собой, сентиментально, по всем правилам школьной прозы. ‹…› Я восхищался гангстерами, и, как большинству мальчишек в то время, мне тоже хотелось таким стать, потому что с надежными пистолетами под рукой чувствуешь себя как-то увереннее»{27}.

Билли Берроуз практиковал и другие занятия – не из типичных. Он рано, лет в восемь, освоил оружие, и, полюбив его на всю жизнь, стал регулярно ходить с отцом на утиную охоту, и даже пробовал изготовлять взрывчатку. Рассказывали, как он сидел на задней парте и наводил ручку на одноклассников – одного за одним, – будто бы целясь в них из пистолета{28}. В «Порте святых» он вспоминает «Библию стрелка», которую «прочел с религиозным благоговением, внимательно изучив все представленные там виды вооружения и выбрав те из них, которые ему хотелось взять с собой, когда он станет джентльменом – искателем приключений»{29}. Оружие тоже взялось не откуда-нибудь, а из вымысла.

Несмотря на все эти боевитые повадки, здоровье у Берроуза было неважное – до такой степени, что в какой-то момент родители решили отправить его в закрытую бойскаутскую школу Los Alamos Ranch School в штате Нью-Мексико – в этом Лос-Аламосе позже создавали ядерную бомбу. С литературой и миром вымысла там было туго: «Далеко и высоко на вершинах гор меня заставили вступить в бойскауты, съедать все, что было на тарелке, делать зарядку перед завтраком, спать на открытой веранде при нулевой температуре, проводить всю вторую половину дня на свежем воздухе, ездить на упрямой и злобной норовистой лошади два раза в неделю, а в субботу весь день. ‹…› Что бы ни происходило, все время после обеда полагалось проводить на улице – даже засекали, сколько времени каждый сидел в сортире. Я постоянно мерз и страшно ненавидел свою лошадь, мрачную чалую тварь с рыжеватым отливом»{30}.

Директором школы был Эй-Джей Коннелл, вроде бы похожий на карикатурного рейнджера с пистолетом на взводе, на деле – тот еще тип с очевидными отклонениями. Он строго следил за сексуальной жизнью подопечных, часто досматривал их без одежды, врывался в их спальни по ночам, дабы убедиться, что они не мастурбируют. На Уильяма это действовало угнетающе – и само по себе, и в связи с тем, что как раз в то время он начал осознавать себя геем. И здесь без писательства не обошлось: «Во мне проснулись романтические чувства к одному мальчику в Лос-Аламосе, и я описывал их в дневнике, который на много лет отвратил меня от сочинительства. Даже сейчас краснею, вспоминая его содержание. На второй год обучения, во время пасхальных каникул я убедил родственников, что мне лучше остаться в Сент-Луисе, поэтому в школе собрали мои вещи и отправили посылкой, а я трясся от ужаса, представляя, как мальчишки сидят там и читают этот дневник вслух»{31}.

Вернувшись домой на каникулы, Берроуз признался матери, что он гомосексуал. Тогда, в 1920-х, эта сцена могла быть нелегкой, но в 1980-м в беседе с Энди Уорхолом писатель говорил об этом довольно свободно. Уорхол спрашивает: «В каком возрасте вы впервые занялись сексом? В тринадцать, в четырнадцать?» Берроуз отвечает: «В шестнадцать. Это было с ребятами из интерната на школе-ранчо в Лос-Аламосе, где потом сделали атомную бомбу». Энди: «Итак, в шестнадцать лет вы занялись сексом. С кем?» Билл: «С мальчиком, который спал на соседней кровати». Энди: «И что он с вами сделал?» Билл: «Не очень много. Это была взаимная мастурбация»{32}.

Уорхол был в восторге, а вот мать Билла, узнав правду о сыне, сразу же повела его к первому – и далеко не последнему в его жизни – психиатру по имени доктор Шваб. Параллельно Билл вел дневник. Возможно, к этому его побудил Андре Жид, которого он, наряду с Уайльдом, Бодлером и Франсом, тогда интенсивно читал. По списку может показаться, что вкус будущего писателя формировался на этих высококлассных литературных образцах, но нет: Билли Берроуз не брезговал и pulp fiction, чтивом в духе журнала Amazing Stories. В его будущей прозе это найдет куда более явный отголосок, нежели Жид или Бодлер. Характерно, что любимой книгой он называл автобиографию уголовника Джека Блэка под названием «Тебе не победить» («You Can’t Win», 1926). Она послужит основой для минималистски линейной криминальной истории его дебютного романа «Джанки», оттуда же будут позаимствованы некоторые детали и герои. Также юный Билли любил детективы: Раймонда Чандлера, Дэшилла Хэммета и так далее. Как пишет Барри Майлз, «закрученный детективный жанр оказал существенное влияние на его последующее творчество, заставляя его строить сцены на минимуме слов и характеризовать персонажей лишь несколькими педантично выбранными репликами»{33}.

В 1932 году Берроуз поступает в Гарвард, где изучает английскую литературу. Хотя сам он впоследствии отмечал, что Гарвард ему никогда не нравился{34}, гарвардское образование позволит будущему писателю свободно ориентироваться в западной литературной традиции, тут и там без труда приводя по цитате из Кольриджа или Шекспира, со знанием дела, играючи вынося прицельные критические суждения, умея читать и грамотно анализировать прочитанное. Во время каникул в Сент-Луисе молодой филолог подрабатывал репортером в местной газете. Уравнивая, по детскому обыкновению, перо и меч, Берроуз держал в своей комнате пистолет (еще он держал хорьков). Однажды, полагая, что пистолет не заряжен, Билл выстрелил в своего однокашника. В тот раз пронесло: пуля попала в стену.

Выпустившись со степенью бакалавра, Берроуз, ежемесячно получавший от родителей 200 долларов, отправился в европейское путешествие: съездил в Париж, Вену, Будапешт и даже в Дубровник, где познакомился с еврейской девушкой по имени Ильзе Клаппер. Ее происхождение упомянуто неслучайно: дело было в 1936 году. В Вене Берроуз решил было задержаться, чтобы изучать медицину, но вскоре сообразил, что медицина ему не особенно нравится. Позже в письме к Гинзбергу он смеялся над этим эпизодом: «Я бы сам врачом стать не смог, правильно поступил, что занялся другим делом. Сердце у меня чересчур мягкое или напротив – чересчур жесткое. Меня легко заставить любить, ненавидеть, а порой – пропитаться насквозь хладнокровием. Об одних пациентах я бы заботился слишком рьяно, о других – вообще забывал бы; умер какой-нибудь придурок по моему недосмотру, и я говорю: „Обычное дело, ничего не попишешь. Уберите трупешник, я жду пациента“»{35}.

Кроме того, у него самого были неотложные проблемы со здоровьем: в Дубровник Берроуз поехал из-за аппендицита, ради срочной операции. Когда он вновь столкнулся с Ильзе, обеспокоенной подъемом нацизма, у них (скорее у нее, но Берроуз ее поддержал) родился план побега: Билл, сытый по горло всей этой медициной, да и Европой тоже, женился на Ильзе, чтобы увезти ее в США и тем самым спасти – очень вовремя. Само собой, сразу после осуществления этого плана они развелись: Берроуза интересовал лишь сам этот авантюрно-героический жест, никаких романтических чувств к Ильзе он не испытывал, хотя впоследствии они дружили.

В это время Келлс Элвинс, старый сент-луисский друг, изучал психологию в Гарварде. По возвращении Берроуз решил поселиться вместе с ним, а заодно и еще подучиться – на этот раз антропологии. Друзья снова принялись писать: «Кембридж, Массачусетс, 1938 год… Я писал диплом по антропологии в Гарварде, и в это же время Келлс Элвинс, мой друг по школе Джона Берроуза, писал диплом по психологии. Мы снимали небольшой каркасный дом на тихой зеленой улочке за отелем „Коммодор“. Много говорили о писательстве и даже начали сочинять детектив в духе Дэшилла Хэмметта/Рэймонда Чандлера»{36}.

Чуть позже в Нью-Йорке Берроуз, молодой филолог и антрополог без определенных планов на будущее, проходит свой первый курс психоанализа с фрейдистом Гербертом Виггерсом. Выявилась внутренняя расколотость Билла, который в своей самоидентификации был queer [гомосек[3] ], однако не был faggot [педик]; этим последним термином был окрещен его «внутренний отрицаемый Другой» (other inside, или the inner fag [внутренний педик], который был его внутренним врагом, the enemy inside); как пишет Фил Бейкер, «это по меньшей мере один из истоков его децентрированного, шизоидного, почти медиумического чувства самости (или самостей)…»{37} С психоанализом у Билла складывались непростые отношения: впоследствии он будет вспоминать о нем как о наборе банальных мифологических структур (Эго, Супер-Эго, Ид) и бесполезной трате времени, однако в тот нью-йоркский и – позже – парижский период ему удается черпать в психоанализе важные для себя интуиции: «Мой анализ. Много лет подряд, куча денег – силен соблазн сказать, что это полная трата времени и денег, но у писателя ни одно впечатление не пропадает даром»{38}. В разное время и по разным поводам он отдавал должное Фрейду и Вильгельму Райху, сторонником оргонной теории которого долгое время был (и, где бы ни оказывался, везде сколачивал импровизированный оргонный аккумулятор, позже описанный Керуаком){39}.

Когда inner fag выбирался наружу, у Берроуза начинались проблемы. К примеру, он мог нанести себе физический вред: однажды, обезумев от любовной страсти, он отрезал себе фалангу пальца (позже об этом будет написан рассказ «Палец»){40}. Отец Берроуза узнал о случившемся и, не будучи сторонником психоаналитической премудрости, настоял, чтобы сына поместили в частный нью-йоркский психиатрический госпиталь Payne-Whitney. После лечения Берроуз-младший возвращается в Сент-Луис.

Дома царила такая скука, что, как только 7 декабря 1941 года Соединенные Штаты вступили в войну, Билл попытался записаться в добровольцы только для того, чтобы сбежать из Сент-Луиса. Однако по состоянию здоровья во флот его не взяли. Вторая попытка: Билл просится в American Field Service – волонтерскую фронтовую медицинскую службу. Снова отказ. Тем не менее, когда возникла острая необходимость в пехоте, Берроуза официально призвали. В этот момент что сам Билл, что его заботливые родители занервничали. Никто не желал ему участи простого пехотинца, читай – пушечного мяса. Находчивая мать обратилась к богатой психиатрической истории Билла и, вооружившись нужными документами, быстро отмазала сына от службы. Новость об этом застала Берроуза уже в солдатских бараках. Пока решалась его судьба, он читал Пруста. Впрочем, Пруст тоже решал его судьбу, но – писательскую: «Как и Пруста, меня очень занимают Время и Память; отслеживание ассоциативных каналов и совпадение точек памяти. Меня занимают декорации и предметы; живописные пейзажи, комнаты и улицы»{41}. Родители каждый день возили ему в бараки еду. Так и не став солдатом, Берроуз демобилизовался в 1942 году.

На этот раз в поисках приключений Билл поехал в Чикаго, где испробовал множество профессий (работники на фоне массовой мобилизации требовались везде) – начиная с фабричного рабочего и заканчивая частным детективом и экстерминатором, то есть дезинсектором, морильщиком тараканов (что прочно вписалось в берроузовскую легенду благодаря нескольким рассказам и особенно фильму Дэвида Кроненберга по «Голому завтраку»). Позже он говорил Уорхолу: «Это была лучшая работа за всю мою жизнь. Легкая-легкая. Мне нравилась. Я до сих пор знаю о тараканах все»{42}.

Чикаго – важное место в берроузовской биографии: ранее он посещал здесь лингвистические семинары графа Альфреда Коржибского («Граф Коржибски, не старше, чем я его знал в Чикаго в 1938 году, когда посещал его семинар. Лицо гладкое, сильные массивные руки»{43}), создателя общей семантики и автора книги «Наука и здравомыслие» («Science and Sanity», 1933), оказавшей на Билла большое влияние. Граф продвигал свою форму номинализма, упорно доказывая, что общие термины не имеют реального коррелята: нет такой вещи, как «коммунизм», поэтому говорить о нем совершенно бессмысленно. Вдохновленный этим, Берроуз будет много спорить с Гинзбергом, как раз большим любителем общих понятий, убеждая его, что art, искусство, – это просто слово из трех букв{44}. «Согласно Коржибскому, если у слова нет референта, его следует исключить из языка и тем более – я бы добавил – из языка писателя»{45}. Несколько упрощая концепцию общей семантики, Билл разовьет ее в свой фактуализм – квазитеорию о том, что слова нас обманывают и задача писателя – буквально взрезать их, чтобы увидеть за ними скрытые слои базовых фактов.

В Чикаго Берроуз поддерживал связь с двумя выходцами из Сент-Луиса – Дэвидом Каммерером и Люсьеном Карром. Первый был ровесником Билла, они познакомились еще в школе, позже вместе ездили в Европу; второму было всего семнадцать лет, но развит он был под стать своему любимому Артюру Рембо – не по годам. Свободолюбивый, талантливый и экзальтированный Люсьен был сыном богатых родителей, хорошо образованным и привлекательным юношей с богемными замашками. В Чикаго он как-то раз попытался отравиться газом и потом говорил психиатру, что это было «всего лишь» произведением искусства. Каммерер, буквально одержимый Люсьеном, всюду ходил за ним по пятам.

Люсьен Карр – странная фигура в истории литературы: не оставив в ней заметного следа, он поспособствовал – в силу импульсивного и авантюрного характера – встрече людей, в скором времени превратившихся в отцов-основателей самого заметного течения в послевоенной американской словесности. Началось все в 1943 году, когда Карр поехал в Нью-Йорк поступать в Колумбийский университет. Каммерер, естественно, поехал за ним, а за компанию следом отправился и Берроуз. Карр начал учиться, Каммерер остался в Нью-Йорке, продолжая его преследовать (скоро это обернется трагедией), а Берроуз поселился в 48-м доме на Мортон-стрит и стал искать приключения. В Колумбийском университете Люсьен познакомился с Алленом Гинзбергом и Джеком Керуаком. Вскоре они сошлись и с Берроузом.

Ирвин Аллен Гинзберг родился 3 июня 1926 года в Ньюарке, штат Нью-Джерси, в семье средней руки поэта и преподавателя Луиса Гинзберга и коммунистической активистки Наоми Гинзберг. Унаследовавший от матери склонность к сильным переживаниям (Наоми страдала душевным расстройством), Аллен рано осознал свою гомосексуальность, с которой поначалу мучительно боролся, и обнаружил в себе поэтический дар. Однако не сразу: вытесняя как гомосексуальные, так и поэтические наклонности, Аллен в 1943 году пошел в Коламбию учиться на юриста. Но и там судьба настигла его в лице все того же Люсьена Карра: тот познакомил Аллена с высоким европейским искусством, в котором отлично разбирался, и ввел нового друга в ночную богемную жизнь Гринвич-Виллидж и прочих похожих мест. Юрист в Гинзберге быстро умер, а поэт со временем становился все сильнее.

Джек Керуак родился 12 марта 1922 года в Лоуэлле во франко-канадской семье из Квебека. Он не говорил по-английски до шести лет, был звездой школьной футбольной команды и планировал продолжать футбольную карьеру в Коламбии, однако по иронии судьбы в первой же игре получил серьезную травму и выбыл из спорта. Без спортивной стипендии он задерживается в университете ненадолго, устраивается в торговый флот, но тем не менее становится профессиональным писателем – не в последнюю очередь благодаря встрече с Гинзбергом, Карром и Берроузом.

Три главных писателя бит-поколения быстро сдружились и образовали, по словам Гинзберга, «кружок либертенов» (англ. «the libertine circle»; о том, имелись ли в виду просто вольнодумцы или же либертены в смысле маркиза де Сада, сведений, к сожалению, нет), в котором Берроуз, будучи старше других лет на десять, играл роль главного мудреца. Он пробовал то, что другие не пробовали, и читал то, что другие не читали, поэтому к нему жадно прислушивались. В документальном фильме «Источник» (англ. «The Source: The Story of the Beats and the Beat Generation», 1999) Гинзберг говорит Берроузу: «Мы с Джеком хотели понять твою душу. Мы оба находили тебя непонятным, странным, но очень умным. Джек даже сказал, что ты самый умный человек в Америке».

В основном либертены экспериментировали с наркотиками («Мы хорошенько накуривались и шли изучать огни на Таймс-сквер как предвестия апокалипсиса», – вспоминал Гинзберг в том же «Источнике») и разыгрывали так называемые рутины – шарады, где каждый показывал какого-либо персонажа или разрабатывал определенную тему. Это хорошая литературная тренировка, и она даст плоды, когда Билл станет использовать прием рутины в романах{46}.

Помимо Берроуза, Гинзберга и Керуака, а также души компании Люсьена Карра, близкими к кругу были Эди Паркер, невеста Керуака, и ее соседка, студентка-журналистка Джоан Воллмер. Гинзберг и Керуак, два заговорщика, сразу же распознали в Джоан и Билле идеальную пару: хотя девушка и была на десять лет младше, она под стать ему была очень умна и начитанна (да и они оба интересовались майя). Как и Билл, Джоан до этого уже состояла в браке, у нее была дочь Джули. Не без стратегической помощи Гинзберга и Керуака Джоан и Билл сблизились, вступив в своего рода гражданский брак. Их отношения были очень свободными: Джоан мирилась с сексуальными предпочтениями Билла, а Билл – с пристрастием Джоан к бензедрину, хотя и сам его употреблял. В какой-то момент на этой почве у Джоан развился серьезный психоз, появились галлюцинации: ей чудились голоса, она была убеждена, что где-то за стеной совершается убийство. У Джоан была любимая фраза: «Однако волнение, огромное волнение началось именно с этого»{47}. Волнений было немало, и вскоре для них появились реальные основания.

Дэвид Каммерер продолжал преследовать Люсьена Карра. Для обоих это были невыносимые отношения: Каммерер любил Карра, а тот его – нет, Каммерер страдал от отказов, Карр – от его маниакальной навязчивости. Напряжение нарастало с каждым днем – все закончилось взрывом. 14 августа 1944 года Люсьен Карр убил Дэвида Каммерера, воткнув ему нож в сердце, и сбросил тело в Гудзон. Свидетелей не было; по заявлениям Карра, он совершил это в целях самозащиты: Каммерер якобы напал на него в Риверсайд-парке и попытался изнасиловать, а у Карра в кармане был скаутский нож…

Перед тем как сдаться полиции, Карр целый день бродил по городу в состоянии шока, успев повидаться с Берроузом и Керуаком. Их в итоге забрали как соучастников преступления: они не заявили о нем в полицию. Обоим удалось выйти под залог. Берроуз – в который уже раз – уехал в Сент-Луис, Керуак женился. Люсьен Карр получил два года тюрьмы. Суд принял его версию о самозащите.

Эти события лета 1944-го будут отражены в совместном романе Берроуза и Керуака «И бегемоты сварились в своих бассейнах» («And the Hippos Were Boiled in Their Tanks», 2008; название Берроуз позаимствовал из радионовостей о сгоревшем зоопарке). Авторы использовали псевдоним Сьюард Льюис (это их средние имена); повествование делилось пополам: Берроуз писал главы от лица Уилла Деннисона, бармена и частного детектива, а Керуак – от лица Майка Райко, финского моряка. Под именем Филипа Туриана кроется Карр, под именем Рэмси Аллена – Каммерер. Туриан планирует плыть с Райко во Францию на торговом судне, а Рэмси Аллен планирует ему помешать, сгорая от неразделенной страсти. В итоге Туриан убивает Аллена – только не ножом в сердце, а молотком в лоб (и тело он сбрасывает не в Гудзон, а с крыши, и садится не в тюрьму, а в психушку). Роман был закончен в 1945-м, но найти для него издателя так и не удалось. Душеприказчик Берроуза Джеймс Грауэрхольц опубликовал «Бегемотов» только в 2008 году. Известно, что Аллен Гинзберг планировал описать убийство Каммерера в тексте под названием «Песнь крови». Он делал наброски в дневнике, пока декан Колумбийского университета не отговорил его от этой затеи.

В 1945 году Берроуз вел в Нью-Йорке странную полукриминальную жизнь; его тогдашний психоаналитик (не кто-нибудь, а именитый фрейдист Пауль Федерн) очень метко охарактеризовал Билла как человека, строящего из себя уголовника, a wannabe criminal{48}. Берроуз, этот взрослый ребенок, по-прежнему не знал, кем ему быть, и поэтому хотел быть всем сразу: «Из меня вышел бы прекрасный банковский налетчик, гангстер, бизнесмен, психоаналитик, наркоторговец, исследователь, тореадор, но вот случай никак не представляется»{49}. Случай вскоре представился.

Будущий писатель охотно знакомился с уголовниками и часто помогал им. «Моя преступная деятельность (минимальная, не беспокойтесь) была столь же безнадежно неумела, как и усилия сохранить работу в рекламном агентстве или какую бы то ни было постоянную работу вообще»{50}. Так, как-то раз один из них, Норман (в романе «Джанки» – Нортон), принес Биллу автомат, в другой раз – ампулы с морфием. Все это требовалось продать. При попытке реализовать нелегальный товар Билл познакомился с Бобом Бранденбургом, Моряком Уайтом и Гербертом Ханки – все они также выведены в полудокументальном «Джанки». С этого знакомства и началась берроузовская зависимость от опиатов, легшая в основу всей его ранней прозы. Фил Бейкер так описывает тот период: «Для Берроуза ‹…› зависимость превратилась в способ видения жизни. С точки зрения любви, языка, контроля зависимость стала ключевой для его прочтения жизни, для наблюдения за собственной одержимостью свободой и бегством»{51}. В документальном фильме «Берроуз» (1983) Билл вспоминал, что в детстве служанка сказала ему, мучившемуся ночными кошмарами: «От опиума бывают хорошие сны». Возможно, опиум избавил Берроуза от ночных кошмаров, но в итоге сам занял их место.

Другие либертены не разделяли наркотических привычек Берроуза: Гинзберг лишь пробовал опиаты, но не попал под их влияние, Керуак предпочитал амфетамины – бензедрин, – как и Джоан, в то время уже называвшая себя миссис У. С. Берроуз. Что до самого Билла, то его страстный роман с опиатами уже в 1946 году привел к аресту за подделку рецепта (взявшие его копы – «хороший и плохой», как в кино, – позже всплывут в его прозе под именами Хаузера и О’Брайена); с учетом того что он не был пока рецидивистом и что о нем было кому позаботиться, Биллу дали четыре месяца условно. Судья сказал не без иронии: «Молодой человек, я собираюсь наложить на вас ужасающую кару – отправить вас на это лето домой, в Сент-Луис»{52}.

Издевательский стук молотка по столу.

Дома Берроуз снова встретился с Келлсом Элвинсом. Тот, демобилизовавшись из армии в звании капитана, решил заняться фермерством. Билл, заинтригованный планами друга, захотел войти в дело. «Где-то через недельку подоспеет первый урожай гороха. С него получим тысяч пять грязными. Дальше ждем салат-латук и морковку. К Рождеству буду купаться в деньгах»{53}. Само собой, морковки ему было мало: он думал выращивать марихуану. Друзья арендовали землю в Техасе и готовы были приступить к волшебному обогащению, но у Билла появились срочные дела в Нью-Йорке.

Джоан, оставшаяся там, угодила в психиатрическую клинику. Берроуз поехал ее вызволять. Все вышло удачно, и воссоединившаяся пара направилась в Техас к Элвинсу. Вероятно, именно тогда в отеле Нью-Йорка Билл и Джоан зачали ребенка. 21 июля 1947 года у них родился сын – Уильям Сьюард Берроуз III. Во время беременности Джоан продолжала употреблять бензедрин, что не могло не сказаться на здоровье Билли-младшего. Ему суждено было прожить куда более обсессивную, трагическую и короткую жизнь, чем отцу.

О литературе тогда как-то не думалось. «Между 1943 и 1949 годами, кажется, была только одна попытка что-то написать. Я тогда жил в Алжире, Луизиана, через реку от Нового Орлеана. В это время я сидел на героине и каждый день ездил в город затариваться. Однажды я встал на отходняке и поехал за реку, а вернувшись, попытался воспроизвести на бумаге болезненную чувствительность героиновой ломки, нефтяное пятно на реке, в спешке припаркованную машину»{54}.

Но позже взрывная волна тех безумных дней докатилась до бумаги. Большинство биографических событий того периода отражены в романе «Джанки». В частности, там описываются: попытка лечения Берроуза от наркозависимости в лексингтонской клинике (это январь 1948-го), переезд в Новый Орлеан, где Билл сошелся с барыгой Джо Риксом (Пэт в «Джанки»). Тот навлек на них копов – Берроузу грозило от двух до пяти лет, но, когда адвокату удалось добиться отсрочки, Берроуз с семьей бежал в Мехико.

Биллу здесь нравилось – он нахваливал страну в письмах: «В Мексике ‹…› я наконец-то расслабился, никто не лезет в мое дело и не пытается указывать, как вести себя правильно. На улице ко мне не пристанет борзый коп. ‹…› В Мексике легавый – что трамвайный кондуктор: знает свое место и с него не сходит»{55}. Особенно ему нравилось, что тут можно спокойно принимать наркотики, спать с мальчиками и расхаживать с оружием. Билл даже записался в колледж Мехико-Сити для углубленного изучения археологии майя, а позже сошелся со студентом Льюисом Маркером и вместе с ним отправился в джунгли Эквадора на поиски загадочного галлюциногена яхе (об этом написаны «Гомосек» и «Письма Яхе»). Джоан повезло меньше: в Мехико было не достать бензедрина, и она попросту спивалась.

Вообще-то спивался и Билл. Так и не отыскав в джунглях яхе, он вернулся в Мехико к привычной – и, вероятно, довольно унылой – жизни. Из-за вечной нехватки денег он решил продать пистолет. В день встречи с покупателем Билл пил с Джоан в баре «Баунти». В назначенное время покупатель не пришел. В том же баре оказались и Льюис Маркер с его другом Эдди Вудсом; пьянка продолжилась. Пистолет был при себе. В какой-то момент сильно нетрезвый Берроуз обратился к Джоан: «Настало время поиграть в Вильгельма Телля» (англ. «I guess it’s about time for our William Tell act»). По другой версии, Билл предлагал Джоан уехать в южноамериканские джунгли, где он легко мог бы добывать им еду охотой; Джоан посмеялась над его самонадеянностью, и Билл решил продемонстрировать ей – и всем окружающим – свое мастерство.

«Однако волнение, огромное волнение началось именно с этого».

Пошатываясь, Джоан поставила на голову стакан. Берроуз прицелился и выстрелил. С глухим звуком стакан упал на пол. Он был цел. Маркер проговорил: «Билл, мне кажется, ты ее подстрелил…» Пуля попала Джоан в голову. Билл подбежал к ней, обнял, стал повторять ее имя и кричать «Нет!». Пуля осталась в черепе, крови на стене не было. Джоан умерла по дороге в больницу.

Эта история обросла нюансами и вариантами. На роль стакана на голове Джоан претендовали самые разные предметы: пивная кружка, бокал, апельсин, абрикос, яблоко, жестянка (Билли-младший, которому тогда было четыре года, позже писал: «Она положила себе на голову яблоко или абрикос или виноград или меня и стала подначивать отца, чтобы он выстрелил»[4],{56}). Спорили, было ли это случайное убийство или Джоан сама искала смерти. Спорили, было ли это случайное убийство или Берроуз хотел застрелить Джоан. Он и сам не мог сказать окончательно. Что он знал точно – и что потом мастерски обыграет Дэвид Кроненберг в экранизации «Голого завтрака», – так это то, что убийство Джоан сделало его писателем. И если намеки на жертвенный смысл в убийстве Дэвида Каммерера выглядят смехотворно, то в случае смерти Джоан этот смысл буквально проговаривается самим убийцей – Биллом Берроузом, писателем.

В предисловии к роману «Гомосек» он пишет: «Эту книгу вызвало и сформировало событие, о котором ни разу не упоминается, которого фактически я тщательно избегаю: несчастный случай, когда я насмерть застрелил свою жену Джоан в сентябре 1951 года»{57}. И далее: «Я вынужден прийти к ужасному заключению, что смог стать писателем только во имя смерти Джоан, и к осознанию того, до какой степени мою прозу мотивировало и оформило это событие. Я живу с постоянным страхом стать одержимым и с постоянной потребностью избежать одержимости, избежать Контроля. Ибо смерть Джоан познакомила меня с захватчиком, с Уродливым Духом и сделала моим курсом пожизненную борьбу, в которой у меня нет и не было иного выбора, как выписаться на свободу [англ. to write my way out]»{58}.

В самом конце фильма Кроненберга Уильям Ли, альтер-эго Берроуза, подъезжает к границе на странного вида машине.

Военные на границе спрашивают, кто он такой. Ли говорит, что он писатель. Военные требуют доказательств.

«Каких доказательств?» – спрашивает Ли. Один из военных говорит: «Если вы писатель, тогда напишите что-нибудь».

Секунду подумав, Ли достает пистолет и оборачивается. На заднем сидении машины сидит Джоан.

Ли целится и попадает ей точно в лоб. Военные переглядываются. Потом позволяют писателю Ли пересечь границу.

Точнее сцены не придумать.

«Ветер вырывает страницы и несет их над мусорными свалками Мехико…»{59}