Читать книгу Пересмешник на рассвете. Книга 2 - Дмитрий Колодан - Страница 3

Море шепчет, море стонет, море плачет. Не шелестит, не плещется волнами, разбиваясь о прибрежные скалы, а говорит человеческим голосом. Кричит тихо, почти беззвучно, умоляет, просит: «Дочка, милая, пожалуйста… Пожалуйста, милая, мне больно, пожалуйста…»

Ивонн Ванмеер знает этот голос, знает как никто другой. Голос не моря, а ее несчастной умирающей матери. Голос сожранного болезнью человека, которому уже не помогают лошадиные дозы обезболивающего, у которого не осталось ничего, кроме отупляющей боли, огромной, как раскинувшееся перед Ивонн море. Этот голос рвет сердце Ивонн в клочья. Каждое слово, произнесенное этим голосом, – терновый шип, вонзающийся в грудь, каждое из бесконечных «пожалуйста» оборачивается глубокой кровоточащей раной. Она не столько слышит эти мольбы, сколько чувствует их. Скоро от сердца совсем ничего не останется, только черная дыра в трепещущей клетке ребер.

Но самой матери здесь нет. Ивонн идет вдоль кромки прибоя, по узкой песчаной косе. Слева от нее – бесконечное море, тяжелые волны цвета бутылочного стекла накатывают на пляж и лижут ее босые ступни. Справа от Ивонн высится отвесная скала из красного камня, ровная, как кирпичная стена. Ивонн смотрит вперед, оборачивается назад, но не видит, где стена начинается и где заканчивается. Волны, которые омывают ее ноги, не холодные и не теплые. Ивонн вообще не ощущает их как воду, только чувствует ритмичные толчки. Странное море, неправильное. Оно совсем не похоже на то море, которое помнит Ивонн. На пляже здесь нет ни ракушек, ни гальки, ни гниющих водорослей… Не исключено, что и в толще вод не плавают рыбы, а по дну не ползают крабы и морские звезды. Но кто-то в этом море живет – кто-то очень-очень-очень большой, ибо кто еще может вместить в себя столько боли?

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… Помоги мне, дочка, помоги мне, милая…

От этого крика-шепота у Ивонн звенит в ушах. Она останавливается, обратившись лицом к морю. В небе нет ни единой чайки, до самого горизонта – ни паруса, ни рыбацкой лодки. Да и сама линия горизонта отсутствует, не понять, где серо-зеленое море превращается в серо-зеленое облачное небо.

– Дочка, пожалуйста, мне больно…

Ивонн зажимает уши ладонями, но голос моря, голос ее матери, проникает сквозь любые преграды.

– Помоги…

– Я сделала все, что могла! – Ивонн гадко слышать свой голос, резкий, как чаячий крик. – Я сделала все что можно!

Море, или ее мать, не слышит или просто не способно воспринимать слова. Ивонн оказалась в ловушке, зажатая между бесконечной болью и каменной стеной, которую ей не преодолеть. И она идет дальше, вдоль кромки прибоя, не веря, но надеясь и молясь о том, чтобы найти выход.

Она одета в легкое платье с оборками, на голове – соломенная шляпка с голубой лентой. Ивонн знает, что это то самое платье и та самая шляпка, которые она носила в то лето, когда они с матерью и ее любовником ездили на море. Странное дело: тогда ведь ей было двенадцать, однако сейчас детская одежда ей совсем не мала. В то же время Ивонн ощущает себя отнюдь не маленькой девочкой.

– Пожалуйста, доча, мне больно…

– Чего ты от меня хочешь? – орет Ивонн. – Я не могу! Я не знаю, как тебе еще помочь!

Она продолжает идти. Ноги по щиколотку утопают в текучем песке, но за спиной не остается следов. А Ивонн все идет и идет… Она не знает, как долго это продолжается. Час, день, вечность? Ничего не меняется, ничего не происходит.

«Я умерла, – думает Ивонн. – Я умерла и попала в ад за все мои прегрешения. Я была плохой девочкой. Я не заботилась о своей матери, я слишком легко раздвигала ноги, я… Я умерла и попала в ад, и я это заслужила».

У Ивонн нет ни малейших сомнений в том, где она находится. Но как она здесь очутилась – этого она не помнит. Она старается, напрягает память, и что? Пустота, да и только. Мертвецам не полагается помнить о собственной смерти, мертвецы не знают, что они мертвы. Последнее, что помнит Ивонн, – сырая кирпичная стена и сильный запах хвойного одеколона, два образа, два воспоминания, которые не получается связать между собой.

– Я не могу больше… Пожалуйста, я хочу… Пожалуйста, мне больно…

– Я не знаю, как тебе помочь! – кричит Ивонн морю. – Прошу, не мучай меня, я не знаю…

– Неужели? – звучит гулкий голос. – Все-то ты знаешь, не ври.

Мгновение назад здесь не было никого, кроме Ивонн и моря. Но сейчас он здесь, и Ивонн не удивлена его появлению. В конце концов, это же ад, его владения.

Черт сидит на песке, поджав ноги, и смотрит на Ивонн черными круглыми глазами. Ветер, которого она не чувствует, треплет короткий плащик – черный как ночь снаружи и кроваво-красный с изнанки. Черт не похож ни на жутких бесов, терзающих грешников на церковных фресках, ни на Черного Человека с огненными глазами из модного мистического романа. Он не страшен – он смешон. Больше всего он напоминает куклу-марионетку из бродячего балагана. Вместо головы у него высокая маска из крашеного папье-маше с нарисованными на ней глазами, усами и бородкой клинышком; нос тонкий и кривой, как рыболовный крючок; физиономия цвета не крови, но томатного сока. В руке Черт держит трезубец и рисует на песке какие-то символы. Ивонн присматривается – сердечки. Черт рисует сердечки, как безнадежно влюбленный подросток. Впрочем, она не обманывает себя: если Черт и влюблен, то не она предмет его воздыханий.

Ивонн одергивает платье, поправляет шляпку и садится рядом. Черт кивает, будто так и должно быть. Голова у него огромная, и от этого простого движения он едва не падает лицом в песок. Если это случится, самостоятельно подняться он не сможет, так и останется лежать, дергая ручками и ножками.

Некоторое время они сидят рядом и глядят на зеленое море. А оно все шепчет и шепчет, просит и молит:

– Дочка, пожалуйста… Мне больно, я больше не могу…

Волны одна за другой слизывают нарисованные сердечки, но Черт упрямо продолжает их рисовать, словно на что-то намекает.

– Ты можешь ей помочь? – наконец решается заговорить Ивонн.

Черт обращает к ней красное лицо. Нарисованные черные глаза увеличиваются в два раза. Над ушами у Черта небольшие рожки, коровьи, как подозревает Ивонн. Подняв руку, обычную человеческую руку, Черт трет кончик крючковатого носа.

– Я правильно понимаю, что ты просишь о помощи? – уточняет он. Слова слетают с его губ, но сами губы при этом не шевелятся.

– Да. – Ивонн отворачивается к морю. Ей неприятно смотреть на это нарисованное лицо. На маску, фальшивую изнутри и снаружи. Море жалостливо лижет пальцы ног.

– Ты просишь меня о помощи. – Судя по голосу, Черт глубоко тронут. – Ты хоть понимаешь, что это значит? Ты собираешься заключить сделку с Чертом! Как это волнительно!

Он вскидывает трезубец и пронзает нарисованное на песке сердечко.

– Да, – говорит Ивонн, не глядя на собеседника. – Если ты можешь ей помочь, ради этого я готова даже на сделку с Чертом. Ты можешь?

– Хм… – Черт чешет себя за рогом. – Вопрос сложный… Лично я – нет, пожалуй, что нет. Это случай не из моей практики. Так уж вышло, что я занимаюсь несколько иными вещами. Вот если бы ты хотела споить трезвенника, совратить монашку, заставить любящего мужа избить жену до смерти – это ко мне. Искушения, соблазны, мелкие грешки – тут мне нет равных. Я вовсе не хвастаюсь. Вру, конечно, но не хвастаюсь.

– Жаль, – вздыхает Ивонн.

Она берет пригоршню песка и смотрит, как тот утекает сквозь пальцы.

– Погоди, – говорит Черт. – Я же не сказал, что отказываюсь. Плохой бы я был Черт, если бы бежал от сделки из-за таких пустяков. Я знаю, кто тебе может помочь. Кое-кому из моих коллег такая задачка вполне по силам.

– Неужели?

– Правда, правда! Один из них – Доктор, другой – лечит от всех болезней. Там, где не справится первый, второй с блеском завершит его дело. Уверен, они не откажут в твоей маленькой просьбе.

Ивонн вскидывает голову и видит на губах Черта торжествующую усмешку. Конечно, он дурит ее, конечно, обманывает. Он Черт, по его венам вместо крови течет ложь. Но разве у нее есть выбор? Она уже исчерпала все средства, кроме самого последнего.

– Они… Твои коллеги действительно могут мне помочь?

О том, какие коллеги могут быть у Черта, Ивонн не хочет даже думать.

– Конечно, обязательно, даже не сомневайся, – заверяет ее рогатый собеседник. – Обтяпают всё в лучшем виде.

– И какие условия?

– Не будем городить огород. – Усмешка Черта становится шире. – Предлагаю воспользоваться стандартной процедурой: ты мне, я тебе. Вернее, я тебе, а ты мне.

– Договор, подписанный кровью? – спрашивает Ивонн.

– Ну, какие формальности между друзьями? Или ты думаешь, если мы заключим договор, то я не смогу его нарушить? Это же смешно, ты же взрослая девочка. Сколько у тебя было мужчин? Четырнадцать, двое даже за один раз. У тебя не осталось неиспользованных дырок, а говоришь как маленькая. Договор, подписанный кровью… Это же не сказка, право дело.

Каждое слово Черта звучит для Ивонн так, будто он загоняет ей иголки под ногти. Четырнадцать? В самом деле? Даже если это и ложь, звучит она похоже на правду.

– Так что, – Черт взмахивает трезубцем, – доверься мне. Обтяпаем всё в лучшем виде!

– Ты меня обманешь.

Черт трясет фальшивой головой. Внутри нее что-то стучит и шуршит, как горошины в сухом стручке.

– Я? Обману? – Черт хватается за сердце. – Да как ты могла такое подумать? Все гораздо хуже: условия нашей сделки я выполню со скрупулезной точностью. А потом ты будешь рвать волосы и кричать: нет, нет, я вовсе не этого хотела!

Ивонн, поджав губы, глядит на море, а оно все шепчет и шепчет: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… Разве у нее есть силы это терпеть?

– Ладно. Пусть будет так. И что ты хочешь взамен?

Нарисованные глаза Черта медленно сдвигаются к переносице.

– Хороший вопрос, – говорит он. – А что у тебя есть?

Ивонн пожимает плечами. И в самом деле – что? Он оглядывает ее с головы до пят, как корову на сельской ярмарке.

– Так-так, посмотрим… С девственностью ты рассталась без моей помощи – жаль, мы могли бы неплохо повеселиться. Ты же вроде певица? Может, мне забрать твой голос?

Нарисованные глаза сжимаются, становятся размером не больше ногтя мизинца. Черт выжидает, смотрит, как она отреагирует на его слова. Ивонн пожимает плечами.

– Как скажешь. Если тебя устроит такая цена…

– Нет! Не устроит. Нет у тебя никакого голоса, и петь ты совсем не умеешь!

Может, Черт и врет, но ему удается задеть Ивонн. Она ежится, а Черт на это ухмыляется.

– А может, мне забрать твою молодость и красоту? – предлагает он. – Хм, хм, хм…

– Думай скорее.

Море перед ней темнеет, словно что-то очень большое поднимается из глубины – не просто так, а чтобы лучше видеть и слышать, чем завершится эта сделка.

– Не торопи меня, – обижается Черт. – Может, ты этого не понимаешь, но на самом деле это вопрос жизни и смерти.

Он не уточняет, чьей именно.

– Значит, молодость и красота… Нет, не годится. Это скоропортящийся товар, ты и сама, без моей помощи, от них избавишься. И потом, зачем мне твоя красота, когда я и сам красив, как Черт?

– Хочешь сказать, мне нечего тебе предложить? – щурится Ивонн.

Черт мотает головой.

– Вовсе нет. У каждого найдется что мне предложить. Надо только докопаться до сути. Например…

Он проводит трезубцем по песку.

– Вот оно! Я возьму твое сердце.

– А! – говорит Ивонн.

Признаться, она удивлена. Она и сама не прочь избавиться от этого холодного давящего комка в груди. Если не будет сердца, то и нечему будет болеть. Черт только окажет ей услугу. Еще одну.

– Идет, – кивает она. – Забирай.

– Как же приятно иметь с тобой дело!

Он протягивает к ней руку и умелым движением раздирает платье на груди. По нарисованным губам скользит нарисованный язык, раздвоенный, как у змеи.

– Ух ты! Какие у тебя красивые сиськи!

Ивонн вздрагивает. В словах, в голосе, в интонациях Черта ей слышится что-то знакомое. Кто-то уже говорил ей эти слова – и именно таким голосом. Двумя пальцами Черт теребит темный сосок, и против воли Ивонн чувствует возбуждение.

– Давай быстрее, – говорит она, прижимая ладонь к низу живота. – Чего ты тянешь? Ты не этого хотел.

– Конечно, конечно, – ухмыляется Черт, не прекращая ласкать ее грудь. Руки у него сильные, даже грубые, пальцы шершавые… Какое знакомое чувство! Ивонн понимает, что заводится все сильнее.

– Ну же! – выкрикивает она. Дыхание становится прерывистым и частым.

И Черт входит в нее. Пальцы его погружаются в мягкую плоть груди – легко, будто для них не существует никакой преграды. Лишь один мужчина из четырнадцати входил в нее точно так же. Ощущения похожи настолько, что Ивонн кончает. Она кричит и впивается в спину Черта длинными ногтями. Сама движется ему навстречу, прижимается к нему и что-то шепчет, шепчет, заглушая голос моря.

– Да, милая, да, – отвечает Черт с придыханием. – Сейчас, еще чуть-чуть…

Его рука шарит у нее в груди. Ивонн чувствует, как двигаются его пальцы, и чувствует приближение второго оргазма. Лишь один мужчина на всем белом свете мог доставить ей такое удовольствие. И он тоже был красив, как черт.

– Вот оно! – восклицает Черт. Рука в ее груди сжимается в кулак. Черт медленно вытаскивает ее, и Ивонн обессиленно падает на песок. Что-то ритмично пульсирует внизу живота, но это не сердце – ее сердце забрал Черт. Подняв взгляд, она смотрит на него, не в силах ничего сказать.

– Уф-ф… – Черт устало приваливается к ней и гладит ее по коленке. – А ты и в самом деле хороша!

Ивонн хочется мурлыкать – самое нелепое желание здесь и сейчас. Какая-то часть ее глядит на это с отвращением. То, что произошло, – это хуже всех четырнадцати мужчин ее жизни, вместе взятых. Но какая теперь разница, раз у нее нет больше сердца? Она переводит взгляд на руку Черта – не ту, что гладит ее по ноге, а ту, что была у нее в груди. Можно предположить, что она окажется в крови по локоть, но ничего подобного. Лишь в длинных пальцах Черта что-то пульсирует, бьется, как пойманная синица, силясь вырваться наружу из цепкой хватки.

Так вот оно какое, ее сердце. Не комок окровавленной плоти, а нечто совершенно иное, что сложно описать словами. Ивонн прислушивается к своим ощущением – ну, и что она чувствует? Пустоту? Щемящую тоску? Ничего подобного. Она чувствует, что ее сердце у Черта, и он волен делать с ним все, что ему заблагорассудится. Растоптать, съесть, вышвырнуть на помойку, сжечь и развеять прах по ветру – все что угодно, и все равно ее сердце останется у него.

– Дело сделано. – Черт поднимается на ноги. – Теперь мне пора уходить.

Он одергивает плащик, оглядывается по сторонам – не будь его голова всего лишь маской, Ивонн бы сказала, что Черт выглядит испуганно.

– Ты бросишь меня здесь? – Ивонн тянется, чтобы схватить его за руку, но Черт уворачивается.

– Я не возьму тебя с собой, – отвечает он. – У меня тысяча дел. Скоро Представление, и я должен спешить. Сделка есть сделка, ты же понимаешь.

– А как же я?

– Ну… – Черт поднимает трезубец. – Она о тебе позаботится.

– Она? – хмурится Ивонн, но, честно говоря, ей плевать, есть ли у Черта другая и чье еще сердце он забрал с собой.

– О да. Она любит неприкаянные души, сирых и убогих. Сама же такая. Скоро она будет здесь. Видишь? – Он указывает трезубцем в небо. Ивонн напрягает глаза и наконец различает темную точку.

– Это самолет? – спрашивает она.

– Так или иначе, – качает головой Черт. – Мне пора. Не хочу, чтобы она видела нас вместе. Ей это не понравится.

Ивонн продолжает смотреть на приближающуюся точку, которая из темной становится красной.

– Держи, – говорит Черт, протягивая ей что-то. – Понюхай это.

Ивонн берет стопку с темной жидкостью и подносит ее к носу. Запах резкий и сильный.

– Что это?

– Сливовый бренди, – отвечает Черт изменившимся голосом. – Лучшее средство, чтобы привести в чувство…

– Что?

– Я говорю: сливовый бренди, – сказал Раймон Бальбоа. – Вот, понюхай…

Всей своей нескладной фигурой он навис над Ивонн и пихал стопку ей под нос. В ноздри ударил запах алкоголя, сильный и резкий, разом смывая остатки сна. Прошелся по ним как наждачной бумагой, и не осталось ничего, вообще ничего, если не считать тянущего чувства внизу живота, как после секса, и странной пустоты в груди. Сон? Она спала?

Ивонн вскинула руку, отодвигая Раймона. Тот не ожидал этого, и бренди выплеснулся ей на лицо и на грудь. Губы будто обожгло щелоком, и Ивонн скривилась от гадкого вкуса, в котором было слишком много от бренди и почти ничего от сливы.

– Черт! – выругался Раймон, но взял себя в руки. – Уф! Слава богу, очнулась! Э… Ты как? Жива? В порядке?

– Я? – Ивонн провела ладонью по лицу, стирая с губ остатки выпивки. – Где я? Что случилось?

Она попыталась приподняться на локтях, оглядеться, но стоило это сделать, как голова закружилась. Она видела только лошадиную физиономию Раймона, да и та расплывалась. Обессилев в одно мгновение, Ивонн упала на подушку и уставилась на потолок.

– Тише, тише. – Раймон положил ей руку на плечо. – Тебе… э… не стоит делать резких движений.

– Что случилось? – настойчиво повторила Ивонн. – Где я?

Она нахмурилась в тщетной попытке восстановить цепочку событий. Что случилось до того, как она уснула или же потеряла сознание? Однако вспомнила почему-то велосипедиста, который, увидев в окне ее обнаженную грудь, рухнул со своего железного коня на мостовую. А ведь было же что-то еще, то, что ее память так старательно от нее прятала… Думать было больно. От этого ее еще сильнее замутило. И эта тянущая боль внизу живота… Это… Страх комком рванулся к горлу, и Ивонн едва не стошнило. Ее изнасиловали?

– Как «где»? – сказал Раймон. – Ты в «Лошадке», в этой, в гримерке.

Не слушая его, Ивонн опустила руки, проверяя одежду. Платье, панталоны – вроде все было целым. От облегчения она едва не расплакалась. Но все же: что с ней случилось?

– Как я здесь оказалась? – Ивонн повернулась к Раймону. Под ее взглядом тот глотнул из бутылки и даже не поморщился.

– Ну, тебя… кхм… принесли сюда.

– Кто?!

– Пара парней. Бре… Из «Партии Объединения». Отличные ребята, кстати. Выпили со мной по рюмашке. За счет заведения…

Ивонн смотрела на него и не понимала, о чем он говорит. Очевидно же, что слова Раймона имели какой-то смысл, но он ускользал от нее. Парни из «Партии Объединения», брешисты… Она ведь должна держаться от них как можно дальше. А почему?

– Сударыня, с вами все в порядке? – услышала она голос из-за спины Раймона. Хрипловатый мальчишеский басок. – Мы очень из-за вас переживали.

Только тогда Ивонн сообразила, что кроме нее и Раймона в гримерке есть кто-то еще. Она постаралась сфокусировать взгляд и смогла разглядеть молоденького парнишку в зеленой рубашке, застегнутой на все пуговицы. Лицом парень удивительно походил на рыбину, вытащенную из воды: такие же глаза навыкате и открытый рот. Физиономия показалась знакомой, она точно где-то его встречала. Ивонн предприняла еще одну отчаянную попытку напрячь память, нутром чувствуя, что делать этого нельзя ни в коем случае. И мысленная плотина, оберегавшая ее от кошмара наяву, рухнула. Она вспомнила всё и сразу: что случилось в грязной подворотне у мусорных баков и что этому предшествовало.

Должно быть, мысли отразились у нее на лице, потому что Раймон отпрянул от кушетки. Туда, где стоял парень с рыбьей физиономией, а с ним еще один зеленорубашечник. Двое жестоких, безжалостных убийц, готовых убивать и своих, и чужих. И теперь они здесь, в ее гримерке, делают вид, что пришли ей помочь. Хотя на самом деле они пришли за ней и за Хавьером. Они ищут его, чтобы сделать с ним что-то ужасное, они знают про их отношения, они…

Ивонн понимала, насколько глупы ее страхи. Но страх сильнее разума.

– Сударыня, – в голосе рыбьей физиономии прозвучало беспокойство, – вам плохо? Что-то вы сильно побледнели и…

Ивонн подняла руки, защищаясь от него, отгораживаясь, хотя парень этого и не понял.

– Нет, нет, со мной все хорошо, – залепетала она. Только бы он не подошел ближе. – Я в порядке.

И тут ее стошнило, прямо на грудь и на живот. Перед глазами снова все поплыло, и, если бы не Раймон, подхвативший ее в последний момент, она бы свалилась с кушетки.

– Тише, тише… – запричитал Раймон. – Не стоит это… В общем, лежи спокойно, не вставай.

Ивонн вцепилась в его руку. Раймон поморщился от боли.

– Э… Думаю, не нужно тебе сегодня выходить на сцену, да? Лучше отлежись… Тебе что-нибудь принести? Воды? Или поесть чего… Сигарету?

– Раймон…

– Что?

Ивонн глубоко вдохнула и сказала то, о чем знала уже пару недель, но только сейчас смогла оформить в слова:

– Я беременна.