Читать книгу За флажками - Дмитрий Красько - Страница 2

Дело, конечно, такое, что забыть о нем начисто при всем желании вряд ли возможно. Пройди после этого хоть десять лет, хоть десять с половиной. Что ни говори, а не каждый день приходится попадать под артобстрел, шкериться по самым неожиданным закоулкам, стрелять и убегать. Оно понятно – со стороны наблюдать куда как интересно, но вот переживать все это, испытывать на собственной шкуре – занятие малопривлекательное и неприбыльное, разве что в смысле жизненного опыта. Но что такое жизненный опыт для того же, скажем, бармена? Особенно после того, как он расцеловался с миной, выпущенной из базуки? Так, пара слов. Впрочем, после прямого попадания его и слова мало трогают.

Я сумел скрыться с места крутых разборок целым и невредимым, если, конечно, не считать потрепанных нервов и одной ночи кошмарных сновидений. Я мог бы гордиться и провозгласить себя именинником, если бы не Генаха Кавалерист, который во время пьянки, случившейся на следующий вечер, долго смотрел, как я ловлю губами ловко укорачивающуюся стопку, а потом философски изрек:

– Ты это, Мишок… Доктору, что ли, покажись… Что-то не нравишься ты мне, нервный какой-то стал, дерганный. Руки ходуном ходят. Пьешь, что ли, много? Или перетрудился? Покажись, Мишок, доктору, это я тебе как друг советую, – и налил по новой, потому что во время его речи я сумел-таки поймать край посуды губами и высосать водку, пока рюмка опять не убежала куда-то.

Этим простеньким замечанием он испортил мне всю атмосферу праздника освобождения от опасности. Какой бы эта атмосфера не была жиденькой, она давала мне повод считать себя почти героем. А после слов Генахи я погрустнел и задумался.

Простор для мыслей имелся. Но мысли могли быть какими угодно, а отправная точка у них была одна – тот самый напарник Шкилета, Стебель, выпустивший вслед моему убегающему такси злую очередь из автомата. Если в скором времени вокруг меня случится хипеш, то виной ему будет этот человек.

Я допустил ошибку, не убрав и его. Я действовал без жалости, расстреливая темно-бордовый джип и тех – или того – кто в нем находился. Но нужно было действовать еще безжалостнее, истребив и осторожного. Они не хотели оставлять живого свидетеля – и мне нужно было поступить так же. Просто как-то не сообразил вовремя, что осторожный имел возможность приметить номер моей машины, а значит, при известной настойчивости, отыскать и меня самого.

И они будут искать, как пить дать. Убрать свидетеля – святое дело. Устроят облаву, обвешают флажками. И никуда я не денусь – рано или поздно выйду под выстрел. И тогда уже поздно будет доказывать, что ты, собственно, не при чем, что, даже имея желание, навредить не сможешь, потому что, вопреки их мыслям о тебе, не успел даже номер джипа запомнить и марку определить – не до того было. Только цвет. Но мало ли в большой, как сердце дедушки Ленина, стране, темно-бордовых внедорожников?

Ситуация, что и говорить, невеселая. Самое досадное, что я не мог последовать старому правилу рыбок-пираний, которые утверждают, что лучшее средство обороны – это атака. Потому что я не знал, кого представляет Стебель. Обидно, но факт.

Такие вот мысли пробудило во мне небольшое и ни к чему, по сути, не обязывающее замечание Генахи Кавалериста. И я стал ждать. Довольно тоскливое состояние, особенно когда ждешь чего-то неприятного для себя. Но выбора у меня не было, и оставаться постоянно начеку – это самое большое, что я мог в данной ситуации сделать.

Но как можно оставаться начеку, будучи в стельку пьяным? Понять этого я не мог. И воплотить в жизнь свою программу-минимум тоже. Потому что именно в стельку я и был пьян буквально через полчаса после Генахиного замечания. Я, конечно старательно таращил глаза и вообще всячески изображал боевую готовность номер один, но на самом деле, случись что, и со мной было бы покончено. Хорошо, что Генаха, как верный товарищ, загрузил меня в машину Габрияна и доставил к самому дому – и даже к квартире поднял, заботливый, – после чего удалился, полный чувства выполненного долга. Я же, оказавшись в собственной квартире, сразу погасил фары-глаза, выключил локаторы-уши и забылся мертвым сном, расположившись прямо на половичке в прихожей.

Там я и проснулся ранним утром следующего дня. Вернее было бы сказать – темной ночью, поскольку времени было едва-едва за четыре. Но я не стал размениваться на подобные мелочи, потому что знал и себя, и возможности своего организма – раз я с похмелья, а сон прерван, значит, восстановить его в ближайшее время не удастся. Как минимум – через несколько часов, да и то при удачном стечении обстоятельств.

Проснулся же оттого, что кто-то с маниакальным упорством насиловал дверной звонок, который я, в припадке активной хозяйственности, привинтил справа от двери года полтора назад. Я никогда не жалел об этом поступке, и теперь собирался выколоть насильнику по меньшей мере оба глаза, потому что он явно вознамерился испортить плод моих трудов.

Однако прибегать к физической расправе не пришлось. Главным образом потому, что перед дверью стоял не какой-то хрен с бугра, а мой напарник по баранке, мой личный сменщик Ян. Я мог бы заподозрить его в чем угодно, даже в том, что он ворует мои дырявые носки с целью злостной перепродажи их на черном рынке, но только не в порче моего имущества. Ведь воровство – не порча, так?

Кроме того, у Яна не было привычки хаживать ко мне в гости без веской на то причины. И уж тем более он никогда не делал этого в начале пятого утра. Поэтому я решил, что лучше взять себя в руки и выяснить, за каким хреном он приперся ко мне в такую рань. Я так прямо и спросил его:

– За каким хреном ты приперся ко мне в такую рань, Литовец? Что за дурацкая привычка – поднимать людей с половичка, когда они, можно сказать, только-только прилегли отдохнуть?

Ян посмотрел на меня и сразу все понял. Наверное, моя физиономия напоминала смятую промокашку. Ничего удивительного в этом не было. Никакая промокашка не выдержит столько, сколько накануне поимело мое лицо. И Ян глумливо усмехнулся:

– Ладно, Мишок, не журись. Все равно ты в прихожей не выспался бы.

– А ты откуда знаешь? – нахмурился я. – Пробовал, да? А я думал, что тебя, как человека семейного, жена сразу на постель переносит. Как-никак, кормилец семьи. Беречь надо.

– Много говоришь, – нахмурился и Литовец. Что поделать, ему не нравилось, когда я пускался в подробности относительно его семейной жизни. Когда такое случалось, он начинал чувствовать себя ущербным. Черт его знает, почему. – Я тебе новость принес. Надеюсь, не очень радостную.

– Вот такая ты сволочь, – огорченно констатировал я. – Нет, чтоб денег принести, так ты новости плохие таскаешь.

– Я не сказал, что она плохая, – возразил Литовец.

– Ты почти сделал это, натурально.

– «Почти» не считается. И вообще, Мишок, ты много говоришь! Ты опять много говоришь! Как с тобой ни начни разговор, ты всегда очень много говоришь!

– Меня природа таким сделала, – грустно признался я. – А ей мама с папой помогали. Ладно, говори свою нехорошую новость.

Ян, однако, не стал с этим торопиться. Небрежным жестом отодвинув меня в сторону, протиснулся в прихожую, слегка вытер ноги о половичок, на котором я так недавно давил ухо, и прошел в кухню. Я слегка ошалел от такой наглости, но бить его все равно не стал, потому что друзей ценю в любом состоянии. Вместо этого тяжело вздохнул и двинулся за ним. Ноги передвигались с трудом – сказывалось похмелье. Но я упрямо шел вперед – меня гнало любопытство.

В кухне Литовец набрал в кофейник воды и поставил его на плиту. Он чувствовал себя, как дома. Я уселся на стул и принялся наблюдать за ним тяжелым взглядом. Взгляд был тяжелый не в том смысле, что злой, а в том, что похмельный. Сам бы я ни за что не справился с тем, что сейчас вытворял Ян. По крайней мере, не с такой легкостью. Хотя он ничего особенного и не делал. Он просто выставил на стол чашки под кофе и готовил бутерброды. Но для меня, в моем состоянии, и это казалось пароксизмом виртуозности (во сказал)…

Наконец, бутерброды оказалось на столе, в чашках задымилось, испаряясь, кофе, и я, вцепившись в одну из них обеими руками, потребовал:

– Ну не тяни ты резину за хвост, Ян! Рассказывай!

Но Литовец не был бы Литовцем, если бы сразу приступил к рассказу. Он все и всегда делал с чувством, с толком и с расстановкой. Даже детей. Я мог бы поспорить с кем угодно и на что угодно, что на каждого из двух своих отпрысков Ян потратил не меньше десяти подходов. Не просто попыток, а результативных попыток.

В этом была вся его суть. Вот и сейчас он сперва основательно устроился за столом, откусил кусок бутерброда, сделал глоток кофе и, тщательно прожевав и проглотив все это, наконец соизволил сказать:

– Ты опять во что-то вляпался, да, Мишок?

Я повторил его маневр относительно кофе и бутербродов и сказал:

– Ты, наверное, и сам знаешь. Зачем спрашиваешь?

– Если спрашиваю, значит, наверное, не все знаю, – возразил Ян. – Если бы я все знал, я бы не спрашивал.

Последний довод убил меня наповал. Я потянул носом воздух, набирая побольше кислорода, и выдохнул:

– Ты мне, Ян, хочешь верь, хочешь – не верь, но я в этом деле совершенно не при чем. Я просто мимо ехал да покушать завернул. Согласись, что я не мог знать, что туда какие-то шлимазлы на предмет разборок заедут?

– И крутые были разборки? – поинтересовался он.

– Что за тон? – я брезгливо поморщился. – Ты мне, можно сказать, лучший друг, а разговариваешь, как следователь. У меня инфаркт от огорчения будет. Зачем тебе этих вещей надо?

– А затем, что ко мне сегодня – ну, то есть, вчера вечером, перед сменой – мент подходил, очень интересовался, где я был в момент этих разборок.

– Да? – я отставил кофе и хмуро посмотрел на него. – И что он еще сказал?

– Он сказал, что на тридцатом километре трассы произошло нападение на придорожную закусочную, при этом погибли сын владельца, жена сына и трое нападавших. И кто-то из случайных свидетелей заметил отъезжавшую с места происшествия «Волгу» с опознавательными лейблами третьего таксопарка и цифрами 7, 8 и 9 на номерном знаке. У нас в парке только одна машина с такими цифрами, Мишок. Наша.

Ян все это выложил спокойно, даже не думая прерывать трапезу. Я буквально подыхал от зависти к его непробиваемости. Если бы бармен из злосчастной кафешки обладал чем-то подобным, он и посейчас был бы живее всех живых. Сын хозяина, гм… Видать, потому и разговаривал с посетителями – со мной, в частности, – через губу. Такая значительная персона, а его заставили клиентов обслуживать. Вместо того чтобы папашины доходы на бухло и девочек спускать. Вот и свербело у парня. Ну, да отсвербелось, чего теперь уж…

– Я знаю, какой номер у нашей машины, Литовец. Мне только интересно, откуда там мог оказаться случайный свидетель, – собравшись, наконец, с мыслями, проговорил я.

– Грибник, – усмехнулся Ян.

– Какой, нахрен, грибник? – удивился я. – Лето еще толком не началось.

– Ты ничего не понимаешь в грибах, – Ян покровительственно посмотрел на меня. – Они прут сразу, как только сходит снег. Так что грибник там вполне мог оказаться.

– Может быть, ты и прав, – я не стал спорить. – Конечно, грибник там вполне мог оказаться. Или рыбак. Или охотник. Или муж, скрывающийся от уплаты алиментов. И вообще, там могла толпиться чертова уйма случайных свидетелей. Но, Ян, честно – убей меня ножиком, если я вру, – я тут совершенно не при делах. Я просто ехал мимо и меня внезапно одолел голод. Это ведь не преступление?

– Мишок, – с серьезной мордой проговорил он. – Я тебе, конечно, верю. Хотя из всех наших бродяг именно тебе приспичило покушать в той забегаловке в тот момент, когда ее собрались ставить на уши рэкетиры. Но я тебе все равно верю. Потому что я знаю твои способности нарываться на мелкие и крупные неприятности. Ну и, – он, наконец, допил кофе и доел бутерброд, отставил все это добро в сторону и посмотрел мне в глаза, – если тебе что-нибудь будет нужно… Помощь или еще чего… Ты обращайся, не стесняйся.

– Я знаю, Ян, – я кивнул с таким же серьезным видом и, в отличие от Яна, поднял свою чашку, ибо в ней еще плескался кофе. – У нас, как всегда, один за всех и все за одного. Тридцать три мушкетера из третьего таксомоторного. С ментом я, конечно, встречусь и поговорю, а вот насчет всего остального – с этим посложнее будет. Потому что я не знаю, какие сволочи разбомбили забегаловку. И, честно говоря, не горю желанием узнать. Я видел, во что они превратили этого самого хозяйского сына и не хочу испытать такие же ощущения. Вообще, Ян, мне себя жалко. И если бы эти хуцпаны забыли про меня, я бы с толстым удовольствием сделал то же самое. Но пакостность в том, что они обо мне вряд ли забудут и постараются достать. А вот когда это произойдет, я позову на помощь и тебя, и всех мушкетеров. Потому что к тому времени уже буду знать, с кем придется иметь дело.

– Если ты к тому времени еще будешь иметь возможность позвать нас на помощь, – возразил Ян и поднялся, явно намереваясь оставить меня один на один со всеми моими нехорошими мыслями. Но, прежде чем он ушел, я поинтересовался:

– Слушай, Ян, а этот мент – кто он? Как мне его найти?

– Балабанов Андрей Ильич из Советского райотдела, – откликнулся Ян. – Ну ладно, Мишок, бывай. Мне еще работать надо. Единственный кормилец, все-таки, – и он, глумливо усмехнувшись, таки покинул меня.

Я остался один и принялся мерить шагами свою кухню. Правда, сказать, что я действительно мерил ее шагами, можно только с большой натяжкой, поскольку я еле ползал. Похмельный синдром навязчиво путался в ногах и не давал делать это энергичнее. Но я старался. Время от времени заправлялся сотворенными Яном бутербродами и глоточком кофе. Но это совсем не помогало. Ни физически, ни умственно. Придумать что-нибудь дельное на сообщенную Яном тему не получалось. Очень неприятное состояние.

Мне не нравилась моя беспомощность, но, поскольку поделать с ней я ничего не мог, оставалось только бродить по кухне. Чем я и занимался аж несколько часов – до того самого момента, когда решил, что можно звонить в милицию. Время было – начало девятого, и менты уже должны быть на работе. Они ведь тоже должны там появляться, менты-то. И я взялся за телефонную книжку.

Глухой голос человека, три дня без перерывов на обед ловившего бандитов в самых злачных точках города, мне понравился не очень. Еще меньше, подозреваю, мне понравилась бы его физиономия, доведись ее увидеть. Однако бог миловал и я вполне обошелся без визуального контакта. Предпочел бы, пожалуй, обойтись и без акустического, но с этим поделать ничего было нельзя– звонок в милицию мне был нужен, как деньги, и просить, чтобы усталый мент передал трубку кому-нибудь посвежее, казалось глупым и неприличным.

– Отделение! – первым делом хрипло и прокурено сообщил мент.

– Э-э, здравствуйте, – слегка растерявшись от его тона, проблеял я.

– Ну? – еще хмурше и прокуренней согласился мент.

– А какое это, извините, отделение? – на всякий случай спросил я. Похмельный синдром все еще давал о себе знать, и я никак не мог выйти на привычный уровень самоуверенности. И мент это почувствовал, потому что в его голосе прорезались не только хмарь и табачный дым, но и крайняя степень раздражения.

– Это Советский райотдел милиции, – заорал он. – А вы, молодой человек, что ли, не знали, куда звонили?

– А я, между прочим, не такой уж молодой, – обиделся я. – И я знал, куда звонил. Просто удостовериться хотел, куда попал, – судя по тому, какой вздох раздался в трубке, стало ясно, что мент запасается кислородом на предмет выливания на меня ушата-другого помоев. Не горя желанием принимать все это добро на свою голову, я поспешил добавить: – Мне некто Балабанов Андрей Ильич нужен. Если вам, конечно, не трудно. А я был бы вам чрезвычайно признателен.

– Балабанов, – уже гораздо спокойнее вздохнул уставший мент. – А по какому поводу он вам нужен?

– По поводу стрельбы из разнокалиберного вооружения, – чистосердечно ответил я. – На тридцатом километре загородного шоссе. В какой-то ублюдошной забегаловке. Названия, пардон, даже не помню.

– А кто его спрашивает? – вопрос, на мой взгляд, был совершенно идиотский, но сообщать об этом прямо я постеснялся, выбрав окольный путь:

– Вы же меня все равно не знаете. Я Мешковский. Михаил Семенович.

Я все-таки слегка ошибался. Никогда бы не подумал, что страдаю такой популярностью в правоохранительной среде. Впрочем, простая случайность – позвони я еще по десяти ментовским номерам и назови свое имя, и не был бы никем узнан. Но этот товарищ с голосом заядлого борца с организованной преступностью, видимо, уже имел со мной дело. Потому что вспомнил меня. А, вспомнив, радостно протянул:

– А-а, Мешковский! Ну как же, как же. Зря ты говоришь, что я тебя не знаю. Очень даже неплохо знаю. Дело Ломановых помнишь?

– Помню, – осторожно откликнулся я. Дело я действительно помнил, но кто был в том деле мент, что сейчас разговаривал со мной, не знал. Слишком плотно мне пришлось в тот раз пообщаться с милицией. С очень многочисленными ее представителями, так что выделить кого-нибудь по голосу сейчас при всем желании не смог бы. Но мент и сам об этом догадался:

– Меня ты, конечно, не помнишь. А вот я тебя хорошо запомнил. У меня, понимаешь ли, профессиональная, очень тренированная память, так что я где только фамилию услышу – сразу запоминаю.

В его голосе было столько самодовольства, что я не выдержал и порадовался за человека:

– Поздравляю!

– С чем? – подозрительно спросил он, опасаясь скрытой насмешки с моей стороны.

– С профессиональной и очень тренированной памятью, – объяснил я. – А вот у меня она совсем херовая. Давеча трусы куда-то заныкал, так до сих пор вспомнить не могу – куда. Приходится без трусов ходить. Жутко неудобно – яйца инеем покрылись.

– Ну ладно, остряк, – холодно сказал мент. – Думаю, мы еще как-нибудь встретимся. Не доверяю я таким, как ты, случайным свидетелям. Один раз на месте происшествия можно оказаться случайно. Ну, два – от силы. Но не четыре же раза в течение года! Я о тебе в том году справки наводил – именно столько раз ты в свидетелях ходил. Ну, да ничего. Сколько веревочке не виться, а конец всегда найдется.

Мне не совсем понравились его угрозы, потому что я не затем звонил, чтобы свернуть себе пару нервных окончаний. И я буркнул:

– А у меня сосед по даче, так в него молния семь раз попадала. Все никак добить не может. Он уже совсем инвалид, на коляске гоняет, а у молнии все никак прицел не наладится. Тоже злой умысел? Ладно, кончай ты этот балаган. Мне Балабанов нужен. Говорю же, без трусов сижу.

– Записывай, бабуин! – зло сказал мент и продиктовал номер телефона. Только я записывать не стал, понадеявшись на свою память, и тут же продублировал его на телефонном диске.

На другом конце трубку сняли так быстро, что у меня невольно возникло подозрение – звонка ждали.

– Алло? – спросил меня импозантный голос. Совсем не по уставу, но я не стал заострять на этом внимание.

– Андрей Ильич? – в ответ спросил я.

– Он самый, – согласился голос.

– Вы слышали, как я с вашим коллегой беседовал?

– Слышал, – импозантный голос изобразил улыбку, насколько это возможно для голоса. – Мы с ним в одном кабинете сидим. Ба-альшой такой кабинет. И акустика замечательная.

– Вы там а-капелла часто поете?

– Что? – удивился он.

– Ничего, – поспешил сказать я. – Вы на меня внимания не обращайте. Во-первых, меня ваш коллега завел, а во-вторых, я сегодня, честно признаться, с дикого бодуна головой страдаю. И у меня недержание речи. Я Мешковский. Вы знаете, кто я?

– Вы – Мешковский, – повторил он. И, после секундной заминки, добавил: – Вы – водитель того самого такси, что было замечено на месте перестрелки. Так?

– В яблочко, как из пистолета, – похвалил я. – Вы вчера общались с моим напарником, который Ян Литовец, и он рассказал мне о вашем разговоре. Только вам нужно со мной беседовать, потому что он тут – там, да? – совершенно не при делах. Его там не было. Там я был.

– Это хорошо, что вы позвонили, – сообщил мне Балабанов, – Только почему вы сразу не сообщили о произошедшем?

– Боялся, – я передернул плечами. – Если бы вы там были, вы бы меня поняли. Только вы там не были, а я не поэт, описать не смогу. Но страшно. Черт.

– Понятно, – успокаивающе сказал Балабанов. – Ну что ж, еще не поздно. Можете вы подъехать в отделение?

– Наверное, могу. Моя смена сегодня в восемь начинается. Я имею в виду вечер.

– Я понял, что вечер, – успокоил Балабанов. – Утро уже прошло.

– Да, правда? – я посмотрел на часы. Утро, собственно еще не прошло. Но восемь часов действительно были позади. – Послушайте, Андрей Ильич, а можно сделать так, чтобы вашего напарника при нашем разговоре не присутствовало? Что-то он мне доверия не внушает – сердитый какой-то. Может, у него на меня зуб имеется? Он из пистолета хорошо стреляет?

– Бросьте глупости городить, – заржал Балабанов. – Но, если уж вам так хочется, мы можем встретиться где-нибудь вне конторы. Хотите, я к вам на работу заеду перед сменой? Где вы находитесь, я теперь знаю. И машину вашу тоже знаю.

– Ну, если вам так будет удобно, – я удивился. Редко встречаются менты, готовые оказать тебе любезность. Но Балабанов объяснил свой альтруизм просто:

– Мне будет удобно. Я собираюсь сегодня после работы пивка попить, а минутах в десяти от вашего таксопарка есть неплохая пивнушка. Так что к семи мне будет очень удобно. Ну как, договорились?

– Конечно, договорились, – поспешно сказал я. И мент повесил трубку.

Я действительно был весьма признателен Балабанову за его предложение. И не потому, что боялся его коллеги, имени которого так и не узнал. Хотя и это, конечно, тоже. В мои ближайшие планы вовсе не входило заводить себе недоброжелателей среди ментов, а после недавней словесной пикировки я готов был спорить на что угодно – дружба с этим памятливым мне уже не грозила. Но, главным образом, мне пришлось по вкусу, что не придется тащиться на другой конец города с разваливающейся на части головой. У меня было подозрение, что подобного издевательства над собой я могу просто не пережить.

Короче говоря, мент меня выручил. Ну, на редкость хороший экземпляр попался. И, весь искрясь благодарностью к нему, я отправился спать. Похмельное возбуждение прошло, настало время сна. Чем я и воспользовался, чудом не забыв завести будильник.