Читать книгу Я русский - Дмитрий Лекух - Страница 7

…Ночью усталая Злата, прижавшись ко мне всем телом, вдруг предложила поехать пообедать к ее родителям.

Она после поступления в университет снимала небольшую квартирку неподалеку от Вышеграда, у них так принято.

А не рановато ли, думаю.

Но деваться некуда.

Соглашаюсь.

Ладно.

Не свататься же к ним еду.

Так, познакомиться с родителями своей новой девушки.

Нормальное явление.

Ни к чему не обязывающее…

…Вылетали мы с парнями, как я уже говорил, поздно вечером, «Аэрофлотом».

«Чешскими авиалиниями» можно и подешевле добраться – в одну-то сторону, но они летают в Москву по утрам, а какой идиот помчится в выходной день из стылой, но солнечной и прозрачной Праги в слякотную, плотно закрытую толстыми облаками и насквозь пропитанную лужковскими реагентами Москву?

Кроликов в других местах разводят.

На других фермах.

Несмотря на весь наш неподдельный патриотизм.

Чек-аут был в нашей гостинице, как и по всей Европе, – в двенадцать дня.

Поэтому с утра я покидал шмотки в сумку, расплатился за мини-бар кредиткой на ресепшен, закинул сумку в гостиничную камеру хранения, мы вызвали такси и – поехали.

Квартира Златкиных предков располагалась в симпатичном особнячке на одной из тихих улочек Нового Места. Большая, гулкая, чуть пыльноватая, она свидетельствовала о благополучии владельцев.

Предки моей новой девушки явно не бедствовали.

Как они, интересно, отнесутся к знакомству дочери с околофутбольным отморозком, да еще русским в придачу?

Русских ведь такие чехи не просто «не любить» должны.

А тихо ненавидеть.

Посмотрим, посмотрим.

Хотя и плевать, в принципе.

К счастью, у меня не было времени разглядывать обстановку и размышлять над проблемами чешско-российских отношений: тут же появилась уютная пухлая тетка с характерными повадками восточноевропейской прислуги и пригласила нас в гостиную, где уже был накрыт стол.

Стол был, кстати, ничего себе.

Скорее не чешский, а английский.

Или – старосоветский, судя по фильмам об отечественной номенклатурной элите.

Родители моей девушки даже на первый взгляд казались куда более интересными.

Отец – высокий, худой, сутуловатый, сильный мужик хорошо за пятьдесят в строгом дорогом костюме.

И худенькая изящная мама в длинной светлой юбке и темной блузке, с копной длинных пепельных волос – приблизительно того же возраста.

Я бы не возражал, чтобы Злата в возрасте «за пятьдесят» выглядела так же.

Порода, блин.

Хорошо, я догадался чистый серый свитер надеть от «Барберри» и относительно свежие голубые джинсы с белыми кроссовками.

Хотя на фоне этой породистой чопорности видок у меня был все равно, как бы это помягче сказать, – не соответствующий.

Ну, да ладно.

Английский у меня приличный, тут я не подкачаю.

Пусть гадают, откуда мой неистребимый славянский акцент.

…Златка разрушила всю строгость атмосферы, радостно кинувшись маме на шею, а ее отец крепко пожал мне руку и обратился на языке родных до самых печенок осин.

С едва уловимым акцентом.

– Присаживайтесь, молодой человек, где вам удобнее. Или, может, аперитив?

Ага, думаю.

Так вы, господа, похоже, из «бывших».

Понятно тогда, откуда в вашем доме эта знакомая номенклатурная стилистика.

Мне стало легче.

Но от аперитива отказываться не стал.

А то в горле пересохло, пока наблюдал, как Злата с мамой о чем-то по-чешски щебечут, не обращая на нас, мужиков, внимания.

– Не откажусь, – говорю, – только, если можно, – что-нибудь национальное. Недолюбливаю все стандартизированное, в том числе еду и напитки.

Гляжу, папаша смотрит на меня еще более заинтересованно.

Хмыкает, лезет в старинный, темного дерева буфет, достает оттуда пыльную, зеленого стекла бутылку без этикетки и две пузатых хрустальных рюмки.

– Это сливовица, – поясняет, разливая по рюмкам прозрачную коричневатую жидкость, – но не простая. Мой отец такую делал, на хуторе. Его убили в шестьдесят восьмом. Не ваши, свои. За то, что был коммунистом и любил Советы. А мне, студенту, было тогда девятнадцать, и я участвовал в беспорядках с другой стороны, поэтому потом пришлось бежать в Германию. Там я… м-м-м… скажем так, разбогател, женился на Анеле, Златиной маме, и в девяносто втором вернулся сюда, в Прагу. Купил бывшую квартиру родителей, и теперь мы в ней живем. А сливовицу эту покупаю у соседей моего отца, там же, неподалеку от его хутора.

И – смотрит на меня внимательно.

Ждет, как я отреагирую.

Я только плечами пожал.

– Ничего, – говорю, поднимая пузатую рюмку, – особенного. У меня дед по маме почти двадцать лет провел в сталинских лагерях. Профессор, лингвист. Кому он там понадобился – черт его знает. А другой, по отцу, всю жизнь служил в КГБ, хотя особо и не выслужился. Он вполне мог быть среди тех, кто посадил маминого отца. Они всегда обсуждали это, когда садились выпивать вместе. Я тогда маленький был, но хорошо помню их беседы.

Он кивает, тоже поднимает рюмку и улыбается:

– Меня зовут Мартин, – говорит. – У нас не принято звать по отчеству.

– Данила, – отвечаю, – можно Дан или Дэн. Отчеств и я не люблю. Но у нас принято чокаться.

– А вы колючий человек, Дан, – улыбается. – Я и сам такой. А чокаться я умею, потому что работаю с русскими.

– Ну, тогда прозит! – улыбаюсь в ответ, и мы чокаемся.

Сливовица оказывается обжигающе крепкой, градусов под пятьдесят, но удивительно мягкой и вкусной.

Просто отличные ощущения.

Серьезный напиток.

Где-то пониже горла вспухает и начинает медленно скатываться вниз по пищеводу густой, мохнатый, теплый комок, и рука непроизвольно тянется за сигаретами.

Мартин усмехается.

– А вот курить, Дан, у нас можно только в специальной комнате. Пойдемте, я вас провожу.

И говорит что-то по-чешски, обращаясь к Злате и ее маме.

Потом подхватывает одной рукой бутылку со сливовицей, а другой, продолжая улыбаться, указывает мне путь.

– Прошу!

…«Специальная комната» оказалась просторным кабинетом, в котором крепкий мужской запах трубочного и сигарного табака намертво въелся в стены.

Два темно-коричневых кожаных кресла, такого же цвета диван со скомканным клетчатым шотландским пледом, журнальный столик с парой массивных пепельниц и большим сигарным ящиком, небольшой шкафчик, уставленный разнокалиберными бутылками и стаканами.

Несколько черно-белых рисунков в тонких металлических рамках на крашенных светло-кремовой краской стенах.

Ваза с букетом каких-то засушенных полевых цветов.

Всё.

Мне тут понравилось.

Мартин подошел к столику, широким жестом открыл ящик – мол, угощайся.

– Я курю только сигары. Поэтому процесс будет небыстрым. Присоединяйтесь, Дан.

Я заглянул в ящик.

Мама дорогая!

Чего там только нет!

От банальных «Кохиб» с «Давидофф» до каких-то экзотических «Churchill» и «Macanudo Homemade».

Я таких и не видал.

Хотя, честно говоря, не знаток.

Я вздохнул, представил себе, как буду выглядеть с сигарой в зубах в своем свитере, джинсах и белых тапках, – и вежливо отказался.

Хотя хотелось подымить.

Покрасоваться.

Но…

– Спасибо, – говорю, – Мартин. Но, мне кажется, сигара требует определенного состояния души. А я сейчас не готов. Может быть, как-нибудь в следующий раз.

Он кивает, смотрит на меня с неподдельным интересом.

Как будто исследует.

Ну-ну, дядя.

Относиться ко мне свысока я еще никому не позволял, даже Мажору.

– Вы странный русский, Дан, – усмехается. – Обычно ваши соплеменники стремятся произвести впечатление. Задумчиво закатывают глаза, даже если им приносят откровенный уксус вместо вина – была бы этикетка. Это выглядит довольно забавно. А вы явно курили сигары, я догадался по глазам.

Ну, курил.

Не могу сказать, что часто.

Не мой стиль, это раз.

И не мой уровень, если честно.

Вот разбогатею, брюхом обзаведусь, костюмом от «Бриони»…

Тогда да.

А пока я и галстуки не очень-то уважаю.

Какие уж тут сигары.

– Вам, Мартин, видимо, просто не везло с русскими партнерами. Ведь процент невоспитанных нуворишей среди русских и чехов примерно одинаков.

Он хмыкает, отрицательно качает головой.

Морщится.

Ага.

– Не нужно льстить ни себе, ни своему народу. У нас, чехов, к примеру, значительно меньше интеллектуалов да и просто глубоких людей. Мы слишком поверхностно относимся к жизни. У нас не так много талантов, потому что мы маленькая нация. Но и богатых хамов у нас все-таки меньше, чем у вас, Дан. Мы куда больше Европа, чем вы, только не обижайтесь.

Опять жму плечами и наконец-то прикуриваю.

– Насчет хамов соглашусь, – выпускаю струйку легкого сигаретного дыма. – Хотя специально этим вопросом не интересовался. А вот насчет Европы – готов поспорить. Хотя бы потому, что не слишком хорошо понимаю, что она такое есть, Европа. Между немцем и итальянцем различий никак не меньше, чем между русским и чехом. А все, что эту вашу «единую Европу» объединяет, – это англосаксонский миф о либеральной демократии. Впрочем, ваше дело, во что верить.

Пока я говорю, он продолжает задумчиво копаться в ящике с сигарами.

Наконец выбирает легкий и светлый «Давидофф», аккуратно обрезает кончик стильной стальной гильотинкой, задумчиво нюхает и откладывает в сторону.

Потом плещет себе в стакан немного односолодового «Маккалана» и наконец поворачивается в мою сторону.

– Вам, кажется, понравилась наша сливовица? – спрашивает. – Или предложить чего-нибудь другого?

Я хмыкаю.

– Понравилась, – улыбаюсь. – Так что предлагать ничего не надо. Достаточно рассказать, какую взять рюмку, чтобы не показаться смешным. Мне ведь не каждый день приходится пить сливовицу.

Он заразительно хохочет, я тоже улыбаюсь.

Потом встает и ставит передо мной такую же толстобокую хрустальную рюмку, как те, из которых мы пили в гостиной.

– Вы мне нравитесь, Дан, – продолжает улыбаться сквозь выступившие от смеха слезы. – В вас есть стиль. Когда дочь сказала Анеле, что влюбилась в русского парня, приехавшего в Прагу на футбол, я сначала здорово испугался. Извините.

Так, думаю.

Нет, ну ни хрена же себе.

Уже «влюбилась»?!

А мне об этом сказать, блин, язык отвалится?!!

Хотя нет…

Она же все-таки девчонка…

Но вид у меня, видимо, настолько ошарашенный, что Мартин снова начинает хохотать, просто, сцуко, как подорванный.

Н-да, думаю.

Надо исправлять ситуацию.

Наливаю себе сливовицы, поднимаю рюмку, киваю Мартину.

Он тоже вежливо поднимает вверх свой толстостенный стакан с виски.

Ну, поехали.

Выпиваю сливовицу одним глотком, морщусь, выдыхаю, закуриваю новую сигарету.

– Чего же вы испугались? – делаю, в манере нашего старшего друга Али, левую бровь «домиком».

Он вздергивает вверх покатые сильные плечи и от этого еще сильнее сутулится.

Потом кивает каким-то своим мыслям, снова берет в руки сигару, прикуривает ее от длинной изящной спички из специального деревянного коробка.

Пижон, блин.

Какой же ты все-таки, сцуко, пижон престарелый!

Видно, не наигрался в детстве в красивую жизнь, гонял тебя влюбленный в Советы папаша-коммунист, по полной, блин, программе. По самые гланды, небось, впердоливал, знаю я этих идейных аскетов с горящими, как у кота на течную кошку, глазами.

Вот ты от него на баррикады и сбежал.

И сейчас «добираешь».

Хотя и сильный мужик.

И умный, чего уж там.

– Ну, как… Знаю я публику, которая приезжает на футбол, а потом громит магазины. У наших знакомых бар недавно пострадал. Ваши соотечественники передрались с какими-то случайно попавшими в Прагу англичанами. Там, кстати, подруга Златы подрабатывает барменом у своих родителей. А вы и вправду так любите футбол?

Ладно, усмехаюсь про себя.

Подробности вам, папаша, ни к чему.

Надеюсь, дочь не поделится.

А то ты всю свою сигару сожрешь, вместе с золотистым бумажным ободком.

И не подавишься.

– Люблю, – киваю. – У каждого человека должно быть что-то свое, глубоко личное. Для меня это футбол. И великий футбольный клуб «Спартак-Москва». Тут уж ничего не поделаешь.

– Если честно, не одобряю. Но понимаю. А чем вы помимо футбола увлекаетесь?

Вздыхаю. Не дожидаясь разрешения, наливаю себе еще одну рюмку сливовицы.

Делаю маленький, осторожный глоток, катаю огненный шарик по нёбу, как дорогой коньяк.

Ничего.

Впечатляет.

Затягиваюсь, тушу недокуренную сигарету.

– Это, – говорю, – очень сложный вопрос, Мартин. Работой, наверное. Пиво люблю, книжки читаю. В кино почти не хожу. Ах, да. Кот у меня. Арамис. Здоровенная лысая сволочь. Кремовая. С белой грудкой и грустными желтыми глазами. Молодой еще, два года всего. Сейчас, пока я здесь, у знакомых живет, со своим папашей за территорию воюет. Даже не у знакомых. У друзей. Хорошая семья. Недавно я туда звонил, хозяйка говорит, он скучает. Сильно.

– А у вас, Дан, – спрашивает, – у вас хорошая семья?

Я поворачиваюсь к нему.

Не головой, всем корпусом.

– У меня, – чеканю, – нет семьи, Мартин. И прошу не задавать мне вопросов на эту тему. Никаких. О друзьях, о работе – пожалуйста, сколько угодно. На эту тему – нет.

Он внимательно смотрит на меня, потом смущенно отводит глаза.

– Извините.

– Ничего страшного, – говорю. – Все живы. Живут в Испании. В Марбелье. Отец, мама, сестра. Младшая. Невеста меня бросила. Семь лет назад. Живет с мужем, мелким олигархом, во Франции, на Лазурном берегу. Слышать ни о ком из них, кроме, пожалуй, сестры, я не хочу. Говорить тоже.

Он качает головой.

– А вы, Дан, – спрашивает, – где живете?

– Я? – криво усмехаюсь. – Я – русский.

Допиваю одним обжигающим глотком всю оставшуюся в смешной пузатой рюмке чудесную самопальную сливовицу.

И наливаю следующую.

Мартин встает, кряхтит, трет поясницу и идет к шкафчику за второй такой же рюмкой.

Возвращается, ставит на стол.

Наливает, поднимает, подмигивает.

Нормальный он все-таки мужик.

Уважаю.