Читать книгу Познание России. Заветные мысли (сборник) - Дмитрий Менделеев - Страница 2

Даже человек, чьи профессиональные интересы далеки от химии, знает, что Дмитрий Иванович Менделеев открыл периодический закон химических элементов – один из основных законов естествознания. Таблица, составленная на основе этого закона, есть в каждом химическом кабинете средней школы, в каждом учебнике химии. Но к этому открытию не сводится роль Д. И. Менделеева в отечественной и мировой науке.

«Гениальный химик, первоклассный физик, плодотворный исследователь в области гидродинамики, метеорологии, геологии, в различных сферах химической технологии (взрывчатые вещества, нефть, учение о топливе и др.) и других сопредельных с химией и физикой дисциплинах, глубокий знаток химической промышленности и промышленности вообще, особенно русской, оригинальный мыслитель в области учения о народном хозяйстве, государственный ум, которому, к сожалению, не суждено было стать государственным человеком, но который видел и понимал задачи и будущность России лучше представителей нашей официальной власти», – так характеризовал Д. И. Менделеева его младший современник, ученик его учеников, профессор химии Л. А. Чугаев.

По широте интересов, богатству идей, стимулировавших научную мысль его последователей, Д. И. Менделеева чаще всего сравнивают с М. В. Ломоносовым. Нет ни одного значительного сочинения, посвященного истории развития науки в России второй половины XIX и начала XX века, где бы не упоминалось имя Менделеева. Его многогранная деятельность длилась свыше полувека, если вести отсчет от защищенной им в 1856 году магистерской диссертации «Об удельных объемах». Но мы предлагаем читателям познакомиться с краткой биографией ученого ab ovo: от рождения и даже от родителей…

Дмитрий Иванович Менделеев родился 27 января (8 февраля по новому стилю) 1834 года в сибирском городе Тобольске. Этот город был и родиной его матери Марии Дмитриевны (р. 16 января 1793 г.), происходившей из семьи некогда богатых, предприимчивых, но разорившихся купцов Корнильевых. В 16 лет она вышла замуж за Ивана Павловича Менделеева (р. 16 февраля 1783 г.), сына сельского священника из Тверской губернии, окончившего к тому времени после семинарии Санкт-Петербургский педагогический институт и получившего направление в Тобольск, где на базе народного училища создавалась гимназия. В ней Иван Павлович прослужил десять лет учителем сперва философии, изящных искусств и политической экономии, а затем логики и русской словесности.

Можно предположить, что Иван Павлович был на хорошем счету у начальства, поскольку Министерство народного просвещения назначило его директором училищ Тамбовской губернии, а через пять лет утвердило в той же должности в Саратове. Но там у него возник конфликт со всесильным попечителем учебного округа Магницким. Дело в том, что в казенном пансионе для иногородних учеников не очень строго придерживались постного меню по средам и пятницам. Такое нарушение церковных канонов было поставлено в вину директору училищ, и ему предстоял перевод с менее престижную Пензу. По настоянию жены, Иван Павлович попросил вернуть его в Тобольск. Ну как отказать человеку, который сам хочет из Центральной России в Сибирь? Таким образом с ноября 1827 года И. П. Менделеев стал директором той гимназии, в которой начинал свою педагогическую деятельность.

В Тобольск Менделеевы приехали с шестью детьми. В 1832 году у них родился сын Павел, а в 1834-м – Дмитрий. Вообще-то он был 17-м ребенком, выношенным Марией Дмитриевной. Но ко времени его появления на свет девять уже умерли (троим не успели даже дать имена, поэтому в ряде публикаций говорится о 14-ти детях). Дмитрий Иванович называл себя «последышем».

В год рождения Дмитрия семью Менделеевых постигло несчастье, вызвавшее крупную перемену в ее жизни. Вследствие развившейся на обоих глазах катаракты Иван Павлович ослеп и вынужден был выйти в отставку. На пенсию (1100 руб. ассигнациями или 300 руб. серебром в год) семье из десяти человек прожить крайне трудно. И хотя через год удачная операция в Москве вернула Ивану Павловичу зрение, однако вновь поступить на службу возможности не представлялось. Лишь изредка удавалось заработать перепиской или корректурой. Все заботы по содержанию большой семьи, поиску средств к существованию свалились на Марию Дмитриевну.

Жена и мать не пала духом, не растерялась: сказалась ее энергичная корнильевская натура. Она списалась с жившим в Москве братом, Василием Дмитриевичем, и получила от него доверенность на управление доставшимся брату по праву наследования небольшим стекольным заводом Корнильевых. Заводик находился в селе Аремзянка в 25 км от Тобольска, куда и пришлось переехать семье. Здесь Мария Дмитриевна, чтобы поднять производство, взяла в свои руки ведение заводских дел, а так как на большие доходы от этого рассчитывать все равно не приходилось, то занялась еще и сельским хозяйством.

В Аремзянке прошли ранние годы Мити. Он рос на лоне природы, не зная стеснений, играл со сверстниками – детьми местных крестьян и заводских рабочих, по вечерам слушал сказки няни и рассказы доживавшего у них свой век старого солдата о героических походах А. В. Суворова. Стоит заметить, что впоследствии портрет Суворова висел у Д. И. Менделеева в кабинете, в ряду портретов тех деятелей, которых ученый особенно почитал.

Вспоминая свои детские годы, Дмитрий Иванович говорил, что мать воспитывала его примером и любовью. Она его не наказывала, но когда он огорчал ее какими-нибудь шалостями или непослушанием, только плакала, и это было для него самым тяжким наказанием.

Тем временем старшего сына Менделеевых Ивана определил в благородный пансион при Московском университете и взял на себя оплату его содержания дядя Василий, дочери Ольга и Екатерина вышли замуж, расходы семьи уменьшились, и Мария Дмитриевна посчитала, что ради младших детей, которым предстоит учеба в гимназии, надо сократить хлопоты по заводу, проводить больше времени в Тобольске. Митя не отставал в развитии от старшего на два года Паши, в пять с половиной лет уже умел читать и писать, в шесть – удивлял взрослых способностью считать, а в семь был вполне готов к поступлению в гимназию вместе с Пашей, хотя туда и с восьми-то лет принимали в исключительных случаях. Его все-таки приняли. Но, как вспоминал потом Дмитрий Иванович, «с условием, чтобы в 1-м классе я пробыл непременно 2 года. Учился я тогда, кажется, не худо, но по малолетству так и остался в 1-м классе на два года. Переходил затем без задержек и кончил 15-ти лет».

Окончивший гимназию годом раньше Павел уехал в Омск, где жила с мужем сестра Екатерина, и поступил там на службу, а Митю же в 1849 году Мария Дмитриевна решила увезти из Тобольска, чтобы непременно дать ему высшее образование.

^{Тобольская гимназия, в которой учился Д. И. Менделеев. Вторая половина XIX в.}

Старшенький Ванюша мать огорчил. В 15 лет он был исключен из университетского пансиона «за дурное поведение». Живя на средства богатого дяди, образ жизни которого не оставлял времени приглядывать за племянником, Иван попал в дурную компанию, ударился в разгул и сошел с намеченного для него пути. Вернувшись в Тобольск, он доучивался в гимназии, после чего удовлетворился службой в том же Омске. Но для последыша Митеньки, которого, по собственному признанию Марии Дмитриевны, «она любила паче всех», матери хотелось большего.

Последние два года тобольской жизни несчастья преследовали ее. Болел, слабел и в октябре 1847 года скончался Иван Павлович. Не успела оправиться после смерти мужа, как в январе 1848 года умерла дочь Полинька – ей было 26 лет. Полинька была религиозной фанатичкой, членом какого-то тайного общества, в котором за высшую добродетель почиталось изнурение плоти. Вот и доизнурялась… После ее похорон начала хворать дочь Лизанька, измученная горем и бессонными ночами ухода за больными. А летом 1848 года сгорел заводик вместе со складами, где хранились материалы и готовая посуда. Вскоре в Тобольске открылась сильная холера, начались волнения. Мария Дмитриевна не имела сил, чтобы сразу после пожара приступить к восстановлению завода, а когда в декабре новый пожар истребил и конторские строения, московский братец сказал, что вообще не нужно ничего восстанавливать. Во всяком случае, денег на это он не даст.

Ничто теперь не могло задержать Марию Дмитриевну в Тобольске после окончания Митей гимназического курса. На свой страх и риск она с Митенькой и Лизанькой едет в Москву, чтобы определить последыша в университет. Хлопоты ее, однако, не увенчались успехом: по тогдашним правилам выпускники гимназий имели право поступать в университет лишь своего учебного округа, а Тобольская гимназия относилась не к Московскому, а к Казанскому округу. Ехать же в Казань Мария Дмитриевна не желала, так как там у нее не было ни родных, ни знакомых.

Василий Дмитриевич предложил сестре определить племянника на службу в канцелярию губернатора: связи позволяли. При этом он указывал на себя и на старших братьев Дмитрия, которые успешно служили и не получив высшего образования. Но Мария Дмитриевна была непреклонна в своем решении. Потерпев неудачу в Москве, она решила искать счастья в Петербурге.

В северной столице Менделеевы остановились у обосновавшихся там старых тобольских друзей Протопоповых. Опять начались хлопоты, но поступить в Петербургский университет Дмитрий не мог по той же причине, что и в Московский. Зашла речь о Медико-хирургической академии, но, побывав в ее анатомическом театре, Дмитрий почувствовал, что для профессии врача он не обладает достаточно крепкими нервами.

Тогда Мария Дмитриевна стала хлопотать о приеме Дмитрия в Главный педагогический институт, в котором когда-то получил высшее образование его отец и куда принимались желающие изо всех округов. Но и здесь наткнулась на неудачу: в то время прием в институт проводился раз в два года, и в 1850 году как раз приема не было. Однако настойчивость любящей матери творит чудеса. И тогда случались исключения из правил. Дмитрий попал в число тех восьми абитуриентов, для которых сделали исключение. Как считают некоторые его биографы, попал не без протекции профессора математики Петербургского университета Д. С. Чижова, бывшего однокурсника И. П. Менделеева. Во всяком случае, в бумагах Дмитрия Ивановича сохранилась записка Чижова, позволяющая обратиться от его имени к инспектору института, статскому советнику А. Н. Тихомандрицкому, – где указывалось, что «податель сей записки сын покойного Ивана Павловича Менделеева, бывшего директора Тобольской гимназии, окончивший курс наук в той же гимназии».

Как бы то ни было, Дмитрия допустили к испытаниям, и он выдержал их (по девяти дисциплинам) с достаточным для зачисления средним баллом – 3,22. Лучшие оценки (четверки) получены по русскому и латинскому языкам. Последний он не любил, но лично отец с детства «натаскивал» его по латыни. Остальные оценки – 3, 3¹/₂, есть 2¹/₂ по немецкому языку и даже 2 по французскому. Что же, Тобольская гимназия давала не самое блестящее образование. Разве что все писавшие о ней считают свои долгом упомянуть, что как раз в 40-е годы XIX века преподавателем словесности и инспектором там служил известный всей грамотной России автор «Конька-горбунка» П. П. Ершов. Но вряд ли его педагогический талант был равен поэтическому. Да и Дмитрий Менделеев был не самым прилежным учеником, особенно в старших классах. Общее впечатление, которое можно вынести от сохранившихся в архивах его оценок, таково: способный ученик, занимающийся, однако, лишь настолько, чтобы не оставаться на второй год в классе. Как только такая опасность грозила, он сейчас же подтягивался – и отметки исправлялись. Экзаменационные, как правило, лучше годовых.

А как он учился в институте? Прежде чем ответить на этот вопрос, следует отметить, что на избранном Дмитрием естественно-математическом факультете профессора были первоклассные, лучшие ученые своего времени, создавшие себе громкие имена в науке, искренне ей преданные. Лекции по математике читал академик М. Остроградский, по химии – А. Воскресенский, по физике – Э. Ленц, по астрономии и геодезии – А. Савич, по минералогии и геогнозии – С. Куторга, по зоологии – академик Ф. Брандт, по ботанике – М. Шиховской, по педагогике – Н. Вышнеградский.

Как уже сказано, приемы и выпуски студентов осуществлялись раз в два года. Соответственно этому и программы по каждому предмету составлялись так, что курс приходился не на один, а на два года. Менделееву и поступившим с ним «в промежуток» товарищам предложено было решать, в какой срок они желают окончить полный курс: в три года, для чего они должны были бы самостоятельно пройти курс предыдущего 1849/50 г. и присоединиться к студентам, поступившим в 1849-м, или в пять лет, чтобы окончить с теми, которые должны были поступить в 1851-м. Менделеев избрал пятилетний курс, и решение это сочтем вполне благоразумным. При сравнительно слабой подготовке, полученной в гимназии, ему трудно было самостоятельно осилить ряд совершенно новых дисциплин. А не перейти своевременно на старший курс – это значило попасть в уездные учителя, потому что в институте на второй год не оставляли. К тому же Менделеев был еще слишком молод, чтобы торопиться с окончанием института.

В первый институтский год Менделееву пришлось начать слушание всех курсов со второй половины и, следовательно, самому вникать в пройденное в предыдущем году. Этим можно оправдать его низкие оценки в первый год студенчества. Из 28 студентов он по успехам оказался на 25-м месте. Но с начала 1851/52 учебного года Менделеев присоединился к новичкам-первокурсникам и вместе с ними стал проходить все учебные предметы сначала. Это дало очень хорошие результаты. В первый же семестр отметки у него поправились, и чем дальше, тем более он обращал на себя внимание профессоров своими успехами.

Учившийся курсом младше М. А. Папков оставил такие воспоминания: «Лишь только я огляделся по поступлении в институт, я сблизился с Дмитрием Ивановичем. Меня поражало его пристрастие к высшей математике несмотря на то, что он ясно обнаруживал себя физико-химиком. К биологическим наукам она выражал также большое расположение. <…> Однако он не ограничивался науками этого факультета и интересовался науками, проходимыми на историко-филологическом факультете, так как он успевал выбрать время, чтобы быть на лекциях профессоров и того факультета. Кроме того, он посещал мастерскую гальвано-пластических работ, устроенную в здании Академии наук».

«От такого широкого и горячего интереса к наукам, – продолжает М. А. Папков, – страдал его физический организм, выражаясь кровохарканьем и расстройством нервов».

К этому времени рядом уже не было заботливой матушки Дмитрия. Устроив сына, она поселилась с дочерью в наемной петербургской квартире и, как это нередко бывает с людьми ее типа, оставшись без забот и хлопот, без настоятельного дела, которое требовало от нее энергии, она расслабилась. Подхваченная ею простуда привела к смертельному исходу. Она скончалась 20 сентября 1850 года, 57 лет от роду. А 18 марта 1852 года в той же Мариинской больнице, где умерла Мария Дмитриевна, чахотка унесла жизнь Лизаньки Менделеевой.

Дмитрий тоже едва не отправился следом за сестрой. Петербургский климат для него, сибиряка, был непривычен и вреден, а усиленные занятия слишком утомляли. В январе 1853 года он слег, и потом вспоминал, как институтский доктор Кребель приговорил его к смерти. Обходя вместе с директором института лазарет, доктор остановился возле кроватей Менделеева и студента Бетлинта и, думая, что больные спят, довольно громко сказал своему спутнику: «Ну, эти двое не встанут». В отношении Бетлинта скорбный прогноз оправдался. А 19-летнего Менделеева, может быть, высшие силы сочли нужным сохранить для будущего. Здоровье его пошло на поправку, а руководство института оправило ходатайство министру народного просвещения о переводе способного студента в один из южных университетов (Харьковский или Киевский), где он мог бы при действии благоприятного климата восстановить свои силы. Но, проведя лето на даче у знакомых, Дмитрий от перевода отказался: он сжился с товарищами, дорожил налаженной работой с успевшими узнать его педагогами и опасался, что в других городах не найдет такой прекрасной профессуры, какая была собрана в Главном педагогическом институте.

На старшем курсе студенты делились по специальностям на математиков и естественников. Менделеев, выбравший естественные науки, должен был слушать химию с химической технологией, геогнозию, зоологию, ботанику, а также русское право и педагогику, которые читались одновременно студентам старшего курса обоих факультетов. Два раза в неделю по полтора часа преподавались искусства. Лекций было немного, но зато было много другой работы: практические занятия в лаборатории по аналитической химии, сочинения на темы, задаваемые профессорами, и т. п.

Первый год старшего курса Менделеев окончил с одними пятерками. Успехи выглядят тем более поразительными, что из-за болезни он часто попадал в лазарет, но и там продолжал занятия. Дочь институтского советника Н. М. Данилевская сохранила для потомков такую историю, относящуюся, вероятно, к 1854 году. Перед одним из экзаменов Дмитрий опять был болен и лежал в лазарете. Однако откладывать экзамена до осени он не желал и просил доктора Кребеля дозволить ему держать экзамен. Тот удивился, но разрешил. В день экзамена, несмотря на болезненное состояние, Менделеев встал, оделся в мундир, как требовалось правилами, и сдал экзамен успешно. Когда после этого он возвращался в лазарет, товарищи проводили его аплодисментами.

К 1854 году относится первая научная публикация Менделеева. Статья «Химический анализ ортита из Финляндии» – это, по существу, говоря современным языком, курсовая студенческая работа. Но анализ минерала был сделан так отлично, что его результаты поместили на немецком языке в издании Минералогического общества. Публикация была замечена шведским минерологом Норденшильдом, с которым Менделеев вступил в переписку.

^{Титульный лист диссертации Д. И. Менделеева, представленной при окончании Главного педагогического института. 1856 г.}

Все выпускные экзамены в 1855 году Менделеев сдал на отлично. По биологии и ботанике в ведомостях стоят пятерки с плюсами. Показателен отзыв академика Ю. Ф. Фрицше, написанный им по собственной инициативе на имя директора института после посещения экзамена по химии, который принимал профессор А. А. Воскресенский:

«Присутствовав на экзамене в Главном педагогическом институте, я с удовольствием слушал объяснение вопросам химии студента Менделеева. Убедившись, что этот молодой человек вполне владеет знанием химии и очень хорошо знаком даже с новейшим направлением этой науки, я долгом считаю сообщить вам об этом свое личное мнение и покорнейше просить ваше пр-во содействовать с вашей стороны тому, чтобы г-ну Менделееву при определении на службу была предоставлена возможность далее усовершенствоваться в химии.

Это, по моему мнению, ныне наилучше могло бы быть достигнуто, если бы он был определен в один из тех городов, где имеются университеты, а впоследствии предоставлена была возможность посетить иностранные лаборатории и воспользоваться советами знаменитых иностранных химиков, личное знакомство с которыми никак не может быть заменено одним чтением их сочинений».

После торжественного выпускного акта, состоявшегося 20 июня 1855 года, конференция института возбудила ходатайство перед министром о разрешении «отличнейших из окончивших курс студентов», в числе которых был назван и удостоенный золотой медали Дмитрий Менделеев, «оставить при институте еще на один год для дальнейшего усовершенствования по избранным им наукам и приготовления к экзамену на степень магистра под руководством профессоров института».

Ходатайство конференции было уважено, но Менделеев не остался в Петербурге, потому что к этому времени он осознал совершенную необходимость уехать для поправки здоровья на юг, а тут как раз образовалась вакансия старшего преподавателя естественных наук в Симферопольской гимназии.

Известный в Петербурге врач Здекауэр посоветовал молодому человеку воспользоваться пребыванием в Симферополе, чтобы показаться профессору Н. И. Пирогову, который в то время заведовал медицинской частью на театре военных действий (шла Крымская война 1853–1856 гг.), и передал к нему рекомендательное письмо. Прочитав письмо и осмотрев подателя, Пирогов успокоил Менделеева, надавал советов, как себя вести, а возвращая бумагу от столичного коллеги, сказал: «Сохраните это письмо, и когда-нибудь оно вернется Здекауэру. Вы нас обоих переживете». Время показало, что он был прав. Вспоминая впоследствии дельные советы Пирогова, Дмитрий Иванович говорил: «Вот это был врач! Насквозь человека видел и сразу мою натуру понял».

Учительский дебют в Симферополе, однако, не состоялся. Из-за военных действий на полуострове занятий в гимназии не предполагалось. Удалось добиться перевода в Одессу, куда Менделеева и намечалось направить «по предварительному распределению». Там он провел полгода, учительствуя в гимназии при Ришельевском лицее и одновременно занимаясь научными исследованиями: благо для этого были время, библиотека и – что особенно важно – лаборатория.

^{Гимназия при Ришельевском лицее в Одессе, где Д. И. Менделеев преподавал в 1855–1856 гг. Литография}

Он с головой ушел в «химию паров», уточняя отношения объемов химически соединяющихся газов, пытался проследить, насколько и чем именно они отличаются от весовых отношений тех же тел. Он исправлял десятки измерений своих предшественников. Наконец, он увидел, что нагромождение ошибок в химической литературе, относящейся у этому вопросу, настолько велико, что надо проверять все подряд. И он, не колеблясь, принялся за эту титаническую работу. Каждое осуществляемое им измерение удельных объемов химически соединяющихся тел ложилось прочным камнем в фундамент здания химической науки, еще только формировавшейся, еще только вырабатывающей методы исследования, только нащупывающей опорные пункты для новых теоретических построений. Недаром, приступая вскоре к ведению дневника, Менделеев открывает его эпиграфом – цитатой из Жорж Санд: «Объекты в науке не возникают неожиданно. Если они сверкнут иногда, как свет, в открытиях, то в виде фактов, которые, прежде чем им довериться, должны быть установлены основательнейшим и добросовестнейшим образом».

С рукописью «Об удельных объемах» Д. И. Менделеев во время отпуска прибыл в Петербург и подал ректору университета прошение о представлении ее в качестве диссертации на степень магистра химии. Защита прошла блестяще 9 сентября 1856 года.

А через три дня Менделеев подал исполняющему должность ректора В. Я. Буняковскому еще одну бумагу: «Окончив испытание и защищение на степень магистра химии и имея желание остаться при С.-Петербургском университете, покорнейше прошу ваше превосходительство дозволить мне в течение следующей недели представить и защищать предварительное чтение “О строении кремнеземистых соединений”».

В этой работе речь шла о химии стекловарения. Двадцатидвухлетний магистр химии по-своему прощался с прошлым. Ведь стеклоделание было первой технологией, с которой Менделеев познакомился еще в детстве на заводике под Тобольском. Вторая диссертация объясняла добытые опытом законы стекольного производства с точки зрения большой науки. Взгляды Менделеева на природу кремнеземистых соединений, выраженные в диссертации, а также в полностью принадлежащей ему теоретической части книги «Стекольное производство» (1864), были новы по сравнению с существовавшими в то время воззрениями и представляли собой дальнейший шаг в развитии науки о стекле.

Диссертация «Строение кремнеземистых соединений» на звание приват-доцента Петербургского университета была защищена Д. И. Менделеевым 21 октября 1856 года. После соблюдения всех бюрократических формальностей, 9 января 1857 года Дмитрий Иванович официально вступил в должность. Одновременно он был избран секретарем физико-математического факультета. Кроме чтения лекций по органической химии и выполнения других университетских обязанностей, он активно сотрудничает как популяризатор науки с «Журналом Министерства народного просвещения», дает и частные уроки (дополнительный приработок к скромному университетскому жалованью был не лишним).

^{Д. И. Менделеев в 1855 г.}

В это же время он влюбляется в Сонечку Каш – 16-летнюю дочку приехавших из Тобольска в Петербург знакомых семьи Менделеевых. Через ее родителей Дмитрий Иванович сделал девушке предложение и был объявлен женихом. О своей помолвке Менделеев писал родным и товарищам, получал от них поздравления и пожелания семейного счастья. Был уже назначен день и определена церковь для венчания. Но накануне свадьбы Сонечка решительно заявила отцу, что не хочет выходить замуж. На старости лет она написала несколько страничек воспоминаний об этой истории. Объяснение выглядит наивно, по-детски: «При виде своей комнатки, в которой я провела столько лет счастливого детства, при мысли, что скоро надо покинуть это дорогое, родное гнездышко, расстаться с горячо любимой мамашей и уехать куда-то далеко, навсегда, с человеком, которого не так люблю, как бы хотела любить, – я залилась горькими, неутешными слезами».

Дмитрий Иванович тоже плакал, получив отказ. Его служанка, пришедшая в дом невесты, жаловалась, что он никуда не выходит, только пьет воду и лежит, как бы не заболел.

На четвертый день появился сам Менделеев, пожелавший все-таки объясниться с невестой. «Он быстро подошел ко мне, взял за руки и заплакал, – продолжает вспоминать старенькая Сонечка (Софья Марковна Фогель). – Я чувствовала, как горячо целовал он руки и как они были мокры от слез. Мне никогда не забыть этой тяжелой минуты нашей разлуки. Тогда я в первый раз сама поцеловала его крепко в лоб, и в этот момент мне показалось, что он для меня дороже и ближе всех других, после мамаши, и у меня на языке уже были слова: “Я, я люблю вас…" Но я не произнесла этих слов вслух и наша судьба была решена…»

Намечавшаяся свадебная поездка за границу, разумеется, тоже не состоялась. За границу он поедет один в апреле 1859 года. В научную командировку. Он мечтал об этом с тех пор, как окончил институт. Помните о желательности посещения выпускником иностранных академий говорилось в отзыве академика Фрицше? Но теперь он едет уже не просто как подающий надежды. Едет, успев зарекомендовать себя как блестящий молодой ученый.

Д. И. Менделеев отправился за границу, чтобы личным общением с иностранными химиками и слушанием специальных курсов расширить свой кругозор, а главное – иметь условия для самостоятельной экспериментальной работы, каких нигде в России не было. Темою своих исследований он наметил изучение вопроса о связи между сцеплением жидкостей, их физическими свойствами и весом их химической молекулы. Метод работы, выбранный Менделеевым, состоял в наблюдении высот поднятия жидкостей в капиллярных трубках, которые являются мерой сцепления. Эта обширная и увлекательная область требовала точнейших наблюдений, а следовательно – точнейших приборов, химически чистых веществ, чистого, удобного, спокойного места для работы. И что немаловажно – с хорошим климатом, учитывая состояние здоровья Дмитрия Ивановича. В поисках такого места он объехал несколько университетских городов Германии и наконец остановился в Гейдельберге.

Старейший в Германии Гейдельбергский университет, основанный в 1386 году, пользовался в середине XIX века большой популярностью среди ученых всех стран. Отовсюду в него стремилась молодежь, желавшая работать под руководством знаменитых химиков и физиков. Менделеев был принят в лаборатории химика Роберта Бунзена, но она оказалась переполнена студентами. К единственным точным весам – главному инструменту задуманных опытов – устанавливалась очередь. Поэтому Менделеев стал искать предлог, чтобы расстаться с лабораторией.

Предлог нашелся сам собою и оказался не надуманным. Сосед по столу, добродушнейший Курциус, работал с сернистыми соединениями. Их запах вызывал у Менделеева боль в груди. Русский химик выразил признательность хозяину лаборатории за радушие, но сообщил, что неудачное соседство вынуждает его, однако, искать уединения.

Менделеев снял помещение. За измерительными инструментами съездил в Париж к лучшему мастеру Саллерону. Заказал там и некоторые препараты. Дороже, чем в Германии, но качественнее.

3 декабря он отправил обстоятельное письмо коллеге Л. Н. Шишкову в Петербург, где, в частности, сообщает: «Приехавши из Парижа с богатым запасом всего мне необходимого, я начал много работать. Провел себе в квартиру газ, одну комнату обратил в лабораторию, в другой – делаю наблюдения. Первое время работал так много, что утомился и в конце августа поехал отдохнуть в Швейцарию с Сеченовым, которого вы, кажется, знаете. Наслаждения оживили меня; побывали мы на Риги, на С.-Готардской дороге, на Фурке, Гримзене, в Бернском Оберланде. После 12-дневного отдыха я до сих пор сижу над своей капиллярностью. Первое время, месяца два, употребил на кучу предварительных исследований, столь необходимых в работе, так новой для меня. Теперь уже дошел до той скорости работы, какую перейти невозможно. Средним числом для каждого тела надо три дня: день – приготовить, калибровать и вычислять трубки, другой – очистить тело, третий – наблюдать капиллярность и удельный вес. Уже много органических соединений переработано мной: гомологические жирные кислоты и алкооли, эфиры, алдегиды, ароматические некоторые углеродистые водороды, глицерин, молочная кислота. Для конца работы надо еще, как оказалось теперь, определить те же данные при возвышенных температурах. Выводы, каких достиг теперь уже, не имеют пока большой общности, но я надеюсь достичь этих общих результатов, надо только еще тел двадцать изучить».

^{Н. Житинский, А. Бородин, Д. Менделеев и В. Левинский в Гейдельберге. 1860 г.}

Упомянутый в этом письме Сеченов – не кто иной, как основоположник русской физиологической школы. Он на пять лет старше Менделеева и после Гейдельберга остался его большим другом. Вообще, в Гейдельберге Менделеев встретил много русских. В том числе химиков Н. Бекетова, В. Савича, позже подъехал А. Бородин.

В круг общения Менделеева входили также совсем молодые ученые С. Боткин и И. Вышеградский, писательницы Т. Пассек (двоюродная сестра А. Герцена) и Марко Вовчок. Менделеев с Бородиным устроили рождественские каникулы в Париже. В следующем году Дмитрий Иванович позволил себе побывать в Италии. Но после краткосрочных развлечений он с особым рвением вновь принимался за работу. И уж никак нельзя назвать отдыхом поездку в Карлсруэ.

В Карлсруэ, находящемся недалеко от Гейдельберга, с 3 по 6 сентября 1860 года проходил Первый международный конгресс химиков, который считается вехой в становлении и развитии этой науки. Необходимость конгресса была вызвана тем, что исследователи буквально перестали понимать друг друга. Его инициатор, немецкий профессор, автор теории ароматических соединений Август Кекуле, исходил из того, что почвой для разногласий служит различное толкование химиками таких понятий, как атом, молекула, эквивалент. Кекуле наметил ряд главных тем повестки дня конгресса:

«1. Путем обмена мнений и обобщения отдельных главных вопросов сговориться относительного того, какая из современных теорий заслуживает предпочтения.

2. Достичь согласования или по крайней мере подготовить его для того, чтобы выражать одинаковые мысли в одинаковой форме как на словах, так и письменно, например:

а) Установить, какие слова следует применять для определения понятий, как-то: эквивалент, атом, молекула, атомный, основной (базисный), атомность, основность, двухобъемность или 4-объемный и т. д.

б) Какими символами обозначать атомы и какими эквиваленты элементов.

В этом вопросе необходимо согласование, чтобы сделать возможным согласованный способ написания атомных молекулярных формул, с одной стороны, и формул эквивалентных – с другой стороны.

в) Соглашение относительно способа написания рациональных формул. Это означает не обсуждение различных рациональных формул, а лишь то, какую расстановку букв следует применять для выражения одной и той же мысли.

г) Подготовка единообразной и рациональной номенклатуры».

Кекуле ясно понимал, что соглашения по указанным пунктам сразу не достичь, но можно подготовить предложения и определить перспективу дальнейшей совместной работы.

3 сентября 1860 года в Карлсруэ из разных стран собрались около 140 химиков, многие считались светилами этой науки. 26-летний Менделеев был включен в созданную на нем комиссию по уточнению понятий. «Результат неожиданно единодушный и важный, – сообщал он своему учителю А. А. Воскресенскому, – Приняв различие атома и частицы, химики всех стран мира приняли начало унитарной системы; теперь было бы большой непоследовательностью, признав начало, не признавать его следствий».

Конгресс произвел на Менделеева глубокое впечатление не только достигнутыми результатами, но и тем беспристрастием, той деликатностью, с которыми он был проведен. Ученый не раз вспоминал его в дальнейшем, отмечая, что без «унитарной системы» не могла бы появиться и «периодическая законность».

Незабываемый конгресс, выполненные в Гейдельберге научные работы, публикации в журналах, множество впечатлений от поездок по Европе – вот тот багаж, с которым Менделеев в феврале 1861 года возвращался в Россию. Он сделал попытку продлить командировку еще на год, но неудачно. «Чем дольше живешь здесь, тем больше свыкаешься и понимаешь выгоды такой жизни, – писал он петербургским знакомым из Баден-Бадена, куда заехал после конгресса. – Никогда не будет в России ни таких пособий для занятий, ни столько свободного времени, ни столько возможности переменять места, когда захочешь – лишь только есть охота и деньги. Одно плохо – здесь отвыкаешь от заработков денег, работаешь для своей охоты, а средств, даваемых казною, недостаточно».

Важно, что за границей Менделеев установил дружеские отношения со многими выдающимися химиками. Благодаря этим связям, переписке, а при случае – и личному общению, он легко ориентировался в новейших течениях науки.

Возвращаясь домой, Дмитрий Иванович ненадолго остановился в Берлине. Раздобыл там столь дефицитные в России каучуковые прокладки. Не упустил возможности побывать в старом и новом музеях. Его радовали встречи с любимыми итальянскими художниками («Сарто узнал сразу», – с удовлетворением записывал он в дневнике). Из современных живописцев он отметил Каулобаха, его реалистическую манеру письма. Интерес к живописи ученый сохранял до конца жизни.

Но, конечно, наука – превыше всего. И он опять с головой ушел в нее в Петербурге.

Чтение лекций в университете на кафедре органической химии, руководить которой он был назначен, Менделеев успешно сочетает с написанием курса по избранному предмету.

За высокой конторкой (в молодости он предпочитал писать стоя) Дмитрий Иванович, работая днем и ночью, как об этом вспоминал его ассистент Г. Густавсон, в два месяца написал первый и единственный в то время в России учебник «Органическая химия». По утверждению того же Густавсона, «Менделеев вообще являлся противником гигиенического распределения занятий и говорил, что только при односторонних, непрерывных и упорных усилиях, направленных к одной цели, хотя бы и отзывающихся болезненно на организме, возможно создать что-либо ценное, что-либо такое, чем сам останешься доволен».

Помимо прочих достоинств, в «Органической химии» уже отчетливо проявилось стремление Менделеева использовать сведения о способности отдельных элементов присоединять к себе строго определенное количество атомов (потом это назовут «валентностью») «как для сравнения и систематического описания, так и для изучения реакции тел». И здесь ясно видны следы подготовки к тем знаменательным обобщениям связи атомов с их свойствами, что прославили имя Менделеева.

Учебник был встречен всеобщим одобрением. Коллеги оценили его оригинальность, новизну подходов. По представлению академика Н. Н. Зинина книга получила большую Демидовскую премию Российской Академии наук. А это, заметим, не только слава, но и 1428 рублей серебром. (Для сравнения: в заграничной командировке Менделееву на весь год полагалось от университета 1200 рублей.)

Деньги оказались как нельзя кстати. А то в дневнике Дмитрия Ивановича уже появилась такая запись: «Пальто и сапоги сшиты в долг, всегда хочется есть». А тут еще предстояла женитьба…

Феозва Никитична Лещева (Физа, как ее звали в семье) была старше Менделеева на шесть лет. Знакомы они были еще по Тобольску. Мать Физы после смерти мужа вышла замуж с четырьмя детьми за уже упоминавшегося выше поэта и инспектора Тобольской гимназии П. П. Ершова. Вскоре и она умерла. Физу и сестру взяли с собой в Петербург родственники – супруги Протопоповы. Дядю Физы, Владимира Александровича Протопопова, как раз переводили на службу в столицу по Министерству финансов. Эта фамилия тоже упоминалась в нашей статье: у Протопоповых останавливались Менделеевы по приезду в Петербург; у них же находил поддержку, оставшись сиротой, юный студент Дмитрий.

^{Д. И. Менделеев с женой Феозвой Никитичной (урожд. Лещевой). 1862 г.}

Барышня Феозва Никитична окончила курс в Екатерининском институте в Москве и продолжала жить у Протопоповых. Менделеев слал ей письма из-за границы (она, правда, написала ему первой), делился впечатлениями о городах, где бывал, и красотах природы. Почти ничего о работе и совсем ничего о любви. Более того: кажется, он хочет свести Физу с Сеченовым, вернувшимся в Петербург раньше: «Что вы не сердитесь на меня, Феозва Никитична, за мое непростительное молчание, то в этом я убежден, но убежден я и в том, что вы пеняли-таки иногда на меня за это и поделом, право, поделом. Зато вы, вероятно, не будете пенять на меня за то, что через посредство этого письма познакомились с Сеченовым. Он, во-первых, бывал на своем веку во многих местах, потому ему есть что рассказать, во-вторых, он был сперва офицером, потом пошел в университет – следовательно, человек с характером. А главное – он человек виду нисколько не обещающего, но в самом деле человек оригинальный, теплый, хоть и кажется подчас вовсе не таким. Мне будет интересно знать ваше мнение о нем. На этом человеке можно отчасти узнавать вкусы людей – к внешности ли они привязаны, она ли их руководит, или же они любят простоту, теплоту души, а не мягкость, увы, столь часто вредную».

Сеченов просто передал письмо, без каких-либо последствий для личной жизни. А Менделеев, по привычке, проводит в Петербурге редкие свободные вечера у Протопоповых, общается с Феозвой Никитичной. В дневнике записывает: «Гуляли. Ни скучно, ни весело. Нет, не живется мне, право, не такая жизнь нужна, право». Но в доме на него смотрят как на жениха, и он им становится. Потом, словно опомнившись, пытается дать обратный ход, но старшая сестра Ольга, имевшая на брата-последыша большое влияние, стыдит его в письме: «Вспомни еще, что великий Гете говорил: “Нет больше греха, как обмануть девушку”. Ты помолвлен, объявлен женихом, в каком положении будет она, если ты теперь откажешь?»

Тут наверняка Дмитрий Иванович не мог не вспомнить о собственном стрессе, пережитом после отказа Сонечки Каш. Он не уподобился гоголевскому Подколесину, выпрыгнувшему в окно перед свадьбой. В апреле 1862 года состоялось венчание. В этом браке родилось трое детей – Мария, Владимир и Ольга. Но семейная жизнь не сложилась. Формально брак был расторгнут в 1881 году, но фактически – гораздо раньше. Впрочем, не станем забегать вперед.

В 1863 году Д. И. Менделеев был избран на кафедру технологии в университете, в 1864 году – избран профессором Технологического института, в 1865-м – защитил докторскую диссертацию «Рассуждение о соединении спирта с водою», после чего был утвержден профессором технической химии Петербургского университета.

Тех читателей, которые знают, что Менделеев является «отцом русской водки», спешим предупредить: от упомянутой диссертации до запатентования 40-градусной водки под маркой «Московская особенная» прошел 31 год. Ученого же вообще интересовала природа растворов, изменения в свойствах веществ, образующих раствор. Мы не станем здесь, как и далее, вдаваться в объяснения сугубо научных вопросов, понимание которых требует от читателя специальной подготовки. Заметим только, что интерес к растворам после защиты диссертации не пропал. Свидетельство тому – книга «Исследование водных растворов по удельному весу», вышедшая с посвящением матери от «последыша» в 1887 году. В общей сложности он рассмотрел зависимость удельных весов растворов 233 химических соединений при различных концентрациях и температурах. Полученные данные постарался привести в стройную систему, известную как «гидратная теория растворов Менделеева». Были и другие теории ученых, работавших в этом направлении, но после накопления достаточного количества опытных данных основные положения Менделеева вошли в признанную химиками всего мира сольватную теорию растворов.

Работа над докторской диссертацией заняла у Менделеева в общей сложности свыше трех лет. Но в то же время он читал лекции, писал статьи для «Технической энциклопедии», выполнял в своей лаборатории химические анализы для промышленности.

Вспоминая первые годы своей преподавательской деятельности, Дмитрий Иванович говорил, что ему пришлось читать столько лекций, что он еле успевал на извозчике переезжать из одного учебного заведения в другое. Кроме уже названных, это были Кадетский корпус, Корпус (впоследствии институт) путей сообщения, Инженерное училище. И однажды на вопрос: «Зачем же вы набрали так много работы?» – признался: «Когда я жил за границей, у меня была интрижка, а от нее плод, за который и пришлось расплачиваться».

Предмет этой интрижки – некая г-жа Фойхтман (Фойхтманша, как называл ее в письмах к Менделееву его друг химик Оленинский), а плод – дочка Роза. Кем была Фойхтман, как расстался с ней Дмитрий Иванович, почему Оленинский окрестил ее «ведьмой» и советовал другу с ней не великодушничать – биографам того установить не удалось (иногда ее называют провинциальной актрисой). Известно лишь, что Менделеев беспокоился о воспитании дочери вплоть до ее замужества, посылал деньги, хотя в откровенную минуту сказал одному другу: «Да я не уверен, моя ли она».

Мы располагаем опубликованными в 1917 году воспоминаниями инженера В. В. Рюмина о лекциях и практических занятиях Менделеева в Технологическом институте в 1863–1864 гг.:

«Первое впечатление живо и до сих пор: длинные волосы, некоторая небрежность костюма, нервные, порывистые движения, особая манера разглаживать бороду сзади наперед, глубокий взгляд, своеобразная интонация несколько глухого голоса отличали Д. И. от большинства наших профессоров.

Читал свои лекции Д. И. тоже не так, как остальные: его речь была отрывиста, не всегда лилась гладко, но положения его были точны, в наши головы они вклинивались и отчетливо врезались в памяти.

Иногда он, увлекаясь сам, не замечал, что далеко отошел от курса, унесся в область нам недоступную, в область химической фантазии, и тогда, спохватившись, останавливался, улыбался, глядя на нас, и, расправляя бороду, говорил: “Это я все наговорил лишнее, вы не записывайте”.

<…>

Вообще в лаборатории, делая разъяснения и замечания студентам, Д. И. бывал подчас раздражен и отпускал фразы, вроде того, что “ни одна кухарка не работает так грязно, как вы”. Но это не портило отношений: говорил он это нам, как равным, и сам сносил ответы не всегда почтительные и корректные, отвечая на них остроумными и меткими шутками. Его отношения всегда дышали доброжелательством, и важен был их смысл, а не форма. Зато он научил нас работать в лаборатории так чисто и аккуратно, как ни до, ни после него не работали.

<…>

Д. И., кроме громадного количества знаний, которыми он обладал, был химиком с глубоким чутьем. Нередко от него можно было услышать: “Ну, знаете ли, по соображениям, эта реакция должна идти так, как Вы говорите, только тут что-то не так, я чувствую, что не так – не пойдет”. И чувство его не обманывало. Его слова: “Химик должен во всем сомневаться, пока не убедится всеми способами в верности своего мнения” – остались навеки в памяти его учеников, и каждый из них, делая анализ, проделывал его со всеми тонкостями и тогда только решительно говорил о результатах».

Летом – осенью 1863 года Менделеев побывал в нефтеносных районах Апшеронского полуострова. Пригласил его туда московский купец В. А. Кокорев, имевший нефтеперерабатывающий заводик близ Баку. Владельца интересовало, можно ли найти способ удешевления и перевозки нефти, а если этого сделать нельзя, то Дмитрий Иванович имел полномочия закрыть невыгодное дело. «Можно!» – сделал вывод Менделеев. Но успех требует «многих разных мер и условий», между ними надо выбирать «одну, наиболее важную». А это, по мнению Менделеева, – отмена откупной системы. Поясним: нефтеносные земли принадлежали казне, а она сдавала участки предпринимателям (откупщикам) в аренду на четыре года, после чего участок снова выставлялся на торги. Модернизировать производство, вкладывая большие деньги, при такой системе было опасно.

Менделеев отправился к министру финансов Рейтерну и, как лицо не заинтересованное, стал его убеждать в выгодности для казны отмены откупной системы. Министру же скромный, но устойчивый доход с откупов представлялся уже прирученной синицей, а проблематичные сборы с каждого пуда нефти, как предлагал Менделеев, казались журавлем в небе. Ученый утверждал, что вместо одного-двух миллионов пудов легко довести добычу нефти до сотни миллионов пудов и не ввозить американский керосин, а вывозить за границу свой собственный. «Это ваши профессорские мечтания», – перебил его Рейтерн, и Менделеев в ярости покинул министерство. Он никогда не мог простить этой реплики и так часто о ней вспоминал, что тем самым прославил ничем иным не замечательного министра.

Резкие выступления Менделеева против откупов на нефть возымели действие лишь в 1872 году: нефтеносные участки стали распродаваться в частные руки. Однако Рейтерн оставался верен самому себе и наложил на нефть настолько высокий акциз, что русский керосин по цене с трудом мог соперничать с американским. Лишь когда отставание русской нефтяной промышленности от американской стало вызывать в правительстве тревогу, Рейтерн вынужден был вернуться к советам Менделеева и просить его снова изучить этот вопрос, для чего, в частности, в 1876 году Русское техническое общество послало Дмитрия Ивановича в Соединенные Штаты посмотреть, как там поставлено нефтяное хозяйство.

По итогам поездки он написал книгу «Нефтяная промышленность в североамериканском штате Пенсильвания и на Кавказе». Его перу также принадлежит брошюра «Где строить нефтяные заводы?». Нефтью Дмитрий Иванович занимался серьезно, приговаривая: «Без светоча науки и с нефтью будут потемки». Как теоретик, он высказал гипотезу минерального происхождения нефти из металлических карбидов. Как исследователь-практик, предложил принцип непрерывной дробной перегонки нефти, методы обработки и определения отдельных погонов, селективных растворителей, лично участвовал в проектировании первого нефтепровода между Баку и Батумом. Своими мероприятиями Менделеев добился, что русская нефтепромышленность на время опередила американскую. Правда, потом опять отстала из-за отсутствия капиталовложений на усовершенствование оборудования и развитие научно-исследовательской работы.

На третьем году супружеской жизни, когда материальное положение Менделеева упрочилось, он принял предложение приятеля и коллеги, профессора Технологического института Н. П. Ильина, разделить с ним покупку у разорившегося князя Дадиани маленького имения Боблово в Клинском уезде Московской губернии. Эта покупки привела к увлечению Дмитрия Ивановича сельским хозяйством до такой степени, что и в этом деле он стал профессионалом. У него там было опытное поле с пробами различных удобрений.

«Опыты Дмитрия Ивановича дали блестящий результат, – вспоминает жившая у него там племянница Н. Я. Капустина-Губкина. – Урожай получился такой, что крестьяне поражались. Их поля дали сам-четыре, сам-пять, а у него было сам-десять, сам-двенадцать.

Хорошо помню, как раз во дворе к Дмитрию Ивановичу пришли несколько мужиков по какому-то делу и, кончив его, спросили:

– Скажи-кася ты, Дмитрий Иваныч, хлеб-то у тебя как родился хорошо за Аржаным прудом… Талан это у тебя или счастье?

Я стояла тут же и видела, как весело и ясно сверкнули синие глаза Дмитрия Ивановича, он хитро усмехнулся и сказал:

– Канешно, братцы, талан. – С мужиками Дмитрий Иванович любил иногда поговорить на “о” и простонародной манерой, что очень шло к его русскому лицу.

Потом за обедом он, смеясь, рассказывал это большим и прибавил:

– Зачем же я скажу, что это только мое счастье. В талане заслуги больше…»

Через 6–7 лет при малых денежных затратах, путем введения многополья, хорошего удобрения, машин, правильного скотоводства Менделеев достиг блестящих результатов. Об этом свидетельствуют не только подлинные отчеты, но и тот факт, что профессора Стебут, Люгодовский привозили студентов Петровской (ныне Тимирязевской) сельскохозяйственной академии осматривать образцовое менделеевское хозяйство.

Во многих, более поздних высказываниях Менделеева и в его докладах в Вольном экономическом обществе сельскохозяйственные увлечения той поры выявляются во всех своих частностях. Помимо агрохимии, почвоведения, он был озабочен продвижением науки в народнохозяйственную жизнь. В обрывках «мыслей и мнений», собранных в «коробе воспоминаний» Капустиной-Губкиной, есть одно весьма примечательное высказывание Менделеева, неизвестно, впрочем, к какому периоду жизни относящееся. Он говорил как-то о том, что в будущем труд крестьян, вооруженных знанием и техникой, станет разновидностью умственного труда.

После назначения профессора Воскресенского попечителем Харьковского учебного округа Менделеев в октябре 1867 года получил в университете кафедру неорганической химии (он ее называл общей), которую возглавлял в течение 22 лет. Это период наибольшего расцвета его научной и педагогической деятельности.

Многие стремились в своих воспоминаниях передать образ Менделеева-профессора. Особенно ярко и эмоционально это получилось у его ученицы на Высших женских курсах, а впоследствии сотрудницы в Палате мер и весов О. Э. Озаровской: «С живописной львиной головой, с прекраснейшим лицом, опираясь на вытянутые руки с подогнутыми пальцами, стоит высокий и кряжистый Менделеев на кафедре… Если речь заурядного ученого можно уподобить чистенькому садику, где к чахлым былинкам на подпорочках подвешены этикетки, то речь Менделеева представляла собой чудо: у слушателя из зерен мыслей вырастали могучие стволы, ветвились, сходились вершинами, буйно цвели, и слушатели заваливались золотыми плодами. Про этих слушателей можно сказать одно: счастливцы!»

Готовясь к изложению своего предмета, Менделеев понял, что ему нужно создать не просто курс химии, а настоящую большую науку Химию, потому что она до того времени не была объединена общей теорией, не была согласована во всех своих частях. Записанные студентом Никитиным лекции обрабатывались, дополнялись, изменялись и в таком расширенном виде составили первый том капитального труда «Основы химии» (1868), а через три года появился и второй том.

По этой книге училось несколько поколений химиков в России и за рубежом. При жизни Менделеева «Основы химии» изданы восемь раз; пять раз переиздавались в Советском Союзе; выходили в других странах на английском, немецком, французском языках. Каждое новое прижизненное издание было уточненным и дополненным. Незадолго до смерти Дмитрий Иванович писал: «Эти “Основы” – любимое дитя мое. В них мой образ, мой опыт педагога и мои задушевные научные мысли».

По воспоминаниям Г. Густавсона, однажды некий составитель руководства по химии, даря Менделееву свою книгу, подчеркнул, что теоретическое содержание отделено в ней от фактического и практического, и он считает это большим достоинством. Дмитрий Иванович со свойственной ему прямотой и эмоциональностью заявил, что это как раз недостаток. Загружая читателя фактами, вместо того чтобы разъяснять им законы, управляющие фактами, автор рискует оказаться в положении аристотелевского сапожника, снабдившего своего ученика запасов готовых сапог, вместо того чтобы научить его, как нужно тачать сапоги.

^{Рукопись таблицы «Опыт системы элементов…», составленной и подписанной к печати 17 февраля (1 марта) 1869 г.}

Менделеев писал: «Одно собрание фактов, даже и очень обширное, одно накопление их, даже и бескорыстное, не дадут еще метода, обладания наукой, и они не дают еще ни ручательства за дальнейшие успехи, ни даже права на имя науки в высшем смысле этого слова. Здание науки требует не только материала, но и плана, гармонии, воздвигается с трудом, необходимым как для заготовки материала, так и для кладки его, для выработки самого плана, для гармонического сочетания частей, для указания путей, где может быть добыт наиполезнейший материал. Тут поле истинным открытиям, которые делаются усилием массы деятелей, из которых один есть только выразитель того, что принадлежит многим, что есть плод совокупной работы мысли. Узнать, понять и охватить гармонию научного здания с его недостроенными частями – значит получить такое наслаждение, какое дает только высшая красота и правда».

^{Члены химической секции Первого съезда русских естествоиспытателей в Петербурге (1868). Сидят (слева направо): В. Ю. Рихтер, С. И. Ковалевский, Н. П. Нечаев, В. В. Марковников, А. А. Воскресенский, П. А. Ильенков, П. П. Алексеев, А. Н. Энгельгардт; стоят (слева направо): Ф. Р. Вреден, П. А. Лачинов, Г. А. Шмидт, А. Р. Шуляченко, А. П. Бородин, Н. А. Меншуткин, Н. Н. Соковнин, Ф. Ф. Бейльштейн, К. И. Лисенко, Д. И. Менделеев, Ф. Н. Савченков}

Охватить «гармонию научного здания с его недостроенными частями» Менделеев смог в периодическом законе химических элементов, составившем методологическую базу «Основ химии».

Существует легенда, что гениальная система, позволившая наглядно представить все многообразие природных элементов в виде упорядоченного множества, открылась 35-летнему ученому во сне. Ученый сам способствовал ее распространению, рассказывая: «Вижу во сне таблицу где все элементы расставлены, как нужно. Проснулся, тотчас записал на клочке бумаги, – только в одном месте впоследствии оказалась нужной поправка». Но тем, кто наивно поражался такому везению, он однажды растолковал: «Я над ней (системой, – Ю. С.), может, лет двадцать думал, а вы думаете: сидел и вдруг – готово».

По сохранившимся черновикам можно судить, с каким упорством и напряжением работал Менделеев в поисках правильного расположения каждого элемента в таблице. Однажды он закупил пустые визитные карточки и на каждой написал с одной стороны название элемента, а с другой – атомный вес и формулы его различных соединений. Часы и дни проводил ученый, раскладывая их на большом квадратном столе, порою за ним и засыпая. В пасмурный февральский день 1869 года домочадцы слышали доносившиеся из его кабинета возгласы: «У-у-у! Рогатая. Ух, какая рогатая! Я те одолею. Убью-у!» Они знали, что это означает высшую степень творческого возбуждения. Вечером Дмитрий Иванович переписал набело таблицу под названием «Опыт системы элементов, основанный на их атомном весе и химическом сходстве». Сделав пометки для типографских наборщиков, он поставил дату: «17 февраля 1869 года.» Этот день считается днем рождения периодического закона, современная формулировка которого такова: «Свойства простых веществ, а также формы и свойства элементов находятся в периодической зависимости от заряда ядер их атомов».

Мировое научное сообщество не сразу оценило это открытие. Уж очень многое оно меняло в сложившихся представлениях. Так, немецкий физико-химик В. Оствальд, будущий лауреат Нобелевской премии, утверждал, что открыт не закон, а принцип классификации «чего-то неопределенного». Его соотечественник Р. Бунзен, открывший в 1861 году два новых элемента – рубидий и цезий, говорил, что Менделеев увлекает химиков «в надуманный мир чистых абстракций». Профессор Лейпцигского университета Г. Кольбе назвал открытие «спекулятивным».

Сдержанно отнеслись к нему и русские химики. Зачитанный Н. Меншуткиным по просьбе отсутствовавшего Менделеева доклад «Соотношение свойств с атомным весом элементов» на заседании недавно созданного Русского химического общества не произвел впечатления на специалистов. Академик Н. Н. Зинин заявил, что Менделеев делает не то, чем следует заниматься настоящему исследователю. Правда, через два года, прочитав статью Дмитрия Ивановича «Естественная система элементов и применение ее к указанию свойств некоторых элементов», Зинин изменил свое мнение и написал автору: «Очень, очень хорошо; премного отличных сближений, дай Бог Вам удачи в опытном подтверждении Ваших выводов».

Периодический закон давал возможность предсказать существование еще не известных науке элементов. В столбце под алюминием Менделеев оставил место для его аналога «экаалюминия», под бором – для «экабора», а под кремнием – для «экасилиция». Так он назвал еще неоткрытые химические элементы и даже присвоил им соответствующие символы.

И вот в 1875 году французский химик Лекок де Буабодран открыл предсказанный Менделеевым «экаалюминий», назвал его галлием и заявил: «Я думаю нет необходимости настаивать на огромном значении подтверждения теоретических выводов господина Менделеева». Спустя четыре года известный химик Л. Нильсон открыл скандий и сказал: «Не остается никакого сомнения, что в “скандии” открыт “экабор”… Так подтверждаются нагляднейшим образом соображения русского химика, которые не только дали возможность предсказать существование скандия и галлия, но и предвидеть заранее их важнейшие свойства». В 1886 году профессор Горной академии во Фрайбурге немецкий химик К. Винклер при анализе редкого минерала аргиродита обнаружил еще один элемент – предсказанный Менделеевым «экасилиций» – и назвал его германием.

Ясное понимание того, что место элемента в системе выражает его связи, отношения с ближайшими соседями по системе, а через них и со всеми остальными элементами определило научное превосходство Менделеева перед всеми оппонентами. В системе действительно отразился закон природы. Понимая систему, зная, например, через какой промежуток повторяются свойства элементов и как они меняются в пределах одного периода от одного элемента к другому, можно было целенаправленно вести поиск новых элементов, представляя, как, примерно, будут выглядеть «незнакомцы», если обнаружатся.

В то же время предугадать существование группы благородных газов Менделеев не смог. Им поначалу не нашлось места в периодической системе. Поэтому открытие английским учеными У. Рамзаем и Дж. Релеем в 1894 году аргона сразу же вызвало бурные дискуссии и сомнения в периодическом законе и периодической системе элементов. После нескольких лет раздумий Менделеев согласился с присутствием в предложенной им системе «нулевой» группы химических элементов, которую заняли другие благородные газы, открытие вслед за аргоном. В 1905 году ученый написал: «По-видимому, периодическому закону будущее не грозит разрушением, а только надстройки и развитие обещает, хотя, как русского, меня хотели затереть, особенно немцы».

Полное научное объяснение периодическая система элементов получила на основе квантовой механики в XX веке. Закон и система Менделеева лежат в основе современного учения о строении вещества, играют первостепенную роль в изучении всего многообразия химических веществ и в синтезе новых элементов.

В дневнике Д. И. Менделеева последняя запись, посвященная экспериментам в области неорганической химии, имеет дату 11 декабря 1871 года. Следующая же страница под датой 14 декабря уже посвящена упругости газов. Именно в этом кратком промежутке и совершился переход Менделеева от тематики, непосредственно связанной с периодическим законом и естественной системой элементов, к новой тематике, связанной с изучением газов. Она-то и определила на ближайшие – семидесятые – годы его научные интересы.

Свойства паров, газов и изменения состояний вообще-то занимали Менделеева с первых шагов его научной деятельности. Еще в магистерской диссертации «Об удельных объемах» он писал: «Все эти факты сближают три состояния тела, показывают, что правильность в изменениях газа есть только кажущаяся, трудно наблюдаемая, что все тело в строгом смысле не подчинены ни Мариоттову, ни Дальтонову законам – для твердых, жидких и парообразных тел это очень ясно, а для газов открывается только при тщательных наблюдениях».

Для тщательных наблюдений Дмитрий Иванович закупил за границей необходимую аппаратуру. Благо, Русским техническим обществом и артиллерийским ведомством были предоставлены некоторые средства. Вместе с отобранными сотрудниками он занялся изучением сжимаемости газа, проверкой законов Бойля – Мариотта и Гей-Люссака, обоснованием случаев отступления от этих законов. Отчетом об этих исследованиях стала первая часть монографии «Об упругости газов» (1875). Во второй части должны были быть описаны дальнейшие наблюдения над коэффициентом расширения газов при постоянном давлении, изменением их упругости с изменением объема, температуры и т. д. Но тут скончался его главный сотрудник М. Л. Кирпичев, что тяжело отозвалось на всем ходе опытов, а в 1876 году трое других помощников по разным причинам тоже отошли от этих занятий. Просто невозможно оказалось найти новых людей, подготовленных к такому трудному делу и в то же время достаточно обеспеченных материально, чтобы всецело ему отдаться.

«Мы отдаем себе отчет в принципиальной невыполнимости данных исследований упругости газов и в то же время невольно преклоняемся перед грандиозным их размахом», – так советский историк науки О. Н. Писаржевский в 1959 году оценил усилия Менделеева на этом направлении.

Целеустремленная научная работа в новой области на каждом шагу приводят к находкам, не относящимся к основной теме. Если не давать зарока оставлять их без внимания, они могут составлять немалую дополнительную ношу. Менделеев умел ограничивать свои потребности, но не свои искания. Он мог сократить сон, меньше времени тратить на еду, готов был безвыходно сидеть за измерениями и вычислениями, лишь бы только возможно шире охватить новые просторы науки. А как иначе объяснить, что сопутствующие работы всегда окружали его основной труд, как спутники окружают планету? Приводя в старости архив в порядок, Дмитрий Иванович записал: «Сам удивляюсь, чего только я не делывал в своей научной жизни».

Конкретно эта запись относится к первым номерам «Инженерного журнала» за 1876 год, где была напечатана большая статья «О барометрическом нивелировании и применении для него высотомера».

Высотомер – прибор для определения высоты над уровнем моря – появился в ходе исследования упругости газов. При работе над этой темой Менделееву постоянно, по несколько раз в день, приходилось прибегать к точным определениям атмосферного давления. Пользоваться для этого ртутным барометром было утомительно. Поэтому для сокращения времени наблюдений он придумал такой барометр, который указывал не абсолютную величину атмосферного давления, а только изменения, которые в нем произошли с того момента, как был заперт кран прибора. Ученый убедился, что изобретенный им дифференциальный барометр необычайно чувствителен (в 16 раз чувствительнее ртутного). Он мог указывать ничтожные изменения, отличавшие давление столба воздуха между ступеньками лестницы. Это был готовый барометрический указатель уровня. Отвечая запросам практики, Менделеев придал ему устройство, пригодное для нивелирования, и назвал высотомером. В 1875 году топографы Генерального штаба использовали его для изготовления карт незнакомой местности, когда не хватало времени для определения уровня возвышенностей оптическим путем.

Упомянутая статья в «Инженерном журнале», вышедшая потом в расширенном виде отдельной книгой, отвергала предрассудок о невозможности применения барометров к определению малых разностей высот. Однако внедрение в практику высотомера, снабженного еще и дифференциальным термометром, затруднялось противодействием директора Главной физической обсерватории академика Вильде, таким образом отстаивавшего свои собственные, более громоздкие и дорогие, конструкции. Что ж, ситуация, когда должность позволяет лоббировать собственные интересы и «отодвигать» конкурентов, характерна отнюдь не только для 70-х годов XIX века…

А Менделееву не занимать новых идей. На этот раз в области метеорологии. Видя, что на русском языке существуют лишь устаревшие курсы, а прогнозы погоды в газетах дают постоянную пищу юмористам, Дмитрий Иванович под своей редакцией выпускает в 1876 году перевод с немецкого краткого – довольно популярного и лучшего на то время – курса Мона «Метеорология, или Учение о погоде» с обширным предисловием и подстрочными примечаниями от своего имени. Особое внимание он обращал на необходимость исследования высоких слоев атмосферы. Тогда еще их связь с погодой на земле не была очевидной, а Менделеев называл эти слои «великой лабораторией погоды». Для их изучения он предлагал «прикрепить к аэростату герметически закрытый, оплетенный, упругий прибор для помещения наблюдателя, который тогда будет обеспечен сжатым воздухом и может безопасно для себя делать определения и управлять шаром». Спроектировал он и устройство, позволяющее производить наблюдения в атмосфере без участия человека с последующей расшифровкой записей приборов.

Менделеев хотел, «чтобы земства, уже начавшие интересоваться метеорологическими наблюдениями, приняли и эту область под свое покровительство». На выполнение обширной программы катастрофически не хватало средств. Дмитрий Иванович наивно полагал восполнить их продажей своих книг. На печатных изданиях своих трудов, относящихся к этому периоду, он помещал одно и то же предуведомление: «Сумма, которая может быть выручена от продажи этого сочинения, назначается автором на устройство большого аэростата и вообще на изучение метеорологических явлений в верхних слоях атмосферы». Даже в предисловии к «Материалам для суждения о спиритизме» он полушутливо написал: «Как ни далеки кажутся два таких предмета, как спиритизм и метеорология, однако и между ними существует некоторая связь, правда, отдаленная. “Спиритическое учение есть суеверие”, как заключила комиссия, рассмотревшая медиумические явления, а метеорология борется и еще долго будет бороться с суевериями, господствующими по отношению к погоде… В этой борьбе, как и во всякой другой, нужны материальные средства. Пусть же одно суеверие послужит хоть чем-нибудь противу другого!»

^{Весы конструкции Д. И. Менделеева для взвешивания твердых и газообразных веществ}

Сегодняшнему читателю может показаться странным: с чего бы это вдруг серьезный ученый, занимающийся естественными науками, заинтересовался спиритизмом? Дело в том, что время было такое, когда мания общения с душами умерших, с потусторонним миром охватила общество. В том числе и (безо всяких кавычек) культурное, интеллигентное, образованное. Ну, ладно, чудаковатый биолог

Н. П. Вагнер не только писал труды по фауне беспозвоночных, изучал насекомых, но и сочинял детские сказки под псевдонимом Кот Мурлыка. Но Бутлеров! Коллегу, друга Алексея Михайловича Бутлерова Менделеев почитал как выдающегося ученого, способствовал его назначению на кафедру органической химии университета, и вдруг… Спиритические увлечения Бутлерова Дмитрий Иванович переживал так, как будто бы самый близкий, родной человек оступился. «Не имей Вагнер и Бутлеров авторитетности как натуралисты, публика не встрепенулась бы и едва ли ваши крупные журналы взяли бы статьи о спиритизме», – считал Менделеев. А раз так – нужно было во что бы то ни стало выступить против Бутлерова ради самого Бутлерова и ради молодежи, которую могло поколебать в сторону суеверий доверие к этому славному имени; ради самой науки, для здоровья которой спиритизм представлял большую опасность.

^{Маятник-диск и маятник-подкова – приборы, сконструированные Д. И. Менделеевым}

«Комиссия для рассмотрения медиумических явлений» под председательством Д. И. Менделеева была учреждена 6 мая 1875 года на очередном собрании Физического общества при Петербургском императорском университете и закончила свое существование в марте 1876 года. Она должна была заключить, не принадлежит ли что-либо в спиритизме «к разряду ныне необъяснимых явлений, совершающихся по неизвестным еще законам природы». Всего было проведено 19 заседаний, протоколы которых приведены в упомянутой книге. Кроме того, туда вошли тексты трех публичных лекций Менделеева на ту же тему.

Комиссия приняла решение, в котором явно чувствуется авторство Менделеева – настолько оно перекликается с его примечаниями и комментариями к протоколам. Оно слишком велико, чтобы приводить его полностью. Важно, что в конце решения без обиняков говорилось: «Спиритические явления происходят от бессознательных движений или от сознательного обмана, а спиритическое учение есть суеверие». Бутлеров принял урок старшего товарища. Правда, Ф. М. Достоевский, внимательно следивший за полемикой по этому вопросу, оставил такую запись, не вошедшую в окончательный текст «Дневника писателя» и впервые обнародованную лишь в 1973 году: «Дай Бог любому противнику спиритизма быть таким ненавистником его, как я, но я ненавижу лишь отвратительную гипотезу духов и сношений с ними, насколько может чувствовать к ней отвращение человек, не потерявший здравого смысла. Но, откладывая лишь мистическое толкование фактов, я все еще остаюсь в убеждении, что факты эти требуют строгой проверки и что наука, может быть, не сказали о них не только последнего, но даже и первого слова».

Великий писатель словно предвидел, что интерес к природе спиритизма будет возникать вновь и вновь вплоть до наших дней. Но заслуживает внимания еще одна цитата из того текста: «Мне передали, между прочим, что некоторые из нашего духовенства отчасти обрадовались спиритизму: возбуждает, дескать, веру, по крайней мере, явление духов протестует против всеобщего материализма. Вот рассуждение-то! Нет, уж лучше чистый атеизм, чем спиритизм!» В этом смысле Менделеев нанес по спиритизму ощутимый удар.

Денег от продажи книг, разумеется, не хватало ни на метеорологические наблюдения, ни на исследования по газам. Отложив их, Менделеев отправился в Америку, чтобы, как мы уже говорили, изучить там положение дел в нефтяной промышленности и перенести положительный опыт на отечественную почву. А по возвращении из-за океана произошла встреча, кардинальным образом изменившая привычное течение его жизни.

К этому времени в семью его овдовевшей сестры Екатерины Ивановны, переехавшей из Томска в Петербург, вошла подруга Катиной дочери Надежды донская казачка Анна Ивановна Попова. В воспоминаниях Н. Я. Капустиной-Губкиной находим такое описание внешности ее приятельницы: «Это была высокая, стройная и статная девушка с грациозной походкой, густыми золотистыми косами, которые она носила скромно подвязанными черными лентами у затылка, но они украшали ее красивую голову. Всего же более украшали ее большие светлые глаза, с недетским, серьезным выражением на детски округленном лице, с нежным румянцем и густыми красивыми бровями. Голос у нее тоже был нежный и приятный».

Дмитрий Иванович влюбился в 17-летнюю девушку с первого взгляда. Она в него тоже. Еще раньше. Надя взяла ее с собой на какое-то торжественное собрание (акт) в университете. Менделеев немного опоздал и пришел уже тогда, когда все остальные профессора заняли свои места. Он появился среди лысин, тщательно расчесанных бакенбард, орденских лент, одухотворенный и стремительный. «Он шел скоро, всей фигурой вперед, как бы рассекая волны», – вспоминала Анна Ивановна свое первое впечатление, добавляя, что издали он показался ей похожим на Зевса. «Неужели это ваш дядя?» – наивно спросила она Надю Капустину. Девушка смотрела на Менделеева и удивлялась: как это у него могут быть такие обычные племянники – как у всех.

Жена Менделеева, Феозва Никитична, предпочитала обитать в Боблово, и в апреле 1877 года Дмитрий Иванович пригласил Капустиных с Анной пожить у него, в большой квартире при университете. Ему нравилось слушать, как Анна музицирует за роялем, нравилось играть с нею в шахматы. В то же время он смущался, боялся проявить свои чувства, которые все равно не могли не заметить окружающие. От греха подальше Екатерина Ивановна переехала с девушками на другую квартиру. Но, рассказывая об этом бегстве, Анна Ивановна повторяла изречение Рабиндраната Тагора: «Можно ли бороться с ураганом? Может ли река противиться морскому приливу?» Ничто не в силах было помешать и развитию отношений между влюбленными, несмотря на 26 лет разницы в возрасте.

Анна училась в школе при Академии художеств. И Дмитрий Иванович, в натуре которого всегда была художественная жилка, начинает посещать выставки, мастерские художников, знакомиться с ними, покупать картины. А вскоре начались оставившие след в истории русского изобразительного искусства «менделеевские среды» (потом «пятницы»). В его квартиру приходили Крамской, Репин, Ярошенко, Мясоедов, Васнецовы, Савицкий, Суриков, Шишкин, Куинджи и другие мастера кисти. Приглашал Менделеев на эти вечера и молодежь, в том числе и персонально Капустиных с Анной. Художники не задумывались над тем, какой повод позволил выявиться живописным пристрастиям ученого. Они чистосердечно радовались, что нашли в его лице знатока и ценителя искусства. В память о той помощи, которую он оказал их творчеству, они впоследствии избрали Менделеева действительным членом Академии художеств. Именно на этих «средах» и «пятницах» у соратника Дмитрия Ивановича по «антиспиритической эпопее» Ф. Ф. Петрушевского родился замысел книги о красках. Эта была первая книга для художников о научном видении мира, о законах сочетания цветов в природе, о математике прекрасного.

Как писала через много лет Анна Ивановна, «живостью и энергией Дмитрий Иванович не только не уступал молодежи, но далеко оставлял ее за собой». Жизнь, однако, давала поводы для огорчений. Феозва Никитична в разводе мужу отказала. Правда, и Анна отказала жениху, дожидавшемуся ее в Новочеркасске. Но тут в Петербург явился ее отец, отставной казачий полковник Попов, все разузнал и решительно потребовал от дочери, чтобы она взяла с Дмитрия Ивановича слово не видеться с ней и победить свое чувство.

Слово-то Дмитрий Иванович дал, но чувство победить не мог. Анна в выпускном классе получила задание исполнить в карандаше «Последний день Помпеи» Брюллова. Оказалось, что исходит оно от заказчика, пожелавшего остаться неизвестным, который приобрел рисунок за большие деньги. Нетрудно догадаться, что им был Менделеев. Его встречали в залах Академии художеств, где он бродил, разглядывая гипсовые слепки Гермесов и Персефон. Ученики и ученицы, выходя после вечерних классов, видели высокую фигуру, закутанную в черный плащ с пряжками из львиных голов, скрывавшуюся в тени портала. В гостиных Петербурга появилась новая тема для пересудов.

Тяжело переживала разлуку и Анна. Она ходила на лекции, рисовала, бывала в театрах, слушала музыку, играла сама, но (цитируем ее воспоминания) «ничего не могло заполнить пустоту души, все мне казалось тусклым и бледным».

Душевное состояние Анны было таково, что отец настоял на немедленном отъезде ее за границу. В декабре 1880 года Дмитрий Иванович дал ей рекомендательные письма к знакомым художникам, проводившим зиму в Риме. Прощание было молчаливым и грустным.

После этого Дмитрий Иванович впал в депрессию. Близкие всерьез опасались, как бы не наложил на себя руки. Посетивший в те дни квартиру Менделеева ректор университета, биолог Андрей Бекетов, застал хозяина приводящим в порядок архив. Объяснил, что собирается на конгресс химиков в Алжир, а по дороге мало ли что может случиться. («По дороге я хотел упасть с палубы в море», – скажет он потом Анне.) В запечатанном конверте он передал Бекетову самое дорогое: завещание детям и неотправленные письма к Анне, которые он опускал каждый день в особый ящик, приделанный им к своему письменному столу.

Бекетов взял конверт и, спрятав его, отправился в Боблово. Он принял на себя последнюю вспышку бесплодного отчаяния Феозвы Никитичны, но все-таки сумел добиться от нее письменного согласия на развод. Правда, она оговорила за собой право на получение в дальнейшем всего профессорского жалованья бывшего мужа. Но и это обстоятельство не могло омрачить радость Дмитрия Ивановича, когда Бекетов появился у него с новостями перед самым отплытием на конгресс. И в списках участников этого съезда химиков имя Менделеева не появилось. Вместо Алжира он очутился в Риме.

После медового месяца в Вечном городе Дмитрий Иванович и Анна Ивановна вернулись в Россию, и тут выяснилось, что епархиальная консистория, в ведении которой находилось расторжение церковных браков, наложила на Менделеева епитимью: в течение ближайших семи лет ему запрещалось вступать в новый брак. Но влюбленные все равно решили не расставаться, тем более что Анна была беременна. Как раз кстати для лишенного профессорского жалования ученого крупный нефтепромышленник Рагозин предложил ему выгодное дело: устроить лабораторию для исследованья нефти и разработки новых способов промышленного получения нефтяных продуктов на одном из поволжских заводов между Ярославлем и Романово-Борисоглебском. Поселились они в домике над Волгой. Дмитрий Иванович подолгу пропадал на заводе, но, как писала Анна Ивановна, «одиночество меня не томило <…> Здесь – глубокое сознание, что выполнено то, что надлежит выполнить, – покорность высшему…»

В новом, 1882-м году, по возвращении в Петербург они все-таки повенчались. Священник Адмиралтейской церкви в Кронштадте, исполнивший обряд таинства, был за это лишен сана, утешаясь, возможно, лишь хорошим денежным вознаграждением от Менделеевых; но законность брака церковные власти под сомнение не поставили. Молодая семья зажила дружно и счастливо. Через два года после рождения дочери Любы на свет появился сын Иван, еще через два – близнецы Мария и Василий. Возобновились «менделеевские среды». В доме снова появилась студенческая молодежь. Гостей ожидало простое угощение: чай, бутерброды, красное вино. Анна Ивановна сочла нужным в воспоминаниях особо подчеркнуть «отсутствие светских дам (бывали только художницы)» и добавила: «Все чувствовали себя легко и свободно». И еще: «Дмитрий Иванович всегда был как будто в состоянии душевного горения. Я не видела у него никогда ни одного момента апатии. Это был постоянный поток мыслей, чувств, который крушил на своем пути все препятствия».

Вызывает удивление, что при всем своем авторитете в научном мире Д. И. Менделеев не удостоился избрания действительным членом Академии наук, был только членом-корреспондентом. Еще осенью 1874 года академики А. М. Бутлеров и Н. Н. Зинин попытались ввести в Академию Менделеева, написав в своем представлении, что «его право на место в русской Академии наук никто не решится оспаривать…» Но тогда представители других профессий в этом высшем научном учреждении просто решили не открывать дополнительной вакансии для химиков.

^{Диплом Д. И. Менделеева – иностранного члена Национальной Академии наук США}

После смерти Зинина в феврале 1880 года Менделеев был предложен на освободившееся место четырьмя академиками: А. Бутлеровым, Н. Чебышевым, Ф. Овсянниковым и Н. Кокшаровым, – которые старательно подвели итог его работе по чистой и прикладной химии на пользу русской науки, промышленности и сельского хозяйства. И не только для них стало большой неожиданностью, что при голосовании количество голосов «против» на один голос превысило количество голосов «за». В газете «Голос» появилось коллективное заявление, выражавшее недоумение 18 виднейших химиков; Бутлеров в газете «Русь» выступил со статьей, в название которой вынес принципиальный вопрос: «Русская или только императорская Академия наук?» Пафос выступлений был направлен против засилья в Академии иностранцев. «История многих академических выборов показала, что в среде этого учреждения голос людей науки подавляется противодействием темных сил, которые ревниво закрывают двери Академии перед русскими талантами», – писали Менделееву московские профессора.

В прогрессивной либеральной печати «дело Менделеева» получило широчайшую огласку. «Кто они, эти люди науки, посмевшие забаллотировать Менделеева? – спрашивали газеты. – Чем они занимаются? Счетом букв в календарях? Составлением грамматики ашантийского языка, исчезнувшего тысячи лет назад, или решением вопроса: сколько при Сулле назначалось для Рима постоянных судей – 350 или 375?»

Сомневаясь в заслугах иноземных членов Российской Академии, связанных круговой порукой посредственностей, наиболее смелые авторы шли дальше. «Как же винить ветхую Академию, – иронизировала газета “Голос”,– за то, что она отвергла Менделеева, человека крайне беспокойного, – ему до всего есть дело.<…> Он едет в Баку, читает там лекции, учит, как и что делать, съездив предварительно в Пенсильванию, чтобы узнать, как и что там делается; выставил Куинджи картину – он уже на выставке: любуется художественным произведением, изучает его, задумывается над ним и пишет новую мысль, пришедшую ему при взгляде на картину. Как же впустить такого беспокойного человека в сонное царство? Да ведь он, пожалуй, всех разбудит и – чего Боже упаси – заставит работать на пользу родины».

^{Группа профессоров, преподавателей и студентов физико-математического факультета С.-Петербургского университета (в центре – Д.И. Менделеев). 1875 г.}

Множество русских и иностранных университетов в пику Академии избрали Менделеева своим почетным членом. Характерен ответ Дмитрия Ивановича ректору Киевского университета Св. Владимира: «Душевно благодарю Вас и совет Киевского университета. Понимаю, что дело идет об имени русском, а не обо мне. Посеянное на поле научном взойдет на пользу народную».

В 1886 году умер А. М. Бутлеров, и вопрос об избрании Менделеева в академики подняли вновь. Академик А. С. Фаминцын (физиолог) писал ставшему к тому времени президентом Академии графу Д. А. Толстому: «Произведенное несколько лет тому назад забаллотирование Д. И. Менделеева, – вопреки заявлению как представителя химии в Академии, – и всех остальных русских химиков, произвело на ученых русских удручающее впечатление. Стало ясным, что не оценкой ученых трудов и не научными заслугами кандидата, а какими-то посторонними соображениями руководствовалось большинство академического собрания, забаллотировавшее г-на Менделеева. До сих пор русские ученые не могут простить Академии этого проступка… Поэтому единственно правильным путем представляется мне следование голосу нашего покойного сочлена А. М. Бутлерова, который в представлении проф. Менделеева на кресло технической химии в то же время со свойственным ему красноречием и силой выставил в столь ярком свете заслуги Менделеева по чистой химии, что для беспристрастного читателя не остается и тени сомнения в том, что, по мнению нашего покойного сочлена, Д. И. Менделеев занимает первенствующее место среди русских химиков и что ему и никому другому должно бесспорно принадлежать сделавшееся за кончиной А. М. Бутлерова вакантное место по чистой химии».

Однако тот, кому адресовалось это обращение, – стоявший у кормила академического правления бывший обер-прокурор Синода, бывший министр народного просвещения Д. А. Толстой – ведь и был в свое время главным вдохновителем тех самых «посторонних соображений», о которых писал Фаминцын. Послушное большинство академического собрания и на этот раз с еще большим рвением выполнило негласное начальственное предначертание. По кафедре, которая предназначалась Менделееву, был избран химик-органик Ф. Ф. Бейльштейн. Не принижая его заслуг, все же нельзя не признать, что с заслугами Менделеева они не сопоставимы. Тот же Бутлеров, когда Бейльштейна еще раньше стремились «протолкнуть» в академики, характеризовал его как «заслуженного и трудолюбивого ученого», но добавлял, что «отдавать ему в каком-либо отношении первенство перед всеми другими русскими химиками могут только лица, не имеющие ясного понятия о том, как и чем меряются в химии ученые заслуги».

Нельзя сказать, чтобы Менделеева вся эта возня не задевала. Он знал себе цену и, может, именно поэтому не придавал большого значения таким внешним знакам славы, как, например, ордена, коих у него в течение жизни набралось много, вплоть до высокого ордена Александра Невского. Однако как к ученому он требовал к себе уважения, о чем красноречиво свидетельствует эпизод, переданный в мемуарах журналиста и общественного деятеля В. А. Поссе. Со слов своего брата, профессора математики в университете, он рассказывает, как где-то в 1879 году Менделеев поехал к петербургскому генерал-губернатору И. В. Гурко защищать коллег, заподозренных в политической неблагонадежности. Гурко кричал, что сам придет в университет и не только студентов, но и профессоров согнет в бараний рог. Перешел на крик и Менделеев: «Как вы смеете мне грозить? Кто вы такой? Солдат и больше ничего. В своем невежестве вы не знаете, кто я такой. Имя Менделеева вписано в историю науки. Знаете ли вы, что он произвел переворот в химии, знаете ли вы, что он открыл периодическую систему элементов? Отвечайте!» О периодической системе Гурко, вероятно, не имел понятия. Это его смутило. Свидание закончилось торжеством Менделеева. Но не зря же потом говорили, что Менделеев не стал академиком из-за скверного, взрывного характера.

Он не забросил химию. В 1887 году, например, вышла монография «Исследование водных растворов по удельному весу». Но все больше его интересы склоняются в сторону экономических и технологических проблем. «Мне говорят, – писал Дмитрий Иванович, – “Ведь вы химик, а не экономист, зачем же входить не в свое дело?” На это необходимо ответить, во-первых, тем, что быть химиком не значит еще вовсе чуждаться заводов и фабрик и их положения в государстве, а следовательно, и сущности экономических вопросов, сюда относящихся, во-вторых, тем, что истинного, правильного решения экономических вопросов можно ждать впереди только от приложения опытных приемов естествознания, для которых химия составляет одну из важнейших дисциплин, и, в-третьих, тем, что в деле общей, народной и государственной пользы полезно и даже должно слышать голоса не только присяжных экономистов, но и всякие иные. Мой голос, я вижу и слышу, созвучит согласно многим иным русским».

Касаясь экономических проблем, Дмитрий Иванович действовал твердо, но осмотрительно: изучил множество специальных работ, собрал большой статистический материал, объездил ряд экономическим важных регионов и, кроме того, активно использовал свои естественно-научные и технологические познания. Программным можно считать выступление Менделеева на съезде естествоиспытателей и врачей еще в декабре 1879 года. «Естествознание в России, – говорил он, – еще столь недавнее, мы видим, мужает. Юноше прилично помышлять только об интересах головы и сердца, а муж должен помнить и о живых возможных практических потребностях. А потому нам пора думать о том, чтобы послужить нуждам той страны, где мы живем и растем. Работая на пользу всемирной науки, мы, конечно, вносим свою дань родине. Но ведь у нее есть нужды личные, местные. К числу таких относятся те, которые восполнить и удовлетворить мы можем легче и удобнее, чем кто-либо другой, нам они виднее и доступнее. Будем же их сознавать, чтобы не сказали когда-нибудь: они собирались, обсуждали всемирные интересы науки, а близкого, знакомого, в чем могли оказать прямую пользу стране, – того не видели».

Частичный успех его советов, относившихся к «нефтяным делам», вдохновил Менделеева чрезвычайно. В 1888 году по предложению Министерства государственных имуществ он объездил Донецкий регион, практически исследуя возможности развития отечественной каменноугольной промышленности. Ведь в то время заводы и транспорт центральных областей работали на привозном, английском угле. А еще в 1882 году на Промышленном съезде, приуроченном к организации Всероссийской промышленной выставки, Менделеев высказал свои взгляды на ископаемые угли как на важнейший источник «для развития заводской деятельности» и охарактеризовал перспективные, по его мнению, залежи.

Донецкий бассейн он считал наиболее важным. Практически знакомясь с ним, Менделеев не только связался с геологами, не только изучал край, но исследовал всю его экономику, собирал, например, копии соглашений между крестьянами-добывателями и скупщиками угля на кустарных разработках в Зайцевской волости и пр. Свой пространный отчет он опубликовал под названием «Будущая сила, покоющаяся на берегах Донца». Ученый звал туда русских людей с такой же пламенной верой в перспективы угольного края, как некогда приглашал на нефтеносные земли Прикаспия.

Тогда же им начаты работы по пересмотру таможенного тарифа России, т. е. пошлин, которыми облагались ввозимые из-за границы товары. Друг Менделеева, профессор Петербургского технологического института И. А. Вышеградский, ставший министром финансов, поначалу предложил ему заняться таможенным тарифом по химическим продуктам. Однако Дмитрий Иванович этим не ограничился и, считая все отрасли промышленности тесно связанными между собою, изучил весь тариф в полном объеме, ознакомился с современным состоянием промышленности ив 1891 году издал почти тысячестраничный том плотной печати «Толковый тариф». В нем содержалось подробное истолкование статей обложения и объяснение, какие отрасли промышленности они призваны защищать, где русские предприниматели могут с наибольшим успехом приложить свои капиталы.

К моменту появления «Толкового тарифа» Менделеев уже прекратил свою более чем 30-летнюю педагогическую деятельность. Случилось это в марте 1890 года. Уже точно и не установить, по какому поводу университетские студенты устроили сходку. Такое в те времена происходило нередко. Но эта была настолько шумной и многолюдной, что привлекла внимание полиции. Можно было ожидать арестов и последующих исключений. Услышав шум в своей квартире, находившейся у главного входа в университет, Дмитрий Иванович пошел наверх на сходку, чтобы предупредить печальный исход. Он предложил студентам изложить свои претензии и пожелания письменно, сам взялся отвезти их петицию министру. На том и порешили, столкновение с полицией и всеми возможными последствиями было предупреждено.

Мемуаристы, вспоминающие этот эпизод, утверждают, что пожелания студентов были исключительно академического характера. Но в суть петиции тот, кому она предназначалась, и не вникал. Через несколько дней она вернулась к Менделееву со следующим препроводительным отношением: «По приказанию министра народного просвещения прилагаемая бумага возвращается Действительному Статскому Советнику профессору Менделееву, так как ни министр и никто из состоящих на службе Его Императорского Величества лиц не имеет права принимать подобные бумаги». Уильям Тильден, английский биограф Менделеева, оставил такой комментарий: «Бестактный ответ министра, последовавший вместо благодарности, – простая препроводительная надпись с отказом от рассмотрения петиции и возобновившиеся после этого беспорядки вынудили Дмитрия Ивановича подать прошение об отставке».

Ректор не хотел принимать у Менделеева прошение, но тот насильно, на глазах у студентов, сунул ему эту бумагу в карман. Ни министерство, ни лично министр граф И. Д. Делянов никаких шагов, чтобы удержать профессора, не предприняли. Последнюю лекцию Дмитрий Иванович посвятил разъяснению «духа университетского», заключающегося в стремлении постигнуть истину во что бы то ни стало – истину во всей ее чистоте и совершенстве. «Желаю вам достигнуть ее самым спокойным образом и покорнейше прошу не сопровождать мой уход аплодисментами по множеству различных причин», – с этими словами он сошел с кафедры и покинул аудиторию.

Менделеев поселился в новой квартире, которую снял на Васильевском острове и в несвойственном ему состоянии бездеятельности пребывал недолго. Помимо «Толкового тарифа» его занимало предложение Морского и Военного министерств по созданию отечественного бездымного пороха. Докладную записку военному министру П. С. Ванновскому со своими соображениями по этому вопросу Менделеев счел необходимым подписать с упоминанием множества титулов: «совещательный член Артиллерийского комитета и доктор и заслуженный профессор химии С.-Петербургского университета, почетный член Совета торговли и мануфактур, Югославянской, Копенгагенской, Дублинской академий, Русского физико-химического общества, Императорского Русского технического общества, Лондонского химического общества, доктор прав Эдинбургского королевского общества, доктор Геттингенского университета» и проч. и проч. Тут видно и самолюбие, и желание пустить в ход весь свой авторитет, чтобы убедить: «Снабжение русской армии бездымным порохом есть одно из крупнейших в мире промышленных предприятий».

Вместе со специалистом по взрывчатым веществам профессором минного офицерского класса в Кронштадте И. М. Чельцовым Менделеев командируется за границу, чтобы, по возможности, больше разузнать о производстве пороха во Франции и Англии. Миссию надо признать весьма деликатной. Ведь, по существу, речь шла о военных секретах, которые никто раскрывать иностранцам не собирался. Знаменитый французский химик Вертело хранил молчание. Образцы пороха удалось достать через сына квартирной хозяйки, отбывавшего воинскую повинность, и то ли из любезности, то ли за деньги приносившего патроны для Менделеева. Однако даже тщательный анализ содержавшегося в них пороха не позволял окончательно установить пропорции составных частей. Тогда Дмитрий Иванович взял за несколько лет отчеты (статистические таблицы) французского железнодорожного ведомства и учел все те грузы, которые поступали по ветке, ведущей к пороховому заводу. Откинув те, что явно не имели отношения к интересующему его вопросу, он определил не только составные элементы бездымного пороха, но и вычислил их соотношение. Когда он впоследствии рассказал об этом Вертело, тот только развел руками.

^{Портрет Д. И. Менделеева работы Анны Ивановны Менделеевой (карандаш)}

В Англии заведующий Вульвинским арсеналом сэр Фредерик Абель сразу показал Менделееву извещение контрразведки о цели появления в стране русских ученых и сказал, что для такого химика задача вполне разрешима, как бы тому не препятствовали. Считая последнее недостойным их дружбы, он думает, что лучше сразу показать все производство. И показал.

У читателя может возникнуть впечатление, что Менделеев просто занимался военно-промышленным шпионажем, но это отнюдь не так. Целью было не изготовление в России пороха по французскому или английскому образцу, а создание с учетом полученной информации нового вида бездымного пороха. Менделеев решил исходить не из смеси, а из химического индивидуума – нитроклетчатки, растворимой в смеси спирта и выделяющей наибольшее количество газов на единицу веса. Он получил новую форму нитроклетчатки, названную им пироколлодием. Поездка за рубеж убедила Менделеева, что западноевропейские исследователи не ведут работ в каком-нибудь уже совершенно новом, не предусмотренном им направлении. Полезным оказалось и ознакомление с устройством специальных лабораторий по изучению порохов и взрывчатых веществ. Были сделаны заказы для оснащения аналогичной отечественной лаборатории в Морском министерстве.

^{Здание Главной палаты мер и весов в годы работы в ней Д. И. Менделеева}

В 1892 году (меньше чем через год после открытия такой лаборатории) была произведена первая артиллерийская стрельба пироколлоидным порохом Менделеева, в 1893 году – первые в мире опыты стрельбы из 12-дюймовых орудий. Инспектор морской артиллерии адмирал Макаров поздравил Дмитрия Ивановича с блестящим успехом. Сразу же после удачных опытов с бездымным порохом поступило предложение от дружественной в военном отношении Франции продать секрет его изготовления за миллион золотых франков. Французам, конечно, отказали. А Менделеев написал своим военным заказчикам: «Мне кажется особо печальной та возможность, что пироколлоидный порох будет держаться у нас в большом секрете, но не будет, отчасти в силу секретности, признан во всех своих достоинствах, а между тем так или иначе проникнет на Запад, и его ученые проведут этот совершеннейший порох в жизнь, прибавляя новую славу к своим именам, и заставят нас принять то, что делается теперь в самой России».

Как в воду глядел! Порох Менделеева не был принят Военным министерством. Для флота он готовился на небольшом морском заводе в ничтожных количествах. Победили те чиновники, чьи интересы тесно переплетались с интересами иностранных фирм. А во время Первой мировой войны Россия вынуждена была спешно заказывать в США несколько тысяч тонн бездымного пироколлоидного пороха. Американцы не скрывали, кому принадлежит изобретение пороха, который у них покупали русские. В американском официальном издании о пироколлоидном порохе говорилось как о «специальной форме нитроцеллюлозы, отвечающей содержанию азота 12,44 % и вполне разработанной в России знаменитым химиком проф. Д. Менделеевым».

А знаменитый химик в 1894 году вынужден был уйти из научно-морской лаборатории по причине, которую его ученик и соратник С. П. Викулов определил так: «Из-за несочувственного, я бы сказал, враждебного отношения к его идеям некоторых крупных деятелей морской артиллерии». Впрочем, к этому времени Менделеев уже занимает серьезную должность управляющего Главной палатой мер и весов (ГПМВ), и его интересы сосредоточились на метрологии.

Когда в ноябре 1892 года Дмитрию Ивановичу предложили эту должность, то вверенное ему учреждение с 50-летней историей еще именовалось Депо образцовых мер и весов, да и сама должность называлась по-другому: «ученый-хранитель». Депо было приспособлено главным образом к проверке торговых железных саженей, аршинов и различных чугунных гирь. Руководство такой конторой казалось местом тихим, спокойным. Но не с характером и темпераментом Менделеева заниматься рутинным делом. Деятельный и живой ум не позволял ему примириться со званием «хранителя мер и весов». Это навевало мысли о неподвижности, о неизменности хранимого. «Управляющий» – вот это другое дело! И управляющий не «Депо образцовых мер и весов», а «Главной палатой мер и весов». Дату 1 (13) июля 1893 года, когда было утверждено подготовленное Менделеевым «Положение о Главной палате мер и весов», русские метрологи считают началом новой эры в истории отечественной науки об измерениях – метрологии.

Менделеев начал свою работу в ГПМВ с воссоздания новых прототипов основных мер длины и веса и их точных копий и тщательной сверки с уже существовавшими европейскими эталонами. Всем на удивление изготовление прототипов мер веса продолжалось всего шесть лет, включая и принципиальную разработку вопросов, тогда как в метрологических институтах других стран такая работа занимала 15–20 лет. Между тем, чтобы вывести точный вес прототипа фунта и его подразделений и снять с этих прототипов копии, понадобилось провести 20 тысяч отдельных наблюдений. Масса эталона фунта была определена Менделеевым с точностью до 0,000072 грамма. Он добился в сто раз большей точности взвешивания против той, которой достигали его предшественники, и все еще не был удовлетворен. В написанной им речи к десятому съезду русских естествоиспытателей в Киеве в 1898 году (из-за болезни Менделеева лекцию прочитал его ученик профессор Д. П. Коновалов) говорилось: «Так как все естествознание внушает мысль искать истинные и важнейшие законы в мельчайших долях – от дифференциальных частей и атомов до микроорганизмов, весящих обыкновенно менее одной миллионной доли миллиграмма, – то впереди остается еще много для достижения желаемой точности, как во всем океане точных знаний».

^{Рабочий кабинет Д. И. Менделеева в Главной палате мер и весов (ныне музей Д. И. Менделеева). 1949 г.}

Требовательность Менделеева-метролога породила выражение «менделеевская точность», ставшее синонимом наиболее тонких измерений. Он, например, учел то, что теплота, распространяемая наблюдателем, может действовать на весы даже на расстоянии 4 метра и влиять на точность взвешивания. Поэтому при особо ответственных работах в ГПМВ наблюдатель отделялся от прибора особой перегородкой, состоящей из деревянной доски толщиной 12 миллиметров, обитой с обеих сторон жестью и еще оклеенной станиолем.

Озабоченный обязательностью единства мер по всей необъятной империи, Менделеев расширяет сеть отделений ГПМВ в России (при нем открылось до 25 новых), готовит необходимые для них кадры, организует строгий контроль над упорядоченной им же поверкой применявшихся мер и измерительных приборов. Кстати, именно тогда – в 1894 году – была установлена эталонная крепость «менделеевской» водки (40 градусов), введены спиртометрические таблицы, позволяющие по удельному весу раствора спирта с водой определить его крепость. Аршин как мера длины полностью вытеснил прежнюю сажень, и размер его (71,12 см) был установлен с точностью, допускавшей отклонение не более 3,7 микрона. При этом Менделеев с первых дней своего пребывания на посту управляющего ГПМВ добивался от правительства решения о переходе России на метрическую систему мер (килограммы и метры). Она была введена как факультативная, т. е. необязательная, в 1899 году. И когда 14 сентября 1918 года метрическая система была закреплена декретом Совнаркома РСФСР, страна уже вполне была готова к тому, чтобы повсеместно ею пользоваться.

^{Воздушный шар «Русский», на котором 7 августа 1887 г. Д. И. Менделеев совершил полет для наблюдения солнечного затмения}

Главной палатой мер и весов Менделеев управлял до конца своих дней, но, как и в более молодые годы, не мог не увлекаться идеями и проектами, прямого отношения к служебным обязанностям не имевшим. В 1899 году он совершает большое путешествие на Урал, чтобы «разыскать на месте, где должно искать коренные причины малой возможности уральской железной промышленности». По итогам поездки выпущена книга «Уральская железная промышленность в 1899 г.», которая и десятилетия спустя оценивалась специалистами как «обширная и строго научная энциклопедия по Уралу».

Сделав изрядный крюк, Дмитрий Иванович заехал в Тобольск – попрощаться с родными местами. Встречали знаменитого земляка именитые люди города во главе с городским головой и членами местной думы, свозили в село Аремзянка, где когда-то у Менделеевых был стеклянный завод. Вдохнув «дым отечества» и растрогавшись, Дмитрий Иванович, тем не менее, не мог закрыть глаза на то, что «старая столица Сибири» находится в весьма захудалом состоянии. «Великая Сибирская дорога пробудила всю Сибирь, но этого одного пути, очевидно, мало, необходимы и другие; и первым по очереди, конечно, будет путь на Тобольск, потому что тут исторически и самой природой скоплены судьбы всей Западной Сибири. Тогда только когда дойдет железная дорога от центра России до Тобольска, родной мне город будет иметь возможность показать свое превосходнейшее положение и настойчивую предприимчивость своих жителей, хранящих память о старой силе древней Сибири», – писал он в своей книге об уральской командировке.

В то время мысли Менделеева обращены не только к Уралу и Сибири, но и к Крайнему Северу. Он горячо поддержал инициативу адмирала С. О. Макарова построить первый в мире ледокол «Ермак», способный форсировать тяжелые льды, а потом загорелся идеей прорезать на нем Северный полюс и спуститься на Дальний Восток к Сахалину. Изложив в 1901 году министру финансов С. Ю. Витте, с которым тогда находился в хороших отношениях, проект и цели экспедиции, Менделеев пишет в докладной записке: «Завоевав себе научное имя, на старости лет я не страшусь его посрамить, пускаясь в страны Северного полюса, и если обращаюсь к Вам с откровенным выражением своих мыслей, то лишь в той уверенности, что Вы достаточно знаете меня как естествоиспытателя, чуждого мечтательности». В подтверждение того, как ему важны личные наблюдения, Менделеев вспоминает свой полет на воздушном шаре «Русский» вдень солнечного затмения 8 августа 1887 года. В Арктику, правда, отправиться не пришлось: помешали разногласия с Макаровым, считавшим, что к Сахалину нужно плыть не через полюс, а вдоль побережья. Однако с идеей освоения Северного Ледовитого океана Дмитрий Иванович не распрощался, считая, что «около тех льдов немало и золота и всякого иного добра, своя Америка». Сохранились черновики с вычислениями и проектами нового корабля для плавания в ледовых широтах. Менделеев предлагал особое ледорубильное устройство у носа судна, а для борьбы со льдами – применение оксиликвита (смеси жидкого кислорода с органическими поглотителями).

«Если бы хоть десятая доля того, что потеряно при Цусиме, была затрачена на достижение полюса, эскадра наша, вероятно, пришла бы во Владивосток, минуя и Немецкое море и Цусиму», – с горечью писал Менделеев, переживая неудачи России в войне с Японией в 1904–1905 годах.

«Мне уже поздно воевать, глядя в могилу, но в виду ее еще есть довольно сил, чтобы говорить об устройстве внутреннего быта, для чего и пишутся мои “Заветные мысли”, и я полагаю, что чем проще, откровеннее и сознательнее станут русские речи, тем бодрее будут наши шаги вперед, тем дольше будут длиться мирные промежутки между оборонительными войнами, нам предстоящими, тем меньше на Западе, Востоке и Юге будут кичиться перед нами и тем более выиграет наше внутреннее единство…» Это цитата из «Заветных мыслей» – книги, в которой слепнущий ученый, чувствующий, что смерть не за горами, спешил поделиться с соотечественниками тем, что было в прямом смысле выстрадано, что обдумывалось и переживалось многие годы. «Заветные мысли» выходили четырьмя отдельными выпусками в 1903–1906 годах в типолитографии М. П. Фроловой.

«Твой папа вот какой: он давно ВСЕ знает, что бывает на свете. Во все проник. Не укрывается от него ничего. Его знание самое полное. Оно происходит от гениальности, у простых людей такого не бывает. У него нет никаких “убеждений” (консерватизм, либерализм и т. д.). У него есть все. Такое впечатление он и производит», – писал 15 мая 1903 года поэт Александр Блок своей невесте Любе Менделеевой (Прекрасной Даме) незадолго до их свадьбы. Слово «всё» подчеркнуто Блоком трижды. Если цитировать это письмо дальше, то становится ясным, что оно не только комплиментарно по отношению к будущему тестю, но и выражает некоторое раздражение: неспокойно и тяжело рядом с человеком, который сам страдает от груза всепознания («Твоя мама страдает, между прочим, и от этого…», «Дай Бог, чтобы мама поправилась нервами летом…»). Тут ничего не поделаешь: рядом с великими людьми их близким, как правило, нелегко.

И не только близким. Дмитрий Иванович довольно часто бывал в Англии. Его английский коллега и биограф Т. Торп, называя Менделеева «бельмом на глазу для российской бюрократии», поясняет: «Как неоднократно указывалось, то, что его часто посылали за границу, было на самом деле плохо замаскированными попытками держать его на приличном расстоянии от дома. Что ж, если не хотят слушать чиновники, остается уповать на распространение печатного слова, которое может дойти до непредубежденных, умных людей, способных “Заветные мысли” воплотить в реальные дела».

Следом за «Заветными мыслями» Менделеев надиктовал и написал книгу «К познанию России», выпущенную издателем А. С. Сувориным в 1906 году. Она быстро разошлась, и в течение года вышло четыре (редчайший случай!) издания подряд. На следующий год, уже после кончины ученого, появилось 5-е, 6-е, в 1912 году – 7-е издание.

У Менделеева остается ощущение, что не все сказано. И он тут же, не жалея сил, торопясь, а потому не очень заботясь о стиле и форме изложения, приступает к «Дополнениям к познанию России». Вступление и первую главу успевает отослать в типографию. На рабочем столе осталась рукопись, обрывающаяся на словах: «В заключение считаю необходимым хоть в самых общих чертах высказать…»

^{Красный дом» – ВНИИМ, где была последняя квартира Д. И. Менделеева (1897–1907)}

11 января 1907 года, в четверг, Менделеев принимал в Главной палате мер и весов нового министра торговли и промышленности Д. А. Философова. По словам сотрудника ГПМВ физика Н. Г. Егорова (к слову, занимающего после Менделеева пост управляющего палатой до 1919 года), Дмитрий Иванович «был очень доволен посещением», а «при возвращении домой на сильном ветру (его вел под руку служитель) простудился и уже с утра пятницы почувствовал недомогание». Больше он из дома не вышел. Плеврит перешел в катаральное воспаление легких, и в 5 часов утра 20 января (2 февраля по новому стилю) 1907 года Д. И. Менделеев скончался.

«Быстро разошлось это печальное известие по городу, – свидетельствует Н. Г. Егоров, – Множество телеграмм и писем, полученных вдовою Д. И. Менделеева Анной Ивановной, университетом, Физико-химическим обществом, Главной палатой мер и весов, статьи и заметки, помещенные как в русских, так и немецких, английских, американских, французских, итальянских и др. газетах, показали, что утрата Дмитрия Ивановича не только в России вызвала неподдельное горе, но весь ученый мир потерял в нем одного из лучших и популярнейших своих представителей».

«Когда приехала я, Дмитрий Иванович лежал уже в зале на столе, величавый и спокойный, со сложенными крестом руками, и застывшее красивое лицо его, казалось, говорило: “Теперь я знаю то, что скрыто от вас, еще живущих…”

Во время похорон Дмитрия Ивановича самое сильное впечатление на меня произвела эта несметная толпа народа, провожавшая его к церкви Технологического института и, после отпевания, на Волково кладбище. Двигалась она сплошной темной тучей по зимним улицам города. <…>

Колыхание венков, металлический гроб, который студенты, чередуясь, несли на руках до самой могилы, черные флаги на здании Технологического института, зажженные днем фонари и всюду народ – юноши, женщины, старики – все это оставило неизгладимое и возвышенное впечатление».

(Из «Семейной хроники…» И. Я. Капустиной-Губкиной)

Похоронили Дмитрия Ивановича недалеко от могил матери и старшего сына Владимира, флотского офицера, решившего в 1898 году посвятить себя научной деятельности, но вскоре скоропостижно скончавшегося. Ученым-метрологом стал сын Менделеева от второго брака – Иван. Он был профессором Всесоюзного научно-исследовательского института метрологии имени своего отца. А младшая дочь Менделеева, Мария, по специальности агроном, с 1934 года до самой смерти (1952) была директором музея Д. И. Менделеева в Ленинградском государственном университете.

^{Бронзовый памятник Д. И. Менделееву работы И. Я. Гинцбурга перед зданием Всесоюзного научно-исследовательского института метрологии им. Д. И. Менделеева в С.-Петербурге}

В Советском Союзе отношение к имени, памяти, наследию Менделеева было вроде бы почтительным. Однако подлинные социально-философские и политические воззрения ученого замалчивались как в научно-популярной, так и в исследовательской литературе, а из оригинальных текстов признанные крамольными места просто изымались цензурой. Ну нельзя было передового, свободолюбивого ученого показывать сторонником исключительно капиталистического пути развития. А между тем, не закрывая глаза на различные отрицательные явления, связанные с капиталистическими отношениями, Менделеев утверждал: «Перескочить через капитализм – утопия»– и считал, что «право собственности составляет одну из основ всего общественного устройства, назначенного для обеспечения как личностей, так и их взаимностей». Менделеев не верил в обязательность капиталистической эксплуатации, резонно замечая в той же работе «Учение о промышленности» (1901), что «привычка действовать созидательно… неизбежно родит свою новую дисциплину; она основывается не на вражде и встрече интересов, а на согласии и общении, которые и дают новые способности».

Нет ничего удивительного, что такую «капиталистическую пропаганду», вышедшую из-под пера авторитетного ученого, от советского читателя скрывали, хотя и вынуждены были отмечать: «Менделеев никогда не был сторонником социализма, – более того, он боялся и чурался этого слова» («Правда», 02.02.1937).

При подготовке к изданию в 30–50-е годы XX века Академией наук СССР 25-томного собрания сочинений Д. И. Менделеева из его книг, статей, очерков, писем, автобиографических заметок вымарывались слова, предложения, абзацы…

Такая вот редактура. Однако по-настоящему, во всю ширь развернулась цензура, когда дело дошло до издания «Заветных мыслей», «К познанию России» и «Дополнений к познанию России». При их публикации в 1952–1954 годах в XXI, XXIII и XXIV томах «академического» собрания из них в целом было изъято около 8 печатных листов, что по размерам составляет среднего объема книгу. Даже мизерным по тем временам тиражом боялись их обнародовать! Но даже заведомо неполный, искаженный текст порою снабжен там оскорбительными в отношении Менделеева редакционными примечаниями.

Каких бы проблем ни касался Дмитрий Иванович – будь то проблемы народонаселения, фабрично-заводской промышленности, сельского хозяйства, внутренней и внешней торговли, науки, высшего и среднего образования, политического устройства России, международных отношений и т. п. – везде красной нитью проходит, с одной стороны, предостережение от, возможно, ждущих страну революционных «гибельных потрясений», с другой – последовательная защита эволюционных, «постепенных, но решительных перемен», при посредстве которых только и возможны действительное процветание и прогресс горячо любимой Менделеевым России.

В этом основной идейно-философский, эмоционально-психологический и нравственный пафос социально-экономической публицистики Д. И. Менделеева – его духовного завещания современникам и потомкам.

Юрий Славянов