Читать книгу Командир среднего звена. Победителям посвящается - Дмитрий Меренков - Страница 16

Таки справедливо события на реке Хасан и озере Халкин Гол именовать конфликтами, а не войной. Не затронули эти сражения весь народ и каждого в отдельности. Подрастали сёстры Дикие – фамилия такая – с твёрдым убеждением: завтра будет лучше, чем вчера. Старшая работала, остальные учились и даже нападение фашистской Германии восприняли как виртуальную угрозу их жизненному укладу. Пока не начались налёты на железнодорожную станцию в километре от родной Пролетарской улицы. До войны гул самолётов, иногда пролетавших над Дружковкой, теребил девичью душу – как там мой, теперь накатывающие гудение выносило во двор, заставляло задирать голову: наш, нет, не наш; наш – не наш. И когда чёрными точками отделялись от самолётов бомбы, напрасная надежда загоняла зевак в погреба. Война стёрла многие условности, и Вера каждый день забегала к Наташе, тётке Николая – как там наш? Обе были рады, что «наш» от войны далеко и утешались тем, что письма идут долго.

Немцы пришли раньше.Free internet

Примечание. 22 октября 1941 года гитлеровцы захватили Дружковку (32 тыс. жителей). За два года оккупации нацистами было зверски замучено 1130 и отправлено в Германию 1214 человек. Освобождена Дружковка 6 сентября 1943 года частями 279-й стрелковой дивизии.

Первые дни оккупации были наполнены ужасом. Бомбёжки сменились грохотом танков на близлежащей дороге к городу Краматорску, ружейной пальбой в разных районах города, гулом орудийных залпов, теперь уже на востоке. Иван Митрофанович куда—то пропал после мобилизации. В сарае, пристроенном к дому со двора, несколько дней прятали раненных красноармейцев. Рисковали страшно, так как сосед пошёл служить в полицию.

Примечание. Через 34 года, отсидев в лагерях 27 лет (25 как полицай плюс за убийство бригадира на зоне, высшая мера тогда была отменена), сосед вернулся в свой дом и передвинул забор, прихватив квадраты огорода Диких. Жалобы участковому тонули в самогоне, который бывший полицай распивал с действующим участковым. Ивана Митрофановича уже не было, бабушку Нюсю – так её называли, спасла скромность. Она никому не говорила, кем работает один из внуков, а может и не знала. Зато он узнал и позвонил в горотдел по месту жительства своей бабушки. Сотрудники отнеслись к его просьбе с пониманием, и бывший полицай перестал выходить из дому. Не мог. Старость пришла. К бывшему участковому тоже. Подобные монстры из прошлого учили врага видеть и ненавидеть. Утрата этого умения привела к августу 1991 г. А тогда забор вернулся на место.

Все ругают телефонное право. Внук тоже ругал, конечно, он предпочёл бы лично общаться с бывшим полицаем, но никак не мог. Даже звонить пришлось с нарушением всех инструкций, из другой страны, как тут приедешь?

Оккупация. Маму Николая забрали немцы. Сёстры из дома не выходили, на случай появления в доме посторонних утром мазали лица сажей, поправляя эту маскировку девичей красы в течение дня. Подъедали довоенную картошку из погреба, квашенную капусту, осенние дары сада и огорода. Белый домик с голубыми ставнями, крытый камышом, посерел от пыли, старался казаться незаметным. Что бы не привлекать внимания, топили печку по ночам. В дифтерийном огне сгорела самая младшая – Галочка. Дошёл слух, что отца – Ивана Митрофановича, мобилизовали при отступлении, значит живой. Вернулся из плена сдавшийся в первом же бою Петро из дома на углу, ходил петухом, собирался переселиться в дом Николая, заколоченный досками, сестра Катя жила у Диких. Незримый кто-то крепко пуганул Петра и тот оставил захватнические намерения. Однако, летом 42-го новая власть добралась до «незаметного домика» и старших сестёр угнали в Германию. Попали к разным помещикам-бауэрам, но в одинаково хреновое положение. Спали девчонки в хлеву, остальное время работали в поле и по хозяйству. Жили надеждой на освобождение, на Красную Армию. Не все. Кто-то, как старшая сестра Надя, не хотели ждать и бежали на восток, домой. Кто-то знакомился с пленными французами, бельгийцами, американцами и связывал с ними свою дальнейшую, послевоенную, жизнь. Их окрестили «невозвращенками» и долго не разрешали посещение родственников в СССР. Как обычно, не сумевшие защитить соотечественниц власти, обвинили их в отсутствии патриотизма. Большинство «невозвращенок» обрели новую родину на Западе, в странах своих мужей. Тех же, кто сгинул, никто не искал. Сразу после войны не до них было, а потом забыли.

Сбежавшая от хозяйки Надежда пешком добралась до польской деревни, переболела тифом, едва очухавшись, ушла к партизанам Армии Людовой, вместе с Красной Армией освобождала Польшу. В компании таких же, как именовали угнанных в Германию, «перемещённых лиц», организованно вернулась домой, в Дружковку. Там встретили, прямо с эшелона отправили в фильтрационный, то есть, проверочный, лагерь в черте города. Два месяца формальностей на голодный желудок и домой. Младшую, Веру, освободили в 45-м советские солдаты и отправили прямо домой. Малолеток не проверяли.

Кто—то из сестёр рассказывал детям – у Нади родился сын, у Веры двое, то ли быль, то ли легенду о Чёрной Фрау. Тот вечер у бабушки Ани в Дружковки, куда свозили внуков на лето, запомнился. Начавшиеся с какого-то пустяка воспоминания настолько взбудоражили память сестёр, что они перемежали повествование, казалось довно забытыми немецкими словами. Много порассказали они про свое существование в поместьях «бауэров»: про жизнь в хлеву; про сыроедение на военный лад – брюква на завтрак—ужин; постель из прелой соломы.

Врезалась в память история о большом имении, принадлежащем какой то седой фрау. Высокая, тощая как жердь, но всё ещё сильная старуха носила траур по двоим погибшим на фронтах сыновьям. Она везде ходила с черной крепкой тростью, которой нещадно била остарбайтеров—девчат, если они лениво работали (а в этом она была твердо убеждена); если замечала кого во время рабочего дня, длившегося не менее двенадцати часов, не на указанном месте; если взгляд несчастной невольницы казался госпоже недостаточно почтительным или кто-нибудь, забывшись, смел заговорить по-русски – словом, била по всякому удобному поводу, а чаще всего – просто так. Но особенно озверела эта карга, когда получила извещение о смерти на восточном фронте её последнего сына – нацистского офицера.

Остарбайтеры.https://ped-kopilka.ru/blogs/sokolovskaja-ina/bibliotechnyi-urok-detstvo-opalenoe-voinoi.html

Накануне прихода советских войск, эта ведьма с растрёпанными ветром волосами, стояла на бугре у въезда в имение, лицом в ту сторону горизонта, где вспыхивали огненные зарницы и перекатывался тяжкий гул канонады, потрясала своей тростью, зажатой в костлявом кулаке, и что-то выкрикивала. Январский студеный ветер яростно трепал на ней черную широкую накидку, взметывая вверх длинные полы, и тогда старуха становилась похожей на огромную летучую мышь-упыря из кошмарного сна, а визгливые выкрики – на колдовские заклинания… Утром её увидели висящей на арке ворот, преграждающей въезд советским танкам. Их это пугало не остановило.

Обе сестры продолжали жизненные странствия до старости, и никто не слыхал их роптаний, жалоб на судьбу, хотя и потом им приходилось нелегко. Руководствовались принципом: пессимистически – бывает и хуже; оптимистически – но реже!