Читать книгу Тайна двух реликвий - Дмитрий Миропольский - Страница 16

Вдох – и вы-ыдох. Вдох – и вы-ыдох…

Одинцов бежал неторопливой лёгкой трусцой. Когда делаешь мелкие шаги, ударная нагрузка на колени меньше. Для того, кто хочет не только пробежаться, но и добежать, это важно. И ещё надо, чтобы тело было расслаблено: пока ноги трудятся – шея, спина и руки должны по возможности отдыхать.

Вдох – и вы-ыдох. Вдох – и вы-ыдох…

Одинцов тянул носом горьковато пахнущий ночной воздух и выдыхал ртом, стараясь, чтобы выдох длился подольше. Следить за сердцем помогал фитнес-браслет: долгий бег хорош только на низком пульсе. Верно говорил Родригес, на акклиматизацию нужна хотя бы неделя. Времени у Одинцова не хватило, а надорваться без подготовки – проще простого.

Кроссовки, предназначенные для пересечённой местности, глухо постукивали рифлёными подошвами о каменистую землю. В дальней дороге обувь – первое дело. Эти кроссовки Одинцову как-то присоветовал один из ронинов Сергеича, фанатик марафонского бега и триатлона. С виду ничего особенного, на улице никто и внимания не обратит. Только профессионал мог оценить, что тапки облегают ногу, как вторая кожа, и почти ничего не весят, а подошва достаточно жёсткая, чтобы не чувствовать, будто бежишь босиком, но при этом достаточно хорошо гнётся.

Одинцов лавировал среди кустов и каменных россыпей, держа выбранное направление. Дорога, на которой его атаковали гангстеры, оставалась всё дальше за спиной, – и всё сильнее чувствовался уклон: равнина перешла в холмы.

Как ни хитрил Одинцов, обмануть природу ему не удалось. Километров через пять стало покалывать в боку. Против такой напасти есть верное средство – несколько длинных-длинных выдохов. Надо поднатуживаться и выгонять из лёгких весь углекислый газ. Тогда боль уходит, и ещё какое-то время можно бежать в прежнем темпе. Одинцов так и делал, но ещё километра через два-три перешёл на шаг. Эксперименты со здоровьем сейчас были совсем ни к чему.

Задуманный маршрут лежал не напрямую к границе, а под углом. Одинцов собирался пересечь холмы; добраться до гор, где не было пограничной стены, и перевалить несколько хребтов…

…а уже в Соединённых Штатах, держась вдоль горных дорог и обходя стороной крохотные посёлки, он рассчитывал самое позднее к следующему полудню оказаться в Сан-Диего. Весь путь – немногим больше шестидесяти километров. Задача вполне посильная, Одинцову доводилось ходить намного дальше – в полной выкладке, с оружием и двойным боекомплектом. Он был в неплохой форме и не боялся, что о себе напомнит возраст, хотя Родригес делился сомнениями на этот счёт. Одинцова больше беспокоили пограничники. На случай встречи с ними он вынужден был не снимать бронежилет, а бегать или даже ходить в такой одёжке, да ещё с рюкзаком, – не самое большое удовольствие. Проблемы могли создать наркокурьеры и проводники нелегалов; им ничто не мешало идти через границу теми же горами. Из-за опасности новой схватки ноша Одинцова потяжелела: у главаря предыдущих бандитов он позаимствовал пистолет в наплечной кобуре и обоймы с патронами.

За два часа Одинцов перебрался через несколько холмов и устроил привал, но не лёг, а сделал десяток упражнений гимнастики Маряшина. В прошлом это спецназовское средство не раз выручало его во время изнурительных переходов. Вроде бы едва живой, но после разминки с простыми движениями – снова почти как огурчик и готов двигаться дальше…

…а дальше, за следующим холмом, уже начинались горы. Одинцов держал курс по звёздам. Когда ноги работают и тело расслаблено, надо чем-то занять мозг. Приятель-марафонец на бегу слушал аудиокниги. Каждый день он часами наматывал километры вдоль Финского залива в наушниках – и пробегал намного больше, чем собирался, если книга оказывалась особенно интересной. Одинцов не любил наушники; опасный переход через границу мало напоминал занятия физкультурой, а на пути время от времени возникали колючие заросли, которые приходилось огибать…

…и эти заросли наводили на досужие размышления. Членистые зелёные стволы в виде больших плоских лепёшек, растущих одна из другой, поднимались выше человеческого роста; каждую лепёшку усеивали длинные острые колючки, похожие на гвозди. Одинцову не довелось воевать в Америке – только в Африке и в Азии, но с опунцией он был хорошо знаком. Колючки на лепёшках безвредны, если не лезть в заросли сдуру. Подлость этого кактуса таилась в плодах, покрытых мелкими тонкими шипами. С виду шипы не представляли серьёзной угрозы, а ночью и вовсе были почти незаметны, но при малейшем касании легко входили в кожу и застревали, как гарпун. Сам плод размером с небольшую грушу или шишку легко отделялся от материнского кактуса, чтобы намертво вцепиться в человека. Шипы приходилось выдирать с мучительной болью, а оставленные колючками раны воспалялись и здорово портили жизнь.

Впрочем, кактус мог быть и полезным. На занятиях в КУОС про него рассказывал инструктор по технике выживания. Боевая группа, выходя на операцию, тащит с собой оружие, воду и самый минимум еды. Шишки опунций угрожают бойцу шипами, зато в очищенном виде их можно печь, варить или жарить, да и сырыми они неплохо идут, особенно на голодный желудок. Так что сейчас Одинцов запасся в дорогу только водой и орехами – именно потому, что в случае надобности мог перекусить кактусовыми шишками.

В самолёте по пути на Кубу он между делом прочёл, что герб Мексики – как раз опунция, на которой сидит орёл, пожирающий змею. Экскурсовод в городе Эль-Рей рассказала, почему так. Оказалось, кочующие ацтеки увидали на кактусе орла с добычей в клюве и посчитали эту картину пророческой. На месте удивительного зрелища они заложили столицу своего государства – Теночтитлан, ставший за полтораста лет самым большим городом мира и позже превратившийся в нынешний Мехико.

Как можно использовать опунцию, древние индейцы знали не хуже инструктора КУОС. Они ели кактусы, пили их сок, а на самих растениях селили кошенúль – мелких насекомых, из которых готовили краску для ковров и одежды. Южные европейцы привезли в Южную Америку свиней для колбасы чоризо и много чего ещё, а вместе с табаком и картофелем увезли колючие плоды опунций. Дома они стали высаживать кактусы как живую изгородь, и уже из Европы американская опунция доехала с колонизаторами в Азию и Африку. Словом, после экскурсии по заброшенному городу Одинцов понял, что за гноящиеся раны своих солдат он должен сказать спасибо испанским конкистадорам и прочим туристам прошлого.

Сам сделавшись туристом, Одинцов немало путешествовал с Вараксой по тёплым странам и видел, как замечательно прижилась опунция на тех же Канарах и на Кипре. В Андалусии друзей угощали салатом, джемом, освежающим шейком и даже мороженым из кактусовых шишек. А в Израиле, как оказалось, опунцию прозвали сáброй и возвели в ранг национального растения. Из кошенили, которая охотно жила на кактусе, европейцы стали готовить красители для губной помады и горького ликёра кампáри. Плодами опунций научились лечить цингу и диабет, потерю аппетита и воспаление печени, язву и ожирение…

Интересно, думал Одинцов на ходу, что вся эта информация, собранная со времён учёбы в КУОС, лежала где-то на задворках памяти, пока не случилась внезапная поездка в Мексику, на родину опунций; пока он не побывал на развалинах Эль-Рей и не послушал экскурсовода… Правда, по-прежнему оставалось непонятным, с какой стати в чётках Вараксы взялись бусины мексиканского безумного агата.

От нечего делать Одинцов перебирал в голове ворох старых и новых сведений, увязывал их между собой, трусцой огибал кактусы, встающие на пути, и мало-помалу поднимался в горы. У их подножий дорогу преграждали нагромождения гигантских валунов, а некоторые склоны оказывались такими отвесными, что надо было спускаться обратно и выбирать новый путь.

Ни спутникового телефона, ни приборов, которые помогли бы сориентироваться и определить, где у границы установлены инфракрасные датчики и видеокамеры, у Одинцова не было. Он не обзавёлся даже простым биноклем, рассудив, что у полицейских в здешнем краю любая подобная вещь вызовет законные подозрения. Впрочем, Одинцов помнил, как расположена стена между Мексикой и Соединёнными Штатами, – и забирал всё дальше в сторону самого высокого хребта, на склоне которого она обрывалась.

Внешняя сторона туристского одеяла, купленного в Тихуане, выглядела пёстрым пледом; внутренняя была покрыта тонкой алюминиевой плёнкой. Отражатель, полезный и в жару, и в холод, пригодился Одинцову тёплой мексиканской ночью – толку, может, и немного, но всё же лучше, чем ничего. Одинцов набросил одеяло на себя: так появлялась надежда, что инфракрасным датчикам он покажется объектом с температурой не выше, чем у окружающих камней, а для камеры издалека его бесформенная фигура сойдёт за ягуара, оленя или волка. Карабкаясь по скалам к разрыву в стене и выходя из тени на освещённые луной пространства, он пригибался, чтобы силуэт в одеяле больше напоминал животное, а не человека.

Сутки, ставшие заметно длиннее из-за перелёта с восточного побережья на западное, закончились, когда Одинцов пересёк границу. Часа через четыре ходу он перевалил самый высокий горный хребет, и тут смартфон в кармане пиликнул, а наручные часы показали, что настало двадцать шестое июля.

– Хорошо идёшь, очень хорошо! Только медленно, – напомнил себе Одинцов шутку из старого фильма. Полдела было сделано, а лучше сказать – от силы треть…

…потому дальше путь лежал уже по территории Соединённых Штатов. А там у границы змеились и петляли дороги, обочины которых наверняка усеяны датчиками погуще, чем в Мексике. И видеокамер там явно больше. И пограничники на патрульных пикапах ездят взад-вперёд. И дороги для них проложены то в распадке, где пешему нарушителю пробираться удобно, то вдоль гребня горы – так, чтобы от рейнджера не мог укрыться никто в округе. И часов через шесть уже взойдёт солнце. По равнине Одинцов к рассвету дошагал бы до Сан-Диего, но скорость в горах другая, особенно если учесть, что приходится то и дело прикидываться зверушкой…

Машину он увидел через час, взобравшись на очередной холм. Белый «форд»-пикап с зелёной полосой вдоль борта и надписью Border Patrol стоял на дороге, проходившей под склоном. Ближний свет фар заливал человека в тёмно-зелёной униформе, который ничком лежал в дорожной пыли.

Одинцов замер, прижался к земле и оглядел окрестности. Горы под луной выглядели безжизненными. Ни единого движения. Вряд ли пограничнику стало плохо во время ночного патрулирования – значит, в него стреляли. Одинцов подождал на случай, если за местом преступления, как и он, скрытно наблюдает ещё кто-нибудь. Хотя кому и зачем это могло быть нужно? Если бы у офицера был напарник, он вёз бы сейчас товарища к врачу, а не сидел в засаде. Стрелок сделал своё дело и наверняка поспешил скрыться. А использовать патрульную машину и тело офицера как приманку в этой пустынной и труднодоступной местности – никакого смысла.

Время было дорого, и Одинцов уже собрался скользнуть назад, под прикрытие гребня холма, чтобы отойти в сторону от греха подальше и продолжить путь. Но тут он заметил, как лежащий человек шевельнулся – и пополз к машине.

– Твою мать, – вполголоса выругался Одинцов. Он мог уйти, будь это любая другая машина и любой другой человек. Потому что ночью здесь могли оказаться только перевозчики наркотиков. Случись с ними что – туда и дорога. Если бы Одинцов столкнулся с американскими коллегами вчерашних мексиканских бандитов, он бы собственными руками уравнял количество преступников по обе стороны границы. Но сейчас в сотне метров от него умирал офицер…

Выругавшись ещё раз, Одинцов двинулся вперёд и начал спускаться по каменистому склону. Коварная осыпь требовала внимания; он больше смотрел под ноги, чем на дорогу, но успевал следить, как пограничник прополз несколько метров до пикапа и, цепляясь за открытую дверцу, попробовал забраться в салон. С нескольких попыток офицер подтянулся на руках и втащил тело внутрь машины, хотя ноги оставались снаружи.

К этому времени Одинцов закончил спуск по склону и перебрался через крупные валуны у подножия. Он был метрах в тридцати от пикапа, когда офицер сполз обратно на землю, развернулся – и в то же мгновение грохнул выстрел: пограничник держал в руках помповое ружьё.

Одинцову обожгло скулу; боль пронзила левое предплечье, но бóльшая часть дроби, по счастью, попала в бронежилет. Одинцов сиганул в сторону и, падая в пыль, выдернул из кобуры пистолет. Впрочем, стрелять в ответ не пришлось: офицер сидел, привалившись к машине спиной и запрокинув голову набок. Дробовик валялся рядом.

Одинцов подошёл, держа пограничника на прицеле. Молодой парень не подавал признаков жизни. Судя по чёрным пятнам крови на пыльной униформе, его ранили в живот. Одинцов пощупал пульс на шее – сердце билось – и пробурчал:

– Ну, что будем делать, родное сердце?

Он прекрасно знал, что делать, и для начала снял истерзанный дробью бронежилет, оставшись в мокрой насквозь футболке. Из аптечки, предусмотрительно собранной в Тихуане, Одинцов добыл полулитровую пластиковую бутылку антисептика и хорошенько промыл себе раненую руку, а потом так же щедро обработал перекисью водорода. Несколько дробин застряли в мышцах, но с этим в темноте и спешке было ничего не поделать, а крупные сосуды, по счастью, остались целы. Царапина на скуле – ерунда, ушибы на животе и рёбрах тоже. Одинцов туго перебинтовал рану. Оставшиеся бинты он потратил на офицера; втащил его на пассажирское сиденье, сам сел за руль и повёл машину по петляющей дороге прочь от границы.

Ехать было куда веселее, чем идти, да и прятаться на патрульном «форде» ни к чему. Одинцов не стал тратить время и разбираться с навигатором: в таких местах дорога сама ведёт, куда надо. Он помнил, что километрах в пятнадцати к северу на спутниковой карте обозначено жильё. Одинцов решил отвезти раненого в ближайший посёлок, там выгрузить и пошуметь среди ночи, чтобы парня заметили и сообразили доставить к врачам. Сам же он собирался проехать ещё дальше на север, навёрстывая потерянное время и сбивая с толку преследователей, потом бросить машину и по холмам двинуться пешком на запад, в Сан-Диего.

План рухнул, когда из-за холма навстречу вынырнула машина. Одинцов взялся за пистолет, но тут же убрал его в рюкзак вместо с кобурой. Он решил, что это ещё один патруль: с чего бы гангстерам ездить ночью с дальним светом?

Догадка оказалась верной, это был такой же патрульный «форд», как и у Одинцова. Его водитель сперва, как полагается, сменил дальний свет на ближний, но, подъехав ближе, снова включил дальний – и вдобавок целую люстру на крыше. Что-то им не понравилось: видимо, Одинцов заехал не туда или как-то не так повёл себя при встрече с коллегами. От яркого света он ослеп и остановил машину…

…а пограничники повели себя грамотно. Водитель с револьвером встал за распахнутой дверцей своего «форда» и взял Одинцова на прицел, а напарник пошёл вперёд. Над левым нагрудным карманом у пограничника сверкал золотом номерной жетон, справа на широкой планке читалась фамилия – Хантер. Оружие Хантера тоже смотрело в сторону Одинцова.

Одинцов сидел, не двигаясь и держа руки на руле, как положено в Штатах. Стекло водительской дверцы было опущено.

– Выйти из машины! – приблизившись, велел Хантер.

– Здесь раненый офицер, – сказал Одинцов. – Его надо в госпиталь…

– Выйти из машины! – гаркнул пограничник. – Медленно! Держать руки так, чтобы я видел!

– Офицер Хантер, ваш друг может умереть. Я тоже ранен.

Одинцов тяжело шагнул из машины на землю, сгорбившись и держа забинтованную руку неуклюже, чтобы не возникло сомнений в серьёзности раны. Рука действительно болела.

Хантер окинул его взглядом. Кроме довольно чистого бинта, каждый квадратный дюйм Одинцова был покрыт пылью после многочасового перехода в горах и кувыркания по земле. Грязная корка засохла там, где пыль смешивалась с пóтом и водой, которой Одинцов поливал голову. На скуле грязь облепила кровавую ссадину, а на щетине висела комками, превращая лицо в уродливую маску.

Пограничник толкнул Одинцова.

– Руки на капот, быстро! – опять прикрикнул он и вгляделся в распахнутую дверь салона. Там на пассажирском сиденье, завалившись вбок, скрючился раненый.

Одинцов послушно положил руки на капот и расставил ноги, а Хантер позвал второго:

– Рэй, у нас проблема!

Второй пограничник, названный Рэем, подбежал к машине, а первый уже вытащил наручники, чтобы сковать Одинцова, но на мгновение замешкался. Этого мгновения Одинцову хватило, чтобы локтем здоровой руки ударить Хантера под дых, лягнуть в голень и нанести ещё пару коротких ударов – болезненных и шокирующих, но без повреждений. В следующую секунду он уже поддерживал обмякшего беднягу, стоя у него за спиной, и упирался стволом отнятого револьвера офицеру в висок.

– У вас проблема, Рэй! – подтвердил Одинцов и велел: – Бросай пушку, или я вышибу ему мозги!

Рэй поколебался и нехотя бросил револьвер в сторону.

– Проблема в том, что ваш друг умирает, – продолжал Одинцов. – Его надо быстро везти в госпиталь. Наручники!

Рэй затянул браслеты на своих запястьях, по команде Одинцова выбросил ключ и забрался в отсек для задержанных, отделённый от салона решёткой. Хантер ещё не совсем очухался. Одинцов сам сковал ему руки и заставил занять пассажирское сиденье, чтобы поддерживать раненого, который теперь сидел между ними.

– Едем в Сан-Диего, – объявил Одинцов. – Через горы, мимо посёлков. Показывайте дорогу.

Он тронул машину с места, бампером отодвинул с пути встречный «форд» и прибавил газу. Рэй послушно выступал в роли навигатора. Спустя некоторое время, поняв, что грязный бродяга ему не угрожает, он спросил:

– Кто ты? – и после долгой паузы услышал в ответ:

– Человек.

Одинцов старался говорить невнятно, чтобы пограничники не запомнили толком голос и манеру речи; чумазое лицо в случае чего они тем более не опознают.

– А что ты здесь делаешь? – не отставал Рэй.

– Заблудился.

В былые времена спецназовцы называли это строчкой старой песни: он шёл под Одессу, а вышел к Херсону. Конечно, встреча с пограничниками была возможна, только случилась не так, как предполагал Одинцов, заставила изменить маршрут и нарушила его планы. Хотя – почему нарушила? Он двигался в нужную сторону, к тому же благодаря машине опережал график…

– Классно водишь, – заметил разговорчивый пограничник.

Одинцов и вправду показывал класс: немногие способны так лихо петлять по неизвестной дороге ночью в горах, да ещё с простреленной рукой. Камни веером разлетались из-под колёс машины и сыпались в чёрную пропасть, которая была всюду, кроме освещённого фарами пятна впереди. Хантер вжимался в кресло на особенно рискованных поворотах, а Рэя, который не сообразил пристегнуться, бросало в зарешёченном отсеке из стороны в сторону.

Большей частью дорога змеилась по гребням гор и огибала вдоль кромки заказник Отей Оупен Спейс. За ним Одинцов свернул на неприметную грунтовку, мимо которой наверняка проскочил бы без подсказки, и выкатился на Оупен-Лейкс роуд. Весь путь занял минут сорок.

В нескольких милях по трассе налево, к западу, лежал Сан-Диего; здесь уже можно было наткнуться на полицию. Одинцов повернул в сторону города, остановил пикап у обочины и велел Хантеру:

– Садись за руль.

Он взял у пограничника ключ, отпер наручники, пересел на пассажирское сиденье и подпёр плечом раненого. Отнятый револьвер в руке Одинцова напоминал Хантеру, что глупостей делать не надо.

Когда «форд» миновал озеро Лоуэр Отей, по сторонам потянулась уснувшая городская окраина. За придорожной парковкой с несколькими машинами Одинцов скомандовал Хантеру остановиться. Он рванул из автомобильной рации провод с микрофоном, вытряхнул патроны из револьвера, протёр его своей банданой и бросил оружие за спинку сиденья. Протерев руль и рычаги, Одинцов с рюкзаком под мышкой вышел из машины.

– Рэя освободишь позже, – сказал он Хантеру и отправил ключ от наручников вслед за револьвером. – Вот что, парни… Я не знаю, что произошло с вашим другом. Наткнулся на него случайно. Точно так же вы могли сами найти его и отвезти к врачам. А меня просто не было. О’кей? Это лучше для всех… Гони в госпиталь. И пусть ваш друг останется жив. Гони!

Одинцов захлопнул дверцу. Хантер тут же рванул с места и через несколько секунд привычно включил проблесковые маячки на крыше машины, хотя дорога была пуста. Мигающий огнями «форд» умчался к центру города, а Одинцов повернул в обратную сторону. Он не слишком надеялся на то, что пограничники скроют его участие в спасении раненого. Но сейчас они заняты, – значит, есть время до тех пор, когда полиция пойдёт по его следу. А офицер, даст бог, и вправду выживет…

Дойдя до припаркованных машин, Одинцов без труда угнал какую-то женскую малолитражку и проехал вдоль окраины Сан-Диего ещё километров пять к северу. Машину он бросил неподалёку от водохранилища Свитуотер, пешком вышел на пустынный берег, снял всю одежду и хорошенько выкупался, смыв с себя дорожную грязь. Рука болела, но терпимо.

После купания Одинцов наощупь сбрил щетину и переоделся в чистое. Пригодились шорты, купленные Родригесом, и кубинская белая рубаха: её свободные рукава скрыли серый влажный бинт с пятнами крови. Сделать перевязку было нечем – запас бинтов ушёл на раненого офицера. Соваться в ночную аптеку Одинцов не рискнул. Пограничники видели его со стрижкой, поэтому пришлось надеть парик: длинные волосы по плечам и выбритое лицо основательно изменили внешность.

Рюкзак с грязной одеждой Одинцов выбросил в ближайший мусорный контейнер из тех, что ранним утром увозят на свалку. В мусор отправились и керамические вкладыши – бронежилет навсегда превратился в обычную сумку-сосиску. Правда, выстрелы из дробовика местами изодрали кевлар в клочья, поэтому снова пригодился чехол, который маскировал сумку в аэропорту Канкуна. Лёгкий багаж выглядел пристойно, а сам Одинцов ничем не отличался от обычного туриста.

Из всего, что было при нём на выезде из Тихуаны, теперь оставалось только самое необходимое: смартфон с пауэр-банком, свежая футболка, несессер, деньги, документы, отнятый в Мексике пистолет – и туристское одеяло. Одинцов расстелил его под прибрежным кустом, улёгся, сунул сумку под голову и вполглаза подремал до рассвета.

Будильник смартфона блямкнул, когда в Сан-Диего было шесть утра. В это время на Восточном побережье уже девять, и Ева наверняка проснулась.

Можно звонить.