Читать книгу Пламя - Дмитрий Павлов - Страница 2

«Через неделю мне исполнится четырнадцать. Четыре года я стоически терпел отца, терпел его «искусство». Я был чёртовым конформистом.

Под конформизмом я подразумеваю состояние души, отсутствие внутренней борьбы, а не внешней. Отсутствие внешней борьбы с моей стороны – вполне разумно, потому что она была попросту невозможна по отношению к этому тирану. Была разумна внутренняя борьба, скрытая от потусторонних глаз. Но, увы, к ней я пришёл лишь недавно, полгода назад.

С момента, когда мама ушла (как же мне её не хватает. По каким-то причинам я до сих пор не смог смириться с этой утерей), отец разумом тронулся с этим псевдоискусством. Ублюдок попросту заставлял меня страдать. Знаете, что я испытывал во время процесса творения?

Страх огня постоянно преследовал меня. С самого детства. Сколько себя помню – боялся огня, а когда видел хоть малейшую искорку, меня пробирал неописуемый первобытный страх. Страх этот как будто был врождённым, подобно страху высоты или громких звуков, но имел несколько иную форму ощущения. Он не поддаётся никакой характеристике. Единственное, с чем я могу сравнить это чувство, – вселенский страх перед космосом иль же страх потустороннего. Отец, увы, знал это и использовал в своих целях.

Даниэль был уверен в том, что человек всю свою жизнь не ведает собственного настоящего лика. Он, дескать, лишь прячется за мнимыми масками, а подлинное лицо проступает чрез эти маски лишь во время страданий. В принципе, мне безразличны его идеи, его головные тараканы. Точнее, были бы безразличны, если бы они напрямую не касались меня.

Впрочем, уже полгода Даниэль не рисует. Потому что я больше не боюсь огня. В том-то и заключалась моя внутренняя борьба, которая проходила на подсознательном уровне. Я даже не понял, как наступил тот самый момент, когда отец в очередной раз отвёл меня в тёмную комнату (так я называл комнату, в которой отец рисовал картины. В ней было слишком темно; сам же Даниэль называл её мастерской) и, усевшись за рабочее место, достал из карман до боли знакомую мне зажигалку Zippo, но на сей раз при её включении я не содрогнулся. Вид мой был непоколебим. Я удивил не только отца, но и самого себя. Только потом, через несколько часов после случившегося, я понял, что где-то в глубинах сознания ожидал такого исхода очередного процесса «творения» отца, но когда именно он произойдёт, я не догадывался, поэтому и смутился в тот день, даже немного испугался самого себя. Отец же не столько удивился, сколько рассердился, ведь я посмел нарушить его драгоценный процесс творения искусства. В тот день он десять минут держал маленький содрогающийся огонёк перед моим лицом, желая моих слёз. Я же испытывал чувство неловкости. Затем он пронзил меня взглядом и отправил к себе в комнату.

Я больше не боялся огня. В тот вечер я не увидел в пламени того, что видел раньше. Меня не окутывала пелена вселенского страха. Я был абсолютно нейтрален. Испытывал непонимание себя прежнего – что можно было увидеть страшного в огне? Да, безусловно, он мог причинить боль, но ведь целью отца было не причинить мне боль, а увидеть и нарисовать мой страх. А что есть страх? Ответная реакция на событие, которое ещё не произошло. То есть страх – это эмоция, вызванная как бы на опережение в целях обезопасить тело. Так как страх реагирует на ещё не произошедшее, я считаю, что страх – это тотальная глупость.

Ах, да, совершенно забыл отметить, он рисовал «истинного» меня того ради, чтобы потом, как я понял, просматривать мои изображения на холстах, когда я умру. Не знаю, с чего он взял, что я умру раньше, чем он, но спрашивать об этом не стал. Как и о многом другом. Спрашивать что-то у странного человека – не лучшая идея, вы можете не суметь найти общего языка, потому я не задавал лишних вопросов.

Вернусь к тому, что произошло после моего первого дня нейтралитета к огню. На следующий день отец всё так же не смог добиться моих страданий. На сей раз я уже понял, что освобождён от этого страха, поэтому попросту наслаждался тем, что отец, который в такие моменты казался мне жестоким тираном, не мог получить желанного. Вот только последующей реакции я не ожидал.

Отец встал с стула и поднёс зажигалку так близко к моему лицу, что я почувствовал обжигающее тепло. Именно в этот момент я понял, что настало время показать, что в этом доме не у одного Даниэля есть клыки, и подставил лицо прямо под огонь, который в мгновение сжёг мне все ресницы и часть брови на правой стороне лица. Не знаю, какими мыслями я распоряжался, когда проделал это, и были ли в моей голове мысли в принципе. Как мне кажется, это было не обдуманное действие, а что-то молниеносное, какая-то искра, вспыхнувшая во мне и велевшая сделать это. Такое чувство, что это вовсе не я сделал. Словно что-то на мгновение пробудилось во мне и тут же захватило власть над моим телом.

Папа тут же отпрянул назад, отбросив зажигалку в сторону. На расстоянии пары шагов от меня он простоял несколько секунд, поглощая меня не только взглядом, но и всем своим видом. К слову, внешне он совершенно не изменился, но был иным совершенно. Лицо его с подростковыми бакенбардами, островатым крупным носом, всегда напоминавшим мне клюв ворона, маленькими ямочками на щеках, слабой челюстью, тонкими губами, точно нарисованными карандашом, его худощавое телосложение, особо бросающиеся в глаза из-за высокого роста, – всё в нем оставалось прежним. Но из-под кожи точно вырывалось невидимое для глаза сияние, которое было осязаемо лишь для фибр души; оно как будто меняло весь его внешний вид, всё его существо. Внешне он оставался абсолютно спокойным, но каждая клетка его тела словно заключала в себе зло и агрессию. В паре слов – обстановка была раскалена донельзя.

Даниэль, посмотрев пару секунд на моё лицо с сожженными волосами на правой стороне, в один шаг преодолел расстояние между нами и встал предо мной. Простоял так пару секунд, видимо, взвешивал в этот момент все «за» и «против». Пожалуй, стоит отметить, что он всегда был довольно рассудительным человеком. То-то меня и напугало в тот день: последующее его действие было явно обдуманным и осознанным. Это действие было порождено не внезапным огнём чувств, вспыхнувших в нём и вскруживших голову, оно было спланировано и проанализировано.

Даниэль посмотрел назад, немного повернувшись всем телом. Или сделал вид, что посмотрел назад, дабы отвлечь моё внимание. Скорее всего, второе. Мне кажется, что это было сделано того лишь ради, чтобы увеличить амплитуду движения, которое последовало после. Молниеносная пощёчина поразила моё лицо. Вот чего я явно не ожидал и вообразить себе не мог. Ладонь была настолько большая, что её площадь покрывала половину моего лица. Ударная сила, направленная на левую сторону лица, примерно в область между виском и челюстью, чуть подальше от уха, из-за большего размера ладони задела не только висок и челюсть, но и губы с носом.

До того дня меня никогда и никто не бил. Ни отец, ни кто-либо ещё. Думаю, момент, когда тебя впервые бьют, пронизывает память человека острой иглой, оставляя свой след глубоко в коре головного мозга, глубоко в черепной коробке.

Ощущения были крайне необычными. Я думал, что лицо при ударе пронизывает боль, но это не так. На самом деле боли нет. Чувство такое, будто всё лицо обработано анестезией. Но это я заметил только после. Первым замеченным было чувство всевластия. Такое чувство, как будто я прикоснулся к какому-то недосягаемому источнику силы, как будто я уже вышел за лимиты дозволенного своим телом, за лимиты дозволенного природой. Чувство таково, словно я способен на всё, все горы и моря по колено. Такой прилив адреналина я никогда не ощущал. Кровь била в висках, а мысли точно упорхнули из головы с скоростью колибри, оставив во всём моем теле лишь нечто первобытное.

Думается, если бы этот удар причинил мне боль, что явно бы мне не понравилось (хотя кто знает, может, порционная боль способна принести удовольствие), то я бы тут же набросился на него, не раздумывая, ведь, как писалось ранее, во мне не осталось мыслей, их заменили рефлексы и глухой звук собственного бьющегося сердца, назойливо звучащий в ушах. Думаю, если бы я набросился на него, то моё поведение было бы похоже на поведение дикой собаки. Я бы наверняка кусался и пытался выцарапать глаза. Но удар не только не принёс мне боли, но и доставил своего рода удовольствие. Мне хотелось в максимально насмешливой форме показать это отцу. Я засмеялся во всё горло, смотря прямо ему в лицо. Кажется, он заметно перепугался, потому что сперва простоял немного как вкопанный, а затем быстрым шагом удалился из комнаты. Я же остался смеяться. Собственный смех в одинокой комнате казался мне каким-то чужим.

Страх огня был мнимым недоразумением, своеобразным триггером моего сознания, взявшимся из ниоткуда. Настоящим страхом был страх отца. Я боялся не огня, огонь был лишь инструментом, лишь атрибутом психологического насилия. Я боялся отца, использовавшего этот инструмент в таких целях.

Через некоторое время я пришёл к выводу о том, что вампиры существуют. Это такой типаж людей. Энергетические вампиры. Они питаются эмоциями людей. Отец был таковым, поглощал мою боль, горе и страх, а «творение искусства» было лишь красивой обёрткой, лишь тем, что скрывало суть. Наверное, Даниэль сам этого не понимал.

Во всяком случае, я не только перестал бояться отца, но и полюбил огонь. Теперь мне нравился процесс горения. Когда отца не было дома, я часто поджигал бумагу спичками в ванной комнате, смотрел, как разгоралось яркое, красивое пламя. По каким-то причинам я начал видеть в огне что-то сакральное. Думаю, это произошло потому, что огонь теперь ясно виделся мне орудием теракта души, а не самим терактом. Его грубо использовали как инструмент для получения негативных эмоций. Всю жизнь я был несправедлив, когда боялся его. Это равносильно тому, чтобы бояться лезвий, прикреплённых к перчатке в виде когтей, но не бояться Фредди Крюгера. Поэтому моё сознание как бы компенсировало былую ненависть последующей любовью.

Впрочем, сама суть огня также меня завораживала. Огонь – один из самых древних объектов, который люди используют и по сей день. Люди издавна использовали огонь в своих целях. Было в огне что-то дикое и первобытное, но одновременно с тем что-то подлинное, истинное.

С тех пор минуло полгода. Отец перестал рисовать. Любовь к пламени лишь окрепла».