Читать книгу «Из всех морей…» (сборник) - Дмитрий Пиганов - Страница 2

Матрос Рассол носил звание ветерана рыбной промышленности, поэтому никогда не заступал на третью вахту. Третий вахтенный должен уметь готовить. На списанном танкере, выполняющем функции паровой станции, на полные сутки остаются штурман, механик и толпа матросов, могучих и злых, всегда с похмелья. Кулинарные навыки третьего вахтенного, таким образом, решают, будет ли вечер приятным, или превратится в шумную разборку.

Понятно, третью вахту никто терпеть не мог, и старпом так составлял расписание, чтобы под удар попадали те, кто моложе. Обычное дело, дискриминация. Нынче подобные явления уже не встречаются, потому что все приносят дозу с собой и к концу дня так набираются, что и без ужина горят и даже, бывает, тонут прямо возле причала. Но это сейчас, а тогда был Советский Союз и пить на работе никакой возможности у плавсостава не было. Наоборот, нужно было не только регулярно сдавать экзамены на классность, но и уметь готовить еду из полуфабрикатов, которые повариха оставляла в бельевом бачке на камбузе.

Я экзамен не сдал дважды.

Первый раз потому, что не смог принять сообщение, переданное морзянкой. Ключом я работал со скоростью чтения, а вот прием не давался, в мигании контрольной лампочки я не узнал даже слова из трех букв, которым старый капитан из дипломного отдела мне семафорил, от души стараясь помочь, потому что им нужны были матросы первого класса, для отчетности.

Энергичные выражения капитана загадочными вспышками повисли в электромагнитном поле Земли, я вернулся на пароход без справки о зачете, и старпом мстительно записал меня на третью вахту, навечно.

Если за морзянку я отвечал перед собственным самолюбием и начальством, то за сварганенную на электроплите бурду могли и побить. Дополнительно огорчал матрос Рассол, который экзамен на подтверждение классности сдал.

Рассол, который не мог без ошибки написать собственную фамилию на доске вахтенного у трапа, который спрашивал, правда ли, что Ленин и Гитлер учились в одном классе, и ничего не знал о том, что Земля вращается вокруг Солнца. Рассол, который ничего в жизни не видел кроме тройного одеколона внутрь и трала, набитого селедкой, этот Рассол оказался способен расшифровать сигналы Морзе, хотя наверняка даже не догадывался о существовании электромагнитного поля!

Чтобы как-то скрасить несчастье, я взял с собой на камбуз транзисторный приемник, сдвоенный с магнитофоном, килограммовое изделие, под названием «комбайн», очень популярное в те годы. Среди алюминиевой утвари и нечистого кафеля, звуки bossa nova в исполнении Жобима и Грина должны были напоминать мне, что жизнь продолжается, несмотря на кулинарный финал.

Музыку я записывал на пленку прямо из эфира. Эфир шипел помехами, к которым, наверное, добавились нецензурные выражения капитана из дипломного отдела, пытавшегося указать мне путь к спасению, увы, безуспешно. Очевидно, мне предстояла переквалификация в чистильщики.

Бригада чистильщиков квартировала у нас на судне, здесь же хранился их инвентарь: противогазы, респираторы и стальные скребки, которыми очищают стены топливных танков от ядовитых отложений, предварительно размягчив их паром из нашего котельного трубопровода.

Поговаривали, что больше года здесь никто не выдерживал, но утешала мысль о баснословной зарплате, которую платили за адский труд. К тому же здесь не нужно было сдавать зачеты и терпеть прочие унижения и глупости, всегда сопутствующие карьерному росту.

Я уже представлял себя богатым парнем, и даже за рулем собственного автомобиля, когда в открытую дверь камбуза заглянул вахтенный помощник капитана.

«Not comme il faut!» – сказал помощник зачем-то по-французски, и осмотрел меня с ног до головы, а заодно и весь периметр камбуза.

Не знаю, что он там увидел. Говорят, у штурманов особенное зрение, они видят даже то, что скрыто за горизонтом, например, грядущую бурю. Наверное, помощник капитана пришел на запах беды, и теперь искал визуальное подтверждение своим подозрениям.

Ясное дело, я бы тоже его искал! Снедь из бельевого бачка уже нагрелась на плите и распространила жуткий чад, перебивший даже запах мазута, исходивший от портянок и резиновых боевок чистильщиков, обильно развешанных в коридоре.

Помощника звали Николай Андреевич Возницын, так мы познакомились.

Штурман Возницын не мог понять, что я, выпускник консерватории, делаю на списанном танкере. Сам он мечтал об аккордеоне, но голодные послевоенные годы привели в казарму мореходного училища, где был гарантированный паек и дисциплина, способная даже уличного хулигана превратить в квалифицированного покорителя морей.

Музыка осталась для Возницина неизведанной стихией, неприступной, как для меня море.

Музыкант, мечтающий о море, и штурман дальнего плавания, влюбленный в аккордеон и bossa nova, мы прямо на камбузе договорились обо всех на свете ценностях, и вахтенный помощник капитана лично приготовил экипажу отбивные, названные им «вечный кайф», по рецепту, который я не стану раскрывать здесь. Женатому читателю это не интересно, а холостяки сами знают, что и как им приготовить на ужин.

С тех пор на вахту я всегда приходил с магнитофоном. Таскать его было тяжело, зато экипаж сутки забивал козла в домино, потому что вахтенный помощник капитана, закрывшись в каюте, слушал джаз вместо того чтобы, как положено, тренировать нас, поднимая по тревогам: общесудовой, водяной и пожарной.

И с третьей вахтой все уладилось. Может быть, это Возницин ходатайствовал перед старпомом, а может быть, тот сам решил заменить меня матросом первого класса. Это было правильное решение, потому что нельзя доверять камбуз тому, кто даже не умеет читать сигналы морзянки. Так что вахта, в конце концов, досталась Рассолу, ветерану рыбной промышленности и большому специалисту по всем вопросам морского быта, включая морзянку на прием.

* * *

Однажды, октябрьским днем, когда остывший воздух кажется стеклянным и под ногами ржавеет опавшая листва, я случайно встретил Николая Андреевича, он бурно жестикулировал в компании двух незнакомых мне субъектов. Над головой орали чайки, принесенные с побережья ветром, накануне «Яндекс» обещал шторм, было ясно, что светопреставление, обычное в эту пору для приморского города, вот-вот начнется.

Штурман был одет не по сезону: тот же, что и в пору нашего знакомства темно – синий пиджак, берет а-ля коммандос, который он носил в бытность помощником капитана пожарного катера, та же бородка клинышком, галстук крупным узлом.

Прежней осталась и командирская выправка – два алкаша, сопровождавшие штурмана покорно вертели головами по направлению движения его руки, властно указывающей то в одну, то в другую сторону. Короткими галсами, покачиваясь, как по бурному морю, отряд направлялся, вероятно, в ближайший пивной ларек.

Я не окликнул Возницына, нам нечего было сказать друг другу, прошло слишком много лет.

Уже давно я оглядываю себя в зеркале с неудовольствием. Мешает толстый живот и отсутствие целого ряда зубов, потерянных на промысле в верхних широтах, где несколько лет работал на поломанном морозильном траулере, доканывая биографию, приближая заведомо неудачный финал. Забыты танкер-паровик, пожарный катер и наши разговоры про джаз и мое стремление уйти в плавание – все уместилось в одну-единственную цифру: тридцать.

Тридцать лет назад все это было. Грустно, граждане.