Читать книгу Нерусский новый русский - Дмитрий Пинхасик - Страница 32

Помню в годы застоя, когда ничего ни у кого не было, родители где-то по блату достали кожу. Кожу на пальто или на пиджаки, не знаю, было ли сразу у них понимание, на что. Ну как объяснить сегодняшнему жителю, что такое было в семидесятых ходить в кожаном пальто или пиджаке? Наверное, это что-то типа, как нынче ездить на мерседесе «S» класса последней модели. То есть всем ясно даже не только то, что ты крепко очень зарабатываешь, а еще, что ты супер-модный человек – бомонд что ли. Человек, который расширил обычные рамки пространства и проник куда-то, куда остальные жители совка были вообще не вхожи. Итак, кроме машины и отдельной квартиры, мои родители должны были лакирнуть свою успешность кожаными одежами. Думаю, они были в восторге от такой удачи, ведь даже, если ты скопил или занял деньги, то такие вещи было почти невозможно достать! Ты должен был знать каких-нибудь грузинских подпольных сапожников, которые где-то в подвалах шьют обувку из этой самой кожи, которую в чемодане привезли их соотечественники, возделав ее где-то там в солнечной стране своей так, как их научил их дед-пастух. Почему в России, где в общем-то было полно колхозов и совхозов, набитых коровами, мясо и молоко, которых шло на прилавки тысяч магазинов, не было кожи? Не знаю, наверное, она шла на экспорт за валюту или вся уходила на огромные обувные фабрики типа «Скорохода»3.

Добытая «родительская кожа» была по сегодняшним меркам отвратительная, какая-то дубовая, не гнущаяся. Каждый сгиб ее сопровождался шумом, как будто согнули жестяной лист. Человек в таком пальто был бы не только виден, но и слышен в любом помещении. Сегодня, чтобы добиться такого эффекта, вам придется залезть в современном кожаном пальтишке в морозилку минус восемнадцать на часик, больше не стоит, иначе можно забыть, что вы там делаете, и все тогда сорвется. Итак, кожа поселилась в шкафу и начала искать себе достойного скорняка-портного! Ошибиться было нельзя, отдав не тому человеку, можно было потерять не только большие деньги, которые она стоила, но и упустить, возможно, и навсегда, шанс щеголять в самом модном и шикарном прикиде! Теперь, всем гостям в середине вечера вместо фамильных сокровищ в виде новых хрустальных изделий демонстрировался хрустяще-шумящий рулон. Все разворачивали, оценивали под люстрой цвет, аккуратно сгибали, видимо, боясь заломать, пробовали тихонько царапать ногтем и цокали языками в восхищении. Можно сказать, покупка работала не хуже любого экспоната искусства, например, ведь картину или портрет не носишь с собой по улице, а вот дома людей дивишь, и от этого получаешь неплохие дозы приятных ощущений. Поиски портного затянулись, кожа лежала уже год или два, но «кто ищет, тот всегда…», как говорится в песне.

Настал момент и сокровище повезли к мастеру. Развернули и застыли в замороженном состоянии. В разных местах по краям ножницами были отрезаны странные треугольники. Что за зверь завелся в шкафу и отъел треугольники, было неизвестно! Двух плащей не получалось теперь, банально не хватало материала! На пиджаки, слава Богу, его было почти достаточно. Мастер пообещал, что что-то придумает, то ли кусочки где-то вставит, то ли короче сделает, а может обрезки у него были от прошлых изделий? Папа и мама щеголяли на праздниках и ответственных мероприятиях в пиджаках много лет потом. Но, вернемся к зверю, изъедающему кожу в шкафах, к этой огромной зубатой моли! Вместо того, чтоб искать ее, вооружившись пистолетом и фонарем в лабиринтах шуб и простыней, родители стали рассматривать Мишкины клешенные джинсы. В конце семидесятых мода Битлов и всяких хиппи-вольнодумцев уже просочилась и в совок. В джинсах внизу в швы были вставлены клинья. Совсем кожаные, почему-то, всем своим видом очень напоминающие будущие родительские пиджаки. Если приложить к ним ухо, то, наверное, можно было услышать тихий шепот: «Мы могли бы быть плащщщеемм, плащи моднеее пиджакков…»

Вновь бушевала буря! Опять родители рвали и метали. Действительно ли теряются нервные клетки, когда ты хочешь кого-то убить, но разум останавливает и не дает? Наверняка! Мишке было ведь уже лет восемнадцать-двадцать. От таких поступков у близких наступает ощущение полного бессилия, а его сопровождает ужасное сожаление и разочарование в своем самом важном в жизни достижении – в детях…

Еще через полгода мы уехали отдыхать. Мишку оставили одного, в квартире шёл ремонт, он должен был приглядывать за мастером. Когда мы вернулись, пришли гости. Отец по торжественному случаю достал из бара дорогущий эксклюзивный французский коньяк, если мне не изменяет память – «Martel». Вещь берегли там пару лет для какого-нибудь самого важного случая. Видимо, случай настал, то ли юбилей это был, то ли новоселье. Все попросили пустить его по кругу посмотреть. По столу шло два предмета: потрясающей красоты бутылка с вылитой в ней из стекла печатью и удивительная яркая коробка. В совке никто не видел никогда алкоголя, упакованного в индивидуальные коробки. Отцу подарил его спасенный им больной, видимо, какой-то очень непростой человек. Наконец отец разлил гостям по стопочке. Никто тогда про коньячные бокалы ничего не знал, конечно. Был произнесен долгий важный и волнительный тост и все, даже те, кто никогда до этого и не пил алкоголь, бережно поднесли заморское чудо к носу, пытаясь ощутить букет неведанных никогда прежде ароматов. В таких случаях после глоточка идет пауза. Пьющий, нет, вернее вкушающий, должен в тишине ощутить все тонкости и детали прелестного мастерства и достижений выдающихся мастеров. Так было и в этот раз, гробовая тишина повисла над столом. Через несколько секунд люди начали пересматриваться друг с другом в попытке оценить реакции остальных. Кто-то отхлебнул повторно, кто-то по великой русской традиции опрокинул залпом оставшееся в стопке. Люди начали закусывать. Отец стоял, как вкопанный и не садился.

«Женя, садись, это похоже чай. Ничего страшного, главное, что все мы сегодня здесь собрались, зато оливье удался и вообще все замечательно».

Вечером я плакал и просил папу не трогать Мишку. Один-единственный раз в жизни я видел, как отец пытался что-то сделать физически, он кричал, что задушит Мишку собственными руками, а тот вместо раскаяния и просьб о прощении, невозмутимо твердил, что это не он с дружками выпил весь алкоголь в баре и залил везде чай. В бессилии отец попытался изобразить или действительно схватить Мишку за шею, они повалились на диван. Мишка вывернулся, для самбиста это было не очень сложно. Мама почувствовала единственное решение и закричала, чтоб он уходил. Дверь хлопнула под напутствие отца, чтоб он никогда больше и не возвращался. Так Брат покинул отчий дом. Мать дала ему ключ от комнаты в коммуналке, где мы раньше жили, на Техноложке.

Когда я ездил в старую школу на троллейбусе, я часто заходил к Мишке. Похоже, шло противостояние между ним и родителями, денег у него не было и он покупал хлеб, пек из него сухарики, нарезав на кубики и этим питался. Я с удовольствием угощался и даже завидовал ему, что он может есть только сухари!

Родители, наверное, ждали, что без денег он вынужден будет вернуться, извиниться и они опять примут его. Все пошло не так. Одинокая самостоятельная жизнь имела уже больше плюсов, чем минусов. Мишка не пришел, конечно, через полгода он явился под уговорами матери помириться с отцом, и какие-то отношения были восстановлены, но жить он остался на Техноложке.