Читать книгу Венецианский купец - Дмитрий Распопов - Страница 6

– Наконец-то! – я едва не ёрзал от нетерпения, когда мне впервые привели старика. Три месяца ада с тупоголовыми взрослыми, категорически не желавшими меня учить, и вот наконец после освоения татарского дошла очередь и до старика-китайца, который всё это время тихо и спокойно просиживал дни в общей комнате, ни с кем особо не общаясь.

Приглашённый слугами, он вошёл в комнату и сначала поклонился мне, затем подошёл к кафедре, встав за неё.

– Прошу простить меня, юный господин, – на очень приличном венето, обратился он ко мне, – что заставил вас так долго ждать, но мне нужно было лучше вас узнать.

У меня отпала челюсть.

– Проклятый старикашка! – моему возмущению не было предела. – Ты говоришь на нашем языке, да ещё и так чисто! Притворялся столько времени, негодяй!

На его губах появилась улыбка.

– Юный господин неправ, – спокойно ответил он на эти возмущённые возгласы, – прибыв в ваш дом, я и правда не знал языка, выучил его за эти месяцы.

Так элегантно меня давно в гавно не макали, хотя, если быть точным, всего три месяца прошло с того памятного дня на невольничьем рынке, где мне элегантно указал на место господин Франческо. От полного удивления, поражённый его грамотной и практически идеальной речью с едва уловимым акцентом, я второй раз за свою короткую жизнь был наказан за самодовольство и упоение собственной значимостью. Пока я бахвалился и радовался тому, с какой скоростью изучаю языки, тихий и неприметный старик узнал то, чего хватило бы, чтобы прирезать нас всех темной ночкой, будь он вражеским шпионом.

– Ладно, старик, будем считать, я тебе поверил, – скрывая за грубостью растерянность от унижения, которое устроил сам себе, поёрзал я на скамье, – давай тогда знакомиться, раз ты так хорошо говоришь на венето.

– Я просто скромный лекарь, Чжан Юаньсу, – он сложил руки и глубоко мне поклонился.

– Не верю я больше твоей хитрой роже, – буркнул я, бесясь от его спокойствия, – давай подробности. Кто, чем занимался, что можешь, кроме языка. Может, ты ещё что выучил, пока тут жил?

Он назвал возраст по своему календарю, так что пришлось пересчитывать от Рождества Христова, оказалось, что ему на сегодня семьдесят шесть лет.

– Подождём с китайским, расскажи про медицину, я оценю твои способности.

Старик в первый раз посмотрел на меня с глубоким удивлением, которое моментально скрылось за его поклоном и тихой, льющейся, словно ручей, речью. Он стал задвигать мне про меридианы, чи, цы и прочую муть, так что я даже разулыбался, понимая, что на голову его превосхожу своими знаниями. И дело было даже не в гормонах детского тела, которые постоянно сбивали мой серьезный настрой. Постоянное желание мозга и тела, чтобы им все восхищались и любили, так расшатывало мою взрослую психику, что, даже понимая, что часто веду себя словно малолетний кретин, я ничего не мог поделать. К тому же постоянно что-то настраивающий симбионт никак не помогал мне прийти в чувство, то увеличивая, то уменьшая концентрацию гормонов в организме, он словно медленно, но верно превращал меня в ребёнка со знаниями взрослого.

«Может быть, поэтому симбионтов и внедряли в организм только полностью сформировавшимся людям?» – мелькнула в голове запоздалая мысль, поскольку всё равно ничего поделать с этим я не мог.

Симбионт химичил, меня колбасило, тело ребёнка было довольно жизнью, так мы и существовали все вместе всё это время.

– Старик, напрашиваешься на плети, – нахмурился я, – давай лучше к китайскому перейдём. Может, у тебя это лучше получится.

– М-м-м, а не может ли уважаемый юный господин рассказать глупому неучу о том, что знает он сам в медицине? – старик низко поклонился, оставаясь непоколебимым, несмотря на все мои подначки, это здорово бесило.

– Хорошо, тогда лучше задавай вопросы, – безразлично отмахнулся я, – а поскольку урок уже сорван, в конце получишь десять плетей, чтобы не отрывался от коллектива.

– Как будет угодно моему господину, – он снова низко поклонился.

– Давай, спрашивай, у нас мало времени, – поторопил его я.

Он начал с простых вопросов, на которые я довольно бегло отвечал, но затем они становились всё сложнее и сложнее, пока по итогу, обливаясь потом и краснея от злобы, я не признался, что на его следующий вопрос не знаю ответа. Я всё же был оперативником, а не квалифицированным врачом или биологом.

Он не отреагировал на мой злобный выкрик, лишь тень улыбки скользнула по губам. В организм мне моментально добавили какого-то нового гормона, который вместо того, чтобы привести меня в чувство, как нормального взрослого, ещё больше вывел из себя.

«Проклятый старикашка, проклятый симбионт!» – рыча от ярости, я спрыгнул со скамьи и, схватив китайца за подол длинной робы, потащил за собой.

Проведя в комнату, где учителям обычно выдавали удары, я снял камзол, затем нижнюю рубаху, а потом под ошеломлёнными взглядами стражи сам встал к широкой деревянной доске, куда обычно привязывали истязуемых.

– Энрике, один удар мне! – приказал я одному из стражников, но тот в ужасе от этой идеи отшатнулся.

– Я хочу себя наказать, – скомандовал я начальнику охраны, когда тот, привлечённый большим количеством народа, появился в дверях, – твои трусы не хотят этого делать!

Тот молча, словно ничего и не происходило, взял плеть из рук своих подчинённых и, замахнувшись, ударил меня. Кожу обожгло.

– Нежнее мог бы, гад! – прошипел я, скривившись от боли. – Это самонаказание, а не развлечение для челяди.

Тот пожал плечами, затем также молча вышел из комнаты, вернувшись к своим делам.

Ко мне тут же бросились две кормилицы, сначала промокнув чистыми простынями, смоченными в винном уксусе, спину и только затем подав мне новую одежду.

– Доволен? Мерзкий старикашка! – одевшись, я повернулся к невозмутимому китайцу.

Тот ничего не ответил.

– Ладно, вернёмся в класс, будешь меня теперь нормально учить, – погрозил я ему кулаком, – если такой умный, я теперь с тебя не слезу, ирод.

Мне показалось, или его маска невозмутимости дала трещину, впервые за то время, что мы были знакомы.

«Да нет, конечно», – отмахнулся я от подобных мыслей, наверно, тени от пламени свечей повлияли на моё воображение.

За шесть следующих часов я вволю отомстил, выжимая его словно губку, и моментально впитывая всё то, что он говорил. Когда старик стал пошатываться от усталости, я, довольный собой, отвёл его не в общую комнату, а во вторую, где жила гречанка.

– Принимай постояльца, – сказал я ей, распоряжаясь, чтобы сюда поставили две простые скамьи, похожие на те, на которых спали слуги во дворце, и принесли нормальное постельное бельё, но только для старика, – бонус, так сказать, за хорошую работу.

Он склонился передо мной.

Единственным неприятным последствием сегодняшнего дня стало то, что новость о моём самонаказании на виду у слуг со скоростью лесного пожара долетела до мамы. Поэтому вечером, я имел с ней разговор. Который начался неприятно, но я объяснил мотивы своего поступка, а также причину, по которой так поступил. Это ввергло мать в такие раздумья, что она наконец задумчиво произнесла:

– Я не знаю, что сказать. Поэтому, думаю, будет уместно, если ты завтра сходишь в церковь к моему духовнику и исповедуешься ему, дорогой. Он человек учёный, что-то да подскажет.

От каждого её слова у меня сводило зубы, но с чем-чем, а уж с верой точно не стоило шутить в этом веке, так что я, чтобы её не расстраивать, конечно же, согласился.

***

Утром, на мессе, всё прошло просто отлично. Я благочестиво крестился со всеми и повторял слова молитвы вслед за епископом. Проблемы начались, когда нас оставили с духовником вдвоём. Мало мне было вчера хитрого китайца, знавшего больше, чем он показывал, так ещё и грёбаный симбионт плеснул в организм какой-то очередной коктейль гормонов, приведший меня в крайне благостное расположение духа, практически примирив с последующими двумя часами притворства. Но… если бы не один факт. Духовник моей матушки оказался тупым и беспросветным фанатиком, который, к тому же, очень плохо знал Священные Писания, зато много чего думал о себе, как об особе, обслуживающей высокие Венецианские дома.

Сначала я всеми силами сдерживался, помня вчерашнего китайца, старался не обращать внимания на ошибки в его латыни, но, когда он начал откровенно привирать, неверно цитируя строчки Ветхого Завета, который среди прочих Священных книг я знал наизусть, это меня окончательно добило, и я стал каждую ошибку комментировать и поправлять вслух, чем, естественно, моментально вывел его из себя.

Под громкие крики и обвинения в ереси меня вытолкнули из кельи в руки напуганной матери, тут же вокруг образовалась толпа любопытных монахов и людей из свит представителей большинства крупных родов города, которые присутствовали вместе с нами на мессе.

– Исчадие ада! Антихрист! – брызгая слюной, орал тот, тыкая в меня грязным пальцем.

– Евангелие сначала подучите, святой отец, – бросил я едва слышно, но, видимо, если с умом у него и было скудно, то слышал он преотлично, с ещё большей силой накинувшись на меня с обвинениями.

Мама от такого то краснела, то бледнела, едва не теряя сознание.

– Что происходит, брат Дионис? – Люди, глаза которых едва не горели в счастливом предвкушении того, что они обо всём произошедшем расскажут всем своим друзьям и знакомым, мгновенно расступились перед епископом, который и служил недавно мессу, рассчитывая на щедрое подаяние для собора от важных семей Венеции. Он подошёл к нам ближе.

– Этот… это… антихрист! – духовник, находясь в крайнем возбуждении, не мог связать и двух слов.

Я, снова вспомнив, какой урок мне преподал вчера китаец, внезапно успокоился и голосом, полным смирения, ответил:

– Ваше преосвященство, позвольте лучше я объясню. Мы со святым отцом вступили в диспут относительно правильности толкования некоторых строк Евангелия. Он уж слишком возбудился от этого, поэтому, может, вы рассудите нас?

Епископ, явно прекрасно зная возможности своего подопечного, засомневался было в ответе, но потом, кинув взгляд на кроткую овечку в виде меня, которая стояла, смиренно опустив глазки в пол, решился выяснить подробности при всех.

Говорил я не на высокой латыни, потому что пока не представлял, кто бы мог меня ей научить, зато прекрасно шпарил на простонародной sermo vulgaris. Я с такой скоростью застрочил на латинском языке цитатами из Евангелия, в которых мамин духовник явно путался, что не только епископ, но и все присутствующие затихли в священном экстазе. А когда я перешёл не к проговариванию строк, а к напеванию, неожиданно рядом со мной стали подпевать и остальные, и вскоре все присутствующие соединились в единой, массовой молитве.

Когда последние слова гулко отзвучали под высокими сводами собора, я тихо сказал:

– Брат Дионис как раз и путает эти строки.

Толпа после моих слов синхронно перевела взгляды на монаха, который мгновенно вспотел от подобного внимания. Тыкаясь и мыкаясь, ошибаясь в словах, он, конечно же, и близко не подошел к дословному пересказу того, что здесь прозвучало.

В толпе послышались сначала тихие смешки, что моментально было правильно понято умным епископом, который тут же, толкнув громкую речь, распустил всех по домам, попросив нас с матушкой и братом Дионисом остаться. Люди полноводной рекой хлынули из собора, и гул человеческих голосов прекрасно был слышен нам за закрывшимися дверьми. Ещё бы, такое событие на утренней мессе!

– Ваша светлость, – епископ наклонил голову, обращаясь к маме, – вы не будете возражать, если отныне я сам стану духовником всей вашей семьи?

– Нет! Конечно же, нет! Это такая честь для нас! – мама неверяще посмотрела на него, словно и не он сам это предложил.

– А тебя, наш маленький ангел, – он с улыбкой крокодила, который, открыв рот, полный острых зубов, вот-вот набросится на свою добычу, обратился ко мне: – Я жду вечером к себе в гости. Ты ведь не откажешь мне во встрече?

– Конечно нет, ваше преосвященство, – хмуро ответил скромный я, уже не такой радостный, что затеял эту склоку на глазах у всех.

– Вот и хорошо, тогда до вечера. Графиня! – он чуть наклонил голову, а мама в ответ сделала почти полный реверанс.

– Ваше преосвященство.

Попрощавшись, мы отправились в лодку. Оказавшись внутри паланкина, мама дала наконец волю чувствам и с сияющими от радости глазами всего меня обцеловала и умыла слезами. Тело ребёнка трепетало, наслаждаясь моментом, оставляя при этом взрослый разум недоумевать, как вообще до этого дошло?

– Мой ангел! Чего ты хочешь?! – она обнимала, не выпуская меня из объятий. – Сегодня тебе можно всё!

Слёзы радости, умиления и гордости текли по ее лицу, так что, пользуясь минутой, пока симбионт не впрыснул мне в тело очередную порцию какой-нибудь гадости, я сказал:

– Корабль! Я хочу себе личный корабль!

Графиня без малейшего колебания ответила:

– Завтра же с утра поедем в Арсенал.

И тут уже у меня полезли на лоб глаза, едва я понял, что она сейчас вообще и близко не шутит.