Читать книгу Стихотворения и поэмы - Дмитрий Щедровицкий - Страница 3

Затихли затменья, знамения, конницы –

Слепые наплывы тяжёлой болезни.

И люди старались очнуться, опомниться,

Проснулись, узнали друг друга у бездны.

Им снились дороги России, Ассирии,

Сраженья у Тигра, Днепра и Арагвы.

Но дети ползли мимо сада красивого,

Тянулись века – от малины к оврагу.

Проснулись – не знали: им близко ли, чуждо ли,

Глядели вокруг, пробуждению рады.

Проснулись – не знали, страна ли, лачуга ли:

Во сне у оврага им годы почудились,

История шла – от малины к оврагу.

Всё мирозданье рвётся выздороветь,

И в первобытной темноте

Гроза вычерчивает изгородь,

Дрожит скворечник на шесте…

Деревья вновь живыми сделаны

За час древнейшего труда.

На дне канавы, в новой зелени –

Последние пластинки льда.

Содом, грозой сметённый начисто,

Жук выползает, словно Лот:

Там, за листом клубничным, прячутся

Развалины – лечебный лёд.

…Как в клетке лев взвывает о саванне,

Так слово в строчке поднимает вой

По силе стихотворства Твоего –

Ты сотворил Вселенную словами,

И, уничтожив первый черновик

Неудовлетворения волною,

Ты сохранил оттуда, вместе с Ноем,

По паре прочих выдумок живых…

Заметив смерчи в форме непарадной,

Ты можешь просто авторской рукой

Тетрадь пространства пролистать обратно,

И зачеркнуть, и вставить над строкой…

Нас опускают, словно ложку в мёд,

В сей бренный мир. Что на душу успело

Налипнуть, то и образует плоть –

И к старости стекает постепенно.

А раньше одного ведут учиться:

Должно же было этак повезти –

Родиться чистым! А другой, нечистый,

По прутьям клетки изучает числа,

Медовой нитью хобот опустив.

Вот так и слон на свете получился.

Во сне встаю – и отхожу Иудой

От этой жизни – трапезы с Тобой.

Тесню кусты, как фарисей слепой,

И свет в дому и взгляд идут на убыль,

Восходят на ночные небеса,

Благословляют сквозь пресветлый ропот,

В благоговении живущий сад

И останавливает, и торопит,

И зрю я звёзд размеренный распад…

Безнадёжнейший дождь.

Это даже, пожалуй, не дождь –

Только память о прежних дождях,

Многих, виденных мною отсюда.

Вынимаешь без лишнего шума –

И, стёрши пылинки, кладёшь

Предо мной этот старый рисунок –

И ходишь, художник-рассудок,

Ничего не придумав иного –

Только листик в ведре,

Прискакавший откуда-то лучик,

Что ищет ушедших,

Этот дождь безнадёжный,

Движение лип на дворе –

И рыданья внизу,

Что затишьем коснутся ушей их.

В винограднике влажном изрядно вспотели –

И уже разошлись. Лишь один не ушёл:

«Остаёмся ли гнить с нашим немощным телом?

Улетаем ли вдаль с нашей вечной душой?»

А мудрец, выжимая толстейшие гроздья,

Попросил: «Языком пару ягод сдави!

Ты пытался узнать, как устроены звёзды?

Раскуси, как устроены зубы твои!»

Едва земля от слёз просохла,

На Пасху вспомнив про покойников,

В домах и в небе моют стёкла,

И грязь стекает с подоконников.

И небо смазано раствором

Неспешных туч – озёр несбывшихся.

Оно промоется не скоро,

Но после слёз легко задышится.

Открытый мозг – зелёный вместо серого,

Тайник монет, сиянье нефти –

Само себе противоречит дерево,

Друг дружку избивают ветви.

В больной, не убегающей воде его –

Весь ужас наш, живой и кожный.

Нет ничего торжественнее дерева,

Наряднее его, тревожней.

Подрезанное дерево – диковинный светильник,

Берёзы – только вышиты, судьба – совсем с иголки.

Лесные звёзды спрятаны в суставах клёна тыльных,

И светятся раскрытые ворота на пригорке.

Несложный выкрик скрытых птиц по рощицам рассован,

В глотанье глины – голоса разломанной недели,

Из глуби запаха болот – из кислого, косого –

Зовут белёсо. Не поймёшь – ликуют ли, в беде ли.

И ветер выросший поёт, взобравшийся на клирос,

В воде сияют под травой невиданные лики.

Расстелем плащ, разломим хлеб, посетуем на сырость:

Идти придётся до утра – темно стучать в калитки.

Меня поймать решили,

А я уже не здесь.

Я вижу руки Шивы,

В них – стрелы, меч и месть.

Я помню, как он вырос

Из запаха цветка…

Мой прах огонь не выдаст,

А пепел съест река.

Кожа груш – песочная на зуб,

О своём задумался лоточник,

И Всевышний прячет стрекозу

И не прячет – прямо на листочке.

Шестилетний мальчик, в этот миг –

От незрелой будущности влажной

Небольшой кусочек отломи

И прожуй. Тебе ещё не страшно.

Лишь лоток закроют на учёт,

Лист махнёт – и стрекозу отпустит, –

И пройдёт разросшийся зрачок

В переспелый жёлтый сок предчувствий.

Казалось бы – всегда с Луною не в ладу,

А лучше – с яблоком садовым.

Но косточки горчат, и движется наш дух

Меж влажным и медовым.

Но капли входят в пар, и льётся молоко

Среди созвездий убелённых.

И птицы устают от белых облаков –

И прячутся в зелёных.

Священное зёрнышко ржи,

Для звёзд оно тоненько светится

И яблоком диким лежит

Под лапой Небесной Медведицы.

Из разных углов и времён,

Ступая по спаянным лезвиям,

Сверкает старинный Амон,

Разбросан по разным созвездиям.

И тот, кто просторы вскормил

С немыми, святыми, тиранами,

Сокровище – весь этот мир –

Играет горящими гранями.

И смиренье, и тягостный стон, словно кто-то

Обманул: обещал – и не дал.

И столетья постятся в пустынях Востока,

И пасутся худые стада.

В истощенье застыли Креститель и плотник,

Райским благом желтеет вода,

И волхвы голодают, и ангел бесплотный

Поглощает бесхлебную даль.

…………………………………………

…Дичью пахнет и старым вином с гобелена –

И под ангелом лес и руда,

И голландские сёла лежат разговленьем,

И готические города.

Он метнулся к игле над скелетом собора,

И в игольные уши прошёл,

И со всеми святыми, крылат и оборван,

Помолился за племя обжор.

Как самоцелью и судьбой сонат,

Как в сон глубокий,

Сквозные зданья снежные звенят

На солнцепёке.

Преображённый переходит в боль –

И виден лучше,

Когда так сладко редок лист любой

В осенней гуще.

И в небольшие эти города

Уйду на треть я,

Неразличимый от кусочков льда,

От междометья…

Всему светящему бывает

От воплощенья тяжело,

Тогда на слово уповает

Обледеневшее стекло:

Кто оглянулся, сном уколот,

И как по пальцам перечтёт –

Сверканье, подлетевший холод

И в солнце листьев переход?..

…Кому угрызенья зима задаёт,

Рождая ледовый фундамент,

Садами застывшими давит и бьёт,

Подземными реками давит?

Буран расцветает, он ясень несёт

Поставить над всеми другими.

Какое названье нисходит с высот

Забывшему прежнее имя?

Посеяв мечты о далёкой стране,

Кто в странствиях дивных остался,

Чей посох усталый расцвёл в тишине

В дали Киликийского Тарса?..

…Так душа зимой внезапной,

Облизав кору шершаво,

Охватив ветвями запад,

Поворот луча решала.

Посох – трубка мёртвой крови,

К жизни зимнее введенье –

От Ствола всего живого

Принимает дар цветенья.

И рубахой духа, лавой

Ветер в мысли сохранится –

На извилистых заглавьях

Богом созданной страницы.

Над умами, полными товара,

Над душой, площадной со стыда,

Городов холмистая тиара,

Непобитый козырь – Амстердам.

И один среди двухсот владельцев

Дыр в холмах и лучших в море мест

Жаждет в небо бурое вглядеться –

И узреть из туч проросший перст.

Безмолвно чистит перья пеликан,

Над ним звезда разверзлась крестной раной,

И в пустоте тихоня-океан

Ласкает обездоленные страны.

Волна уходит в ясный плач – с людьми

Страдать ребёнком, девушкой, старухой…

Прости меня, о Небо! Протяни

Сверканьем снов унизанную руку.

Мой мимолётный разум, не печалься,

Давай водой озёрною вздохнём –

Благоуханный примет в нас участье,

И станет легче с мыслями о нём.

Он пахнет мглой, не связанный делами,

Из книги жизни знает пару строк,

И над большими белыми полями

Летает, огибая корешок,

И карточкой с визитным крапом оспы,

Чернильных птичек одевая в плоть,

Навстречу всем, кто не родился вовсе,

Скользит за просветлённый переплёт.

Тревога хвойных слухов –

Мой мир передвижной –

Толпа незваных звуков

Над замкнутой волной.

Реестром звёзд несметных

Сазан, мой брат хмельной,

Сверкает в бездне смертной

Чешуйчатой спиной.

Ночь содрогнулась приближеньем боли,

Плоды пространства страхом налиты,

Звёзд оскуденье слышимо сквозь голый

И зримый голос пустоты.

Толпой созвездий густо замирая

У входа в суженный зрачок,

Отягощённый свет взывает: «Равви!

Я в этой тьме – один, как светлячок».

Кого ты встретил,

Кого ты видел возле грушевой горы,

Кто с нами третий,

Кто двери лета затворённые открыл,

Кому все эти

Дубы и клёны многоярусной игры,

Кто чище смерти

Оделся в тогу аистиных сладких крыл?..

К небосводу багрового гнева

Обратился приземистый лик:

За окном собирались деревья,

Я поклоном приветствовал их.

– Что нам делать, стропила вселенной,

Колоколенок птичьих столбы,

Коль в подлунном наследном именье

Мы – клеймённые страхом рабы?

– Препояшемся бранной листвою

И на пилы пойдём напролом,

Если Тёмный воссядет главою

За медовым гудящим столом.

Нам известны хоромы и клети,

Мы в любое глядели окно.

Лишь молчавшим в теченье столетий

На Суде будет слово дано.

Прикинется тихим – но слышен задолго,

Тропа предваряет, готовит луна,

И следуют ели, и песней-иголкой

Касаются сумерек влажного дна.

И шаткий рассудок, отомкнутый бедам,

И проза с незрячим её колесом

Покажутся только немыслимым бегом,

Мгновенной погоней, забыв обо всём, –

За ящиком судеб лесного солиста,

Где вёрсты зашиты, персты смещены,

Где замертво свёрнутый в шишке слоистой

Безоблачный возраст смолистой сосны.

Я слово во тьме, словно птичку, ловлю –

Что может быть лучше пути к соловью?

Оставь голоса – недалёк твой закат.

Ты знал, как отдельные звуки звучат.

Он всё обращает пред музыкой в прах –

И с ней пребывает в обоих мирах.

Записывай: истрёпанные травы

В посте и созерцанье пожелтели,

И дуб, темноволосый, многоглавый,

Качается в молитве листвотелой…

Прости, но я неправильно диктую –

Шумели мысли, медленно стихая:

Я вписан в книгу, гневом налитую,

Я сам, молясь, смолою истекаю…

– Для чего ты звенишь, шелестишь,

Дал истоки звучаниям разным,

Разве ты соловей или чиж,

Что тревожишь нас голосом праздным?

– Что мне делать? При жизни со мной

Говорили лишь стоном и рёвом,

И пред самой кончиной, весной,

Только клён перекинулся словом.

Названье позабыл. Мне кажется, оно

И раньше редко так произносилось,

А нынче вовсе ветром сметено,

В минуту вьюги в память не просилось –

Осталось корку бросить за окно…

…Простите, не мертво оно. Скорей,

Застыло где-то. Зимами другими

Дышать ему пришлось…

Я вспомнил: это –  имя.

Оно черствело льдинкой средь скорбей

И было больше пламени любимо.

Почуявший скачки словесной лани,

Не медли, напрягая мысли лук,

Не оглянись, благословенья длани

С охотой возложив на лёгкий плуг. –

Он понимал, что говорят вокруг.

Склонившись над душой, расцветшей втайне,

Над чашей ароматов и заслуг,

Не зная речи, в сумерках желаний

Вкусивший от тепла воздетых рук, –

Он понимал, что говорят вокруг.

Скользят не по дороге лета сани,

Зимою колесницы слышен стук.

Над ним и в нём, концом его исканий,

Ствол вечности с дуплом избытых мук. –

Он понимал, что говорят вокруг.

И звук свирели с нивы непочатой,

Исполнен лепета птенцов,

Слетел с высот – и веки запечатал,

И усмехается в лицо.

Но иллирийцы напрягают луки,

Опутан нитью остров Крит,

И не пойму: то крылья или руки,

И не хочу глаза открыть.

Стучат настойчиво. Дверь отвечает

Таким же стучащим: «Кто?» –

И в чашке качается, вместо чая,

Из книги сухой цветок.

Мой дом встревожен. С обложкой белой

Возилась ключница час.

Все только спали. Все живы, целы,

Зевают окна, лучась.

Узнай себя в этом старом рае,

В негромком особняке,

С погасшим садом душой играя

И с веточкой лет в руке.

Спицы лета вертятся быстрей,

Но и в них целую гром и шорох –

Мудрый город, круглый год кудрей,

Чёрною росою орошённых.

Окунаешь в пену и смолу

Локон золотеющий, летящий,

Наполняешь полднем лёгкий луг,

Жёлтым соком – жаждущие чащи.

Раствори мне губы в этот час,

И ворота неба, и бутоны:

В голубые гимны облачась,

Седину светил губами трону!

Ты ли, под ливнем презренья намокший,

Прячущий птицу о нас под плащом,

С неба ниспавший и скоро умолкший, –

Ты ль, как реченье, устам возвращён?

Ты ль изъяснишь нам природу заката,

Ты ль, онемев, повествуешь о днях –

В них полевые крылатые сваты

Песней сестре огласили дубняк?

Жертвенной башней стояла разруха,

Землю заклали, и падала соль –

Соединялись опавшие руки

Смерти и радости в мысли лесной.

Ты – болот и трясин колонист –

Пренебрёг водопадом гортанным:

Рукавом от чудес заслонись,

Ослеплённый ирландским преданьем –

Как оделись в печаль догола

И тела их оленьи, и лица,

Как из лука выходит стрела,

Будто слово из уст прозорливца,

Как зелёный пронзён средь полей,

Как в огонь увлекает багровый,

Как настигнутый синий олень

Закрывает надмирную кровлю,

О зверье застывающих чащ

Возвещая серебряным горном,

Расстилая светящийся плащ

В дольнем мире – и в Имени горнем.