Читать книгу Изобретатель смысла - Дмитрий Шатилов - Страница 3
Пролог
Человек с ничейной земли
Почему война для нас – благо?
Оглавление«Где будешь ты, когда пробьёт набат?
Заслонишь ли Отчизну своим телом?
Докажешь ли – не словом, нет, но делом! –
Что ты всем беззащитным друг и брат?»
Артём Саушкин, 15 лет.
Из ежегодного сборника юношеской лирики
«Прекрасны чистые сердца».
Война! Держу пари, дорогой читатель, что это слово вызывает у тебя не самые приятные ассоциации. Боль, кровь, смерть, голод и лишения – всё так или иначе связано с войной. Однако давай смотреть правде в глаза: если уж война неизбежна, то самое глупое, что можно сделать – это расписывать её ужасы, подрывая тем самым твой и без того невеликий боевой дух.
Напротив, в преддверии войны надлежит всячески восхвалять грядущее кровопролитие, подчёркивать его особое значение и символизм, а также пользу – ибо мирное на дворе время или военное, а о пользе мы печёмся всегда. Именно с этой целью и написана данная статья; простыми и ясными словами она объяснит тебе, почему война для нас – это благо.
1. Борьба с перенаселением. Именно так, дорогой мой – просто оглянись вокруг. Тебе не кажется, что людей стало как-то многовато? А ведь любой из них желает для себя тех же жизненных благ, что и ты, при том, что благ на всех хватать не может. Ты же не хочешь, чтобы тебя оттёрли в сторону? Чтобы забрали у тебя – твоё? Тогда война – твой выбор. Пусть голодные рты, зарясь на чужой кусок, перебьют друг друга – тебе больше достанется.
2. Прогресс. Да, война – это прогресс. Ты удивлён, не так ли? Ничего странного. Во-первых, в военное время семимильными шагами идёт вперёд медицина – солдатам нужны новые антибиотики, заживляющие средства, вакцины и т. д. Развивается хирургия – ампутации, проникающие ранения, черепно-мозговые травмы… Скажу так: мы меньше бы знали о внутреннем устройстве человека, если бы война не распахивала его перед нами с присущей ей бесцеремонностью.
С людьми всё ясно, теперь поговорим о технике. Война – это новые сплавы, новые источники энергии и новые конструкторские решения. Атомная энергия, освобождённая сначала во взрыве, теперь служит нам на мирных электростанциях. Вот так-то!
3. Эстетика. А ведь война – чертовски красивая штука. Ну, сам посмотри: все эти мундиры, знамёна, ордена, парады, построения, марши – разве это не задевает в тебе потаённые струнки, не заставляет трепетать твоё сердце? Разве ты не хотел бы и сам быть таким же вот красавцем военным? Какая женщина устоит перед мундиром?
И потом, эти благородные качества: храбрость, мужество, героизм, отвага, честь – часто бы мы имели возможность проявить их, не будь войны? А их порочные близнецы: ненависть, злоба, жестокость, агрессия – куда бы мы девали их в мирное время?
Вот видишь, читатель, сколько полезного заключает в себе обыкновенная война! А чтобы ты окончательно уверился в том, что грядущая схватка с Землёй не представляет для нас никакой опасности, приведу слова лучших полководцев Новой Трои – истинных профессионалов своего дела, что в скором времени поведут нашу великую армию к победе над подлыми захватчиками. Пусть сказанное ими навеки отпечатается в твоём сердце!
Полковник Винкль: «Сегодня каждый мужчина – солдат, а каждая женщина – мать солдата. Поэтому от лица Оборонного Совета обращаюсь ко всем несовершеннолетним юношам и девушкам, ведущим беспорядочную половую жизнь. Не поддавайтесь соблазну использования контрацептивов, берите на себя ответственность за свои поступки! Откуда возьмутся солдаты, готовые ради блага всего человечества идти на верную смерть, если вы помешаете им родиться?»
Генерал-майор Нортон: «Уничтожить врага – полдела. Прежде чем сложить оружие и начать праздновать победу, убедись, что поблизости не осталось его живых друзей или родственников».
Главнокомандующий генерал Нойерман: «Любой, кто в этот трудный час откажется встать на защиту Родины – трус, предающий саму жизнь!».
Ю. П.
Где теперь все эти люди? Весь старый мир куда-то пропал… Уже не секрет, что генерал Нойерман получил своё место лишь благодаря ошибке военного компьютера, который обошёлся казне в шестьдесят миллионов драхм (это не мешает генералу получать хорошую пенсию).
Главный виновник нашего поражения полковник Винкль из бравого военного переквалифицировался в мирного филателиста, и в его коллекции собрано бесчисленное множество редких марок.
Генерал-майор Нортон выращивает на своём участке отличные овощи и охотно просвещает всех желающих, как добиться того же.
А я – я могу утешать себя тем, что мне удалась эта статья. Во всяком случае, когда настал мой черед отправляться на войну, я сполна ощутил, что значит быть «трусом, предающим саму жизнь».
Мои будущие обязанности на фронте не сулили особой опасности: в качестве полевого корреспондента я обязан был повсюду сопровождать 13-й Новотроянский полк и подробно описывать его подвиги. Но, будучи человеком, любящим комфорт и ненавидящим опасность, я решил отказаться. В надежде разозлить редактора «Голоса Новой Трои», чтобы тот отправил вместо меня другого, я спросил, следует ли мне писать правду обо всём, что увижу. Потому что, по моему мнению, сказал я, то, что мы пишем обычно, не имеет к правде никакого отношения.
– Можешь писать правду, – ответил редактор неожиданно добродушно. – Разумеется, помимо прочего. Только не перебарщивай с чернухой, публика этого не любит. Лучше всего сейчас пойдёт скупая хроника, разбавленная каким-нибудь сердечным солдатским письмом. Если не найдёшь такого, напиши сам. Главное – ничего не бойся.
– Но ведь эта война совершенно бессмысленна, – сделал я ещё один заход. – Никто даже не знает, ради чего она ведётся.
– Тебя забыли спросить, – усмехнулся редактор. – Любая война бессмысленна. Это твоя задача как журналиста: сделать её осмысленной для читателей. И смысл в неё ты сможешь вложить, какой захочешь. Да и разве тебе неинтересно, чем всё закончится?
– Интересно, – сказал я. Мне действительно было интересно. Мне и сейчас интересно: чем же она закончилась?
– Ну, так поезжай! – воскликнул редактор. – Или ты ещё что-то хочешь сказать?
– Хорошо, – сдался я. – Вот вам мои карты. Мне нравится жить, и я боюсь умереть. Очень боюсь. Я страшный трус. А ещё я не люблю героев. Я не намерен рисковать своей головой ни ради читателей, ни ради Отечества, ни ради какой-либо другой высокой идеи. Я не согласен умереть ради того, чтобы обо мне написали в какой-нибудь глупой книжке. И оружие я не люблю. Может, я и не особо впечатлительный: всякий раз, как я смотрю на чью-нибудь винтовку, я вижу только один труп, свой собственный, но мне и этого хватит за глаза. Так что плевал я на всё это – на ордена, на звания, на героизм и на самопожертвование, – плевал с высокой башни. И да, ещё кое-что: на «слабо» меня не взять, не надейтесь.
Это была чистая правда. Мне действительно было на это плевать. Я отлично жил без всяких подвигов и потрясений, и хотел бы так жить и дальше. Конформизм чистой воды – но кто из нас не желал бы хоть немного побыть конформистом?
– Ты не трус, ты эгоист, – поморщился редактор. – Видал я таких на своём веку. И вот тебе мой ответ: не хочешь делать то, за что тебе платят, проваливай. Что скажешь?
– Мне всё равно. Я кое-что скопил, так что с голода не умру.
– Тебе всегда всё равно, – заметил он. – Женщины таких не любят. Немудрено, что ты до сих пор не женат.
– Я пришлю за вещами, – сказал я. – До свидания.
И вот пока я, свободный и ненужный, бродил по улицам Новой Трои, вокруг меня вовсю кипела подготовка к войне. В те незабвенные дни наряду с патриотическими настроениями достигла своего пика и паранойя. Мнительностью страдали все: лавочники, нищие и министры. Я слышал искреннюю тревогу за будущее Тразиллана в голосах даже тех знакомых, которые до этого демонстрировали равнодушие ко всему, за исключением дешёвого портвейна.
В воздухе витали самые фантастические слухи: кто-то якобы видел грузовик с полным кузовом секретных документов, выезжающий из ворот Новой Трои. За рулём, понятное дело, был шпион – из Орисса, Гранда или любого другого кантона, желающего Новой Трое зла.
Говорили и о человеке в костюме жирафа, который бродил по улицам и заглядывал в окна домов. Неизвестно, что пытался сказать последний, но его вклад во всеобщее беспокойство был неоспорим.
Апогей безумия пришёлся на пропажу макета города, созданного лучшим скульптором Новой Трои специально для заседаний Оборонного Совета. Макет представлял собой маленькое произведение искусства. В нём было все: переулки, тайные ходы, и даже схема городской канализации. Любой, кому он попал в руки, мог считать, что город им уже взят.
Реакция на пропажу столь ценного предмета последовала стремительная. «Голос Новой Трои» немедленно напечатал статью, из которой любой гражданин, до этого даже не подозревавший о существовании макета, мог узнать о его пропаже и перепугаться до смерти.
Поднялась паника, начались обыски, плавно переросшие в погромы. Члены Оборонного совета сформировали комитет по выявлению предателей, а в рамках этого комитета – ещё один, чьей задачей было вычистить изменников уже из внутреннего круга. Поговаривали о двух или трёх комитетах, настолько секретных, что те, кто состоял в них, сами не подозревали об этом.
Механизм поиска виновных был запущен. Какие только версии не выдвигались – всей книги не хватит, чтобы привести хотя бы десятую их часть! Все они, разумеется, подразумевали государственную измену.
Но кто предатель? В этом вопросе мнения расходились. Кто был поглупее, подозревал своего соседа. Кто поумнее – метил выше, в непосредственное начальство. Нашёлся человек, который объявил предателем самого себя. Сделал он это, чтобы привлечь внимание женщины, до того к нему безразличной. Впоследствии мне удалось выяснить, что они, благополучно сыграв свадьбу, через месяц развелись: он оказался рохлей, неспособным и драхмы заработать самостоятельно, она – сплетницей и истеричкой. Стоило ли мучиться?
Наиболее интересные результаты давали не государственные, а частные дознания. Так, хотя макет и не был обнаружен, в ходе учинённых гражданами Новой Трои судов Линча погибло шестнадцать человек. Из них трое были до неприличия богаты, четверо питали слабость к чужим жёнам, восемь любили занимать деньги, но забывали отдавать, а один просто никому не нравился.
Всего же за три дня, в течение которых продолжался поиск макета, в комитет по выявлению предателей поступили сведения о более чем четырёхстах заговорах, как антиправительственных, так и угрожающих непосредственно мирозданию.
Двести восемьдесят семь таких заявлений были подкреплены документами и свидетельствами авторитетных экспертов. По некоторым заговорам расследование ведётся и теперь – уже земными ведомствами, сменившими тразилланские.
Такова сила инерции.
На славу поработал и Секретный комитет. Из двадцати генералов, входивших в Оборонный совет, по подозрению в измене арестовали тринадцать. Одного из них взяли, когда он у себя дома варил суп. Специальная комиссия, проведя экспертизу, установила, что в состав супа входили картофель, морковь, укроп, петрушка, лавровый лист и мясо, опознанное как курятина.
Все эти данные самым тщательным образом приобщили к материалам обвинения. Тот факт, что за генералом числилось восемь правительственных наград, в том числе и высшая – «Золотое сердце» – суд интерпретировал как лишнее доказательство того, что тот является не только чрезвычайно опасным шпионом, но ещё и политическим мазохистом, то есть человеком, которому доставляет удовольствие ревностно служить разрушаемому им делу.
Та же судьба ожидала и остальных. Как показала проверка, всё это были чрезвычайно толковые, а значит, по мнению проверяющей комиссии, наиболее склонные к предательству люди.
Всех их приговорили к смерти через повешение. Лучшей плотницкой мастерской в городе было заказано нужное количество виселиц – прочных, удобных и радующих глаз.
Спасение пришло неожиданно. За полчаса до казни макет всё-таки нашёлся: оказывается, один из членов Оборонного Совета, признанный комиссией абсолютно благонадёжным, тайком унёс его домой, чтобы показать сынишке. Тому новая игрушка понравилась, и когда пришла пора с ней расставаться, он начал капризничать и плакать. Несколько раз генерал порывался силой забрать стратегически важный макет у ребёнка, но его останавливали педагогические соображения. Снова и снова он задавал себе вопрос: а не отыгрывается ли он на отпрыске за своё несчастливое детство – и макет оставался на прежнем месте.
Нельзя сказать, чтобы малыш использовал главный козырь Новой Трои не по назначению – он, в полном соответствии с замыслом автора, приспособил его для игры в солдатики. Когда макет удалось, наконец, отобрать (взамен юному упрямцу пообещали саблю), один из солдатиков так и остался торчать на балконе здания Консультативного Совета, и генералы, планируя кампанию против Земли, использовали его для обозначения гвардейского полка.
А ровно через две недели после пропажи злополучного макета состоялось первое и последнее сражение в этой войне. Силы кантонов и наспех собранное конгарское ополчение (мы даже не позаботились снабдить наших союзников-аборигенов современным вооружением – так они и воевали с копьями и луками) были наголову разгромлены земными войсками под командованием генерала дю Лака.
Аналитики говорят, нас сгубили (в алфавитном порядке): некомпетентность командования, низкий боевой дух, отсутствие внятной стратегии и чрезмерная самоуверенность. Не забудем ещё про банальную глупость, хоть она и не поддаётся анализу. И вот, всего за один день мы остались без армии и правительства (ура!), зато с неясными планами на будущее (увы!).
А ещё в том сражении по официальной версии погиб Гиркас – это тоже потеря, пусть и небольшая. Человек только наполовину, он был в одной из конгарских рот, предпринявших самоубийственную атаку на позиции землян. Роту накрыло огнём артиллерии, так что хоронить конгаров пришлось в общей могиле. Где кончается Конкас и начинается Дункас, разобрать было невозможно – неудивительно, что и Гиркаса сочли мёртвым, и даже почтили его память некрологом, чего он, по правде говоря, не заслуживал.
Однако Гиркас остался жив – непонятно как, непонятно зачем. И вот мы сидели с ним в кафе, а вокруг цвела весна.
В одном его некролог не врал: Гиркас был Дун Сотелейненом, и он действительно два года назад, ещё до войны с Землёй, прекратил Торакайскую Бойню. Что такое Дун Сотелейнен, никто не знает, а Торакайская Бойня – это была крупнейшая конгарская война за всю историю Тразиллана: сорок миллионов мертвецов и двадцать триллионов драхм прибыли для нас, землян.
Недурное мы провернули дельце!
С Гиркасом я встретился для того, чтобы выяснить одну вещь: как получилось, что этот глупый, бестолковый человечек остановил свою войну, а мы, разумные люди, свою остановить не сумели?
Что он сделал такого, чего мы не сделали?
– Только не говори, что в твоём некрологе всё неправда, – спросил я его, когда бутылка опустела. – Конечно, местами «Голос» перегибает палку, вот как в отрывке, который тебе так не нравится, но в целом мысль заявлена верная: как ни крути, а ты совершил настоящий подвиг. Остановить войну, которая продолжалась пятьдесят лет, это тебе не хухры-мухры. Это поступок. Подвиг, если хочешь знать моё мнение.
– Чушь! – отмахнулся Гиркас. – Чушь, чушь и ещё раз чушь! Всё, что там написано – враньё! Всё до последнего слова! В гробу я видел их похвалы! «Явил всё лучшее, что вложила в него родная земля» – это ж надо было такое придумать! Да ты только подумай, Юн: никто ведь до сих пор никто не знает, чего я принёс больше – пользы или вреда!
– Ты просто злишься, что твой некролог на последней полосе, а не на первой, – поддел я его.
– Пускай. Но не говори, что мне ты веришь меньше, чем дрянной газетёнке!
– Увы! – я развёл руками. Гиркас нахмурился и заказал у пробегающего мимо официанта четвертинку креплёной настойки.
– Рановато ты сегодня, – заметил я.
– Не твоё дело, – хмуро отозвался Гиркас. Однако его плохого настроения хватило ненадолго. Уже через минуту на его лице появилась ухмылка, которую я хорошо знал. – Так ты хочешь знать, как всё было на самом деле? Как я остановил эту дурацкую Торакайскую бойню?
– Не-а, – покачал я головой. Мне очень хотелось услышать его рассказ, но я по опыту знал, что демонстрируя интерес, не добьюсь от Гиркаса ничего, кроме пустой похвальбы. – Не надо ничего рассказывать. Давай лучше помолчим.
– Врёшь! – рассмеялся Гиркас. – Теперь уж не отделаешься. Слушай.
И он рассказал мне, как всё было на самом деле, с одним условием – чтобы я никому не проговорился. Но вы ведь меня не выдадите, правда?