Читать книгу Жанна - Дмитрий Шепелев - Страница 13

Jackson Memorial Hospital. Нас без промедлений помещают в огромную, мрачную, тускло освещенную комнату, наполненную пациентами, которых, так же как и нас, доставили машиной скорой помощи. Очень холодно. И очень не по себе. Тесное пространство между койками разделено занавесками, не спасающими от разговоров, стонов, плача и криков. Людей много. Везут отовсюду и всех, не разбираясь, кто перед ними – бездомный, преступник, служащий или поп-звезда. Нас оставляют, забрав все имеющиеся на руках анализы, предупредив – придется подождать. Ожидание растянулось на долгие шесть часов.

Жанна очень слаба и спит. Но даже если бы она проснулась, то вряд ли поняла, как из нашего солнечного рая мы попали в этот подвал. Укутав ее больничными пледами, я опускаюсь на табуретку возле ее кровати, сижу неподвижно, пытаясь осознать, что происходит. Мысли никак не собираются воедино. Одно понимаю наверняка – пока мы всё делаем правильно, мы в нужном госпитале, с нужным врачом. Я растерян, но в то же время уверен – скоро всё разрешится, осмотр займет какое-то время, но Жанну точно поставят на ноги. Одна только маленькая бумажка голубого цвета с подчеркнутыми словами brain mass терзает душу сомнениями.

…С шумом влетает спасательная бригада, толкая перед собой каталку. Как в кино, только кровь настоящая и повсюду: на простынях, изорванной одежде пациента, руках врачей… Вот кровь уже на полу, ее забрасывают свежими полотенцами. Из гипноза происходящего меня вырывает истошный крик мужчины на этой каталке. Господи, как же ему помочь? Визг шторки, другой, третьей – и происходящее скрывается за мутной ширмой, напоминая о себе только звуками слаженной работы медперсонала, стонами больного и кровью, которая везде.

«Сколько еще мы должны здесь пробыть?» – спрашиваю у пробегающего мимо врача. «Еще какое-то время».

Мне еще только предстоит привыкнуть к полным неопределенности, обтекаемым словам врачей, редко когда говорящим прямо и точно, что за границей, что дома. Вскоре я научусь задавать вопросы по существу.

А пока… Пока я поправляю плед на спящей Жанне, всего она обернута, кажется, в четыре – холод страшный. И усаживаюсь на прежнее место. Ждать.

…Старик доктор, с которым я ночью говорил по телефону, – мог ведь он ошибиться? Мало ли что он может подозревать? Он просто терапевт. Всё обойдется. Brain mass… Только не у нее. Только не сейчас.

Включаю в голове видеофильм наших двух счастливейших лет. Я смотрю это яркое чувственное кино и забываюсь. Сам спрашиваю себя: должно же быть что-то, что вспоминать противно? Да нет. Не могу припомнить ни одной серьезной ссоры.

Наши размолвки не длились и нескольких часов. Редкие вспышки ревности, как у всех молодых пар. И, конечно, по совершенной, ничего не значащей глупости. Я недолюбливал ее прошлые отношения. Ее злило, если я был внимателен к другим женщинам, более чем к ней. Но нам всегда удавалось свести любую ссору к шутке. Или, в крайнем случае, разрешить обиды объятиями и поцелуями. В нашей семье было шутливое табу на единственную тему: политика. Затрагивая ее, мы, сами не ожидая, отчего-то становились непримиримыми спорщиками и, обжегшись однажды, договорились никогда не затевать подобные разговоры.

Спустя долгие часы в приемном покое Жанну, наконец, увезли на МРТ. Еще два часа понадобилось, чтобы изучить снимки. Вглядываюсь в монитор через спины медперсонала, наивно и тщетно пытаясь прочесть черно-белые замысловатые изображения. Требуется срочная госпитализация! Однако мы по-прежнему находимся в неведении. Что с ней? Это надолго? Как ей помочь?

Жанну отвозят в отдельную палату. И вскоре входит первый лечащий врач в нашей жизни. Али Азиз Султан. Об этом человеке стоит сказать особо. В минуты отчаяния и растерянности ему всегда удавалось подобрать для нас правильные слова. Только ему было под силу успокоить и вселить в нас надежду. Иногда нам приходилось часами дожидаться его появления, но мы твердо знали, он никогда не скажет, что слишком занят или должен уйти. Али опекал нас больше, чем врач. Он стал нашим другом, проводником в этом сумрачном мире болезни. Он стал для нас источником мудрости и спокойствия, и за это я бесконечно признателен этому человеку.

Али родился в Афганистане, откуда его родители вскоре бежали, спасаясь от войны. Его отец окончил Первый московский медицинский институт. Позже, желая отвлечь меня и заодно вспомнить юность, он просил разговаривать с ним по-русски. Али пошел по стопам отца и состоялся, вскоре после нашего знакомства возглавив отделение нейрохирургии госпиталя при Гарвардском университете в Бостоне. Но успех и признание не вскружили голову доктору Султану. Как и раньше, на один месяц в году он возвращается в родной Афганистан, где проводит бесплатные операции, помогая нуждающимся.

Мы окажемся тесно связаны на долгое время. А пока доктор Али старается мягко и обстоятельно объяснить, что происходит: Жанне требуется пункция. «Мы проделаем в голове вашей жены небольшое отверстие и тонкой иглой возьмем образец тканей мозга. Нам надо удостовериться в диагнозе. К сожалению, это единственный верный способ». Требуется согласие родственников, и я прошу дать мне двадцать минут на раздумья.

Выхожу на раскаленный пустырь перед госпиталем. Советоваться мне не с кем. Дома – мама Жанны с нашим ребенком. Она напугана, беспомощна и не может принять никакого решения. В Москве ночь. А у меня есть только двадцать минут. Очередная ящерица торопливо семенит по асфальтированному больничному пустырю. И, прежде чем юркнуть в расщелину под желтым рассохшимся кустом, вдруг оборачивается и смотрит на меня. Вдыхаю и выдыхаю раскаленный воздух, который здесь совсем не пахнет океаном. Ну что же, какой бы ни была страшной правда, лучше узнать ее поскорее. Врага нужно знать в лицо.

Я подписываю бумаги с согласием, и Жанну увозят на операцию.

Кажется, это были самые мучительные часы ожидания в моей жизни. Никогда прежде я не сталкивался с врачами, не бывал в больницах, не открывал дверцы машины скорой помощи. Никогда ранее близкие мне люди не оказывались на операционном столе, и чувство вынужденного ожидания, сводящее с ума своей неопределенностью, – для меня тоже новое, как и всё происходящее в этот момент. Меряю шагами пустынный плац перед госпиталем. Мимо – люди в медицинских халатах, инвалидные коляски, близкие других пациентов. А я ищу глазами ту ящерицу, что обернулась посмотреть на меня. Наивно загадываю: сейчас найду ее, и всё будет хорошо. Кошмар кончится, мы снова вернемся в сказку. Но десятки похожих друг на друга ящериц вертят головами по сторонам, и ни одна больше не смотрит в мою сторону.

Господи, как же долго. Что они делают с ней? Как она? Почему я не могу держать ее за руку? Почему ей, а не мне сейчас протыкают мозг тонкой иглой? Ожидание невыносимо. Наконец приходит СМС: все прошло благополучно. Спешу обратно: приемный покой, лифт, коридор (сколько еще раз мне придется проделать этот унылый маршрут).

В палате Жанна постепенно приходит в себя. Видит меня, улыбается. Обнимаю ее и целую.

– Представляешь, пока я тебя ждал, познакомился с ящерицей, чуть не влюбился.

– Не может быть! Она не в твоем вкусе…

Смеемся – и становится легче.

В конце этого бесконечного дня в палату вновь входит доктор Султан. Готовы результаты пункции. С ним еще один врач с польской фамилией. Садимся. Жанна мирно спит, а нам троим предстоит непростой разговор.

Взяв ручку, Али чертит четыре окружности с римскими цифрами внутри. У Жанны астроцитома. Что это вообще? Первый раз слышу. По уровню сложности и опасности для пациента существуют четыре ее разновидности: первая – самая «простая», а четвертая – самая опасная.

Разумеется, всё много сложнее. Форм рака великое множество. В описании Всемирной организации здравоохранения только опухолей центральной нервной системы более 100 подтипов. От опухолей головного мозга, как правило, страдают дети, а среди взрослых – мужчины. По статистике, женщины реже сталкиваются с этим онкологическим заболеванием.

Опухоли мозга делятся на первичные – те, которые появились собственно в тканях головного мозга, в его оболочках или в черепных нервах. И вторичные – это метастазы.

Астроцитома – первичная опухоль, развивающаяся непосредственно из мозговой ткани.

Самый распространенный способ лечения опухолей головного мозга – хирургический. Но часто вмешательство невозможно из-за расположения опухоли. Самое успешное лечение на сегодняшний день – это сочетание хирургии, химио-, радио-, а также активно развивающейся сейчас иммунной терапии.

«Так вот, – продолжает наш врач. – У Жанны не первая, но и не четвертая степень. – Зачеркивает окружности. – Я опасался, что третья. К счастью, данные не подтвердились, и поэтому могу сказать: у нее что-то среднее между второй и третьей».

Это далеко не единственная уловка, которыми часто пользуются врачи в общении с пациентом. В действительности у Жанны была прогрессирующая опухоль третьей степени, и уже тогда у докторов не было сомнений – спастись не удастся, а счет идет на дни. Может быть, на недели.

Однако именно этого Али мне не сказал. Напротив, тот разговор вселил в меня веру, что еще не всё потеряно – пациенты с опухолями мозга на более поздних стадиях могут прожить не год и не два, а десятки лет. Врач не скрывал от меня, что ситуация крайне серьезная. Но вместо того, чтобы сожалеть и готовить меня к смерти, попытался вдохновить на сопротивление. Именно в словах Али я нашел спасительную соломинку, за которую немедленно ухватился. Мне казалось, что в жизни должно быть место надежде, без которой любая борьба не имеет смысла.

Умение врача разговаривать с пациентом и его семьей имеет значение на всех этапах лечения. Ведь от того, как сообщить пациенту серьезный диагноз, может зависеть его желание сопротивляться болезни, желание снова встать на ноги. Или, наоборот, небрежно брошенное «это рак третьей степени» может стать приговором для больного, нуждающегося в тонкой и деликатной поддержке.

На мой взгляд, нет ничего хуже замалчивания, практики «лежите, лежите, мы знаем, что делаем, а вам не обязательно знать». Наверное, я предпочел бы услышать всё как есть, чтобы избежать страха неизвестности, догадок и домыслов. Ведь каждый пациент и его близкие – не просто зрители и статисты, а главные действующие лица в драме под названием «рак» и не должны оставаться безучастными.

Наш опыт лечения был международным (Жанна лечилась в США, Германии, наблюдалась и консультировалась в России). Я заметил, что от географии зависело то, как разговаривали с нами врачи. Так, например, в Германии говорили сухо, прямо, не поддерживая никаких иллюзий о будущем жены. Вообще к вопросам жизни и смерти там относятся куда более прагматично, чем в России, где я столкнулся с удивительной человеческой отзывчивостью врачей – и в то же время с чувством смирения перед болезнью. О воодушевлении, о заряде на борьбу в России речи не было и в помине. Показательным для меня остается опыт лечения в США. Несмотря на тяжесть диагноза Жанны, настроение врачей чаще всего было боевым: «Ну что же, дело дрянь, но мы поборемся». Это необыкновенно поддерживало меня в трудные времена.

Исходя из своего опыта могу сказать: где бы вы ни лечились, будьте внимательны, будьте настойчивы. Не стесняйтесь задавать вопросы, особенно если это не первая встреча с врачом. Запишите их заранее, задайте их все, пусть они даже будут наивными. Вы должны понимать, что происходит. Вы должны понимать перспективы. И самое главное – не спешите отчаиваться, а незамедлительно действуйте.