Читать книгу Катехизис действительности - Дмитрий Шершнёв - Страница 3

Покормила птенцов? – напряжённый голос в салоне автомобиля.

– Да. Оставила им корма на несколько дней, – женский голос с лёгкой хрипотцой.

– Сколько снарядов?

За спиной водителя глухой металлический лязг.

– Две ленты бронебойных и восемь имперских… Девять имперских, – после короткой паузы уточняет девушка. У неё красные волосы и решительное, но бледное лицо.

– Отлично. Заряжай все. Прорвёмся. Если не будем петлять – дотянем до особняка.

– Не видно же ничего… Включи свет, – просит девушка.

Щёлкает переключатель, и салон автомобиля заливает приятный белый свет.

– Заправляй скорее – топлива мало, – водитель отбрасывает с лица кучерявую прядь, поправляет воротник гавайки, смотрит на показания бортового компьютера.

– Нас пристрелят… Нам конец, конец… – причитает коренастый мужичок, похожий на гнома. Чтобы не мешать девушке, он отодвигается от ящика с патронами, прислоняется к двери. Достав платок из кармана, вытирает блестящую лысину, неразборчиво бормочет.

– Шимшон, заткнись! Хватит ныть. Вспомнишь как страшный сон. Всего-то делов – застряли в аптеке… Ну что там? – водитель поворачивается к девушке.

– Готово, – она щёлкает предохранителем на рукоятке ручной турели.

Мужичок взвывает и шлёпает влажными ладонями по лицу:

– Нам конец… Наша сеть похоронных бюро! Все мои сбережения, мои инвестиции… Если бы я понимал, что в этом сегменте такая конкуренция – я бы знать тебя не знал, Семён. Это не бизнес, это катастрофа! А у тебя ещё какие-то аистята!.. Через минуту у нас будет статус клиентов для наших конкурентов…

– А вы тот ещё рифмач! Да не переживайте так. В первый раз, что ли… – красноволосая пробует успокоить соседа. – А, ну да, точно первый… Боевое крещение у вас, значит…

– Интересно, как там дела у Серёги… Наверное, отрываются с Мигуэлем в лучших клубах Каракаса, – водитель нервно постукивает пальцами по рулю.

– Ну да, Сергей – один из тех, кто сразу же пойдёт в клуб… А тот старик – особенно… Не придумывай. Скорее всего, они запускают коллайдер, – рассуждает девушка. – Успеть бы выбраться отсюда…

– Успеем… – человек за рулём, которого зовут Семён, гасит свет и всматривается в узкую амбразуру на лобовом стекле. Уазик стоит в салоне аптеки, упёршись своим отвалом в остатки разбитой витрины и гранитного подоконника. Два БТВРа заслоняют собой выезд из аптеки. Пахнет гарью, лекарствами и социальной несправедливостью.

Откинувшись на спинку сиденья, гном Шимшон закатывает глаза и снова взвывает – тоньше и протяжней, но его вой заглушает звук двигателя.

Семён включает фары. Как только автомобильные прожекторы пробивают облака пыли, по машине барабанит очередь 14-миллиметрового калибра. Один прожектор гаснет. Снаряды разносят стены девятнадцатого века и неровно царапают бронированную шкуру уазика, как нож из нержавейки царапает патентованное покрытие любимой сковородки.

УАЗИК – универсальный автоматический зомбоистребитель колёсного типа. Боевая машина третьего поколения. Три экземпляра – именно столько осталось в мире этих произведений искусства. Одной машиной владел Владимир Высоцкий, второй – Дональд Трамп, а третья машина припарковалась здесь, в аптеке «Естественный отбор», по адресу ул. Фляуса и Кляйнна, д. 27, город Могилёв. Именно её проверяют сейчас на прочность правительственные БТВРы.

После трёх длинных очередей наступает тишина. Уазик терпеливо дожидается новой порции хаоса и оплеух с зажигательной смесью.

– Патроны кончились. Сча противотанковыми лупанут! Держитесь! – Водитель бросает взгляд на экран. – Броня – восемьдесят девять процентов, выстрелов шесть выдержим.

– Семён, ёб твою мать! Чего мы ждём? По нам стреляют в упор! – вопит коренастый Шимшон.

– Заткнись, не отвлекай, – цедит сквозь зубы Семён.

Не убирая ногу с педали сцепления, он с силой давит на педаль газа. От рёва двигателя лопаются последние стёкла витрин с антигельминтными препаратами для детей. Два мощных выстрела – и уазик качается, как корабль в гавани разгромленной аптеки. Отрыжка из огня, пыли и битого кирпича вырывается из разрушенного здания и поглощает БТВРы. Семён включает наружную камеру.

– Адель, пулемёт на ручном. По моей команде – залп по задней стене аптеки. Корвус, бей по колёсам.

– Окей, – отзывается парень с переднего сиденья, внимательно следящий за монитором. Он встряхивает правую руку, отбрасывая с запястья бронзовые амулеты, и обеими руками сжимает штурвал управления пулемётами.

– Огонь! – кричит Семён и отпускает педаль сцепления. Шимшон жмурится и вжимается в сиденье. Нажав большими пальцами обеих рук на кнопки, Корвус выдаёт прицельную короткую очередь по шинам БТВРов. Армейские машины грузно оседают. Одним выстрелом Адель разносит заднюю стену аптеки. Открывается выезд во двор-колодец. Уазик выскакивает в образовавшийся проём. Машина сминает декоративный забор и, перемалывая кусты сирени, совершает круг почёта. Разворачивается и, разогнавшись, снова ныряет в рваную рану аптечного склада.

Осколки гранитного подоконника служат отличным трамплином. Словно откормленная куропатка, трёхтонный уазик взмывает в августовский воздух, перелетает через простреленные БТВРы и скрывается в похоронной бухгалтерии и предвыборной порнухе.

– Мы живы, Шимшон, слышишь меня? Мы настоящие, и мы будем жить, пока наши лица хранятся в умах всех этих чудаков, – Семён сигналит пешеходам, бегущим в разные стороны.

Пространство и время ещё не вернулись на своё место. Конкуренты Семёна делают шаг назад. Аптеку восстанавливают. Сеть похоронных бюро набирает обороты. Одна история завершается, не успев начаться. А короткой погоне предшествует что-то, куда более страшное и романтичное…

***

Все средства массовой информации нагло и цинично лгут.

Это прекрасно понимал журналист Сергей, проработавший последние несколько лет в крупной беларуской редакции. Он был профессионалом своего дела, профессионалом с большой буквы. Как никто другой, Сергей прекрасно разбирался в извращённой подаче новостной ленты: мог сделать из чёрного белое, а из белого – бел-чырвона-белае, к концу статьи оставляя только чырвонае. Сергей знал, как переворачиваются и скрываются факты, словно уютная горная долина под оползнем.

Знал, но никогда этого не делал. Сергей всей душой верил в будущее, верил, что за правду будут уважать, а не считать изгоем и сумасшедшим. Верил в созидательный механизм, изначально встроенный в человека. Собственно, эта вера и помешала ему скопить к середине жизни состояние, обеспечить себя и своих близких, а в старости – не придавать значения грубой силе беспринципного вранья и тем информационным оползням, порой разделявшим долину на две враждующие части. Понятно, что таких журналистов, как Сергей, были считанные единицы. Для большинства сиюминутные выгоды и сытые перспективы становились вполне конкретной целью.

В свои тридцать с лишним Сергей умудрился сменить около десяти мест работы. Он делал качественные новости хорошо, делал настолько хорошо, что ему позавидовал бы даже сам Бог, делившийся новостями с пророками. И видимо из зависти Бог послал жить Сергея в такой отрезок времени, когда правда вышла из моды, а мир стремительно съезжал с катушек.

В тот тёплый июльский вечер Сергей допоздна задержался в редакции. Он хотел уладить все дела и отправиться в отпуск с чувством облегчения и с надеждой, что в первый рабочий день ему не вручат торжественно очередной лист бумаги формата А4 с выделенной жирным шрифтом строкой «по собственному желанию», бьющей по глазам и открывающей новые возможности.

Справившись с отчётом, отредактировав очередную порцию информации и закрыв двери редакции, он неспешно направился в сторону своего дома. По пути он радовался наконец-то наступившему лету и предвкушал тридцать тёплых дней в обществе семьи и давно планировавшейся поездкой на дачу.

Напряжённая рабочая неделя, день, проведённый за монитором, коллега с идиотской улыбкой и старая редакторша, похожая на коалу, плюс ожидание отпуска вкупе давали о себе знать усталостью, головной болью, красными глазами и странным возбуждённым состоянием.

Жена и маленькая дочь уже давно спали. В последние загруженные недели Сергей видел свою семью только спящей. Он поздно возвращался и рано уходил, не забывая при этом целовать обеих спящих дамочек, регулярно звонить им и интересоваться обстановкой.

Дома он принял душ, слегка поужинал и прилёг с планшетом на диван, чтобы не будить жену и пробежаться по вечернему выпуску новостей.

В комнате светился лишь тусклый экран планшета – глаз интернета, постоянно следящий за нами, героиновой иглой входящий в наше сознание, не позволяя отойти ни на йоту без своего разрешения и диктуя нам условия самовыражения.

Борясь со сном, Сергей листал вкладку за вкладкой, не из интереса, а, скорее, по привычке. Кадры прошедшего дня скользили по памяти, как стёртая подошва школьных ботинок скользит по узкой ледовой дорожке – не задерживаясь и не оставляя следов. Новостная лента с дёргавшимися баннерами выстраивала путь в неизвестность – страшную и откровенную. Поток событий затаскивал Сергея в своё чрево, сшивая веки хирургическими нитями, впрыскивая в сознание инъекции с тоннами ненужной информации, под тяжестью которой не хотелось выползать из дома. Засыпая, Сергей уставшим сознанием споткнулся о последствия амбициозных разработок беларуских учёных и их венесуэльских товарищей…

***

Тот июльский вечер абсолютно во всех отношениях был странным и необычным. В истории такие времена суток встречаются крайне редко. Обычно после них, уже на следующее утро, исчезают динозавры, вымирают мамонты, уходят цивилизации. Человечество не могло повлиять на ход истории, по крайней мере, до тёплой июльской ночи 20.. года.

Совместный Беларуско-Венесуэльский проект подходил к стадии своего логического завершения. До запуска Большого адронного коллайдера оставались минуты. Трансляция запуска велась в режиме онлайн. Каждый желающий мог наблюдать за амбициями, вскоре изменившими как облик планеты, так и адекватное мировосприятие людей.

Запуск показывали все главные новостные каналы мира. Подключившись к одному из них, Сергей стал наблюдать за последними минутами стабильности своей страны. Странная и запутанная история, связанная с этапами строительства коллайдера, вызывала у Сергея неподдельный интерес. Ему был важен результат научных экспериментов над окружающей действительностью, поскольку он сам в некоторой степени оказывал влияние на эту действительность. До запуска коллайдера специалисты высказывали ряд опасений: выход цепной реакции из-под контроля, образование кротовых нор, искривление пространства и времени и даже уничтожение планеты. Опасения Сергей воспринимал скептически и относил их к разряду научной фантастики, о чём вскоре ему пришлось пожалеть, и не один раз.

Большой адронный коллайдер был построен в пригороде Каракаса буквально за несколько лет. Строительству предшествовал ряд неоднозначных событий. О некоторых из них Сергей знал практически из первоисточников. Одного такого первоисточника звали Роберт. Американский журналист и давний друг Сергея, Роберт расследовал дело об убийстве своего соотечественника в Венесуэле и строительстве аквапарка «Дрозды-1811».

Разгромная статья Роберта об убийстве американца и засекреченном строительстве некоего любопытного объекта под Каракасом с официальным названием «Дрозды-1811» не получила должного внимания: мировое сообщество было занято более глобальными проблемами. Мировое сообщество не воспринимало всерьёз создание коллайдера такими странами как Беларусь и Венесуэла. Но, как оказалось, напрасно: широкие горки аквапарка оказались современным высокотехнологичным оборудованием.

Долгосрочные проблемы накрывали континенты шерстяным одеялом. Угроза терроризма в Евросоюзе перехлёстывала за край. Евросоюз существовал только на глобусах и картах. На деле же каждая страна, входившая в это политическое созвездие, закрыла свои границы и проглотила ключи. Правда, поток беженцев с Ближнего востока от этого не становился меньше. Бесконечная засуха, бесконечные войны и бесконечные эпидемии вынуждали людей двигаться в направлении старушки Европы в поисках пособий, удачи и лучшей жизни.

Лагеря с беженцами находились по всей Европе. Полиция и службы безопасности не справлялись со своими обязанностями. Из СНГ приезжали волонтёры помогать беженцам. В Европе назревали грандиозные реформы, мировое сообщество сплотилось как никогда. Готовились к принятию законодательные акты о разграничении зон влияния, всеобщем разоружении и распределении ресурсов.

Во всяком случае, так вещало беларуское телевидение и сайты с доменом BY. На фоне серьёзных европейских проблем строительство коллайдера осталось незамеченным.

На первых этапах разработкой проекта занимались американские учёные. В их число входили и программисты. Один из них на выходных поехал на пляжи Каракаса. Мелкий чистый песок, пальмы, лазурное море, диетическое питание, практически нетронутая человеком природа мутной пеленой заслоняли местное гостеприимство и высокий уровень преступности. А может, уровень преступности Каракаса был той необходимой для американца порцией адреналина, которая помогла бы ему проявить креатив в своих разработках и взглянуть на мир другими глазами. Или он просто хотел испытать на себе в реальном времени все прелести социализма по-южноамерикански, о которых так забавно читать в учебниках идеологии. Об этом уже никто не узнает.

В общем, спустя несколько часов после прилёта в Каракас, айтишника застрелили в самом центре города на остановке общественного транспорта. Вооружённый человек, подъехавший прямо к остановке на мотоцикле, произвёл несколько выстрелов в упор, выхватил ноутбук из ещё тёплых рук программиста и умчался в неизвестном направлении. Ноутбук бывшего разработчика, который ему совсем не следовало брать с собой, тем более в страну, где социализм и анархия почти синонимы, оказался в руках местной вооружённой шайки бандитов. После безуспешных попыток разблокировки ноутбук был обменян на несколько новых автоматов у венесуэльской правительственной армии. Сотрудничество с властями становится возможным, только если ты, конечно же, проживаешь в социализме онлайн и у тебя есть оружие.

Разблокировка ноутбука не отняла много времени, и вся ключевая информация о разработке и строительстве коллайдера оказалась в руках политической элиты региона. С помощью Академии наук Беларуси и венесуэльских учёных проект был доработан, учитывая национальный колорит и местную специфику развития нанотехнологий. В скором времени капсула с оправданием перед потомками скрылась в толще свежевысохшего бетона.

Сотрудничество Беларуси и Венесуэлы, вопреки здравому смыслу и больному рассудку, набирало очередной виток идеологической мастурбации с выпрыскивающимися по капле нездоровыми экономическими последствиями. С ранних лет нас убеждали: беларуское и венесуэльское экономические чудеса едва ли не едины. Они были ячейками одного огромного Чуда, чьи ростки пробивались ещё на фундаментах древних пирамид южноамериканских племён.

Тех самых племён, останки культур которых археологи находили в плоских курганах под Минском. Беларуская национальная культура имела схожие черты с венесуэльской, венесуэльская история едва ли не повторяла историю Беларуси. Народы обеих стран постоянно боролись, даже когда бороться было не с кем, даже когда очень хотелось спать.

Информационная борьба народов Беларуси и Венесуэлы против монстра с кроваво-красными глазами по прозвищу «капитализм» напоминала борьбу второклассников против студента пятого курса факультета журналистики. Маленькие дети – сама непосредственность и никогда не врут. Студенты же врали всегда, в первую очередь – себе, наивно принимая свою ложь за истину, полагая, что они не смогут стать популярными писателями и известными врачами, попав по распределению в аэрогородок. Они и станут ими, во всяком случае, в своих кошмарных снах или в университетских курилках…

Все прекрасно знали, что капиталистический монстр проживал в каждом из них, даже в маленьких детях и священниках. А мы верили, надеялись и мечтали проложить линию метро по дну Мирового океана между Минском и Каракасом и выращивать на дачах бананы и авокадо вместо редьки с картошкой.

***

Добавив громкости в наушниках, Сергей отсчитывал вместе с другими пользователями сети последние секунды, оставшиеся до старта. Он обратил внимание на беларуских инженеров – ребята заметно волновались. Их лица выражали надежду с элементами отчаяния. Отчаяния, вызванного слабым финансированием и нежеланием руководства проводить реформы у себя дома, привлекать иностранные инвестиции и устраивать научные конференции прямо на Дожинках.

У других учёных, наоборот, в выражении лиц сквозила не то постоянная апатия, не то временная усталость от происходящего. В их поведении наблюдалось рвение к прыжку в алую пасть зверя под названием «капитализм» и мечта уехать на постоянное место жительства в его утробы или, в крайнем случае, в другую страну и испытать рыночные отношения на своей шкуре. Несмотря на кислые гримасы инженеров, Сергей испытывал гордость за страну.

По поведению и выражению лиц венесуэльских учёных абсолютно ничего не определялось. Они бегали, как муравьи, зверски жестикулируя и размахивая руками, словно на предвыборной демонстрации или похоронах. За пару секунд до старта в зале, где находилась вся инженерная элита почти-союзного-беларуско—венесуэльского государства, наступила тишина. Лишь звуки метронома оружейными выстрелами гремели в наушниках Сергея.

Три, два, один, пуск, мигание ламп и подсветка мониторов. Процесс старта коллайдера ограничился глухими постукиваниями метронома и широко раскрытыми, как у шотландской вислоухой кошки, глазами персонала лаборатории «Дрозды-1811».

Лабораторию накрыла идеальная тишина. Ничего сверхъестественного не произошло. Инженеры переглядывались между собой, часто и нервно моргая. Часть учёных, разочарованно разводила руками, облизывая губы. Сняв белые колпаки с лысых голов, они медленными шагами двигались к мониторам и датчикам управления. Другая часть молча топталась на одном месте и медитировала, скрестив руки на груди. Дух разочарования мутной пеленой повис в комнате.

– Ну вот, миллиарды долларов, годы работ, и всё насмарку, лучше бы ещё свиноферм и ледовых дворцов построили, – подумал Сергей. Неожиданно его уколол пронзительный тонкий звук, раздавшийся в наушниках. Писк раскалённой иглой проткнул его барабанные перепонки и пролез через узкое отверстие прямиком в мозг. Сергей выдернул наушники и отбросил их в сторону.

– Что за чёрт! Ещё и наушники, – с досадой подумал он. – Да, просто не хватило финансирования. Торопили со сроками, экономили на оборудовании, пилили бюджет и воровали цемент, – раздражённо думал Сергей, трогая свои уши.

Сразу же за резким звуком в зале управления произошла яркая вспышка. Словно бы заставкой планшета включился белый фон. Вспышка длилась несколько секунд, и когда освещение лаборатории вернулось в привычные формы, Сергей не поверил своим глазам.

Камеры в режиме онлайн вели съёмку учёных, медленно паривших в воздухе, словно космонавты на орбите. Инженеры что-то громко кричали, размахивали руками, смешно переворачиваясь в воздухе. С завидным упорством они поджимали ноги себе под живот и, пользуясь моментом, качали нижний пресс.

– Вот это номер, – подумал Сергей, удивлённо уставившись в экран. Было похоже на то, что вместо запуска начали транслировать фантастический фильм. Как если бы хотели компенсировать разочарование неудачным стартом. Хотя лаборатория на экране была та же самая.

Но ещё большее удивление у него вызвали стены лаборатории с установленными на них широкими мониторами. Стены растворялись в воздухе, распадались на пиксели, превращаясь в сероватую дымку.

– Ладно, розыгрыш удался, – с усмешкой подумал Сергей, откладывая планшет. – Может, и не было никакой трансляции, устроили шоу с элементами клоунады, словно выборы адмирала союзного государства. Он посмотрел на настенные часы и не сразу заметил, что секундная стрелка отбивала ход в обратном направлении. – А вот это уже действительно не смешно.

Быстро надев наушники, он снова взял планшет в руки и с интересом уставился на экран. Ни лаборатории, ни учёных. На экран транслировалась игра красок, похожая на северное сияние в пик своего совершенства. Цвета радуги переливались в воздухе, будто художник-экспрессионист медленно смешивал текучие краски. Смешивал не стесняясь, передавая свою энергию всем интернет-зависимым людям и желая удивить самого Творца.

Это было сказочно красиво. Сергею всегда нравилось северное сияние. Только зрелище из лаборатории выглядело во много раз… круче.

– Жаль, экран не передаёт всю игру цветов, – заворожённо думал он. Затем он вспомнил про часы. Стрелки по-прежнему вращались в обратном направлении – очень и очень быстро. Сергей захотел подняться с дивана и посмотреть, что происходило с часами, но тело перестало слушаться.

Это выглядело, как падение в невесомость. Руки перестали выполнять команды мозга, верёвками вытянулись ноги. На миг показалось, что остался только диван, а он сам исчез, как если бы стал диванной обшивкой. Затем сквозь тело понеслись судорожные импульсы. Тысячи невидимых ультракаиновых игл проткнули мышцы. Сила гравитации сходила с ума – и делала это прямо здесь, в комнате.

Было всё труднее сосредоточиться. Затем его потянула к себе какая-то сила, и падение в пустоту ускорилось.

Со скоростью света он проваливался в неизвестность. Ладони ощущали упругость огромного пространства, в котором бился пульс Галактики. Он успел различить очертания земного шара, похожего на детскую игрушку. Стеклянную игрушку, которую можно взять в руку, потрясти, поставить на стол и смотреть, как белые хлопья медленно падают на поверхность Земли. Смотреть и видеть пешую прогулку метеоритов и парад неосуществлённых желаний.

Сергей видел этот стеклянный шарик насквозь, видел его боль и страдание – и всем своим существом хотел помочь. Он хотел осуществлять благо, хотел постичь истину, он хотел, наконец, залатать разбитую дорогу во дворе своего дома и записать своего ребёнка в очередь на детский сад. Желание любить разрывало Сергея изнутри, он хотел радоваться, он хотел побороть все болезни, он хотел переплавить всё оружие на детские аттракционы, он хотел стать бессмертным и слиться в экстазе с вечностью.

На мгновение пришёл сильный страх перед неизвестностью Мысли смешались, по коже побежали мурашки.

«Что со мной происходит? Я растворяюсь в усталости. Я слышу звук сердца, я слышу звук шестерёнок в часах на стене. Слышу шелест листьев старых деревьев…»

Сил на мысли не оставалось. Его веки смыкались, как намагниченные. Атомы тела будто бы разбегались в разные стороны. Затем падение в пустоту прекратилось. Наступила тишина, и выдерживать её было страшно.

***

Тусклый, мерцающий свет ламп в зале ожидания едва освещал фанерный щит с расписанием поездов. Люминесцентные лампы предательски моргали, доживая свои последние часы. Широкие окна, занимали всю переднюю стену, стёкол в них не было. В проёмах мелькали кленовые ветки.

Лёгкий ветер гонял по залу обрывки журналов, упаковки и сухие листья. Плитка на полу в центре зала была словно кем-то выломана. Осколки валялись только вдоль стен. На одной стене Сергей рассмотрел убитые временем изображения: люди протягивали руки в сторону рая, призывая погрузиться в утопию. На стене с расписанием поездов виднелись очертания сказочных животных. Именно им указывали дорогу люди, нарисованные напротив.

Входная дверь скромно скрипела. Она пыталась попасть в унисон с догорающими лампами, и ветер дирижировал этим странным оркестром. Практически все пластиковые сиденья отсутствовали – Сергею подумалось, что они украдены неизвестными сказочными животными, возможно, теми животными со стены, и теперь служили надёжной опорой для мохнатого звериного зада. О сиденьях напоминал лишь ржавый скелет опорной конструкции.

Сергей стоял посреди зала ожидания заброшенного железнодорожного вокзала в одном из районных центров Брестской области. Он удивлённо рассматривал ожившую картину стремительной, но оказавшейся никому не нужной урбанизации. Озираясь по сторонам, Сергей медленно направился в сторону выхода. Куски старой плитки на полу при каждом шаге потрескивали под ногами, а открывшаяся дверь обрадовала глаза сказочным видом на кленовую аллею, украшенную редкими фонарями на вычурных чугунных столбах.

Аллея продолжала дверной проём и уходила далеко вперёд, насколько хватало взгляда. Похоже, тут некогда была широкая пешеходная дорожка, вымощенная разноцветной мраморной плиткой, похожей на древнюю мозаику. Фрагменты мозаики едва пробивались из-под густой травы, прораставшей в швах между плитками.

Кроны раскидистых клёнов плотно смыкались над дорожкой, создавая зелёный коридор, подсвечиваемый изнутри редкими фонарями. Часть массивных чугунных столбов одиноко стояла с повисшими на проводах стеклянными шарами, напоминающих почти отрубленные головы побеждённых бойцов, державшиеся на сухожилиях. Более стойкие фонари доживали свои дни, в знак благодарности и смирения заливая жёлтым светом ветви деревьев.

– Странное место, – подумал Сергей, – будто знакомое. Но, кажется, я здесь никогда не был…

Осмотревшись, он решил узнать, что находится за зданием вокзала. Свернув в узкий проход между стеной и стволом дерева, Сергей уткнулся в густые колючие заросли.

– Что за чертовщина! Где поезда, где всё? – он заозирался. Вокруг шуршала равнина, укрытая шубой терновника. Вдалеке, на западном горизонте, ему удалось рассмотреть свечение, похожее на мерцание спрятанной в тумане новогодней гирлянды. На востоке несмелая темнота затаскивала в свою утробу небо, изрешечённое звёздами.

– Что за место? – спросил Сергей у густого воздуха. Шагать через терновник не хотелось. Он вернулся в начало аллеи и попытался обойти здание вокзала с другой стороны в надежде встретить кого-нибудь. Но колючие кусты не пустили его дальше.

– Где я? Кто я? Куда мне идти? И почему я здесь? – он остановился, оглядываясь по сторонам. Было ясно, что для поиска ответов потребуется немало усилий.

Память предательски молчала, сигнализируя о своей беспомощности нарастающими ударами сердца. Стрелка самосознания приближалась к нулевой отметке. Интуиция подсказывала, что приоткрытая дверь гаража его невежества находилась в начале аллеи, сразу за выходом из зала ожидания. А его молодость и наивность были отправными точками, спрятанными в цветных пазлах дорожки.

– Не помешало бы с силой надавить на педаль газа, – подумал он.

Сергей ничего не знал о железнодорожном вокзале. Он не помнил ни историю, благодаря которой оказался здесь, ни историю страны, в которой находился заброшенный вокзал. Сергей не знал ничего и о своём настоящем, воспоминания прошлого были основательно размазаны по внутренней части пространственно-временной коробки. Потеря ориентиров выбивала из-под ног твёрдую вытоптанную землю. Было страшно.

Он осмотрелся и сделал первый неуверенный шаг навстречу своим воспоминаниям.

– Где есть свет, там будут люди. Фонари подскажут дорогу, – Сергей шагал между рядами клёнов и рассматривал фонарные столбы.

Столбы, разукрашенные литыми узорами, являли собой настоящее произведение искусства. Широкое основание оплетали кованые растения, молодыми побегами поддерживая изображённых в середине столба животных и рыб. Фантастические существа изображались в движении, они словно пытались забежать по невидимой спиральной лестнице на вершину мачты, прямо к жёлтому свету фонаря.

Там, где не было фонарей, лунный свет уверенно бил узкими лучами сквозь густые ветви. Через редкие просветы Сергей увидел обнаглевшую от собственного света луну. Тень, которую луна дарила веткам клёна, щекотала цветную дорогу. Тень дёргалась вместе с ветром и вызывала головокружение.

Затем стена из клёнов и фонарей резко закончилась. Продолжением её служило стекло, словно кто-то установил вдоль дорожки гигантский аквариум. За стеклом слышались приглушённые голоса…

– Ну наконец-то… Здесь кто-то есть. Что за странные звуки, – думал Сергей, приближаясь к стеклу. Он подошёл ближе и заглянул внутрь аквариума.

Мужчина в блестящих чёрных леггинсах и малиновой жилетке, не застёгнутой из-за выпирающего живота на последние пуговицы, упёрся одной ногой в фонарный столб и натягивал верёвку. Рот ему закрывал шар, похожий на бильярдный. Шар держался на узких чёрных ремнях, закреплённых на затылке, видимо, чтобы не выпасть. Лицо незнакомца скрывала чёрная маска не то кота, не то летучей мыши с торчащими ушами.

Верёвка была переброшена через ветку дерева. Один её конец находился в руках у мужчины, на другом повисла тучная женщина, руки её были связаны за спиной, голова запрокинута назад, а заплетённые в косу волосы образовывали вместе с верёвкой и спиной странную геометрическую фигуру. Грубой паутиной верёвка обхватывала предплечья, сдавливала соединённые запястья, множеством витков проходила под туловищем, впивалась в мясистые бёдра и останавливалась на лодыжках. Кроме пут, на женщине ничего не было. Её крупная грудь, протиснувшаяся сквозь ряды аркана, висела приусадебными булыжниками. Лохматый треугольник внизу живота был похож на ворота в подземный мир. Женщина шумно сопела и смотрела прямо перед собой. Тихо покачиваясь, она просила своего напарника:

– Яшчэ троху… Яша, тягни вяроўку… Што ты? Няужо выдахся? Ну… Я чуствую фиксацыю… Тягни…

Яша сопел и, приседая, изо всей силы тянул за сильно растрёпанный конец бечёвки. Тремя судорожными рывками женщина поднялась высоко над травой.

– А это ещё что? – удивлённый Сергей подошёл к стеклу. – Шибари?.. Шибари в лунном свете!.. Да чтоб я здох… Рядом с вокзалом… – с раскрытым ртом он таращился на неожиданное зрелище. Потом коснулся ладонями стекла, на котором сразу же остались цветные разводы, как если бы он с силой надавил на дисплей своего планшета. Сергей подошёл ближе и случайно стукнул по стеклу носком ботинка…

Мужчина резко обернулся на шум.

– Ну что там ишчо? – недовольно выдохнула женщина.

– Мыгых хахохта хмыххмых… – промычал Яша: он таращился на Сергея. Сергей тоже вовсю глазел на необычную пару.

– А? Чыво? – не расслышала женщина.

Яша освободил одну руку и попытался расстегнуть ремень на затылке. Но под тяжестью сабмиссива верёвка выскользнула из рук доминанта. Женщина тяжко шлёпнулась в траву, громко при этом ойкнув. Конец аркана жутко раскачивался, похожий на Ветхозаветного Змея, упустившего добычу…

– Пень крываруки! Развяжы миня! – послышалось из травы. – Бэтман хераў… Быстрэй, бля!

Стекло вдруг исчезло, а вместе с ним в лунном свете растворились и актёры этого неожиданного театра… Деревья и столбы стояли, как внезапно открывшийся задник сцены.

И снова тень, которую луна дарила неспокойным веткам, принялась щекотать цветную дорогу… Тень танцевала вместе с ветром и приглашала следовать за собой… Цветная дорожка заманчиво тянулась в темноту. Недоумённо озираясь, он двинулся дальше…

– Странно, уже столько иду, а луна по-прежнему на одном месте, – подумалось ему. Луна болталась прямо над аллеей, как бы заменяя выбывшие из строя фонари. Словно это была и не луна вовсе, а искусная декорация. – И почему аллея не сворачивает? Железная дорога – и так далеко от вокзала?..

Прошагав с хороших полчаса, он увидел впереди светлый силуэт. Кто-то медленно двигался в свете небесного прожектора.

– Кто это может быть? На человека, вроде не похоже, – Сергей прищурился. Навстречу ему вышагивал белый аист, и довольно большой. Птица что-то рассматривала на земле, временами наклоняя голову.

– Ну, хоть кто-то… Может, ты мне объяснишь, что тут такое? – шёпотом обратился Сергей к аисту. Он замедлил шаги, чтобы не спугнуть птицу и попробовать её рассмотреть. Но аист, кажется, заметил его и остановился, стал наблюдать, смешно поворачивая голову и часто моргая чёрными блестящими глазами.

– А ты не боишься… Наверно, знаком с людьми. Жаль, угостить тебя нечем, – бормотал Сергей, подойдя к аисту на расстояние вытянутой руки. – У тебя тут рядом гнездо? Или ты тоже в незнакомом месте? Я даже не думал, что аисты бывают такие большие, – удивился он, – какой же ты всё-таки великан.

Присев на корточки, он протянул руку и робко попытался прикоснуться к жёстким перьям, отражавшим лунный свет. В таком положении птица и человек были примерно равными по росту. Почувствовав тепло руки, аист отошёл в сторону.

– А ты правильно воспитан – не общаешься с незнакомцами. Можешь меня не бояться, я не вредный, – прошептал Сергей, пытаясь снова погладить птицу. – Если хочешь, будем друзьями. Я аистов с детства люблю, у бабушки на крыше гнездо было…

Но аист близко не подпустил. Понаблюдав за Сергеем, птица развернулась и медленными шагами стала уходить по дорожке, стуча когтями по плитке.

– Приятная встреча, – подумал Сергей. Птица остановилась и оглянулась, словно бы услышав. Сергей встал и сделал несколько шагов навстречу. И вновь, подпуская слишком близко, аист не позволил себя погладить, а лишь отошёл в сторону на безопасное расстояние, остановился и рассматривал нового знакомца.

Такие действия повторялись несколько раз, пока Сергей не понял, что птица своими движениями пыталась позвать его следовать за собой.

– Интересно, куда же ты меня зовёшь? – спросил он, шагая по аллее следом за ней. Горящие фонари больше не встречались, и луна забрала весь свет себе, по-прежнему неестественно яркая и неподвижная.

– При таком свете можно даже читать. Никогда такой луны не видел. Будто Земля притянула её ближе, чтобы осветить всё, когда-то потерянное… – Сергею казалось, что следуя за аистом он тем самым как бы пишет в воздухе стихотворение – как во времена студенческих ночных прогулок.

Сентиментальное восприятие происходящего мешало мыслить трезво. Снова глянув на луну, Сергей внезапно остановился. Он увидел Каина, завистливой рукой наносившего смертельный удар своему брату, Авеля, падающего на холодную землю и в предсмертной агонии передающего людям свой завет, пытаясь указать правильную дорогу. Сергей словно бы видел тонкие ручейки крови, медленно стекавшие с ещё не остывшего тела дождём на кленовую аллею, на терновое поле, на вокзал и разбитые фонари.

Ручейки этой первой крови заклинаниями Морфея превращались в шумные реки человеческого порока, в лавины трусости и предательства, в озёра собственной лени, упорно смывавшие с лица Земли остатки никому не известной культуры – молодой и настоящей. Культуры ещё пока живой, но рискующей оказаться в Хрониках Молодости. Культуры достойной, но рискующей пылиться на Полках Настоящего в виде старой летописи с автографами кумиров.

Указательным пальцем слабой руки Авель указывал Сергею и его попутчику в самый конец кленовой аллеи. Там просматривались в лунном свете очертания контейнера для перевозки грузов. Такие встречались на железной дороге, в морских портах и на дачных участках служащих среднего звена.

Шагая по цветной дороге, между старых клёнов и причудливых фонарных столбов, он вдруг ощутил, что входит, как в туман, в спокойствие и ласковую безмятежность. Кажется, в последний раз он испытывал такое совсем маленьким, когда в морозный вечер, после ужина, приготовленного любимой мамой, лежал под шерстяным пледом на их стареньком диване и слушал рассказы отца о сказочных героях, первой любви и детской дружбе.

Лоскуты детских впечатлений трепетали на ветках старых клёнов. Обрывки солнечных воспоминаний кружились вместе с пылью по заброшенному железнодорожному вокзалу. Старой настольной лампой над детской раскраской догорали чугунные фонари вдоль аллеи. Шуршание листьев каким-то непостижимым образом говорило о безграничной свободе.

Кленовая аллея заканчивалась тем самым ржавым контейнером, одиноко стоявшим рядом с последними деревьями, как недостроенный мост мог бы заканчиваться конурой сторожевого пса. Старые деревья вместе с воспоминаниями юности и детства остались позади.

За аллеей в полную мощность раскинулось терновое поле с узким пробором тропинки ровно посередине. Вдали за полем, подпирая цветными лучами тёмное небо, горел огнями незнакомый город – то самое радужное сияние в начале аллеи.

Аист первым подошёл к контейнеру. Постоял некоторое время рядом, затем забил крыльями, рванул вверх. Покружил в воздухе, словно рассматривая окрестности, приземлился на крышу контейнера.

– Ну и куда же ты привёл меня? Ты специально меня сюда вёл? Хотя тут и так одна дорога, не свернёшь… – опёршись рукой о стенку контейнера, Сергей посмотрел на птицу. Запрокинув голову назад, аист внезапно издал пронзительный клёкот, расправляя крылья и кружась на одном месте. Затем белым пятном взметнулся вверх, и, быстро удаляясь, растворился в ночном небе, оставив попутчику лунный свет и скрипучий шелест терновника.

– Прощай, странная птица. Может, ещё свидимся! – сказал Сергей ему вслед. Аист улетал к маячившим вдалеке огням города. И Сергей решил идти туда же.

Сделав два шага, он вдруг пнул ногой что-то твёрдое, скрывавшееся в траве. Присел, увидел большую старую книгу в твёрдом переплёте. От удара книга развалилась, многие страницы рассыпались. Тут было много книг – в траве и на ребристом дне контейнера. И все они были очень старые. Он взял одну в руки, и попытался прочитать название на обложке. Но время надёжно спрятало оглавление в свой карман. Страницы оказались сплошь бурыми, как если бы это был пучок слипшихся кленовых листьев.

– Сколько же времени они тут лежат? И откуда?.. Переездная библиотека или просто помойка? Хотя какая библиотека в грузовом контейнере? – Сергей ходил между книг, пытался рассмотреть надписи на обложках.

Глубоко внутри контейнера увидел журнальный столик, на нём – газетный лист – белую ворону на кладбище мамонтов. Прочёл заголовок: «Интервью музыканта, художника, бессменного лидера группы „Дай Дарогу“ Юрия Стыльского».

Что изменилось в последнее время в твоих концертах и в самой группе?

Поменялся только состав у нас, к сожалению, удерживал его как мог. Народ по-прежнему приходит на концерты, люди довольно отзывчивые, весёлые, приходят гурьбой, приводят своих друзей. У нас всегда достаточно людей на концертах, но порой все же бывает, что людей немного не хватает, как, например, в Могилёве, чтобы вообще был «плотняк», например как в «Re: Public» в Минске у нас на концертах. Что касается разрешения или запрещения, слава Богу, мы ещё ротируемая группа, недавно выступали на площади Ленина у нас в Бресте, на фестивале «Знай наших», радио Брест. Всё-таки нас иногда выпускают из клетки. Это очень смешно звучит, но это факт. В общем, мы отвоевали свою территорию в каком-то дремучем ансамбле «народнага мастацтва».

Что на твой взгляд развивается, и чего не хватает в современной беларуской культуре?

На самом деле, у нас очень хорошо развивается спорт, тяжеловесы и те, у кого много энергии, а те, у кого много врождённой творческой природы внутри себя набралось, – те талантливые люди не могут себя раскрыть. Потому что у нас выставки как таковые никому не нужны, концерты или какие-то площадки для концертов не развиваются. Музыка, культура немножко в анусе, поэтому мне жаль эту сферу.

А что бы ты хотел изменить, если бы была возможность, какие бы ты предпринял шаги?

Я больше бы давал дорогу музыкантам, да и всем тем, у кого есть талант от рождения. Чтобы у нас люди, у которых есть чуткое чувство ритма, слуха, которые видят прекрасное, которые пишут маслом, карандашом, восковыми мелками, которые хотят проявить себя, хоть как-то смогли реализоваться, чтобы они ценились. Но в нашей стране, к сожалению, это не оплачивается. К этому хорошо было бы прийти, чтобы творческие люди почувствовали себя востребованными.

Как известно, ты сам художник. Расскажи о своих выставках и картинах.

Я не ломился особо. Мне нужно было заняться этим вплотную, то есть пиар, перевозка картин. Ведь нужен был какой-то транспорт для их перемещения, так как у меня картины два на полтора, они не влезут просто под мышку. В общем, было бы желание, можно проломиться благодаря какой-то поддержке друзей. Во всяком случае, это можно было бы сделать легче. Но пока так, как есть.

Выставки проходили только у нас в Беларуси, или где-то ещё за рубежом?

Нет, выставка была только в Бресте, одну картину я продал. За все остальные картины предлагают не те деньги, которые я бы хотел получить. Лучше пускай картины постоят дома у моего друга, так как они занимают очень много места. Картина два на полтора метра и места, соответственно, как три шкафа. Поэтому пока стоят. Если бы я нуждался, я их продал бы, во всяком случае, я надеюсь на то, что смогу это сделать.

Посоветуй кого-нибудь из современных творческих людей, из художников.

Из творческих людей, художников, которые пишут картины, я бы выделил Потворову Татьяну у нас в Бресте, Анатолия Мелеховца, Палачича (Владимира Ткаченко). Это те люди, которые посвящают себя живописи, и они не зарабатывают другим ремеслом. Мне бы очень хотелось, чтобы этих людей заметили.

Если сравнить твои концерты в Беларуси, Украине, России по возрастному критерию (средний возраст публики), посещаемости, есть отличия?

Возраст разный, от 13 до 30 лет, может, даже и меньше или старше. Довольно часто мне говорят мои сверстницы-мамы, что вот, мой сын вас слушает. А я им говорю, чтобы не включали часто, так как психологи не советуют, говорю, чтобы слушали нас пореже. Подростки же искренне верят в то, о чём мы поем, хотя в наших песнях «трёхсмысленный смысл», к этому нужно прийти. Как в песне «По-синему», ведь мы, на самом деле, стебём народ, и всех этих синяков, которые попали под рекламу алкоголя, и вот, пожалуйста: поколение вымирает.

Какие курьёзные случаи происходили на концертах?

На наших концертах всегда дурдом какой-то, люди приходят со шлемами, чтобы их реально не контузило. Я вот пишу вконтакте: «Ребята, приходите на концерт, только возьмите с собой полотенце и шлем». Я вроде стебанулся, а некоторым это реально помогает. Человек после концерта остался живой, прыгает в толпу, обычно в синяках приходят все, а он говорит мне спасибо, за то, что предупредил. Я, говорит, не раз получал какими-то берцами по голове, гриндерами его лупили кузнечики эти, которые обычно прыгают на концертах.

К нам на концерты люди приходят не только попеть, некоторым необходимо выплеснуть свою энергию, которой достаточно накопилось. Мне кажется, что на наших концертах выплеск этой энергии у людей получается откровенным. Можно ведь просто пойти поорать в лес, там попрыгать, но это будет не по-настоящему, а на нашем концерте это будет «тру».

Что бы ты хотел пожелать молодым родителям, которые растят своих детей?

Берегите детей от плохого влияния, крепкого здоровья детям, мамам и папам. До скорой встречи на концертах «Дай Дарогу». 18.10.2015 г.

Прочитанный диалог тусклым угольком замигал в тёмной пропасти памяти. Его не покидало чувство знакомства с этим Юрой.

– Странное ощущение. Может, я был на их концерте или видел картины этого парня, – подумал он и бережно сложил тонкий лист в рюкзак, – возьму её с собой, приду в город, ещё разок перечитаю, может, и вспомню что-нибудь.

Не успев закинуть рюкзак за спину, Сергей увидел перед собой вместо ржавых стен контейнера, журнального столика и старых книг больничную палату с огромной белой ванной посередине. В ванну, отвернув до упора блестящие вентили, набирала воду старушка, у которой за спиной висело здоровенное ружьё. Старушка пританцовывала и пела что-то про Мальдивы, ружьё при этом тяжело наклонялось в разные стороны, не поспевая за своей хозяйкой. Сделав несколько шагов навстречу светлой комнате, Сергей больно ударился ногой о журнальный столик.

Услышав шум, ружьевладелица замолчала и повернула голову:

– А ну-ка быстро съебался из контейнера, – противно проскрипела бабка. Затем взвела курок и с видимым усилием вскинула ружьё. – Давай-ка поживее, внучок! Пиздуй своей дорогой, по добру по здорову, вместе со своими газетами. – Она повела стволом в сторону выхода. – Давай, давай… Отваливай…

Сергей сглотнул и попятился спиной к выходу. Видение быстро растворялось в лунном свете.

– Чертовщина! Мерещится всякое! Это от усталости… Нужно скорее в город.

Когда он выходил из контейнера, то заметил на внутренней части двери полиэтиленовую наклейку с текстовыми символами. У него получилось прочесть одну строчку: «Транспортная компания „ЗАО Дай Дарогу“. Доставим ваши грузы даже в пекло».

У самого выхода белел ещё один печатный лист. Сергей поднял, прочёл: «Интервью Евгения Калмыкова, экс-продюсера «Ляписа Трубецкого», директора творческого объединения «Дети Солнца», основателя SunWoofer – «лейбла для чудаков».

Ваше настроение в настоящий момент

Удовлетворительное!

Есть желание творить, создавать новые проекты?

Разобраться бы сейчас со старыми.

Какие добродетели вы цените больше всего?

Человек – социальное животное, поэтому в таком контексте я и расцениваю добродетели. Добродетели – это же не по отношению к себе, а по отношению к окружающим. Верность слову, изначальная заточка человека под неагрессивное восприятие мира, заточка под созидание.

Качества, которые вы больше всего цените в людях?

Позитивный настрой.

Ваша главная черта?

Рост.

Какие изменения, на ваш взгляд, произошли в тех сферах шоу-бизнеса, в которых вы работали? Касается только Беларуси.

В этом-то и проблема нашей страны – мы очень много топчемся на месте. «Шаг вперёд – два назад», как поётся в одной раста-песне.

Какие главные отличия беларуского шоу-бизнеса от шоу-бизнеса наших соседей?

Главное отличие в том, что мы до сих пор спорим, есть он у нас или нет.

Какие главные выводы вы сделали для себя за время своей работы?

Может, я не сделал ещё главных выводов, я же не закончил работать. Наверное, такой вывод: развитие происходит таким образом, что всё дробится. К примеру, появляется какой-то новый стиль музыки, его как-то обозначают, а потом этот стиль дробится, дробится – до тех пор, пока не появляется Артист с большой буквы, который разрушает все эти поляны и создаёт новое.

Выделите характерные черты беларуских музыкальных коллективов в сравнении с зарубежными.

Не делю, скорее, нахожу какие-то особенности и отличия. Всё равно инстинкты – вещь универсальная и воздействуют одинаково, что на негра, что на европейца, что на монгола.

Как менялась ваша аудитория с начального периода вашей работы?

По одежде, по прикидам, по сленгу. Но суть всё равно та же.

Какими качествами должны обладать начинающие музыканты? Что вы им посоветуете?

Упорство в первую очередь. Вся основная работа у музыкантов происходит внутри себя, внутри экзистенциального, у каждого в отдельности, и внутри, прежде всего, группы. А когда создана группа людей, коллектив, то нужно понимать, что все становятся винтиками этого механизма, чтобы этот механизм работал. А значит, должны быть какие-то моменты самопожертвования ради общего коллективного дела.

За кого вы болели на Евровидении-2016? За Ivan’а?

Это который голый был? Я знаю, что есть голый Иван только из того, что месяц назад в интервью об этом спросили. Это настолько неинтересное и смешное явление, что моветон даже его обсуждать…

Можно ли зарабатывать на достойную жизнь современным беларуским музыкантам, если они будут заниматься творческой деятельностью на территории Беларуси?

Да, это возможно. Можно даже в своём микрорайоне выступать, и будет хватать на жизнь. Ведь у каждого разные представления и потребности о том, что ему нужно для жизни

Как изменился ваш заработок после распада группы Ляпис Трубецкой?

Это интимный, личный вопрос. Я не хочу на него отвечать.

Можно ли применить к современному беларусу определение: «чарка, шкварка i мая хата з краю»?

Конечно можно, но я думаю, что и в любом народе это универсальные вопросы и определения. Просто у нас это ещё и элементы психотипа. Но ведь к нам можно применить и другие смертные грехи: не убей, не укради. И будем находить примеры. Применить-то можно, но лучше над этим подняться.

Если бы у вас была возможность что-либо изменить в беларуской культуре, в любых её сферах, какие бы вы предприняли шаги?

В юности казалось, что можно что-то изменить и предпринять какие-то шаги. Шаги-то предпринять можно, но изменит ли это ситуацию? Культура – это же прах и говно, из которого мы выращены. У нас, если рассматривать в контексте республики, это очень тонкий природный слой, который ещё и смывается ветром и водой. Поэтому этот слой очень сложно нарастить. Я не воспринимаю мир как «если бы», для меня «если бы» – это уже неправильный взгляд на жизнь. Есть то, что есть, есть то, что имеем.

Как вы считаете, при нынешних отношениях государства и культуры последняя получает развитие, либо влияние государства сказывается негативно?

Есть культура, а есть министерство культуры, это вовсе не одно и то же. Культура в контексте управления уже второе десятилетие находится в сфере услуг, обслуживает конъюнктурную идеологию, которую сегодня мы имеем. Культура не выполняет свою основную задачу – она должна не стричь газон, а добавлять удобрения. Вот этот самый природный слой. Культура должна это «говно» наращивать. А пока это только обслуживание

Может ли на сегодняшний день искусство быть свободным от политики? Ведь политика сейчас присутствует во всём.

Это искусственный момент, нельзя искусственно развести искусство и политику. Ведь что такое искусство? Это результат творческого акта художника с Богом, как Лев Толстой говорил. Это вопросы экзистенциальные, связанные с нюансами внутри художника. Художник тоже биологическое существо, он растёт, развивается, сегодня он революционер, завтра консерватор, сегодня может, завтра не может. Я считаю эти вопросы достаточно искусственными, как показывает жизнь.

Были ли прецеденты, когда у нас в стране вам мешали работать?

Мне родители мешали профессию правильную выбрать, так я им за это благодарен. Мешать художнику нужно, необходимо теребить его. Художник крепчает от сложностей, а если он бежит от сложностей, значит, он художник не с большой буквы. Я в жизни научился из минусов делать плюсы, поэтому грех жаловаться в этом плане.

А что вы можете сказать по поводу чёрных списков запрещённых музыкантов? Такие списки существуют, или это пиар?

Нельзя однозначно ответить на этот вопрос. Сегодня для кого-то это пиар, и он этим воспользовался, а вчера для кого-то это была проблема. Лявону Вольскаму хотели организовать концерт памяти Анi Вольскай, а концерт не разрешили проводить – вот это бредятина какая-то. При всём при этом жизнь учит беларуса быть хитрым.

Есть ли проводимая у нас реформа, которую вы цените особенно высоко?

Это всегда смех. Вот вроде благое дело – ввести 75% местной музыки на радио, идея изначально благая. Но когда за это берутся чиновники, всё превращается в дурдом. В результате мы все слышим какое-то говно по радио, и уже не первое десятилетие. Вообще можно всё объединить и сделать одно радио, зачем все эти частоты настраивать? Будет одна большая среднестатистическая радиостанция, которая будет работать как сфера услуг и дешёвый дом быта.

Чем вы занимаетесь в свободное от работы время?

У меня смешиваются в одну кучу свободное от работы время и собственно работа.

Вы считаете себя хорошим отцом?

Плохим.

Что посоветуете молодым родителям, воспитывающим своих детей?

Поменьше врать своим детям и помнить, что всё нужно делать, подавая личный пример. Что толку ребёнка воспитывать, когда он видит вас со стороны, и всё равно будет снимать с вас всё худшее. Личным примером показывать ребёнку, как нужно жить, выживать, расти.

Ваша идея счастья Что нужно человеку, чтобы быть счастливым?

Счастье – это ощущение того, что это самое счастье вот-вот наступит. Это как ощущение того, что сейчас ещё только 22 мая – а впереди целое лето. Счастье – это мгновение. Вот у меня есть друг – Александр Бергер, который провёл три месяца в земном раю, на одном слабообитаемом острове, рядом с экватором. Через полтора месяца он писал мне, что нет хуже и страшнее ощущения океанской депрессии. Потому что ты встаёшь – вокруг тебя рай и даже ветер не дует и вообще ничего не меняется. Через месяц это становится очень противно. Счастье – это достаточно ускользающая и индивидуальная вещь, и я не считаю, что нужно к нему стремиться. Счастье, наверное, не самое главное в жизни. Для кого-то важнее, может, личная внутренняя борьба и преодоление чего-то…

Какое ваше любимое занятие?

Созерцание

Что вас больше всего раздражает в людях?

Ничего.

Что является вашим главным недостатком?

У меня очень много недостатков, я не вычислял, какой из них является главным. Всё зависит от ситуации.

В какой стране вам хотелось бы жить?

В той, в которой я и живу.

На кого из исторических персонажей вы хотели бы быть похожим?

Да ну… Мне 48 лет. На кого мне бы хотелось быть похожим? Это всё в прошлом. Ни на кого, кроме себя самого.

Ваши любимые герои, героини в реальной жизни?

У меня все герои из волшебных сказок. А волшебная сказка – это сказка, когда есть помощник из другого мира. Мне очень нравится убеждаться в следующем: вот иногда кажется – ты уже этот мир так много узнал и познал, но наступает момент, когда ты понимаешь, что ты ребёнок, и на самом деле ты ничего не знаешь, и твои знания очень маленькие.

Вы принимаете какую-либо мифологию?

Этот вопрос я не изучал досконально, но у меня есть своя мифология на эту тему. Есть такой историк Тарасевич, описывал Геродотово море. Это было большое-большое море, и доступ воды каким-то образом прекратился, соответственно море превратилось в большое озеро, которое изучал Геродот. Вода ушла под землю, и она сюда прибывает, к нам, и это действительно лёгкие Европы. Эти процессы отражаются на людях. Каким образом? Влияние воды на человека. Возможно, в нас воды чуть-чуть больше, чем в других жителях планеты. Вот когда в болотистом лесу собираешь грибы, то там грибы такие бледноватые, на длинных ножках. И мы такие бледноватые грибы на длинных ножках. Эта влага влияет на нас.

Но есть ещё такое понятие как возраст этноса, и этот этнос развивается как отдельное биологическое существо, проходит разные фазы. А кровь у нас из-за последних войн очень сильно мешалась, люди приезжали сюда, смешивались, но нам как будто ещё три, пять годиков. Конечно, можно проследить историю от Великого княжества Литовскогоили от вест-готов, как это делают современные литвины. Но моё ощущение – мы ещё маленькие дети и все наши фазы впереди, потому что территория Беларуси котёл, где смешивались народы.

Вот жалко – евреи уехали, их ещё совсем недавно было много. Я сам минчанин с Велозавода, и около тридцати процентов у меня в классе было евреев. А сейчас их, оказывается, здесь, на нашей территории, двадцать тысяч осталось, это очень мало. Не хватает этой движухи беларускому народу, ведь евреи давали немножко нам всегда «стимулом под зад», тыкали им. Стимул – это, оказывается, палочка, которой ослика в жопу тычут. И стимул уехал в Израиль.

Кто на ваш взгляд из деятелей беларуского искусства незаслуженно обделён вниманием? Кого вы порекомендуете послушать, почитать, посмотреть?

Основная часть художников у нас обделена вниманием. Ведь что такое внимание? Это когда ты создаёшь прецедент, о тебе говорят, пишут. Ведь чаще всего масскульт опирается на инстинкты. Условно говоря, кто-то жопу показал, все остановились, на неё посмотрели. Не показал жопу – на тебя внимание и не обратили. Для того, чтобы понять большого художника, нужно углубиться в этот процесс, а у кого в этом есть желание, когда мы воспринимаем и смотрим на то, что активнее всего нам маякует, словно азбука Морзе? Для этого и нужна культура менеджмента, для того, чтобы кто-то сначала разглядел этого художника, увидел в нем сильные, индивидуальные качества, а затем их тиражировал и популяризировал. Как правило, художник – плохой популяризатор собственного творчества, ему всегда нужны помощники.

Мне рассказывали, как однажды журналисты хихикали, это лет 15 назад было. В общем, пришёл Солодуха в редакцию и говорит: «А вы ещё про меня интервью не писали». А они действительно не писали про него интервью. А потом я просто анализировал эту ситуацию, думал над тем, над чем они смеялись. А ведь у Солодухи менеджера просто не было. Поэтому он и попал в такую непонятную и глупую ситуацию. Это же глупо, когда артист приходит и просит, чтобы о нём что-то написали. У нас не с художниками проблема, у нас с менеджментом проблема.

Каких художников, музыкантов, писателей вы можете порекомендовать?

Могу порекомендовать художников Василия Почицкого и Руслана Вашкевича. Мне нравятся Илья Черепко – вокалист двух групп: «Кассиопея» и «Петля Пристрастия», Александр Либерзон, который у него в группе. Всё равно я говорю по верхам, очень много андеграундных людей, которые просто в глубоком подполье. Из писателей – Артур Клинов, та же Светлана Алексиевич. Если бы не шведы, то мы бы и об Алексиевич не знали. 22.05.2016 г.

Прихватив газету с собой, Сергей направился в сторону городских огней в сопровождении серебряной луны и пустых воспоминаний. Огни эти были вовсе не так близко, как ему показалось на первый взгляд. Он несколько часов прошагал по бесконечному полю, встречая рассвет вместе с приближавшимися заводскими трубами, проткнувшими розовое небо.

Тропинка привела его к разбитой асфальтовой дороге, холестериновой артерией соединявшей город Брест и районные центры. Лучи утреннего солнца потихоньку превращали капли росы на одуванчиках в самоцветы. Ночь сдавала позиции, утаскивая за собой звёзды и скрываясь где-то за кленовой аллеей.

Добравшись до асфальта, Сергей присел отдохнуть прямо на обочину. Редкие автомобили нарушали стрекотание кузнечиков и утреннюю гармонию промышленного квартала, который начинался сразу за терновым полем. Высокие, из красного кирпича стены заводских помещений, большие окна, аварийные лестницы, трубы с дымом, транспортная проходная, провода и цветной металл – всё это встретило его постоянным гулом оборудования и лёгким ароматом тяжёлой промышленности. Город манил к себе, обещая отблагодарить хроническим бронхитом, поездкой на колесе обозрения и театральными премьерами.

Успевший прогреться ночной воздух настойчиво предлагал оголиться. Сергей снял куртку, сложил её в рюкзак и направился искать ближайший магазин. Желудок предательским рыком сигнализировал о нехватке калорий. Тело не отказалось бы передохнуть, заняв горизонтальное положение в гостиничном номере любой комфортности. Вдобавок ко всему, после продолжительной ночной прогулки сильно хотелось пить.

Проходя мимо проходной, он увидел валивших с ночной смены рабочих. Запах пота и нестиранной одежды заводских мастодонтов смешивался с запахом жжёной резины, тёплым облаком проплывая над рецепторами Сергея. Резкие запахи промышленного квартала не разрешали вздохнуть полной грудью, а после освежающей ночной прогулки они казались и вовсе смертельными.

Кто беседуя, кто молча – рабочие выходили наружу небольшими группками. Дойдя до трамвайной остановки, что была сразу напротив центральной проходной, трудовой коллектив терпеливо дожидался первых утренних рейсов, втягивая в себя табачный дым и рассуждая об экономическом росте. Сергей пошёл к остановке. Нужно было найти что-нибудь поесть.

– Доброе утро. Подскажите, где тут рядом ближайший продуктовый, – обратился он к одиноко стоявшему мужику. На вид – лет около пятидесяти, седому, одетому в голубую футболку и потёртые джинсы и с обрезанным большим пальцем на левой руке. Мужик спокойно ждал утренний трамвай и докуривал сигарету.

– Здарова! Ближайший? – неспешно загудел работяга. Он глубоко затянулся и затушил окурок о край мусорного ведра. – Сча приедет двадцать девятый, на нём и езжай. Проедешь шесть, нет – семь остановок. На восьмой выходишь. Остановка «Торговый центр Сцяна». И там будет нармалёвый магандос.

– Спасибо! – Сергей стоял рядом и рассматривал загорелого мужика, ожидая, когда тот наконец выдохнет из себя проглоченный табачный дым. Не дождавшись и думая, как такое возможно, Сергей отошёл в сторону и стал изучать стену остановки, расписанную короткими напутствиями на все случаи жизни.

– А ты, я вижу, не местный! Ты откуда? – окликнул его мужик.

– Я? Ну да, не местный. Я с вокзала пришёл. С вокзала, где железки нет.

– Понятно, что с автомобильного, – усмехнулся работяга, прищурившись от первых лучей. – Откуда приехал?

– Я не знаю. Я пришёл с вокзала. Не с автомобильного… С заброшенного железнодорожного, который за терновым полем, – Сергей подумал, что мужик ему сейчас всё и объяснит.

– За каким полем? – не понял мужик.

– Терновым.

– Кукурузным, что ль?

– Терновым. Там кусты молодого терновника растут. И узкая тропинка от самого вокзала до автомобильной дороги… То есть не от вокзала, а от аллеи… От кленовой аллеи… Она от вокзала идёт, который заброшенный. Правда, я самой железной дороги не видел… Но увидел – город светится, ну и пошёл, – Сергей увидел, как брови рабочего полезли вверх.

– Обкуренный, что ль?

– Кто обкуренный?

– Ну ты же!

– Я не курю.

– Значит, ты этот… художник!

– Не, я журналист. Да, точно, журналист я.

– Слушай, какой терновник? Какой вокзал, заброшенный и без дороги? Здесь одна кукуруза растёт! Вон вишь её сколько! – мужик вытянутой рукой с пятью пальцами указывал в сторону дороги, по которой Сергей пришёл к трамвайной остановке. – А тут завод. У нас в городе нет заброшенных вокзалов, тем более железнодорожных! И терновник не растёт. Он в принципе не растёт у нас в стране! И кленовых аллей здесь нет. Каштановые есть, а кленовых нет.

Сергей с непониманием уставился на мужика.

– Там, – он протянул руку в сторону заброшенного вокзала, – за терновым, а не кукурузным полем есть длинная такая аллея со старыми клёнами и с фигурными столбами. Дорога там, на аллее, цветная, правда, заросла вся. А за аллеей – заброшенный вокзал, в нём и расписание поездов есть.

– Слушай, ты или обкуренный, или художник, или издеваешься. Я всю жизнь тут живу и знаю, где здесь вокзал, а где аллеи с фонарями. А там, куда ты показываешь, растёт одна кукуруза, кормовая!

– А за кукурузой что?

– Тоже кукуруза! Езжай ты лучше в магазин! Точно обкурился. Не зря ж магазин ищешь – тебя на хавчик, небось, пробило! Вон двадцать девятый, смотри! – мужик явно был рад отделаться.

На остановку подъехал трамвай, и толпа рабочих заняла позиции старта на тротуаре, желая поскорее заскочить в него, чтобы добраться домой.

– Ну, ты и чудной! Художник! Поешь нормально. И отдохни. А то вид бледный. Через терновое поле он шёл… С цветной дорогой… Небось, дубасил всю ночь, а? Понавыдумавыют херни, а потом удивляются, что их никто не понимает, – усмехаясь, говорил мужик. После чего он рванул в салон, обгоняя Сергея и ловко запрыгивая в открывшуюся дверь.

Ничего не ответив, Сергей зашёл в трамвай последним. Он присел на заднее сиденье и стал рассматривать урбанистический пейзаж за поцарапанным окном. Наполненный утренним светом трамвай тронулся с места, переполненный запахами пота и перегара. На протяжении всех семи остановок Сергей наблюдал грандиозное скопление промышленных помещений на квадратных километрах площадей, одновременно похожих на египетские пирамиды и современные офисы из стекла и бетона. На новеньком высоком небоскрёбе, гордо стоявшем посреди промышленной зоны, Сергей прочёл название: «ЗАВОД СНОВ ТТ-34».

– Чему он так удивлялся-то? Кукурузное поле? Если там только один терновник… Сам, видимо, не табак курил. – Оторвав взгляд от окна, Сергей пытался отыскать глазами недавнего собеседника, рассматривая внешность попутчиков.

И только сейчас он обнаружил, что трамвай забит совершенно одинаковыми людьми: все пассажиры были мужики лет под пятьдесят, с седоватыми волосами, все были в потёртых джинсах и голубых футболках, и у всех – да, у всех! – отсутствовал большой палец на левой руке.

Сергей глянул в окно – завод давно скрылся из вида, цветной киноплёнкой пробегали мелкие магазинчики на первых этажах жилых домов, стоявших вдоль трамвайных путей. Женский голос объявил следующую остановку – торговый центр «Сцяна». Сергей снова бросил короткий взгляд на одинаковые лица пассажиров, после чего встал с сиденья и подошёл к двери. Вдруг все рабочие повернулись лицом к нему и, выдыхая седой дым, втянутый ещё на конечной остановке, хором сказали:

– Тут не растёт терновник! Тут нет аллей! Никаких! Здесь нет контейнеров с книгами, и аисты выкинули из своих гнёзд все фантазии. Они покинули эту землю и взяли с собой детство! А из клёнов мы сделали табуретки! Смотри на вещи чётко, не забивай голову хуйнёй. Наивность – это порок, и за цветные картинки в памяти наказывают! Марш работать, бездельник!

Грубые и загорелые от постоянного физ. труда руки рабочих безостановочно жестикулировали, махая указательными пальцами и пытаясь насквозь проткнуть ими истощённую память Сергея. Выдыхаемый из лёгких пролетариата дым густой пеленой окутал салон трамвая, клубами пробиваясь через открытые форточки в пространство утреннего города. Сергей грудью прижался к двери, пытаясь открыть её руками, истерично просовывая пальцы в дверную щель. Подъехав к остановке трамвай наконец-то замедлил ход, и дверь распахнулась автоматически.

Сергей спрыгнул со ступенек на тёплый асфальт, едва не сбив с ног входившую в салон злую женщину с корзиной, доверху набитой спелыми сливами. Выплёвывая своё содержимое прямо в воздухе, корзина отлетела на тротуар. Едва касаясь горячего асфальта, сливы умело превращались в жёлтую слизь, словно кто-то варил повидло прямо на трамвайной остановке. От скорого падения женщину удержал мужчина, входивший в трамвай следом за ней. На нём были голубая футболка и потёртые джинсы, волосы были седые. Левой рукой без большого пальца он подхватил ошарашенную тётку.

– Ах ты ж сволочь! Даже не извинился, паскуда! Куда можно так лететь? Поколение хамов и бездарей! – услышал себе вслед Сергей. Но более глубокую критику заглушил шум проснувшегося города.

Оглядываясь, он забежал за угол пятиэтажного дома и остановился. Убедившись в отсутствии преследования, он трусцой пробежал вглубь микрорайона, петляя между пятиэтажками, мусорными контейнерами и детскими площадками. Повернув за дом, Сергей присел перевести дух на деревянную скамейку, стоявшую у подъезда.

– Что же это за место такое? Сговорились все, что ли? Я ж ничего им не говорил – ни о контейнере, ни об аисте. Как они узнали? Все люди на одно лицо, ч-чертовщина… – мысли опережали друг друга. Сергей вытер майкой мокрое лицо. Но тут из-за спины грянул знакомый аистиный клёкот. Обернувшись, он увидел большую белую птицу. Запрокинув голову и расправив бархатные крылья, она танцевала на крыше старого газетного киоска, словно споря своей грациозностью с испугом Сергея и обычным утром.

– Давай, ещё ты отмочи что-нибудь. Ничему не удивлюсь! Даже если ты заговоришь, – нервно произнёс Сергей. – Лавочка сумасшедших… Я просто сижу на скамье сумасшедших… Такие лавочки в каждом дворе спального квартала… – Сергей оглянулся и поднялся на ноги. – А мне просто не повезло…

Подняв рюкзак, он подошёл к киоску, представляющему собой печальное зрелище: осколки стёкол витрин прятались в траве и валялись на грязном полу, сломанные полки для товара покрылись серой плесенью, стены ларька почернели от бесконечных потоков воды, падавшей через дырявую крышу. Пахло гнилью, старыми листьями и ржавчиной.

Стоя на самом краю крыши, аист с интересом рассматривал Сергея. Царапнув когтями по металлической обшивке ларька и оттолкнувшись от него – да с такой силой, что с потолка киоска посыпались хлопья отслоившейся краски – птица взметнулась вверх и скрылась за аккуратно подстриженными липами – молчаливыми хранителями спальных районов, свидетелями детских травм и первых поцелуев.

– Сколько ж ты весишь? Чуть крышу не проломал… – сказал Сергей вслед улетающей птице, после чего заглянул внутрь киоска. На единственной уцелевшей стеклянной полке, в самом углу, он увидел одиноко лежавший журнал. Он пролистал несколько страниц. Не найдя ничего интересного он хотел уже положить его на место. Но передумал, наткнувшись на крупный заголовок: «Интервью бас-гитариста, автора текстов песен группы „Sciana“ Андрея Климуса»:

Почему «Сцяна»?

Это было давно. Наш барабанщик предложил такое название, оно всем понравилось и все согласились. Всем понравилось и все сказали: «Замечательно».

Альбом «Мы застанемся» вышел в 2013, когда следующий?

В 2015 г. мы выпустили EP «Genesis», выпустили сингл – кавер на песню Скрябина. Сейчас у нас есть несколько песен в разработке. В принципе, наш новый альбом готов только наполовину и хочется его доделать до конца. Поэтому сложно сказать, когда он выйдет. Ведь наш творческий процесс всегда отличался недержанием сроков и хаотичным планированием. Мы уже сколько раз пытались что-то напланировать себе, а получалось так, как получалось. Я даже не хочу загадывать. Может, в этом году, может, в следующем. Но, конечно же, хотелось бы побыстрее.

Расскажите про ваше коллективное творчество. Кто пишет музыку, тексты песен?

Тексты песен пишу я. Музыка – преимущественно нашего вокалиста и гитариста Павла Прохорова. Но когда мы собираемся все вместе, то и тексты и музыка могут меняться. Здесь учитываются мнения всего нашего коллектива.

Какие планы на ближайшее будущее? Где планируете давать концерты?

Прошлым летом у нас было несколько фестивалей в Бресте, и в других городах, мы выступали на фестивале в Украине. Лето – это всегда время знойных и горячих поездок туда, где можно покупаться и отдохнуть. Посмотрим, как сложится в этом году. Должно быть несколько интересных путешествий.

Публика Бреста отличается от публики Могилева? (расстояние более 500 км.)

Отличается. Брест, скажем так – странный город. Не знаю, по каким причинам, но у нас люди на концерты не ходят. Я имею в виду на концерты не только брестских команд. К нам в город приезжает много классных команд из Беларуси и других стран. Но почему-то многие отмечали, что для областного центра на концертах хотелось бы видеть больше людей. Мы много раз были в Могилёве, и у меня сложилось впечатление, что в нём рок-н-ролла всё-таки больше. Мы с удовольствием садимся в поезд, зная, что все наши концерты в Могилёве пройдут классно. Может, каждый ругает свой родной город, я не знаю… Может, на концерты своих меньше ходят, потому что: «Ай, ну это же свои. Мы всегда их можем услышать».

Чувствуется близость Европы?

У нас здесь не только Европа. У нас здесь мультикультурный стык. Чуть южнее – и ты уже на Украине, чуть западнее – ты в Евросоюзе. Я бы не сказал, что западная Беларусь чем-то сильно отличается от восточной. Города, может быть, – да, например, архитектурой. А люди везде разные и везде интересные.

В Польше часто бываете?

Частенько ездим. Раньше ездили больше, сейчас меньше. Потому что выезжаем на Украину.

Расскажите про ваше знакомство с группой «Ролiкс».

Мы познакомились с ними случайно. Мы поехали на концерт в Тернополь. И там, в клубе, не помню его названия, помню только что он уходил в подвальчик, должен быть наш с ними совместный концерт. А мы тогда в Тернополе были в первый раз. Мы отыграли концерт, а после наш выступали «Ролiкс», они были хедлайнерами. Мы ещё подумали, какая они классная банда, как они валят. Ну и разговорились с ними после концерта, наши векторы и направления мыслей пересеклись, совпали, можно сказать – попали в резонанс. Ну и так началось наше общение. Они приглашали нас к себе на концерт, мы их звали к себе в Брест, проводили совместные концерты. Между нами и ими больше тысячу километров, а мы кажемся такими близкими.

С каким бы ещё музыкальным коллективом вам хотелось бы выступить?

Таких коллективов очень много. Неплохо было бы сделать совместную песню с «Rob Zombie». Мне кажется, что получился бы просто обалденный трек.

Чем зарабатываете на жизнь, кроме музыки?

У нас у всех свои работы. В данный момент я работаю в страховой компании. В моём случае страхование недвижимости и музыка – несколько разные направления, а в случае с Пашей Прохоровым всё наоборот. Он, можно сказать, и на работе и дома одновременно. Он работает звукорежиссёром на брестском телевидении. Звук – это его стихия, его работа. Его работу можно назвать творческой.

Если бы у вас была возможность что-либо изменить в современной беларуской культуре, в любых её сферах, какие бы вы предприняли шаги?

Это серьёзный и глобальный вопрос. Здесь следует менять не сферу культуры. Сфера культуры замечательная. Я имею в виду, что есть много интересных людей, которые делают очень классные вещи. Здесь хотелось бы изменить подход к этой культуре. Культуру необходимо поддерживать, особенно свою. Это должно делаться серьёзно и на государственном уровне, тогда талантливые люди, получающие поддержку, начинают расти гораздо быстрее, и могут вырасти в события мирового масштаба.

Хочется менять не культуру, а отношение к ней со стороны чиновников, так и со стороны тех, для кого всё это делается. Нужно любить своё, это очень классно. У беларусов есть небольшая черта, не самая хорошая – почему-то к своему относится с пренебрежением и считать классным то, что делается далеко. А то, что находится под боком, совсем рядышком – не очень, потому что оно своё. Но это неправильно. У нас есть масса свидетельств того, что нашей культурой как музыкальной, художественной, литературной можно гордиться. Нужно помнить об этом.

Какие сферы беларуской культуры не развиваются так, как хотелось бы вам?

Сложно сказать. Это же всё пассионарная энергия, и если она есть, то она всё равно развивается. Если человек хочет выразить себя, то он всё равно сделает это. И если не благодаря чему-то, то вопреки. Развивается всё, просто иногда следует помогать некоторым сферам.

У нас в стране вам мешали заниматься творческой деятельностью?

В принципе, нет. Здесь больше мешает бытовуха. Нужно ходить на работу и заниматься другими вещами, не связанных с творчеством, хотя это тоже хорошо.

Возможно ли у нас в стране зарабатывать на достойную жизнь творчеством?

Это очень-очень сложно. Для этого необходимо предлагать качественный продукт, не вылазить с гастролей. Тогда, наверное, это возможно.

Вы верите в Бога?

Я прагматично отношусь ко всему этому, хотя моя мама очень верующая. Я больше верю в здравый смысл.

Ваше любимое животное?

Мамонтёнок из мультфильма, который плавал на льдинке.

Ваш любимый герой в реальной жизни?

Это интересное понятие… Это человек, делающий что-то настолько невероятное, что хочется им восхищаться. Рок-музыканты в нашей стране. Это как в старой шутке: «Творчество обычного художника можно оценить после его смерти». Герои – люди творческие, потому что они делают то, что будет оцениваться уже тогда, когда им будет неважно.

Какие качества вы больше всего цените в людях?

Я люблю открытых и честных людей.

Ваша идея счастья?

Серьёзный философский вопрос. Хотя, на философские вопросы лучше всего подходят простые ответы. Чтобы быть счастливым, человеку важно помнить, для чего он проживает каждый день. Если он знает для чего, то тогда он счастлив. Если он не знает для чего встаёт утром, тогда он несчастлив. Всё просто.

Что вы посоветуете молодым родителям, воспитывающим своих детей?

Вспоминать себя маленькими. И понимать, что пришла расплата за все те вредности, которые теперешние родители, будучи маленькими, делали своим родителям. Любить своих детей. Не заставлять их быть похожими на себя. И если им давать определённую свободу, то всё будет классно. 27.05.2016 г.

И в этот раз Сергея не покидало чувство знакомства с творчеством одной из самых крутых команд страны. Но какой страны? Он не мог ничего вспомнить, кроме ароматов завода и разноцветной дорожной мозаики между рядами клёнов.

Пролистав журнал дальше, он увидел в нём ещё одно интервью – «Кати Аверковой – гениального беларуского режиссёра»:

Ты сейчас работаешь над новыми постановками?

Я сейчас нахожусь на очень интересном жизненном этапе. Сейчас театр, как работа, мне малоинтересен. Он меня интересует только в том случае, когда я начинаю меньше думать о массах, например о зрителе, а всё больше думаю о себе. У меня сейчас эгоистический период. Я имею виду не то – сколько я получу за постановку, а то, что поставленный мною спектакль должен дать ответы на мои личные вопросы. И эти вопросы всё больше и больше становятся сугубо индивидуальными, они не выходят на общесоциальный уровень. С Леной Кривонос (актриса Могилёвского театра) мы хотим сделать проект, в котором я крайне заинтересована. Есть один проект с Юлей Чернявской, но из-за нехватки времени он пока находится под вопросом. Есть и другие предложения, но пока я занимаюсь этими двумя проектами.

Чем отличается беларуский театр от театров наших соседей – Литвы, Польши, Украины?

Он отличается своей закомплексованностью.

Беларуский театр сегодня и двадцать лет назад, что изменилось, и изменилось ли что-то вообще?

Классный вопрос. Его нужно задать тому, кому хотя бы 50. Мне 32 года. Двадцать лет назад мне было 12 лет, и я ходила в театр и всё смотрела с открытым ртом и думала – как это всё чудесно и прекрасно. Ответ на этот вопрос смогут дать театральные аналитики или люди, которые себя так называют. Или театральные критики. Жизнь меняется и глупо говорить, что в театр приходят новые технологии… Что касается беларуского театра, то в нём огромного прогресса я не вижу. Прогресс, конечно же, есть, но он очень медленный…

Нуждается ли беларуский театр в реформировании?

Конечно же, нуждается. Нужно дать возможность людям делать то, что они хотят делать. Я не знаю, чего у нас боятся. Видимо каких-то политических высказываний, политической агрессии или ещё чего-то. Все знают об этой проблеме – у нас есть государственный театр, у нас очень мало других проектов, связанных с театром. У нас мало коммерческих проектов, хотя театр в принципе некоммерческая история. Если ты пытаешься сделать из театра коммерческую историю, то это становится в лучшем случае антрепризой, а зачастую просто – ширпотребом в угоду зрителю. У нас даже государственные театры, которые вроде бы финансируются, хотя с каждым годом всё меньше и меньше, уже скатываются на этот же уровень.

Необходимо дать возможность высказываться, дать свободу молодым художникам, потому что их становится всё больше и больше. В настоящее время в театральном мире появляется очень много интересных имён в совершенно разных направлениях, даже в детском театре. Взять хотя бы минские театральные труппы – где люди организуются по три-четыре человека и ставят крутейшие постановки для детей.

Дайте людям возможность работать. Проведите конкурс малых театров, организуйте какие-то гранты или хотя бы предоставьте им площадки, которые пустуют, скостите им аренду. Ведь театральные трупы Беларуси не зарабатывают больших денег. Если вы дадите людям возможность говорить, то они будут за это только благодарны. К режиму, позволяющему людям высказываться, никогда не относятся негативно. Вся эта боязнь чего-то – чрезвычайная глупость…

Чем больше будет конкуренции среди различных молодых театральных коллективов, тем будет лучше и интереснее, в том числе и для государственных театров. У них появится реально нормальный конкурент, который будет говорить на актуальные темы, говорить нормальным, а не этим ужасным, старпёрским языком. И государственные театры поймут, что молодёжь у нас не такая уж и тупая. Ведь они постоянно говорят, что им следует вернуть в театр молодёжь, хотя сами ничего для этого не делают…

Почему ты ушла с должности главного режиссёра Могилёвского театра?

По семейным обстоятельствам. Мне было очень жаль уходить. У меня до сих пор прекрасные отношения со многими актёрами. И вообще, мы подписывали контракт на пять лет, и я серьёзно планировала все эти пять лет там быть. Я очень люблю Могилёв, люблю этот театр. Каждый раз я с удовольствием приезжаю в этот город.

Согласна ли ты с утверждением, что форум «Март-контакт» уже давно не молодёжный и оброс бюрократическими препонами?

Нет. Я приезжаю почти на каждый «Март-контакт». По поводу бюрократии – это вопрос не ко мне. Есть какие-то вещи, которые меняются. Если говорить о том, чего мне жаль, то это будет две вещи. Первая – фестиваль теряет драйв. И здесь я реально бы запаниковала за счёт того, что ликвидировалась та молодёжь, которая создавала атмосферу этого фестиваля.

Для меня «Март-контакт» всегда существовал не в показе каких-то прекрасных зарубежных спектаклей, где можно было многому поучиться, а для меня существовал очень крутой дух этого фестиваля. Паша и Тимофей Яровиковы и вся компания, ими организованная – это люди, которые писали все эти материалы… Да, порой они где-то были безграмотные, где-то чего-то не знали, но они были настолько честны и настолько интересны… Во всём этом был реальный дух «Март-контакта».

Можно было пойти в «Кубу» (ночной клуб) зная, что тебя там ждут, что ты участник фестиваля. Создавались всевозможные тусовки, концерты, выступали рок-группы, читались стихи. Вторая вещь – когда ты, участвуя в фестивале, мог сходить на каждый спектакль. Почему второй год подряд разные спектакли ставят в одно и то же время – мне не понятно. Ведь фестиваль проводится не только для того, чтобы скосить бабла. Или все говорят о каких-то художественных целях… Но ведь в первую очередь от фестиваля что-то получают сами его участники.

Фестиваль – это нормальный диалог. А диалог возможен только тогда, когда ты посмотрел работу другого человека и у тебя есть место, где можно эту работу обсудить. Тогда обсуждение получается качественным. Когда тебя садят в пресс-конференционный зал, а между тобой и жюри находится стол и официальный кофе, и тебе жюри высказывает своё мнение о спектакле – это одно. А когда вы все вместе – жюри, критики, участники других спектаклей и театров, директора, менеджеры, все вместе сидите в баре за чашкой кофе или бокалом пива и вы при этом обсуждаете действительно то, что вас волнует – это совсем другое. Вопрос к закомплексованности и несвободе…

Я приезжаю на «Март-контакт» с немцами второй год подряд и они в шоке именно от этого. Говорят: «А что это все такие серьёзные и зажатые…». Ведь для них театр – это праздник.

Я выхожу на сцену и дурачусь на ней. Даже если это серьёзный спектакль, всё равно у меня есть какой-то выплеск энергии, есть какой-то обмен со зрителем, и вообще, я занимаюсь своим любимым делом. И я хочу с другими профессионалами, которые тоже занимаются любимым делом, обсудить насущные вопросы, нормальные вопросы. Короче, на «Март-контакте» нет контакта…

Если бы у тебя была возможность что-либо изменить в современной беларуской культуре, в любых её сферах, какие бы шаги ты предприняла? Вот ты заняла руководящую должность…

Я вообще не хочу занимать никакие руководящие должности, я категорически против этого, мне это совершенно не интересно. Я уже говорила о своём эгоистическом периоде, хотя он неплохой, и я рада, что он наступил. Потому что он мне кажется наиболее честным.

Когда находятся люди, которые занимаются тем, что им действительно в кайф, и тем, что их будоражит и приводит в восторг, вызывает интерес – мало сказано, то это просто супер… Будоражит – очень хорошее слово. Это когда ты делаешь по-честному любую вещь в первый раз, то она всегда приводит тебя в очень приятное волнение. Ты первый раз сел за руль велосипеда или автомобиля и у тебя получилось, первый раз поцеловался, первый раз попробовал наркотики, да что угодно первый раз… Сделал не случайно, а по-честному, потому что этого хотел. И ты находишься в классном ощущении, тебя будоражит, ты не работаешь при этом по какой-то схеме…

Театр – это такая штука, в который ты можешь получать этот наркотик, потому что тебя это будоражит. Искусством и культурой должны заниматься только фанатики или люди, которые получают от этого искреннее удовольствие. Это важно. Что мы делаем? Мы убираем из сферы культуры и искусства всю бюрократию и даём свободно работать художникам, всячески их поддерживая. Тогда всё будет круто.

Что на твой взгляд нужно сделать, чтобы беларуский кинематограф стал более качественным, востребованным, массовым и популярным?

Всё что я уже сказала, плюс вопрос таланта. У нас есть куча профессионалов и суперинтересных художников во всех сферах. Но у нас есть некая забитость. У нас есть некая национальная черта: всё изговнять. Это проявляется абсолютно во всём – начиная с одежды человека и заканчивая фильмами, парками и велодорожками. Ну построили в Могилёве велодорожку, и я уверена, что на каких-нибудь форумах говорили: «Бля, зачем это сделали, был такой прекрасный лес…».

Всегда и везде находятся недовольные. Но ведь велодорожка – это круто! Это такая беларуская черта – не поддерживать какие-то начинания, а говнять всё. И смотри какая штука получается – это говно, это говно, вот это говно и это говно, кругом одно говно… И я, соответственно, становлюсь таким же говном. И когда появляется что-то новое и интересное, то мы не можем сказать: «Блин, как ты крут, давай, вперёд!». Нет. Мы говорим: «В этом, конечно, что-то есть… Но, в общем, это говно…» В результате у многих опускаются руки, а у тех, у кого не опускаются, то у них заниженное самомнение, они не могут выбиться, они не верят в себя, они не чувствуют поддержки.

Редкие индивидуумы могут существовать автономно в художественном мире и говорить: «Мне плевать на то, что думают обо мне окружающие, я делаю, что хочу». И когда я часто такое слышу, то я думаю, что большинство творческих людей врут, либо таких людей очень мало. Все творческие люди абсолютно зависимы.

Мне кажется, что вот эта самая поддержка очень нужна. Нужно научиться радоваться за человека, который в своей сфере чего-то добился и воспользоваться его достижениями себе во благо. Сказать ему: «Блин, круто! Я так не могу, но зато я могу сделать что-то другое…». Пусть это будет позитивным стимулом. Вот, например. Стоило беларускому театру взять и выехать в Россию в этом году, поставить там спектакли и получить три золотые маски. Я имею в виду Алексея Лелявского, Сашу Янушкевича, Таню Нерсисян. Три золотые маски кукольного театра достались беларусам. Это главная премия страны. У нас сказали: «Ммм…». Когда у нас научаться ценить людей, которые есть сейчас? Ещё одно очень классное слово – «уважение». У нас стали его забывать, как и слово «самоуважение». Если ты уважаешь себя, то ты никого не говняешь. Это важно.

Чего не хватает современному беларускому кинематографу?

Свободы не хватает. Не знаю даже… Я знаю столько прекрасных операторов, каких-то людей, которые могут снять классное документальное или художественное кино. Но все они не хотят связываться с «Беларусьфильмом».

Почему снимают практически только одни фильмы про войну?

Это всё госзаказы. Это дотации государства. Это вопрос идеологии. Во-первых, под такие фильмы легко выбить деньги. Во-вторых, под них точно можно выбить деньги. И это самый лёгкий путь. Честно говоря, это достало уже всех…

Если в театре ты ставишь спектакль и, к примеру, задействуешь в нём четыре человека, которые будут играть на сцене. Но кроме этих четырёх актёров, в спектакле задействовано ещё человек пятьдесят персонала. А представляешь сколько людей задействовано для съёмок фильма? Сейчас, с данным технологиями, ты берёшь клёвого оператора, берёшь камеру. Оператор берёт себе двух ассистентов всё снимает. За небольшие деньги сегодня можно арендовать любую технику.

Нахера нам этот «Беларусьфильм» со всеми этими невозможными бюрократическими историями? Сейчас тебе нужен только хороший продюсер, и для этого не нужна огромная киностудия, как мне кажется. И сейчас кино столько не стоит, сколько стоило раньше, со всем этим оборудованием. Сейчас, к примеру, у каждого второго есть квадрокоптер.

Почему практически ничего не слышно про современных молодых беларуских режиссёров?

Потому что это не модно. Это никак не поддерживается. Мы об этом говорили вначале. Сейчас хорошее время – безденежье, кризис. И вот кажется – твори, вылазь. Сейчас выросло поколение молодых людей, которым очень важен материальный достаток. Всё искусство – оно революционно. Мне кажется, нашей стране нужен прорыв, а он не делается. Все говорят: «А сколько я заработаю над этим?».

Понимаешь, я кричу, я выхожу на улицы и расписываю дома или делаю перфомансы не потому, что мне за это заплатят тридцать или три тысячи долларов. А потому что я чувствую необходимость высказаться по каким-либо причинам: идеологическим, политическим, социальным, лично-эгоистическим. Мне нужно высказать протест. А из этого протеста появляется революционное искусство. А революционное искусство меняет ситуацию в искусстве в стране и дальше оно из революционного превращается в консервативное, пока в дальнейшем снова не перейдёт в революционное. И так происходит постоянно. Для этого нужен протест. А молодёжь у нас ленивая и все хотят денег.

При нынешнем темпе развития, что ждёт беларуский театр через 20 лет?

Прорвёт и станет очень интересно. Есть же сейчас какие-то классные попытки… У меня порой появляется ощущение, словно перед грозой. Появляются какие-то проекты, опен-фесты, уличные театры, независимые фестивали, коллективы. И кажется, что вот-вот нагрянет гром и будет клёво. А гром всё не случается. Туча проходит стороной. И ты снова чего-то ждёшь. Но что-то должно случиться, гроза не должна быть всё время возле.

Было желание уехать из страны и заниматься творчеством в другом месте?

Если только съездить на какой-нибудь проект поработать. А если чтобы жить в другой стране, то нет.

Что ты в первую очередь говоришь людям, которые никогда не были в Беларуси и не знают такой страны?

Я не встречала ни одного человека, который ничего не знает о нашей стране. Может, мне просто повезло? Мне никогда и никому не приходилось объяснять, что такое Беларусь. В худшем случае мне говорили: «А… Чернобыль…». Это нормально. На самом деле люди не говорили издевательски, а говорили с сочувствием, с истинным пониманием мировой трагедии. А у нас это слово приобрело некий издевательский смысл и нам кажется, что произошла какая-то фигня, поскольку истинный масштаб трагедии скрывается.

Единственные люди, перед которыми мне приходилось отстаивать нашу страну, это были россияне.

Если связать два последних вопроса в один, то я расскажу такую историю. Сейчас я живу в деревне, хотя родилась в Минске и всю жизнь прожила в нём. Два года назад я работала в Могилёве, ездили работать за границу. Сейчас второй год живу в далёкой деревне, в которой десять домов, на берегу большого озера. С другой стороны, может, и хорошо, что у нас так плохо. Потому что у нас есть абсолютная свобода там. Если уметь этим пользоваться… Правда там всё плохо с зарплатами у людей, привыкшим работать в сельской местности. Но если у тебя есть возможность писать музыку, ставить спектакли, выезжать куда-то на время, и ты при этом живёшь там, в деревне… Я не знаю места лучше. Там у меня есть абсолютно всё. Это так прочищает мозги… Ты настолько понимаешь, сколько всего лишнего ты хотел в жизни, что на самом деле тебе не нужно… Я одежду раздаю людям, понимая, что она мне не нужна… Но это касается не только материальных вещей, но и духовных. Ты начинаешь больше ценить настоящих людей.

Твоя идея счастья?

Для меня счастье – это свобода. Когда ты делаешь то, что хочешь, когда ты не ограничиваешь себя сам, в первую очередь. Очень часто мы сами себе строим преграды и заблуждаемся думая, что их нам строит кто-то другой. Мы очень любим обвинять кого-то, что он не даёт нам что-то делать и поэтому мы живём не так, как хотим. Это переходит из поколения в поколение: «Я всю жизнь на тебя угробила, а ты неблагодарная, даже не звонишь мне». Счастье – это общение с теми людьми, с которыми я хочу общаться, в независимости от того, родственник он тебе или нет. Счастье – это ходить голым в три часа ночи по саду и никаких соседей…

Что является твоим главным недостатком?

Они меняются. Иногда мне кажется, что я ленивый человек. Хотя лень это хороший показатель того, что тебе действительно нужно. Если ты захочешь встретиться с любимым человеком, ты найдёшь какие угодно варианты, чтобы завтра оказаться в Ницце. А если тебе лень вставать и рисовать эскиз, то это значит, что тебе не хочется этим заниматься, это ненастоящее. Иногда я бросаю какие-то вещи, не попытавшись довести их до конца, а потом жалею. Если я потом об этом жалею, то это, наверное, мой недостаток.

У тебя появляется какая-то идея, и ты о ней думаешь, думаешь… Есть проекты, которые реализуются сразу. Находится способ для их реализации, люди, место, финансирование. А есть что-то, что по каким-то причинам вязнет, не идёт. И я в этот момент бросаю дело. А через полгода думаю о нём, и жалею, что бросила. Но потом, если за него снова взяться, оно, может быть, уже не актуально. Думаю: «Дура, нужно было быть смелее…». И у меня недостаток времени. Мне хочется, чтобы в сутках было 48 часов.

Твои любимые герои в реальной жизни?

Света Бень. Аня Хитрик. Мне кажется, что Аня, с её жизненной ситуацией, совершает какой-то подвиг. Когда мне кто-то начинает жаловаться на жизнь, трудности, то я смотрю на этого светящегося человека (Аню и Серёжу Руденю, её мужа) и спрашиваю: «О каких трудностях вы говорите? Посмотрите на человека, у которого такая трудность… А он совершает героическое усилие и дарит такое счастье и себе, и своей семье и своему ребёнку и окружающим». Это круто. Света Бень суперчестная и харизматичная.

Какие качества ты больше всего ценишь в мужчине?

Иногда я говорю о мужчинах: «Он настоящий мужик». Для меня это позитивная характеристика. В современном мире это такая редкость. Я не имею в виду мужлана. Я имею в виду человека честного по отношению к себе и окружающим, человека сильного, который может свою силу использовать во благо. Я вижу так много ленивых нытиков. Если я вижу, что человек ноет и он при этом мужчина, то это для меня просто катастрофа. Я знаю стольких людей из разных сфер, которые производят на меня такое впечатление… Глядя на них мне тоже хочется стать мужчиной и думаю, почему я не мужчина. Это люди, которые могут поддержать, любящие своих жён, девушек, это даже может быть гомосексуалист. Но он может быть намного больше мужчиной, чем этот пузатый футбольный фанат, который свою жену называет «Э…».

Твоя любимая книга?

Из художественной литературы я люблю Хулио Кортасара. У меня с Достоевским очень интересные отношения. Я его перечитала всего. В прошлом году я дочитала его рассказы, которые никогда не читала. Юля Чернявская говорила, что Достоевского перестают. Я, наверное, начинаю его перерастать. А к Толстому я ещё не пришла. Я его как не любила, так и не люблю, не нравится мне его слово, я ему почему-то не верю. В последнее время я читала публицистику, лекции о Прусте Мераба Мамардашвили, для меня этой интересней всякой художественной книги. Из современных авторов нравится Мишель Уэльбек. Люблю Пашу Пряжко.

На каких театральных постановках ты посоветуешь побывать?

Смотрите режиссёров. Женю Корняга, Алексея Лелявского, Игоря Казакова, Мишу Лошицкого. Хореографов – Олю Лабовкину, Олю Скворцову.

Что ты пожелаешь молодым родителям, воспитывающим своих детей?

Воспитывайте людей, а не детей. Не один ребёнок не просил, чтобы его рожали. Это очень важно. У нас нет возможности сказать: «Я хочу появиться на свет. Будьте моими родителями». Родители принимают решение и дают жизнь человеку. И очень важно, чтобы они давали жизнь человеку, а не заводили себе игрушку. Когда рождается человек, то у него не такой характер, как у тебя, он может вообще быть непохожим на тебя. Ну, или у него может быть лишь такой же цвет глаз как у тебя, или такой же цвет кожи, или такие же кучерявые волосы. Но это уже совершенно другой человек. И тебе важно понять, что это за человек и дать возможность ему развиться. Не нужно растить себе подобных клонов и не следует загружать детей всем тем, чем ты сам не успел позаниматься в жизни. 29.06.2017 г.

– Я точно её знаю, я, кажется, припоминаю её офигенные спектакли, – пробормотал Сергей, бережно складывая журнал в свой рюкзак. Он вышел из киоска, вспоминая, откуда прибежал, и отправился на поиски ближайшего продуктового магазина.

Прошагав вдоль нескольких пятиэтажек и завернув за угол средней школы, Сергей прямиком вышел к торговому центру. Озираясь по сторонам, на всякий случай, и вспоминая женщину, сливы и пассажиров трамвая, он перешёл дорогу и скрылся в жерле сетевого маркетинга и длинных рядов холодильников с полуфабрикатами.

Купив всё необходимое и перейдя автомобильную дорогу обратно, Сергей решил поискать укромное местечко для перекуса в одном из дворов. Но пятиэтажные дома куда-то исчезли, а вместо школы стояла огромная сцена. Шли последние приготовления к началу крупного концерта.

Саундчек заканчивался, движение на дороге остановилось. Мощные лучи резали танцующее людское море на цветные фрагменты. Вспышки стробоскопов останавливали время. Волны, состоящие из разукрашенных фриков, плотно окружали Сергея, толкая в бешеный круговорот слэма.

Торговый центр, тележки и дневные звуки растворились в киловаттах гитарного рыка, разрывавшего одежду, испытывавшего на прочность барабанные перепонки и коленные суставы. Сергей оказался в бьющемся сердце толпы. С трудом удерживаясь на ногах, он ощущал себя элементом броуновского движения и пил вместе с толпой бешеную энергетику концерта.

После местных обрыганов, разогревавших на малом огне, на сцене появилась группа «5diez» и новая волна адреналина была брошена в кровь многотысячной толпы. Даже выгоревшие от жары листья каштанов пытались танцевать в тёплом воздухе летней ночи.

Грубый водоворот толпы не выпускал Сергея из разгорячённых объятий. Внезапно народ расступился, образовав почти идеальный круг, и Сергей оказался в самом его центре. Куча людей ураганом кружилась вокруг него по часовой стрелке, постепенно увеличивая свободное пространство. Музыка смешалась с закипающей кровью Сергея, прыгавшего вместе со всеми в такт убойным ритмам.

Лишь возраст и жизненный опыт определяли его позицию в слэме. Сгруппировавшись, он занял своё место в центре круга. Вращавшаяся толпа внезапно остановилась, готовясь сомкнуться, как смыкается вода, после того, как швырнёшь в неё большой камень. Стоя в эпицентре слэма, он прижал руки к голове и закрыл ими лицо, в ожидании принять на себя удар братьев по оружию.

Замес получился настолько мощным, что Сергея подбросило вверх. Перекувыркнувшись через головы, он упал на чьи-то руки. От такого перелёта у него перехватило дыхание. Лучи разноцветных прожекторов, полирующих толпу до нестерпимого блеска, ослепляли. Сергей закрыл глаза, ощущая ускользающие руки и касаясь спиной чего-то мягкого.

***

– Наверное, я на кого-то упал… – пронеслось у него в голове.

Гитарный рык сменился скрипом старой кровати. Освещение концертных прожекторов перетекло в виноватую подсветку шестидесятиваттной лампы накаливания под потолком гостиничного номера. Жёлтый свет голой лампочки, как разбитое яйцо, лениво растекался по такому же жёлтому потолку, серым обоям, капал на журнальный столик, стоявший посреди комнаты и постельное бельё с синими печатями, пытался робко забежать под узкую кровать с сеткой вместо матраса. Открыв глаза и лёжа на спине, едва не касаясь своим копчиком пола, Сергей рассматривал грустный интерьер.

– Долго же ты спишь, – раздался голос напротив.

Он повернул голову и увидел на противоположной кровати своего соседа – молодого парня, на вид чуть более двадцати, со смуглым худым лицом, глубоким взглядом карих глаз и чёрными волосами, чуть закрывавшими аккуратные уши, с болтавшимися на них круглыми толстыми серьгами.

– Я Корвус, – парень сидел на кровати и рассматривал бронзовые амулеты, привязанные к запястью своей правой руки. На нём была белая футболка с коротким рукавом и чёрные джинсы. Обувь отсутствовала, и в глаза бросались босые ноги, татуированные руническими знаками.

– Сергей, – потягиваясь, он назвал своё имя.

– Я знаю, – Корвус оторвал взгляд от амулетов.

– Что знаешь?

– Твоё имя. И тебя знаю.

Сергей приподнялся. Расшатанная кровать своим видом напоминала гамак. Его спина, долгое время принимавшая форму провисшей сетки, казалось, разгибалась вместе со скрипом кровати. В ногах ещё бродила усталость, но в целом сон пошёл на пользу. Поставив ноги на прохладный пол, Сергей осмотрелся.

– Который сейчас час? – спросил он, растирая лицо руками.

– Солнце заходит.

– Что за место? Где я?

– Это гостиница. Ты здесь спал.

– Как я здесь оказался?

– Спроси себя сам. Я заметил тебя через окно, и решил рассмотреть поближе. Спящим я тебя ещё не видел. Ты казался таким беспомощным.

Сергей встал с кровати, и, потягиваясь, подошёл к окну.

– Меня? Через окно?

– Да, – коротко ответил Корвус, уставясь своим ледяным взглядом на Сергея.

– Да мы, наверное, этаже на пятом! Как ты смог меня заметить? Здесь и балконов то нет, – возразил Сергей, опираясь руками о подоконник и рассматривая городской пейзаж за окном, тонувший в алом море.

– Пролетая мимо. На шестом. Мы на шестом этаже, – уточнил Корвус.

Сергей удивлённо смотрел на него: «Ещё один ненормальный! Какого чёрта я здесь делаю! Меня, похоже, просто вырубили на концерте. И кто-то принёс меня отлёживаться в этот клоповник. Наверно, этот чудак меня притащил, и теперь, вот, морочит голову. Да, так и есть».

Он обследовал себя на наличие синяков и ссадин. Не найдя повреждений, потрогав на всякий случай голову и надев ботинки, он принялся нервно расхаживать по комнате, прогоняя прочь остатки сна и пытаясь вспомнить последние минуты концерта. Смуглый Корвус спокойно наблюдал за ним, перебирая пальцами свои побрякушки.

– Нормальность – весьма относительное понятие. Она напоминает правду, которая, как ты знаешь, у каждого своя. Нормальность – искусственно созданная субстанция, барьер, перейти который не каждый решиться. Это препятствие развитию, художественному росту. Ты меня понимаешь? – Корвус бросил испытывающий взгляд на Сергея.

– Что за фигня? Он что, читает мои мысли? – подумал Сергей. – Это ты меня сюда притащил? – спросил он, остановившись около стола. Его больше интересовала история, благодаря которой он очутился в гостинице, а не рассуждения этого парня.

– Нет. Ты сам пришёл. Ты выглядел уставшим и хотел отдохнуть.

– И почему я ничего не помню? Почему не могу вспомнить, как я здесь оказался? Что я делаю в этой дыре? Я вообще в последнее время помню только отрывки. Что со мной происходит? – выкрикнул Сергей и, сжав кулаки от злости на убегающую память, с силой ударил по столу.

– Вы что, сговорились все? С ума посходили? Этот дурацкий вокзал, эта аллея, это поле, эти рабочие вместе со сраным концертом! И ты ещё здесь! Я тебя совсем не знаю! – бросил он Корвусу.

– Ошибаешься, – со спокойным лицом ответил Корвус. Он прекратил перебирать амулеты, и с улыбкой посмотрел на Сергея, – мы с тобой очень давно знакомы. Наше знакомство даже можно назвать дружбой. Неужели ты меня не помнишь? – спросил он, наклонив свою голову набок и хитро прищурив глаза.

– Вижу первый раз в своей жизни! – хмуро бросил Сергей, – о какой дружбе речь?

– Скоро всё узнаешь, – Корвус не отводил глаз от Сергея. Не моргая, он рассматривал его, смешно наклоняя голову то в одну, то в другую сторону.

– Странный он какой-то. Все его движения какие-то неестественные, слишком плавные… Словно внутри него кто—то другой, а человеческая оболочка замедляет… Ничего не понимаю. Чего он так смотрит на меня? Его глаза выдают, у людей таких глаз не бывает. Человеческий взгляд не такой… холодный. М-да, жутковато… – отвернувшись, думал Сергей. Он рассматривал фанерную дверь и нервно постукивал пальцами по журнальному столику.

Глаза действительно выдавали Корвуса. Человеческого в его взгляде наблюдалось слишком мало – только форма и строение глаз. В его взгляде читалось что-то первобытное, дикое. Будто эти глаза своими зрачками удерживали в заточении злейших врагов человечества – время, смерть и ненависть. Будто роговица глаз незнакомца являлась последним препятствием, границей между человеком и его пороками и страхами.

Сергей не выдерживал этого испытывающего на прочность и бросающего в дрожь взгляда. Ему казалось, что тот заполнял собой всю комнату с её жёлтым светом, проникал в открытую форточку, растекался по городу и окрестностям, густой слизью забивал лёгкие, липнул к подошвам пешеходов и автомобильным шинам, рассеивался ночным туманом, со скоростью эпидемии разносился по городам и континентам, разрушая на своём пути памятники архитектуры, областные администрации и встроенные шкафы-купе в узких прихожих, разрывая живую плоть и плавя столовое серебро.

– Ты боишься меня. Я чувствую твою тревогу. Ты боишься – то ли меня, то ли неизвестности. Не волнуйся, я не злой. Я больше никому не причиню вреда… – последнюю фразу Корвус произнёс словно самому себе, медленно вставая с кровати.

– Вот, – незнакомец указал на журнал, – почитай на досуге. Это тебе от Пупса.

– От кого? – взглянув на журнал, спросил Сергей.

– Кажется, я тороплю события, – Корвус хитро улыбнулся. – Но всё равно, почитай. Потом расскажешь, о чём там пишут.

Он встал с кровати и, пританцовывая, как капитан Воробей, подошёл к Сергею. Скользящими движениями странный парень напоминал японского ниндзя или гашеного балетного танцора. Раскинув руки в стороны, он театральным голосом произнёс:

– Тебя волнует многое! Я вижу, – Корвус перебирал пальцами воздух, словно нажимая на невидимые клавиши музыкального инструмента. – Ты получишь ответы на всё. Только научись ждать и действовать в согласии с сердцем, – длинным вытянутым пальцем он ткнул Сергею в грудь. – Ну а теперь серьёзно. Ты столкнёшься с трудностями, но помни: каждая трудность дарит ключ к чему-то новому. Все испытания даются не просто так, а все события, хорошие и плохие, происходят не зря. События – это знаки, научишься их читать – узнаешь себя. Узнаешь себя – научишься ценить окружающее пространство и оставлять в нём свои следы.

Есть закономерность существования, разобравшись с ней и приложив определённые усилия, можно остаться жить и после своей смерти, – медленно говорил Корвус. – Сейчас ты на верном пути. И ты его пройдёшь до конца. Только я не знаю, кем ты закончишь путь – победителем или проигравшим.

В любом случае ты получишь награду – свою память. Представь, что она лежит на весах. В одной чаше будет лежать социальный пакет невежества, в другой – право называться культурным носителем. В течение твоих путешествий чаши будут пополняться, как пополняется электронный кошелёк. На финише ты заберёшь всё.

К корням, питающим твою реальность, чужаки перекрыли подачу воды, не расклеивая объявлений в подъезде твоего сознания. В объявлениях теперь нет необходимости, и так понятно, что корни обезвожены. Найди новые источники чистой воды – благо, планета полна ими. Ты должен успеть сделать всё вовремя, ибо в этом мире время – на вес золота. Из мгновений строится история.

– Ну почему именно я должен что-то делать? Пройти какой-то путь, искать какие-то источники? – немного успокоившись, спросил Сергей.

– Потому что ты здесь живёшь. Потому что тебе предстоит многое рассказать своей дочери. Потому что ты её любишь. Потому что ты ей гордишься, хоть она совсем маленькая. Потому что она будет гордиться тобой. Она будет – вот увидишь – гордиться твоим поиском. Она впитает твои усилия, словно губка, и поймёт, что рядом много интересного, что её главными врагами были лень и безразличие к месту, где живёшь. Твоя задача – не пускать к ней этих врагов. А когда она вырастет, враги станут её бояться. Когда она вырастет во всех отношениях, она будет гордиться своей настоящей культурой.

– У меня есть дочь?! – Сергей удивлённо посмотрел на Корвуса.

– У тебя есть целая вселенная! И помни: случайностей не бывает, есть плохо раскрытые глаза, – он снял с руки бронзовый амулет, напоминавший небольшой ключ на кожаном ремешке.

– Вот, возьми на память, – он протянул свою ладонь с амулетом Сергею, – поможет.

– Поможет… И в чём он поможет? – с недоверием усмехнулся Сергей. Но амулет взял. Руки у Корвуса были очень холодные.

– В твоей борьбе с безразличием и в спасении достойных, – улыбнулся странный новый знакомый, – мне пора. Мы с тобой ещё увидимся, думаю, не раз. И кстати, скажи своей жене, что мне нравится овсяное печенье с изюмом. И пусть делает слой теста чуть толще, а то когда печенье остывает, оно становится суховатым. Мне нравится мягкая выпечка. Но в целом она готовит хорошо.

– Я женат?! Моя жена кормит тебя печеньем?! – удивлённо просипел Сергей, – да объясни же, что происходит! Я сплю? Мне это всё снится, да? Или у меня с головой не в порядке?

– Во сне люди не сходят с ума, – засмеялся Корвус, – сны это зеркало действительности. А когда сон отступает, люди хотят вдохнуть жизнь в увиденное отражение. И часто им просто не хватает времени, сон забывается, а отражение превращается в уродца, разрушающего действительность. Замкнутый круг, понимаешь?

– Наверно… – глядя на амулет, произнёс Сергей. – Понимаю, что ничего не понимаю. – Корвус… Это твоё настоящее имя? Или прозвище? – Сергей вертел амулет в руках. Смотреть на собеседника он почему-то не решался.

– Это моя сущность. Цени мгновения, здесь время бежит слишком быстро. На рассвете порой случаются сумерки. Люди уходят в закат, не успев насладиться рассветом. Осень наступает внезапно, никого заранее не известив. У Бога тоже случается депрессия, и он может дёрнуть стоп-кран в самый неподходящий момент.

– Да что ты всё время говоришь загадками? Как будто…, – но Сергея оборвал резкий порыв ветра и раздавшийся за ним деревянный звук от удара раскрытой форточки об оконную раму.

Ему послышался приглушённый клёкот аиста, долетевший в комнату через открытую форточку. Держа в руке подаренный браслет, Сергей стоял посреди комнаты. Корвус исчез, оставив после себя журнал, бронзовый амулет в виде маленького ключика на узкой полоске из грубой кожи и ледяной взгляд карих глаз, с отпечатком смерти.

– Странно… Уже наступил рассвет… Разве такое случается… – он смотрел на распахнутую форточку.

Сергей подошёл к кровати Корвуса и взял оставленный им журнал. На обложке журнала во всей красе красовались «угарные хулиганы из группы «Разбiтае Сэрца Пацана». На страницах пряталось «интервью гитариста и вокалиста этого божественного коллектива – Дениса Тарасенко»:

Выдели характерные черты беларуского рок-н-ролла. Есть ли он у нас вообще?

Желание уйти от русского рока (в классическом понимании), который всё равно пробивается в музыке.

Главный посыл твоих песен?

Всё плохо, но может быть ещё хуже, так что всё не так уж и плохо.

Было желание уехать из страны и заниматься творчеством в другом месте?

Было, но прошло. Моё творчество тесно связано именно с тем местом, где я живу.

Может ли сценарий украинского Майдана повториться в Беларуси?

Мне слабо в это верится. А если и повторится, то только если не будет внешних катализаторов или крайней степени отчаяния у абсолютного большинства.

Если бы у тебя была возможность что-либо изменить в современной беларуской культуре, в любых её сферах, какие бы шаги ты предпринял?

Просто не мешал бы. Если не мешать, то всё само эволюционирует правильно.

Беларуская молодёжь сейчас и двадцать лет назад. Что изменилось, и в какую сторону?

Беларуская молодёжь 20-летней давности стала на 20 лет старше нынешней, и пьёт немного меньше, чем 20 лет назад. Молодёжь – довольно размытое понятие. И её проявления, которые были и есть всегда, настолько многогранны, что нельзя сказать, что что-то однозначно лучше, а что-то хуже.

Что бы ты делал, если бы с тобой стали разговаривать (на человеческом языке) птицы? В частности аисты и во́́роны. Что бы ты им рассказал?

Я бы подумал, что окончательно пора в стационар.

Какой ты видишь Беларусь в ближайшие лет тридцать?

Очень бы хотелось, что бы людям просто не мешали жить и работать, как они того хотят.

Твоя идея счастья?

Мир во всём мире, и пусть все будут здоровы (прекрасный тост).

Качества, которые ты больше всего ценишь в женщине?

Об этих качествах я пою в каждой своей песне. Это доброта, скромность, заботливость, верность, и многое другое, что не вырубишь топором.

У тебя есть любимые герои в реальной жизни?

Да, конечно. Это люди, которые получая нищенские зарплаты, всё же умудряются прокормить свои семьи и вырастить детей.

Назови свои недостатки?

Их нет.

Что ты пожелаешь молодым родителям, воспитывающим своих детей?

Продолжайте в том же духе. 12.08.2016 г.

Завязав подаренный амулет себе на запястье и забрав рюкзак, Сергей спустился на ресепшн, охраняемый пожилой вахтёршей. Вахтёрша спала на диване, накрывшись покрывалом и положив под голову свёрнутую зимнюю куртку. Отголоски её утробного храпа разбегались по лестничным площадкам, отражались от окрашенных стен и разбивались об оплёванные ступеньки лестницы. Рядом с диваном вахтёрши стоял приземистый шкаф со стеклянными дверцами. Внутри него, на вбитых прямо в стенку шкафа гвоздях, висели ключи с номерами комнат. Сергей тоже повесил ключ от своей комнаты на свободный гвоздь.

На шкафу он увидел визитки педиатра, расписание поездов на глянцевой бумаге и раскрытый толстый журнальчик карманного формата.

Сергей заглянул в разворот журнала и прочитал заголовок: «Интервью милейшей Анны Хитрик, лидера группы „Sunduk“, экс—коллектива „Детидетей“, выдающейся актрисы театра им. Я. Купалы»:

Чем отличается беларуский театр от театров наших соседей – Литвы, Польши, Украины?

Стандартным подходом, назовём это так. У нас нет такого свободного выбора у режиссёра начиная от пьесы и заканчивая каким-то режиссёрским ходом. И дело не в том, что, например, вот эти ходят без трусов по сцене. Есть масса пьес, в которых при желании можно увидеть неправильную идеологию, веру, да всё что угодно. Докопаться можно ко всему. У нас, к сожалению, это происходит. А там зачастую нет. Если бы мне сказали: «Пиши музыку только про это, и пой только такие песни». Мне было бы крайне тяжело. Это такие, неправильные рамки. И наши режиссёры в них поставлены.

А за счёт того, что мы живём в данном месте, с данными традициями, условиями и так далее, то, может быть, не все хотят такой творческой свободы и в придачу ещё сами себя закрывают своими рамками, построенными из комплексов, страхов, непонятностей. Очень мало людей хотят что-то такое искать, в чём-то копаться. Есть стандарты, как, например, беларуская поп-сцена. Почему она отличается? Потому что у нас это попса, а там поп-музыка, даже в той же России. Есть качественная попса, другое дело, любишь ты такую музыку или нет. А нашу включаешь, слушаешь песню, потом следующую, и думаешь: «А, это уже другая исполнительница? Чёрт. А я думала, это одно и то же».

Беларуский театр сегодня и двадцать лет назад, что изменилось, и изменилось ли что-то вообще?

Я не помню беларуский театр двадцать лет назад. Я помню его лет пятнадцать назад. Он конечно изменился. Раньше, но это было больше двадцати лет назад, была четвёртая стена – основное правило, и люди вещали со сцены, разрабатывали диафрагму, и хороший артист считался таким хорошим артистом. Сейчас ищут больше киношных актёров, я бы назвала их более тонкими.

Да, очень многим не хватает этой самой дыхалки и старшее поколение говорит: «Ничего не слышно, что они там шепчут со сцены». Но зато есть совсем другое. Четвёртая стена исчезла.

Сейчас есть театр диалога, когда ты ищешь глаза зрителя. Я люблю такой театр. Я правильнее себя ощущаю, когда иногда кого-то наказываю. Например, у кого-то зазвонил телефон, и я постараюсь сделать так, чтобы никто не заметил, но в итоге я выищу этого человека глазами и для себя, внутри, я ему посвящу какой-то монолог. То есть я буду смотреть именно на него. Это будет моя работа, потому что у меня есть такая сверхзадача – зацепить его. Раньше, наверное, я бы делала вид, что этого всего не услышала.

Нуждается ли беларуский театр в реформировании? Если да, то в каком именно?

Театр, актёры, режиссёры – всё это для меня не театр. Театр – это зритель, а потом уже все остальные. И если наш зритель будет глупым, то наш театр ни в чём не нуждается. Возвращаясь к первому вопросу. Чем отличается? К театру относятся серьёзно, театр финансируют. И режиссёр не думает над тем, чтобы пойти в какие-то запасники и пошить что-нибудь из тряпок. Не думает, что нет денег и поэтому вместо за́мка нужно сделать стул, и будем, как в шестидесятые, играть на стульях.

Я не за то, чтобы театр был «багаты-багаты», весь такой «бліскучы-бліскучы». Я за то, что если есть идея и она хороша, она достойна, то режиссёр не должен думать, где искать деньги на её реализацию. Там это есть, здесь этого нету. И когда к театру относятся серьёзно «высшие силы», соответственно, к театру серьёзно относится и зритель. Потому что театр – это такой учитель. Туда школьники идут не для того, чтобы почитать какую-то книжку и просто попялиться на актёров. Но для чего-то ведь они туда идут?

Славное слово «катарсис» слишком сильное и не относится ко всем спектаклям. Но мне бы хотелось, видеть то самое время, когда к театру относились серьёзно, когда для похода в театр наряжались, когда это было целое событие для семей, пар. Первое свидание в театре…

Вот сейчас делают старые дворики, и мы сидим в Каретном дворике в Минске. Это ведь всё сделано под старину. Здесь удобно, здесь идёт беседа, здесь можно назначить свидание, здесь можно подумать о прабабушке и её пышном зонтике от солнца. То же самое и театр. Когда я вижу, что в театр идут спрятаться от дождя, или в антракте выпить коньячку, то я расстраиваюсь. Когда я прихожу на спектакль, чтобы посмотреть на своего супруга и сидя в зале вижу, как тёти, сидящие за мной, едят селёдочку и запивают её водочкой, прямо в зале, то меня это не то, что расстраивает. Я готова растерзать тётей и задаю вопрос: «Нужен ли вообще этот театр?». Я не думаю, что это актёры такие плохие или тёти плохие. Просто нам не хватает образованности, ума, что ли… Я не знаю, чего. Театр нужно понимать, как нечто глобальное, включая зрителей.

Если бы у вас была возможность что-либо изменить в современной беларуской культуре, в любых её сферах, какие бы шаги вы предприняли?

Культура – это очень круто. Я ничего не понимаю в живописи, в художествах… Я восхищаюсь любыми детскими рисунками, потому что сама рисовать не умею. Сложный вопрос. Я должна поиграть в диктатора. Если это касается нашего театра, то я бы абсолютно всех уволила. А потом бы набрала заново, но не всех… И не потому, что мне нравится или не нравится. А потому, что когда у человека нет ничего, он как бы собирается и стремится это что-то найти. Как это и доказывается в отношениях.

Когда у тебя полный холодильник еды, то ты есть не хочешь. Очень умные люди переведут мои слова так: «Значит, актёр должен быть голодным. Мы должны жить в нищете и если нам бросят колбаску, то мы скажем – спасибо большое». Нет. До маразма не следует доходить. Любое государственное учреждение, тем более театр, театр балета, музыка, наша гениальная поп-сцена и не только наша – это всё готовый комок. Есть люди, которые этим живут. Они самообразовываются театром, им не нужно давать литературу и говорить, чтобы почитали это и это. Эти люди идут вперёд, копаются, они, словно обезьянки, наблюдают за людьми, чтобы потом брать их характеры.

А есть люди, как я их называю – люди, которые сели на попу. У которых уже всё нормально, всё хорошо, их уже никто не тронет. Театр – это такая движуха… И себя я в первую очередь уволила бы. У людей, которые действительно должны быть в театре, театр должен быть единственной работой. Это зависит не от актёров.

Я получаю 3,7 млн., 185$ (до деноминации). И я не могу позволить себе, чтобы это была моя единственная работа. Ни в коем случае, потому что я не хочу той самой колбаски, спасибо большое. Поэтому у меня три работы.

И сейчас театр для меня не является основной работой. Я его очень люблю, очень люблю некоторых людей, которые там работают. Мне нравится стоять на сцене, я люблю зрителя, люблю свои роли, но… Люди, которых набирают в театр, должны понимать, что у них будет всего один выходной, они будут играть больными, будут играть беременными, будут играть, когда у них кто-то умрёт из близких, они не будут сниматься, они не смогут работать ни на одной работе. Но они будут уверены, что получат достаточную зарплату, которой хватит, чтобы найти себе человека, мужа, жену, которые поймут их. Они могут обеспечивать своего ребёнка и при этом утром и вечером находится в театре и будут согласны на один выходной, который периодически забирают. Человек не должен быть голодным и поэтому пахать. Он должен быть обеспеченным, но он должен понимать, почему он работает в театре. Он должен любить искусство, развивать свой актёрский дар, но, конечно же, развивать его при поддержке. И тогда мы не будем работать на семидесяти работах, нас не будут называть проститутками. Потому что мы бегаем везде и ишачим тамадой, ведущими и много кем…

Что на ваш взгляд нужно сделать, чтобы беларуский кинематограф стал более качественным и востребованным?

А он у нас есть? Это касается культуры в общем.

Сюда можно и учителей отнести. Это не значит, что нужно уволить всех старпёров, обирающих и унижающих молодых, а потом на их место набрать новых. Нет. Учителя работают в такой же луже, как и мы. Они озлоблены, потому что они не просто в рамках. Они в каких-то коробочках, когда ни туда, ни сюда. Наши бедные учителя вынуждены работать и репетиторами, и нянями, держаться и как будто бы не хотеть на пенсию. Да все мечтают о пенсии, но при этом зарабатывают эту копеечку. Если бы было просто уважение к профессии… Никто не говорит о зарплате в двадцать миллионов. Здесь речь о том, чтобы человек мог позволить себе работать на одной работе. Это касается всего. И тогда можно сказать: «Вы не учитель. Вы работаете на одной работе, у вас есть свободное время. Но вы не тянете. Вы огрызаетесь с детьми, вы не нашли подход к ученикам». Учителя бояться сказать что-то плохое про ребёнка.

Не так давно я видела первый класс. Я сидела на детской спортивной площадке, около школы, и занималась с мальчиком с аутизмом. Мы позанимались с ним и у нас был перерыв. В этот перерыв пришли детки, которых выгуливали их воспитательницы. Воспитатели стояли далеко от детей. И одна детка начала обсыпать других песком. Воспитатели явно боялись его. Тот ребёнок, как я подсекла, был очень хорошо одет. Учителя всё же сделали ему замечание: «Разве можно обсыпать других песком?». На что ребёнок ответил: «Можно!». Больше ему не стали делать замечания и сказали, что позвонят его маме. А он сказал: «Моя мама потом позвонит вам». Учителя замолчали, а я поняла, что беда, беда, беда. Воспитатели побоялись сделать замечание ребёнку, потому что потом его мама позвонит учителям и их лишат несчастных трёх миллионов. Что-то нужно делать, но слава Богу, я не знаю, что… Я имею в виду – хорошо, что я не обладаю великой силой, ибо наделала бы ошибок.

При нынешнем темпе развития, что ждёт беларуский театр через 20 лет?

Всё то же самое. Всё будет так же.

Чем на ваш взгляд беларуский рок-н-ролл отличается от рок-н-ролла наших соседей: Польши, Литвы, России?

А что такое беларуский рок-н-ролл? У нас есть несколько удивительных, прекрасных групп, со своей музыкой. «Серебряная Свадьба», например, с абсолютно своим стилем. Для Минска это единственная группа, которая смогла играть в стиле кабаре, существовать в этом стиле. Чувствуется обалденная режиссура Светы. Вот они есть, они состоялись. У нас есть миллион групп, похожих одна на другую. Кто-то хуже, кто-то лучше. Я тоже отношусь к этим группам. И я не могу ни про кого сказать ни хорошо, ни плохо.

Но есть люди, которые выстрелили, а есть люди, которые не выстрелили. Есть люди, которых выстрелили, благодаря качественному продюсированию, вливанию денег. Есть те, которые, хочешь ты этого или нет, ещё выстрелят. Потому что их будут крутить пятьсот раз в день, а ты, за неимением мыслей о своём зомбировании, будешь им подпевать. Я хожу и целый день напеваю одну песню, хотя я её сама никогда не включаю. Ну где-то ведь я её услышала раз сто. Хожу и пою, но не буду говорить какую, потому что стыдно… Я даже сына на её подсадила.

У нас делать концерт – это что-то немыслимое, это бред. Это как будто плохой спектакль, или как тогда, когда у тебя дома что-то сломалось и тебе нужно вызвать кого-то из ЖЭСа. Тебя пинают по всем кабинетам и говорят, чтобы взял бумажку у бумажки и бумажкой погонял, и чтобы потом её сжёг, проглотил и только потом будет тебе счастье.

Мы делали концерт и презентацию альбома в Доме офицеров в Минске. По билетам было человек четыреста, кроме них много приглашённых. И в результате мы были почти в минусе. Оплатили те самые бумажки. У нас сумасшедшие цены на рекламы. Аренды площадок такие, что у меня складывается ощущение, что мужчины и женщины – администраторы зданий – смотрят на тебя, и видят всю еду на месяц вперёд. Это когда ты к ним приходишь договариваться насчёт аренды. Но всем всё равно, и это ужасно.

Я сложно отношусь к группам, поющим на беларуском языке. Кроме ставших популярными Вольского, группы «Палац», Войтюшкевича и некоторых других. Потому что не всем верю. Я считаю, что беларуская песня как-то по-другому рождается. Может, у меня так?.. У меня их гораздо меньше, чем песен на русском языке. К песням на беларуском языке я более серьёзно отношусь. На русском я могу спеть любую чушь. И я думаю: «А почему она у меня будет по-беларуски?» У нас делают моду из беларуских песен. Это круто, что мова жыве!

Но глядя на некоторых людей я думаю, что, когда они спускаются со сцены, они всем говорят: «Привет». А почему не «Прывітанне»? Они думают, что пока это модно – нужно вливаться в тренд. И им дадут денег под запись альбомов и прочее. Хочется верить в искренность.

Мы сегодня ехали в машине и слушали песню Вольского «Мінск і Менск». Мо сын подсел на старые песни «NRM» – «Тры чарапахі» и другие. Мы с мужем давно уже не слушали его песен. И я ехала, улыбалась, и говорила: «Какой классный текст». Я знаю Лявона, знаю, что он мыслит по-беларуски, ему снятся сны на беларуском, он говорит по-беларуски. Он живёт не вот этой вот борьбой-борьбой-борьбой, сцягамі-сцягамі… Он просто живёт. «Мінск і Менск» – человек так живёт. И вот таким людям я верю.

Возможно ли достойно существовать у нас в стране, зарабатывая себе на жизнь только определённым видами искусства?

Кому-то можно. Это те люди, которые выстояли. Например, Света Бень. Она занимается исключительно музыкой, у неё хорошо получается. Нужно понимать, что она сделала невозможное. Она не просто создала команду, свой стиль и так далее. Она собрала команду взрослых людей, у которых есть дети. Эти люди побросали все свои работы и вместе гастролируют.

А вот, допустим, наш гитарист Егор – он работает в президентском оркестре, у него хорошая зарплата, есть квартира. Я ему не могу сказать: «Егор, давай мы с тобой поедем на фестиваль бесплатно. Потому что это круто, и там будет три тысячи человек. Поедем в не очень удобные для тебя числа, когда у тебя стоят два концерта. Мы же этим живём». Я такая. Я и на спектакль не пойду. В этом смысле я по-хорошему больной человек. Я музыку очень люблю в принципе и знаю, что в группе есть ещё пара вот таких, как я. Но их пара, и этого недостаточно для того, чтобы давать эти самые концерты. У всех есть свои желания, потребности, обязанности перед другими, перед детьми, жёнами.

Всем нужно разное. И мы не смогли сделать так, как Света. Я ей в этом плане очень по-хорошему завидую. Я представляю, сколько трудностей она преодолела, и сколько их ещё будет, чтобы вот так жить.

Было желание уехать из страны и заниматься творчеством в другом месте?

Да, было. Когда-то очень давно, ещё была группа «Дети Детей», нам предлагали контракт. Мы долго думали, советовались и по разным причинам не сошлись во мнениях и отказались. Спустя пару лет я об этом пожалела. Потому что музыка для меня является очень важным, ответственным событием в жизни. Если бы мне сейчас этот человек предложил контракт, я бы согласилась. Хотя… Там был такой контракт, что о-хо-хо… Пришлось бы мне не единожды поплакать. Сейчас этот момент ушёл. Я ушла в работу с детьми, в своего ребёнка. Команда есть, музыка есть, она со мной. И я не выступаю раз в пять месяцев, не успеваю забыть слова. Я рада.

Что вы в первую очередь говорите людям, которые никогда не были в Беларуси и не знают такой страны?

Я смеюсь. Потому что я не могу им ничего объяснить. Я говорю им: «Belarasha». А они мне: «Russia, Russia». Я говорю: «No, no, Belarasha». А они: «Yes, yes, Russia». И я понимаю, что только когда они приедут, я смогу объяснить и сказать: «Смотрите, мы не они. Смотрите, у нас есть мова». Когда приезжают наши друзья из Израиля, естественно, их сразу хочется отправить на драники, борщи. А они говорят, что это украинская кухня. Я им говорю: «Допустим. Даже языки похожи. Но всё равно же не Россия».

Я говорю, что у нас хорошие, добрые люди. Это всегда все отмечают, даже россияне говорят: «У вас другие люди. У вас люди добрее». Это истинная правда.

Я пою им песни, не свои, а именно народные. Наверное, мне не приходилось так рьяно отстаивать, рекламировать свою страну. Видимо, я не сильный патриот.

Я люблю людей, а не здания и города. У меня есть любимые места, их даже больше в Вильнюсе. Хотя я в нём не живу. Очень многим Вильнюс не нравится. Есть места, которые запали в сердце благодаря людям. То же самое есть в Минске. Пока есть люди, которых я люблю, я люблю место. Если бы этих людей не было, я бы не держалась за место.

Какие фильмы вам нравятся?

Мне стыдно. Я так устаю, что у меня есть возможность их смотреть только ночью. Но тогда думать уже не хочется. И я говорю мужу: «Серёжа, включи мне какую-нибудь тупую тупь». Сейчас я смотрю шестой сезон «Игры престолов». Я понимаю, что это очень смешно, но это правда.

Когда-то я любила фильмы, связанные с «подумать». Это Ларс фон Триер и «Танцующая в темноте» просмотренная мной раз двадцать пять, в том фильме ещё и музыка божественная.

Очень люблю советские фильмы. Я не люблю «Иронию судьбы, или с лёгким паром» но обожаю «Служебный роман». Это произведение искусства. Там всегда находишь что-то новое. Люблю «Афоню», Леонова. Те актёры – это что-то сумасшедшее! Не люблю «Операция Ы», не нравится юмор.

Вообще, я мультики и сказки люблю, выдуманные сказочные фильмы. Чтобы там была красота, всякие миры. Например, «Маленький принц». Я люблю, чтобы добро побеждало зло, но, чтобы это не было преподнесено на блюдечке, а чтобы можно было покопаться, провести какие-то ассоциации. Не люблю чернуху, голые попы, коими пестрят все экраны. У нас дома нет телевидения. Есть экран, который мы иногда включаем. Это для того, чтобы наш сын пока не имел возможности просто смотреть фоном какую-то чушь. Всё под настроение. Иногда и это может быть спасением. Можно заснуть под фильм и проспать его весь… Но иногда я готова помучиться, подумать и что-нибудь посмотреть.

Ваша идея счастья?

Я хочу, чтобы мой сын был здоров. Не в том смысле: «Чтобы он был здоров… И она заплакала…» Я поняла, что он для меня занимает восемьдесят процентов моего счастья. Конечно, муж и всё остальное… Но моя семья… Когда им хорошо – у меня всё происходит правильно. Тогда у меня пишутся правильные песни. Не знаю, в чём они правильные, но они пишутся. Тогда у меня происходят правильные встречи, тогда я помогаю другим детям, и я не устаю. А когда у сына что-то нехорошо, или у мужа, то я иду на любую работу, как на каторгу, и вообще куда-то иду… И живу, как на каторге… Я просто хочу, чтобы им было хорошо, и хорошо нам всем вместе, нашему маленькому комку.

У вас есть любимые герои в реальной жизни?

Есть персонажи в моей жизни. Есть человек, при котором я до сих пор не умею разговаривать. Причём человек не идеальный, который совершает миллиард ошибок, и я их вижу и говорю: «Зачем он сделал этот бред». Но когда я подхожу к нему, то веду себя как персонаж самого глупого мультика. Я начинаю хихикать, не могу связать двух слов, забываю всё, что читала, если он вдруг меня спрашивает. Я не скажу кто он, потому что он узнает об этом. Я не знаю, почему я при нём тупею и теряю дар речи… Но я не влюблена в него. Мой муж его прекрасно знает и тоже достаточно странно при нём ведёт себя.

С тех пор, как я работаю с детками, у нас образовалась команда девчонок в центре помощи для детей, страдающих аутизмом. Вот они становятся для меня маленькими геройчиками. Я стараюсь их сильно не захваливать. Когда человек понимает, что он крутой – это очень страшная болезнь. Это сложно отбить. Я также испытала похожее чувство на каких-то этапах, когда всё легко получалось. Я особо ничего не делала, а оно получалось. Мне было сложно себя ломать, чтобы смотреться в зеркало и не видеть короны.

Я люблю простых людей, когда всё просто. Я устала от людей, которые наигрывают. Театр жизни меня просто изнутри убивает. Любой человек, который что-то несёт, кроме как накопить бабла и поехать пожрать в Турции, он для меня маленький герой. А когда это ещё связано с помощью другому… Я сейчас понимаю, что противно говорю, будто я такая классная. На самом деле я совсем не классная, но я очень люблю людей и хочу, чтобы они как-то увидели друг друга, что-то почувствовали, сделали что-то хорошее.

Я неделю занимаюсь с мальчиком и думала, что этого никогда не произойдёт. А он вчера меня назвал по имени. Я не находила себе место от радости…

Вы любите готовить?

Не люблю.

Что является вашим главным недостатком?

Я сначала говорю, а потом думаю. Этим многих иногда обижаю. Я серьёзный правдолюб, естественно, со своей правдой. Мы все любим только свою правду. Часто ошибаюсь. Но я умею просить прощения. И когда меня догоняет мысль, я думаю: «Не обидела ли я человека?». Со своей правдой подхожу к нему и спрашиваю: «Я не обидела тебя? Всё нормально?». И если человек мне говорит правду, то класс.

Иногда я не могу скинуть на другого то, что должна сделать. Это что-то типа «я герой». Вместо того чтобы отдохнуть, потому что если ты не отдохнёшь, то завтра заболеешь, я делаю и назавтра заболеваю. Я не знаю, как это назвать правильно, но это мне мешает жить. Если покопаться, то получается, что это недоверие к людям. Я не поручаю мужу сделать то, что могу сделать сама. Но ведь он тоже может это сделать. А потом он удивляется, почему мне никто не помогает. Есть такая жабёнка, я её периодически давлю, но…

Что вы пожелаете молодым родителям, воспитывающим своих детей?

Любить их. Не думать, что если ребёнок рождён, то дело сделано. Это даже не начало, это вообще ничего. Это как будто вас посетила мысль. Когда появляется ребёнок, то абсолютно всё можете сделать только вы. Он ничего не может. Всё самое доброе к нему придёт с неба. А вы должны сделать что-то такое, чтобы ребёнок увидел доброту, чтобы он её копил в себе, чтобы он был счастливым. Если мы не любим своих детей, и думаем: «Вот, я купил тебе игрушек. Иди поиграй» – то это не любовь. Ребёнок же не собачка. Даже с собачкой так нельзя. Детей нужно любить. А в слове «любить» заключается всё. Это забота, уверенность, нежность, смелость. Иногда сила в том, чтобы увидеть недостатки своего ребёнка. В слове «любовь» заключены все хорошие, правильные слова, и даже немножко неправильные. 16.07.2016 г.

Спрятав журнальчик в рюкзак, Сергей направился к парадной двери, стараясь не разбудить вахтёршу. Скрип пружины, удерживающей тяжёлые гостиничные двери, прощально скрежеща вытолкнул его в шумные объятия города.

Оказавшись на улице, ему захотелось поскорее попасть домой. И само это странное путешествие, и загадочные знакомства успели изрядно надоесть. Ему не хотелось терять время на бесполезные скитания по незнакомому городу. Нет, провести свой отпуск Сергей планировал по—другому! Он стоял между припаркованным около гостиницы такси со спавшим водителем внутри:

– Всё, хватит приключений. Я планировал провести время за хорошей книгой, да в плетёном кресле, на стриженом газоне, в тени от груши, которую посадил отец. Хотел уехать из города, а не погружаться в его сумасшествие. Достали все эти бесконечные командировки и неожиданные знакомства. Нужно добираться домой.

Сергей подошёл к такси. Таксист сладко спал, откинув спинку водительского сиденья, повернув усатую голову набок и улыбаясь во сне.

Сергей постучал по приоткрытому стеклу:

– Доброе утро! До вокзала довезёте?

Таксист дёрнулся, открыл глаза и тупо уставился в щель окна между ним и утренним клиентом. Облизав губы, он поднял сиденье и открыл переднюю дверь со стороны пассажира:

– Едешь?

– Да. До вокзала довезёте? – повторил Сергей.

– Добро пожаловать! Поехали!

Сергей сел в машину и пристегнулся.

– До вокзала так до вокзала, – таксист завёл мотор. – Не против, если без счётчика? Дешевле возьму.

– Не против, поехали.

– Куда собираешься? – поинтересовался таксист, зевая и поворачивая на улицу Владимира Некляева.

– Домой, – произнёс Сергей, проезжая взглядом по центральному парку, плывущему за окном.

– Домой – это хорошо! А в Бресте что делал?

– Пока не знаю… – задумчиво ответил Сергей, не отрывая взгляда от окна.

– Как это, не знаешь? – удивился таксист, посмотрев на него.

– А вот так. Всё запутанно… Слушайте, тут есть заброшенный железнодорожный вокзал? От него ещё кленовая аллея идёт. Дорожка цветная там ещё есть. А аллея прямиком упирается в терновое поле, – проверяя собственную вменяемость, спросил Сергей.

– Заброшенный вокзал? Дай подумать… Кленовая аллея… Ну, что-то знакомое, – ответил таксист, ворочая бровями и хмуря густые пласты своей памяти.

Немного подумав, он сказал:

– На той аллее ещё причудливые фонари стоят?.. И чем дальше ты шёл от вокзала, тем меньше видел горящих фонарей… Верно?

– Да, всё верно! Слава богу! А я-то думал, что у меня уже крыша поехала! – воскликнул Сергей, радостно улыбаясь.

– На тех фонарях, вернее фонарных столбах, выкованы животные. А под самым фонарём изображались младенцы. И людям, которым удавалось их рассмотреть, была гарантирована вечная жизнь. По легенде ещё никому не удавалось так высоко забраться, – продолжал таксист. – По крайней мере, так гласила легенда. Да-а-а… – он мечтательно улыбнулся. – Это была моя любимая сказка в детстве, – он всё шире растягивал рот в улыбке, – я столько раз в своих фантазиях гулял по той аллее! В дождь, в снег, в жару и холод! Когда мне было плохо или грустно, то я сразу представлял себя одиноким странником, путешествующим по цветной дорожке между рядами старых клёнов. И всё постепенно становилось на свои места!

– Как это, сказка? Какая это легенда? Я же прошлой ночью шёл по той аллее! Столбы с животными видел! Правда, у меня не получилось рассмотреть младенцев вверху, – с грустью в голосе произнёс Сергей. Он уловил в салоне автомобиля признаки разочарования.

– Ты первый раз шёл по аллее?

– Да.

– А я много раз ходил. Наверное, потому что я старше.

– Мы просто вдвоём сошли с ума – вот и всё, – подытожил Сергей, сжимая от волнения дверную ручку.

– Неправда! Просто у нас с тобой были хорошие родители. И они научили нас читать правильные книги, и справляться с трудностями, и сохранять здравый рассудок. И ещё любить. Причём искренне, так, чтоб всем сердцем, чтоб ничего взамен.

– Вот вы говорите – рассудок. Мой рассудок вчера утром переехал битком набитый трамвай с рабочими! А то, что от него осталось, забрал с собой странный тип – сосед по комнате, а взамен подарил вот этот сувенир, – Сергей показал амулет, завязанный на запястье правой руки.

– А причём здесь трамвай с рабочими? – удивился таксист.

– Они мне всё хором кричали, что здесь нет никакой аллеи, что они вырубили клёны, и что аисты куда-то улетели. Говорили, чтобы я не забивал себе голову ерундой, – вспоминал Сергей, – и тогда я чётко почувствовал себя сумасшедшим!

– Понимаешь в чём дело… Кстати, тебя как зовут?

– Сергей.

– Олег Викторович, – представился таксист.

– Приятно познакомиться, – ответил Сергей.

– Взаимно. Так вот, раньше я, ещё в молодости, постоянно ловил себя на мысли, что я сумасшедший. Я любил фантазировать, любил мечтать. Я рассказывал людям о своих снах, а они просто смеялись мне в лицо. Я рассказывал им о придуманных мной волшебных героях, в ответ они учили меня жизни и ставили мою психику в жёсткие рамки.

Ведь нас постоянно пытаются загнать в какие-то рамки. Нам регулярно твердят что хорошо, а что плохо. Причём говорят люди, сами не владеющие категориями «хорошо» и «плохо». Нас, ещё не научившихся как следует ходить, учат жить в формате – в худших значениях этого слова. Нас с рождения загоняют в условные границы и искусственные определения. Нас называют сумасшедшими люди, адекватность которых вызывает гораздо больше вопросов! На нас всё время пытаются повесить ярлык, поставить клеймо. Люди, вешающие на нас определение сумасшедшего тем самым пытаются доказать своё собственное психическое здоровье. А мы постепенно привыкаем и начинаем забывать себя… Кстати, почти приехали, вон вокзал, – Олег Викторович поворачивал на привокзальную площадь.

– Так это просто сказка? – задумчиво спросил Сергей, глядя на красный сигнал светофора.

– Да. Это сказка. Но это сказка для всех! И для детей, и для родителей, и для стариков, оставшихся в одиночестве, но сломавших рамки и разбивших древние стереотипы. Как когда-то пел, вроде Михалок: «Все истины есть в букваре и в детской книжке раскраске». Так и здесь – разноцветные воспоминания детства служат надёжным прикрытием от невежества… Приехали, – он припарковал машину у цветочного ларька.

– Давно у меня так хорошо не начинался день! Отработаю смену, приеду домой и обязательно её перечитаю, – радовался новый знакомый, регулируя громкость рации. Он повернулся к Сергею и добавил:

– А потом поеду водку продавать. Сегодня выпускной в школах, и во всех магазинах запретили продажу алкоголя. А я заранее подготовился – у меня вон, – он кивнул головой назад, – целый багажник выпивкой забит. Даже по двойной наценке разойдётся за пару часов, – он заглушил двигатель машины и по-предпринимательски улыбнулся. – А с тебя денег брать не стану. Ты мне понравился, – подытожил необычный таксист.

– Спасибо. Ну что, мне пора. Удачи… И хороших продаж! – попрощался Сергей, отстёгивая ремень безопасности. Он протянул усачу-философу ладонь.

– Тебе спасибо! – Олег Викторович засмеялся и пожал руку в ответ. Уже уходившему Сергею бросил вдогонку:

– И всегда оставайся собой! Не поддавайся на провока… Едешь?

– Куда еду, – не понял Сергей. Он стоял около распахнутой двери.

– Добро пожаловать! Поехали! – сказал таксист, глядя прямо перед собой, словно разговаривая с лобовым стеклом.

– Всё нормально? – Сергей заглянул в салон.

– До вокзала, так до вокза… – таксист с размаху ударился головой о руль. Коротко взвизгнул сигнал. – Не против, если поедем без счётчика? Я дешевле возьму, – он посмотрел на удивлённого Сергея.

Только в тот момент Сергей заметил, что туловище таксиста было продолжением водительского сиденья. Ноги отсутствовали, а к затылку присосался серебристый кабель в два пальца толщиной.

– На той аллее ещё причудливые фонари стоят… Да. Это сказка. Но это сказка для всех! – машина плавно отъезжала от Сергея, пассажирская дверь самостоятельно захлопнулась…

Прошагав несколько метров и спохватившись, он оглянулся в надежде узнать у странного таксиста название книги. Но машина уже сворачивала за цветочный ларёк…

В этот самый момент, наверное, все выпускницы завязывали пышные презервативы, а выпускники покупали банты и примеряли нагрудные ленты…

– До отправления скорого поезда «Брест – Могилёв» остаётся пять минут, просим пассажиров занять свои места в вагонах, – приятный женский голос торопил Сергея к скорейшему приобретению билета.

Прощемившись к кассе без очереди, он купил билет и помчался на вторую платформу искать вагон. Платформа, как назло, была самая дальняя и находилась в конце вокзала – за багажным отделением. Перемещаясь на всей своей скорости к поезду, он увидел стоявший трактор с прицепными тележками, на которых лежала пёстрая куча чемоданов.

Двое работников железной дороги, одетые в оранжевые жилеты матерились на третьего, молча курившего рядом. Видимо те двое пытались доказать третьему очевидную им неправоту. Ещё трое рабочих пытались вернуть в прежнее положение опрокинувшуюся последнюю тележку, перевозившую на себе множество печатных изданий – презентаций с анонсом музыкально-литературного вечера на мелованной бумаге.

Сергею пришлось остановиться, чтобы обойти завал из брошюр, разбросанных ветром по тротуару и путям. Он поднял с серой плитки одну, прочитав заглавные буквы: «Год украинской литературы в Беларуси. Начало серии знакомств с глыбами русского андеграунда, не прогнувшимися под гнётом… системы».

Сергей перевернул страницу, пробежав глазами по оглавлению: «Интервью Сергея Жадана, вокалиста группы „Жадан и Собаки“, лидера современной украинской литературы»:

С чем у вас в первую очередь ассоциируется Беларусь?

С моими друзьями, с людьми, которых я давно знаю, которых я люблю, с которыми общаюсь. Это, как правило, люди, которые, собственно, здесь и обретаются, вокруг этого самого магазина (Кнiгарня Логвiнаў). Они все писатели, музыканты, художники. Но это касается, наверное, не только Беларуси. Для меня очень важно восприятие мира через какие-то личностные моменты, через знакомства. Мне, к примеру, приезжать в Берлин или Нью-Йорк как в сосредоточение некой архитектуры, как в некие абстрактные мегаполисы вовсе не интересно. Мне интересно приезжать туда, зная, что там есть мои друзья, есть люди, которых я люблю и с которыми общаюсь. И Беларусь в этом плане не исключение. У меня здесь очень много друзей, которых я люблю и к которым приятно возвращаться. Это особое чувство – когда ты едешь и знаешь: «Ага, я встречу этого, этого и, наверное, вот этого».

К каким культурам, на ваш взгляд, ближе беларуская – к западной или к восточной (Россия)?

Сложный вопрос, я не знаю. У меня нет ответа. Но я уверен и убеждён в том, что беларуская культура самостоятельная, самодостаточная и независимая. У неё интересная история и, я уверен, очень интересное будущее. А во всех этих тенденциях, касающихся принадлежности, вам лучше разобраться самим.

В чем конкретно вы видите потенциал развития культуры Беларуси?

В её оригинальности, в её непохожести на соседние культуры. Потому что здесь живут люди, которые очень любят свою страну, свою культуру, которые пытаются что-то делать, которые делают, и которые открыты миру. Мне кажется, что это очень важная составляющая, и она, в конечном счёте, приведёт к тому, что беларуская культура будет неотъемлемой частью мировой культуры. Да она и сейчас есть и является неотъемлемой частью. Я имею в виду, что о ней будут знать несколько больше, чем сейчас.

Кто из беларуских писателей, музыкантов вам симпатичен?

У меня много друзей, которых я люблю читать, слушать, которых я сам перевожу. Называть имена… Насколько это корректно и правильно? Ну, смотрите, здесь лежат мои книги и наш с «Собаками» последний альбом «Псы». В нём есть песня «Рок музыкант» группы «Мроя». Я «Мрою» слушаю и люблю. Я Лявона Вольского очень люблю, это мой старый-старый знакомый. Я его переводил, приглашал в свой родной город Харьков с концертами. Для меня он – один из символов беларуской культуры. Или вот лежит книга моих переводов, сделанных моими беларускими друзьями, прежде всего Андреем Ходановичем, он тоже мой старый знакомый. Или, например, Сергей Михалок, которого я тоже очень люблю, с которым я сейчас общаюсь. Насколько я знаю, он хочет что-то сделать на мои слова. Для меня он очень важный человек, с которым у меня ассоциируется современная Беларусь, несмотря на то, что сейчас он живёт в Украине.

Поддерживаете с ним отношения?

Я написал для Сергея текст. Он мне говорил, что что-то ещё взял из моих стихов. Я не знаю, что из этого получится. Сами понимаете – это творческий процесс и может ничего не выйти. Но если что-то получится, то мне будет очень приятно. То, что делает Михалок, во-первых – для меня очень близко, во-вторых – это страшно актуально и очень нужно. Ведь нам в искусстве, в музыке очень недостаёт социальной составляющей. Это касается и Украины и Беларуси и всего, так называемого, постсоветского пространства. Искусство очень часто уходит в своеобразную герметику, закрывается само в себе и теряет связь с окружающей нас реальностью. Мне всегда было интересно искусство социальное, максимально приближённое к реалиям, искусство, которое не боится действительности, искусство, которое с этой действительностью пытается на равных дискутировать, общаться.

Откуда вы берёте подробности для сюжетов из сферы политики и бизнеса?

У меня очень широкий круг общения, его можно даже назвать хаотичным. Потому что у меня очень разные знакомые – от политиков и депутатов до безработных и бомжей. Мне это интересно, мне интересен человек сам по себе, мне интересно общаться с людьми, мне интересно слушать их версию событий, мне интересно перестраиваться на их оптику. Наверное, из всего этого, и получаются сюжеты. Если у тебя нормально поставленный слух, если ты не закрываешься и готов выслушать человека, то большинство сюжетов так или иначе к тебе придут.

Были ли прецеденты, когда в Украине вам власти мешали заниматься творчеством?

Да не власти, а, скорее, какая-то бюрократия или местечковые власти. Да, было. Когда у меня вышел «Ворошиловград», был 2011 год, и мы с друзьями тогда делали выступление на Донбассе. И там нам неожиданно резко отказали в нескольких помещениях – в Донецке, в Луганске. Я не буду это связывать с какой-то системой цензуры, потому что в Украине, слава Богу, за эти двадцать пять лет независимости системы цензуры не было, и нет, и сегодня её нет. И поэтому говорить: «что есть цензура и меня там вытесняли» было бы не честно. Время от времени какие-то очень странные вещи всё же происходят – то туда не пускают, то оттуда выгоняют. Но это, скорее, зависит от тараканов в голове каждого отдельного чиновника, каждого отдельного бюрократа.

Как вы пишите книги? Расскажите про сам творческий процесс. Вдохновение, тишина, чистый письменный стол…

Желательно, чтобы была тишина и желательно, чтобы был чистый письменный стол… Я невротик, и для меня очень важно, чтобы всё лежало на своих местах. Но всё может быть по-разному. Поскольку у меня довольно хаотичный график, и я постоянно в дороге, то и стараюсь писать в дороге. Вот и сейчас в дороге, в поезде, я пишу новый роман.

Что вы чувствуете, когда пишите книги?

Это очень острый, и очень захватывающий процесс. Когда ты превращаешь, трансформируешь действительность в буквы, в какие-то строчки, в какие-то предложения. На самом деле это, наверное, одно из самых острых ощущений. Я графоман и очень люблю писать. Мне нравится то, что я написал и мне это приносит удовольствие.

Чувствуете ли вы разочарование в Майдане, некий замкнутый круг? Сначала были одни политики, на их место пришли другие, ничем не лучше прежних.

Нет. Разочарование – это удел слабых. Я бы говорил не о разочаровании, а об обеспокоенности. Вы совершенно правы в том плане, что происходит мало изменений, что круг политиков замкнут, что система сама себя репродуцирует. И естественно это вызывает желание и дальше с ней бороться, дальше что-то делать. Это не разочарование, а, скорее, ожесточённость, желание и стимул к дальнейшему действию.

Верите ли вы, что украинский сценарий смены власти может повториться в Беларуси?

Да, конечно. Почему нет? Я очень чётко помню момент, когда в начале ноября 2013 года я был на каком-то интервью и мы говорили о том, что уже тогда было понятно, что президент Украины не подпишет соглашение об ассоциации с ЕС. Все в студии говорили, что украинский народ это всё проглотит. На тот момент не было никаких предпосылок к возникновению революционной ситуации, общество было очень пассивно. Политики также были очень пассивны, оппозиция себя совершенно никак не проявляла. Не было никаких предпосылок думать о том, что через три недели что-то изменится. А я в то же время говорил, что революционная ситуация – странная вещь. Она не обязательно должна лежать на поверхности. Её иногда очень сложно разглядеть, она иногда возникает очень быстро, порой, даже спонтанно. Иногда просто ряд каких-то событий и причин не явных на первый взгляд, в конце концов, складывается в некий пазл, который приводит к изменениям.

Вспомните классический пример из Российской империи – Февральская революция. Конечно же, понятно, что там нарастала какая-то революционная ситуация. Но кто за полгода мог говорить о тотальной смене строя? Поэтому многим в 2013-м в Украине казалось, что Янукович – это очень надолго, и это изменить никак нельзя. Но всё изменилось буквально за несколько недель. Изменилось кардинально. Поэтому, применив всё это к Беларуси можно сделать вывод, что сегодня режим кажется незыблемым, кажется железобетонным, а что будет завтра – никто не знает.

Какой вы видите Украину в ближайшие 20 лет?

Я думаю, она будет дрейфовать в сторону Запада, она будет примерять на себе польскую, чешскую, немецкую модель управления государством. Будет происходить внешняя либерализация с ориентацией на так называемые европейские ценности. Я об этом говорю без особой эйфории, потому что мне многие моменты в этом процессе кажутся довольно неоднозначными. Но то, что этот вариант единственный для нас, чтобы сохранится, в принципе, как государство – для меня очевидно. Потому что, как показал опыт, занятие нейтральной позиции между Россией и Европой приводит к тому, что Россия просто в какой-то момент просто аннексирует твои территории, и просто вводит свои танки на территорию твоей страны. Выбирая между двумя военными блоками, так или иначе, ты выбираешь тот, который не претендует на твою независимость, на твою идентичность.

А Донбасс останется в составе Украины, или отойдёт к России?

Я думаю, что он будет в составе Украины. Границы будут возобновлены. Другой вопрос – когда это всё произойдёт, на каких принципах и какой ценой это будет сделано. Сейчас война продолжается и Россия делает всё, чтобы она продолжалась дальше. Она готова вбрасывать огромные человеческие, финансовые и другие ресурсы в это войну. Украина в этой ситуации ожесточилась, и как мне кажется, украинское общество никогда не пойдёт на какие-то глобальные уступки режиму Путина. Потому что мы видит, чем это нам угрожает.

Что сегодня страшнее на ваш взгляд: информационная война или война с применением оружия?

Конечно война с применением оружия. Потому что на ней гибнут люди. В информационной войне гибнут авторитеты, имиджи, теряются и размываются какие-то смыслы. В реальной войне гибнут люди, а это намного страшнее.

Есть украинские политики, которые вам симпатичны?

Нет. И не только украинские. Мне кажется, что политики – это прослойка, в которой очень сложно оставаться симпатичным человеком. Политика же строиться на каких-то компромиссах, на каких-то договорённостях. И это, как правило, выглядит не очень симпатично. С другой стороны, у меня давно нет какого-то юношеского максимализма, и я понимаю, что иногда компромисс намного более приемлемый, чем непримиримость, приводящая к тотальному поражению, к тотальной потере твоих позиций.

Ваша идея счастья?

Оставаться самим собой и делать то, что ты хочешь делать. И главное, не делать того, чего ты делать не хочешь.

У вас есть любимые герои в реальной жизни?

Конечно, есть. И в музыке и в литературе. Например, Кит Ричардс, я его очень люблю. Я вообще люблю «The Rolling Stones», но из всей этой команды Кит мне нравится больше всего.

Что является ввашим главным недостатком?

Нехватка времени. Невозможность клонироваться – мой главный недостаток.

Какие качества в человеке у вас вызывают восхищение?

Обязательность, ответственность, пунктуальность. Это вещи, возможно, не касаются каких-то моральных ценностей. Но их не так сложно реализовать в действительности, так как они очень облегчают общение, коммуникацию с людьми. Это те простые вещи, которые очень часто нами не используются.

Ваше отношение к религии?

Мне интересно читать религиозные книги и читать историю каких-то религиозных течений. Но я не церковный человек.

Ваше любимое блюдо?

У меня нет ответа на этот вопрос. К кулинарии я отношусь без какого-то экстаза.

Какие качества вы цените в женщине?

Открытость. Мне очень важно, чтобы человек был тем, кем он есть на самом деле. Мне важно, чтобы человек не пытался что-то имитировать.

Что вы посоветуете молодым родителям, воспитывающим своих детей?

Я посоветую им быть собой. Главное быть максимально честными, максимально откровенными. У меня двое детей: сын, которому вчера исполнилось двадцать лет и дочь, которой четыре года. Сын родился, когда мне был двадцать один год. Естественно, я очень многое ему не смог дать, потому что я сам этого не знал, я сам этого не понимал, я очень интуитивно ему что-то преподавал. И только сегодня я понимаю, сколько ошибок я допустил и сколько я ему всего недодал, потому что я не умел.

А с дочерью у меня совершенно другая история, потому что у меня больше опыта и я уже понимаю, что нужно ребёнку делать, а что не нужно. Я понимаю, что на ребёнка не нужно давить, ребёнка не нужно ломать, ребёнка не нужно подстраивать под свою концепцию, ребёнка нужно уважать, в ребёнке нужно видеть, прежде всего, человека. Естественно нужна дисциплина, необходимы некие принципы, нужна некая организация. Но если это все строится на доверии, открытости и уважении, то это не обременяет, а, скорее, даёт свободу. Это какие-то очень простые вещи, но они как раз таки и действуют.

Что вы посоветуете современной молодёжи?

Чувствовать свою свободу. Понимать то, что жизнь вам даётся не для того, чтобы вы под кого-то подстраивались. Жизнь вам даётся для самореализации, для каких-то вещей творческих, вещей креативных. Я желаю оставаться собой и делать то, что вам важно и никогда не подстраиваться под кого-то другого. 15.06.2016 г.

Ниже следовало интервью Ивана Алексеева, «тайного агента межгалактического союза композиторов, орудующего под псевдонимом „Noize MC“»:

С чем у вас в первую очередь ассоциируется Беларусь?

С молочными продуктами. (Иван показал мне бутылку кефира отечественного производителя). Также в основном со столицей Беларуси – с городом Минском, с которым у нас, в свою очередь, ассоциируется тоже немало всего. У нас довольно обширная беларуская «Crew», а наши щупальца распростираются от Минска до Сморгони. Беларусь для нас особенное место.

Чем отличается беларуская публика, приходящая на ваши концерты от публики других стран, где приходилось выступать? И вообще, чем беларусы отличаются от россиян?

Мы давным-давно всем рассказываем, что самые крутые наши концерты проходят именно в Минске. Здесь люди на концерте ведут себя так, как будто больше никогда не будет никаких концертов и именно сейчас нужно отдать всё без остатка. Это не меняется уже как восемь лет и это приятно.

С какими беларускими музыкантами вам хотелось бы выступить вместе на одной сцене? Кто нравится из беларуских музыкантов?

Мы уже вместе выступали с «Дай Дарогу». Мы дружим с этой группой. Но почему-то никак не можем сделать совместную песню по каким-то метафизическим причинам. Но я думаю, что мы наконец-то скоро почистим карму, устраним заторы и мешающие узлы и что-нибудь сделаем. Из беларуских групп мне нравится «Мутнаевока», у ребят хорошие песни. Классика беларуской популярной музыки – это «Ляпис Трубецкой». И не смотря на все пертурбации, происходящие в этом коллективе, ребята оставили богатейшее, и очень разнообразное наследие. Мне эта группа очень нравится в самые разные периоды своих творческих поисков.

Мне очень нравится группа «NRM». Мы дружим с Максом Коржом. Я, правда, не знаю, придёт Макс на наш сегодняшний концерт или нет. Но мне очень приятно, что Максим периодически гоняет на наши концерты и делает это довольно давно. У нас с ним одно время была традиция перед выходом на сцену класть друг другу руки на руки. И у нас была такая кричалка, перед выходом на сцену – «Макс Корж», где мы взывали к успеху нашего коллеги и пытались его повторить.

По каким причинам отменяют ваши концерты в России? И как часто в последнее время власть вам мешает выступать?

В последнее время от нас, как раз-таки, отстали. Но в этом плане осень 2014 года была очень мрачным временем. Это происходило, потому что мы не вовремя съездили во Львов на фестиваль, а там нам ещё и флаг украинский дали подержать. Этого было достаточно, чтобы нас стали считать врагами родины. Мне кажется, что в последнее время у ребят из ФСБ появились дела поважнее, и поэтому сейчас у нас всё в порядке.

На ваш взгляд, цензура и контроль со стороны государства в отношении российской культуры в последнее время усиливаются? Или наоборот?

К счастью сейчас не самый острый период, но в целом я наблюдаю усиление этого контроля, безусловно.

Самая важная, главная реформа (или комплекс реформ), на ваш взгляд, которые следует провести в России?

Серьёзный вопрос. Я вижу огромное количество традиционных уже для нашей страны пороков административной системы, образования и многих других сфер. Но какими именно реформами это можно решить, я затрудняюсь с ходу ответить. Мне кажется, что дело даже не в законодательных действиях, а просто в смене ряда негативных моментов в самом менталитете народа. И это задача более глобальная, чем просто издать несколько правильных законов. Как говорит мой друг Саша Иванов из группы «НАИВ» – «В России национальная идея – это воровство». Вот это бы изменить в первую очередь, а там уже и реформы подтянулись бы с какими-то конкретными предложениями.

Что необходимо сделать современному музыканту, чтобы вызвать в обществе широкий резонанс?

В первую очередь необходимо делать хорошую музыку. А все остальные способы вызвать общественный резонанс имеют необычайно кратковременный эффект и следовательно лишены какого-то ни было настоящего смысла.

Насколько тесно современное искусство переплетается с политикой?

Сложно сказать. Для этого придётся обобщить всё искусство и наделить его какими-то общими свойствами. А искусство очень разное. Если касаться музыки – есть абсолютно аполитичные музыканты, которые парят в астрале и предаются безудержному эскапизму, абстрагируясь от всех социальных, политических и экономических проблем, царящих вокруг. Есть люди, которые наоборот, превращают своё творчество практически в агитку и пишут один за другим некие памфлеты. Мне кажется, что это всё крайности, которых нужно избегать. В чём правы буддисты? В том, что нужно всегда искать срединный путь. Следует понимать крайности, но избегать их.

Что вас в первую очередь вдохновляет на творчество?

Общение с другими людьми, путешествия, какие-то значительные события, отзывающиеся в моей эмоциональной сфере. В обиходе общечеловеческом, повседневном принято считать, что стресс – это обязательно что-то негативное. И, тем не менее, насколько я знаю, психологи называют стрессом вообще любое состояние, из ряда вон выходящее. То есть стресс может быть и положительным. Так вот – для меня стресс – это источник вдохновения. Начинаешь как-то шевелиться, реагировать. Для этого должно произойти какое-то необычное событие, положительное или отрицательное, но оно должно быть сильное по амплитуде.

Вы верите в приметы?

В хорошие верю, в плохие не верю. Серьёзно к этому не отношусь. Есть какие-то вещи, воспринимаемые по привычке как знамение, но всерьёз я их не воспринимаю.

Что на ваш взгляд страшнее: информационная война, или война с применением оружия?

Безусловно – война с применением оружия гораздо страшнее всегда, потому что она являет собой прямую угрозу для жизни. Информационная война страшна лишь тем, что она ведётся для того, чтобы оправдать войну с применением оружия. Другого большого смысла в информационной войне нет.

Какие качества в человеке у вас вызывают восхищение?

В первую очередь – сила воли. Когда человек в состоянии контролировать своё состояние даже в максимально экстремальных ситуациях. Традиционные добродетели – способность к эмпатиии, состраданию, готовность помочь, доброта, как таковая. Вызывает восхищение, когда человек умеет взвешено оценить ситуацию, даже находясь во власти сильных эмоций. Потому что очень легко поддаться сильной эмоции и сделать что-то, о чём потом будешь долго жалеть и невероятно долго исправлять эти последствия. Меня серьёзно впечатляет некий самоконтроль. Я не имею в виду некую апатичность и отсутствие эмоциональных реакций, отнюдь. Просто нужно уметь жить эмоциями, но нужно уметь и брать себя в руки.

Ваша идея счастья?

Счастье – это когда есть рядом люди, которые понимают тебя и с которыми тебе по-настоящему хорошо. Счастье в людях.

У вас есть любимые герои в реальной жизни?

Интересный вопрос. Есть люди, которыми я восхищаюсь. Но немного смущает слово «герой». Это вроде некоего идеализированного образа… Лет восемь назад я бы мог ответить на этот вопрос однозначно и привести какие-то примеры. А сейчас я подхожу к этому более взвешено. Не сотвори себе кумира – это хороший принцип, древний и мудрый.

Что вы больше всего цените в женщине?

Саму женственность, женскую энергию. Я не знаю как это выразить более конкретно… Знаешь, есть такая женская уверенность в себе, не похожая совсем на мужскую. Мужская уверенность в себе, как правило, вся связана с каким-то преодолением, с какой-то готовностью к действиям. А настоящая крутая женщина – она мудра и спокойна как вселенная. Понимаешь? Но в любой момент она может обернуться безумным цунами и глобальной катастрофой. Что-то такое, невыразимое до конца словами и есть самое главное… И если бы это кто-то мог выразить словами, то этот человек давно стал бы величайшим мастером слова, после которого бесполезно было бы высказываться вообще. К счастью этого ещё никто не сделал. Поэтому музыкантики продолжают писать свои песенки, писатели – книжки, и так далее. На самом деле, все мы в попытках, прямо или косвенно, это как-то выразить.

Какой способностью вам хотелось бы обладать?

Не знаю… Петь бы получше научиться. Было бы круто! А остальное у меня всё есть.

Что вы пожелаете молодым родителям, воспитывающим своих детей?

Дружить со своими детьми. Старайтесь их понять. Разговаривайте с ними побольше. И помните, что они самостоятельные люди, даже если они ещё совсем маленькие и ничего без вас не могут. Всё равно – глубоко внутри они очень самостоятельные и со своим взглядом на жизнь. Это нужно уважать и иметь в виду. И с этим нельзя работать грубо.

Ваше пожелание молодому поколению?

Старейте побыстрее, уже давайте, как мы становитесь! 30.09.2016 г.

Сергей поспешно затолкал брошюру в карман джинсов. Подбежав к последнему вагону, ещё не успев запрыгнуть на подножку, он услышал знакомый клёкот у себя над головой. Подняв голову, он увидел аиста, стоявшего на крыше поезда.

– Успел! – улыбнувшись, бросил он аисту и запрыгнул в вагон.

***

Железная дорога успокаивает. Железная дорога притягивает своей загадочностью и непредсказуемостью. Железная дорога возбуждает своей страстью. Аромат деревянных шпал, пропитанных креозотом, пьянит и приводит в восторг. Дрожащее тепло и клубы дыма от горящего угля согревают нашу память, больное горло и слабый кишечник. Запах железной дороги невозможно забыть, как невозможно стереть из воспоминаний аромат первой женщины, с которой познал близость. Воспоминания о первой ночи, проведённой в вагоне скорого поезда дальнего следования, могут сравниться лишь с воспоминаниями о первом сексе. Железная дорога незаметно меняет сознание человека. При движении поезда время замирает. Время активно, когда поезд находится на плановом техобслуживании, и его вагоны в ремонте, а локомотивам меняют имена, посыпая отслоившейся краской, как сахарной пудрой, холодный пол депо. В своих вагонах поезда сохраняют молодость. В каждом купе, на каждом плацкартном месте хранятся воспоминания. Поезда дарят нам надежду. Поезда перевозят любовь, смерть, журналистов, эмигрантов и каменный уголь…

***

Сергей занял нижнюю полку своего плацкарта. Спустя несколько километров движения он провалился в сон, доверившись железной дороге и полагаясь на порядочность своих попутчиков – красивой женщины с рыжими кучерявыми волосами и её дочери лет семи-восьми, игравшей со стеклянным шаром на подставке, заполненным прозрачной жидкостью. Девочка сидела на нижней полке, напротив Сергея, периодически встряхивая шар – именно этот танец белых снежинок внутри маленького мирка помог Сергею уснуть.

Разбудил хруст фольги и шелест пакетов. Мать и дочь собирались обедать, раскладывая контейнеры и свёртки на столе. Сергей сел на полку и вставил ноги в ботинки.

– Хотите кушать? У нас много вкусного, – вежливо предложила девочка. В фиолетовом летнем платье, по-прежнему не выпуская стеклянный шар из рук, она стояла напротив него. Длинные волосы цвета спелой пшеницы весело кучерявились, ложась на спину густыми прядями.

– Настя, тебе не жарко? Давай я волосы в хвостик соберу, – открывая крышку пластикового контейнера, предложила женщина.

– Не-а, не жарко. Вы будете с нами обедать? – светловолосая Настя внимательно ждала его ответа.

– Спасибо. Я не голоден, – он выпрямил спину и ноги, ощутив, как неприятно сосёт под ложечкой. На самом деле голод ощущался в полную силу. Когда это он в последний раз ел?

– Настя, идём кушать. Всё готово.

Девочка забралась на полку с ногами и надела наушники. Аккуратно поместив шар рядом с собой, она положила кусочек мяса на ломтик чёрного хлеба и принялась с удовольствием жевать, наслаждаясь и музыкой, и обедом. Сергей жадно сглотнул, услышав предательские звуки из собственного желудка, плачущего от запаха свежих продуктов.

– Угощайтесь, не стесняйтесь, – женщина пригласила Сергея к столу, – возьмите хоть персик, – сказала она, и протянула ему спелый фрукт.

– Спасибо, – смущённо ответил Сергей. Он взял персик и тут же впился зубами в сочную мякоть.

– Вот, берите, – женщина подвинула к нему контейнер с кусочками жареной курицы, – вы выглядите уставшим, поэтому составьте нам компанию, – она положила рядом с контейнером хлеб и несколько помидоров черри.

– Ну, если только чуть-чуть, – стесняясь ответил Сергей, понимая, что совладать с голодом в этот момент ему не удаётся.

– Вы до какой станции едете? – поинтересовалась женщина.

– До Могилёва.

– Круто. И мы до Могилёва, – обрадовалась Настя.

– Да… И мы в Могилёв, – тяжело вздохнув, произнесла женщина. Вытерев губы салфеткой, она добавила, – в первый раз едем.

– Всё когда-то случается в первый раз. Город неплохой, только зелени маловато в центре. Раньше был более зелёный. А сейчас каждый год вырубают деревья, а новые сажать не хотят. Весной город напоминает сплошной заготовительный участок…

– Тогда нужно посадить пару чиновников, как это у вас любят делать. А те клерки, которые придут на их место, сразу же начнут сажать молодые деревья. Но при этом станут больше воровать, – предложила женщина.

– Стоит задуматься. Но мне кажется, ничего не выйдет. Просто не любят чиновники и архитекторы свой город, не связывают с ним своё будущее и будущее своих детей. На пресс-конференциях хвалят отечественное образование и лёгкую промышленность. А в карманах пиджаков от Армани уже давно лежат авиабилеты бизнес класса, которые они купили своим детям, чтобы те поскорей улетали на платную учёбу в США или, на худой конец, в Англию, – разговор получался невкусный, в отличие от еды.

– Это точно. Чиновники и деревья везде одинаковые. У вас в городе деревьев нет, но зато есть клёвые музыкальные группы. Я знаю классные команды, – похвасталась она, – например Сердце Дурака, Акуте, Карпен Диаз. А ещё таких знаю – Бедлам и три четвёрки там ещё в названии, потом Авангард Школу, Афазию, Тритонов и Глюки. Слышали про них? – она убрала с лица прядь огненных волос, глядя на Сергея.

– Стыдно признаться, но впервые слышу.

– Ну вы даёте! Живёте в своём городе и не знаете своих же талантов! – улыбнулась женщина, – это обязанность каждого уважающего себя горожанина – в первую очередь знать андеграундные команды своего города, – она с поучающим видом подняла палец. – Да и вообще, – она сдвинула брови, – нужно быть в курсе всего культурного движения у себя за окном! – и рассмеялась

– Я обязательно познакомлюсь с их творчеством. Возможно, даже познакомлюсь с музыкантами, – оправдывался Сергей.

– Сначала посадите дерево, а уж потом слушайте музыку и знакомьтесь с музыкантами, – улыбнулась женщина.

– Именно так и поступлю, – Сергей было слегка даже стыдно за пробелы в знании современного искусства.

– Понимаете, в чём дело, – сказал он, разводя руками, – вот это незнание своего – проблема целого поколения. К сожалению, мы мало знакомы с современными авторами, которые живут по соседству и делают что-то крутое. Но мы знаем все блокбастеры с больших экранов, мы в лицо знаем всех голливудских актёров и западных музыкантов.

Мы знаем всё, кроме окружающего нас настоящего культурного пространства. Мы играем в Покемон Гоу и ГэТэА пять, считая их вершиной творческой эволюции. А по отношению к родному искусству часто говорим, что это говно, то говно, и то говно, и тем самым сами превращаемся в такую же субстанцию. Но я работаю над собой, вы не подумайте ничего плохого, – он виновато улыбнулся. Немного подумав, добавил:

– А эта фраза про говно мне очень нравится, но её автор не я. Так когда-то сказала Екатерина Аверкова, известный режиссёр.

– Это которая спектакль «Офис» поставила? – спросила женщина.

– Да, она самая. Вы и её знаете? – удивился Сергей.

– Я много кого знаю. Всё дело в том, что я и мой муж работали в сфере современного искусства. И за много лет познакомились со множеством интереснейших персонажей из Беларуси. Мы уличные художники-граффитисты… Вернее были ими. Точнее мой муж был… И я немного училась. Хочется верить, что я всё же буду и дальше этим заниматься… Когда приеду в Могилёв…

– Рисовать едете? Или к кому-то в гости? – поинтересовался Сергей.

– Может, и в гости. А может, и рисовать… Как получится, – задумчиво произнесла женщина, глядя в окно. – У нас убивают людей, у вас вырубают деревья. Мы едем с Украины, из Донецка. Уехали, как только город захватили сепаратисты… Мы сначала гостили в Бресте у друзей мужа, а теперь вот направляемся к моей сестре, которую я первый и последний раз в жизни видела у себя на свадьбе, – грустно продолжала она.

– А муж у друзей остался? – спросил Сергей.

– Тсс… – женщина прижала указательный палец к губам, – тише… я Насте сказала, что он в Киев, в командировку уехал.

Сергей, кивнул, при этом мельком глянув на девочку с наушниками. Настя держала в своих руках стеклянный шар и слушала музыку.

– Муж погиб спустя пару недель с начала войны. Он записался волонтёром на фронт – помогал раненым. Подорвался на мине, когда выносил человека из окружения на себе. По крайней мере, так мне рассказывали его друзья. А как всё было на самом деле – не знаю. Я его не отпускала туда, я чувствовала, что может случиться непоправимое. И оно случилось. А он даже не стал меня слушать. Я должен, говорил, ради нас, ради Насти… Я даже не видела его тела. Когда в Донецке стали стрелять, мы с Настей уехали из города, а затем и из страны. Даже вещи толком не собирали. Успели захватить только деньги, драгоценности и документы, – губы её слегка дрожали.

Сергей ощутил, как неловкий комок подкатил к самому горлу, и не знал, что сказать ей в ответ. Не найдя ничего лучшего, он произнёс:

– Я Сергей. Как вас зовут?

– Ирина… И не знаю, как сказать Насте о случившемся… Когда-то всё придётся рассказать, а у меня язык не поворачивается говорить о таком. Я сама с трудом верю, что его нет рядом с нами. Такая пустота внутри, – шёпотом продолжала она.

– Мама! Ты снова плачешь! – воскликнула Настя и, спрыгнув с полки, бросилась к ней в объятия.

– Да, доченька… Просто мама себя плохо чувствует, – ответила Ирина, зарываясь лицом в золотистые волосы дочери.

– А ты отдохни! Хочешь, я попрошу у шара, и он сделает так, что тебе станет хорошо?

– Попроси, милая… Конечно, попроси… – Ирина крепко прижала к себе дочь, и поцеловала её в макушку. – Будешь что-нибудь есть? – ласково спросила она.

– Нет, я объелась уже! Посмотри, я почти все блинчики съела! – воскликнула Настя и показала себе на живот.

– Умница! И вы ешьте, не стесняйтесь. Я наготовила на троих, по привычке… – Ирина виновато улыбнулась Сергею, – извините за эмоции, вы просто не представляете, как мне тяжело…

– Ничего-ничего, мои соболезнования. Мне, правда, искренне жаль. Спасибо огромное вам за угощение, всё было очень вкусно, – поблагодарил он, не зная как вести себя в такой ситуации.

– Пожалуйста! Вы ещё маминых пирогов не пробовали! – с гордостью сказала Настя, повиснув на её шее.

– Мам, а когда папа к нам приедет? Я так соскучилась по нему… – Настя, коснулась подбородком плеча матери, и стала рассматривать пол вагона.

– Папа… Он… Понимаешь, солнышко…

– А что это у тебя за шар? – перебив их, спросил Сергей. Он решил наконец взять неприятную ситуацию в свои руки. Где-то в глубине души он чувствовал следы ран от осколков соседкиной потери.

– Это подарок. Это необыкновенный шар. Он исполняет желания, – ответила Настя. – Он исполняет исключительно хорошие и добрые желания.

– Ух ты! – воскликнул Сергей, – а почему же только хорошие? Ведь есть и плохие, и всякие другие желания.

– Потому что Костя сказал, что в мире и так много зла. Он сказал, что устал наблюдать за людьми, которых переполняет злоба и зависть. Он ещё говорил, что люди не ценят то, что имеют, а средства превращают в цель. А ещё он сказал, что люди стали забывать лица своих предков и перестали уважать себя. И ещё он терпеть не может, когда его любимая группа должна получать гастрольное удостоверение, чтобы выступить с концертом, – ответила Настя. Немного подумав, она продолжила:

– Костя ещё говорил, что глаза бы выклевал тем, кто распространяет билеты на блестящие спектакли через профсоюзы, в результате чего в театр приходят люди, весьма от него далёкие, а для реальных ценителей билеты закончились. И ещё тем, кто устанавливает массу бюрократических препятствий и дорогую арендную плату за концертные залы. Тем, кто пытается регулировать сферу искусства, умело издеваясь над ней, являясь же на самом деле жирной свиньёй в раздавленных апельсинах. А если те регулировщики и понимают что-нибудь в культурной движухе, то все они сцут даже пискнуть хоть одно возражение на своём рабочем месте, – отчеканила Настя удивлённому Сергею и своей матери. После чего добавила:

– А ещё он актёрам сделал бы зарплату как у министров, а министрам как у актёров.

– О боже, Настя! Где ты наслушалась всего этого? – воскликнула Ирина.

– Мне Костя рассказал, когда мы с ним в парке играли, около дома папиного друга, – ответила Настя

– Какой ещё Костя? Сколько раз я тебя учила – не разговаривать с чужими? – повысив тон, Ирина строго взглянула на дочь.

– Ну мам… Это же он мне Шар желаний подарил! И сказал, что папа скоро приедет! Он сказал, что если мы очень сильно чего-то захотим, захотим что-то изменить, только искренне, с тёплыми чувствами и, пропуская через сознание только светлые мысли, то у нас всё получится. Нужно будет только немножко подождать! Ведь добро всегда побеждает зло, иначе мы просто не радовались бы восходящему солнцу. У меня, например, всё есть – ты и папа. И я попросила, чтобы папа поскорее к нам приехал! Я и Косте сказала, что очень соскучилась по папе. Костя даже обнял меня!

– Кажется, я сейчас сойду с ума! – произнесла Ирина, и уткнула лицо в ладони.

– Никуда сходить не нужно, мам! Отдохни или попей водички, как папа обычно говорит, когда ты на него кричишь, – ребёнок по-своему пытался успокоить взрослого.

Сергей смотрел на Настю и не знал, что ему делать: то ли засмеяться от странного монолога девочки, казавшейся не по годам развитой, то ли загрустить, пропустив через себя потерю Ирины. Настя вскоре помогла определиться с выбором.

– Мама! Я ещё кое-что вспомнила! Костя говорил, что всё министерство информации у него занималось бы разведением овец и кроликов, поскольку эти направления сельского хозяйства в стране находятся в зачаточном состоянии. Потом он сказал, что культура – это пластиковый манекен, который стоит в витрине. А у манекенов, как известно, внутри пустота. А если внутри у них пустота, значит, им не больно, когда в них тыкают ручки или, там, боевые топорики…

Ещё Костя сказал, что министрам всё равно, что происходит вокруг их кресел, даже когда правда своим липким языком облизывает их мордочки.

Ирина опешила и не знала, что делать, Сергей поднял брови. Настя говорила:

– Чиновников министерства культуры Костя отправил бы разгружать вагоны и устраивать показательные бои за урожай – как гладиаторов. При этом он заставил бы их раздеться до пояса – чтобы веселее смотрелись и дорогие рубашки не порвали. А раз начался бы такой цирк с реформами, то он назначил бы министром культуры экс-министра внутренних дел. Или любого из бывших.

Он говорил, что министры внутренних дел основали такую профессиональную художественную школу, что учеников той школы на концертах бывает порой больше, чем актёров и зрителей, вместе взятых. Ученики той школы настоящие профессионалы своего дела и мастерски владеют своим инвентарём. Они Костю на площади в Минске однажды так разрисовали, что ему пришлось две недели отлёживаться под капельницей, кушать только манную кашу и запивать её зелёным чаем без сахара.

– Настя, прекрати сейчас же! Дети таких вещей не говорят, – Ирина с подозрением посмотрела на дочь. – Он что, заставил тебя всё это выучить наизусть?

Сергей облокотился спиной о перегородку и слушал их, прикусив губу и едва сдерживая смех. Глядя на стеклянный шар, лежавший на краю пассажирской полки, он подумал:

– Забавно очень. И странно. Не одному лишь мне встречаются чудаки.

– Я смотрела Косте прямо в глаза, когда он говорил, и всё запоминала с первого раза! У него странные глаза! Холодные… Сначала я испугалась его взгляда, а потом привыкла к нему. Костя очень умный и хороший… – растерянно произнесла Настя.

– Костя… Ты же раньше мне говорила, что его зовут Корвус. Помнишь? Это тот мальчик с велосипедом? – уточнила она у Насти.

– Как вы говорите, его зовут? – вдруг спросил Сергей.

– Корвус вроде. Правильно, Настя?

– Точно! Эти имена похожи, его зовут Корвус! Это не мальчик с велосипедом, это другой, – радостно воскликнула девочка.

– У него ещё большие серьги в обоих ушах? – на всякий случай спросил Сергей. Он решил убедиться, что речь идёт об одном и том же человеке.

– Ага! И он ещё был босиком. У него рисунки на ногах разноцветные, – подтвердила Настя.

– Точно, это он. Это Корвус! – глядя на Настю произнёс Сергей.

– Вы знаете его? Вы знакомы с ним? – спросила Ирина у Сергея.

– Видел его всего один раз, когда в одном номере ночевали. Если это можно назвать ночёвкой, – ответил он, думая, рассказывать ли им про подаренный амулет или расспросить Настю о таинственном незнакомце подробнее, и только потом рассказать самому. Если, конечно, это потребуется…

– Он вообще нормальный? – с тревогой спросила Ирина.

– Я не знаю, наверное, нормальный… Но выглядит странно… Он словно не из этого мира… «От него веяло смертью и древностью», – вспомнил он какую-то строку, уставясь на стеклянный шар.

– Настя, можно посмотреть твой подарок? – спросил он у девочки.

– Мне… Мне, кажется, становится нехорошо. Это всё от бесконечных переживаний и ваших рассказов, и от этого вашего Корвуса… Я, пожалуй, прилягу. Настя, только далеко не отходи от нашего места, – женщина прилегла на полку и уже лёжа попросила Сергея:

– Присмотрите, пожалуйста, за ней. Она у нас, вернее у меня, самостоятельная, даже слишком. Просто приглядывайте и всё. Мне нужно немного отдохнуть.

– С удовольствием, конечно, – согласился он, – отдыхайте. Сон лучшее лекарство от переживаний.

Настя перебралась на полку к Сергею и уселась рядом, пока тот рассматривал занятный подарок. На дне шара стоял оранжевый одноэтажный домик, скорее всего, отлитый из пластика, с белыми окошками, дверью, дымоходом и крыльцом с навесом. Мелкие детали домика были так тщательно прорисованы, что Сергею удалось рассмотреть неровные швы между кирпичами фундамента, замочную скважину и цветы в цветочных горшках. Крыльцо выходило на лужайку, вокруг рос декоративный кустарник. За домом лежал на траве красный надувной бассейн, рядом росла яблоня, под узкой тенью которой стоял стол и стулья со спинками.

– Интересные эффекты в твоём шарике, – сказал Сергей, повертев шар в руках, – смотри, наклоняешь его – и тень увеличивается, держишь ровно – тень маленькая, будто в полдень. Он на батарейках работает? – спросил он в надежде найти ключ от оптической иллюзии.

– В нём нет батареек! Я же говорила уже – шар волшебный. Это наш дом внутри, мы жили в таком в Донецке. Но уехали, когда плохие люди начали громко стрелять. Смотрите, в нём даже цветы видны. Видите? – Настя ткнула в круглое стекло, показывая на крошечные окошки. – Мой папа всегда дарит маме только живые цветы, – объяснила она и взяла шар в свои руки.

– Когда Костя… Ой, Корвус… Когда Корвус подарил мне шар, он сказал, что мой дом будет всегда со мной. Мой дом будет везде, но есть главное условие – люди, которых я очень люблю, всегда должны быть рядышком. Они и есть мой дом, – она вертела шар в руках.

– А давайте попросим у шара, чтобы мой папа поскорее к нам приехал, – девочка обернулась к Сергею. Посмотрев на шар, добавила:

– Можете и вы что-нибудь попросить у него. Чего вы больше всего хотите? Только хотеть нужно хорошее. Корвус сказал, что это даже не обсуждается. Я хотела попросить у шара сделать так, чтобы у Машки из соседнего дома вырос нос, как у Буратино. Потому что она обзывалась и отбирала мои куклы, а одну куклу даже постригла! Но Корвус не разрешил!

Он сказал, что в девяностые этот шар стоял в магазине сувениров, и люди, заходившие в магазин, постоянно просили у шара стабильности и процветания, и чтоб заводы не стояли. Корвус говорил, что тогда шар сильно грустил, а у людей ощущалась тоска по своему прошлому и наблюдалась девальвация самосознания. Но прошлое никогда не возвращается, особенно когда оно заранее обречено на гибель.

В общем, шар все пожелания взял и выполнил, и только спустя несколько лет он понял, что попал впросак и вместе со всеми коллективно обманулся. С тех пор шар может сильно напортачить, если не определит суть загаданных желаний. После происшествия с коллективным помешательством Корвус изъял шар из продажи и решил подарить его ребёнку. Поскольку дети, как он говорил, гораздо лучше взрослых разбираются в жизни и более искренни в своих желаниях.

– Ух ты! Смотрите, какой большой аист стоит! – Настя показала на окно.

Сергей взглянул в окно и увидел знакомую птицу, которая стояла, поджав ногу на невысоком искусственном холме, в паре десятков метров от проезжавшего мимо поезда.

– Газеты, журналы, чай, кофе? Что-нибудь желаете? – в проходе между полками появилась немолодая проводница в фирменной рубашке с коротким рукавом.

– Хочешь чего-нибудь? – спросил Сергей у девочки, отворачиваясь от окна.

– Есть я точно не хочу. А журнальчик полистать можно. Покажите, что у вас там за журналы? – попросила Настя.

– Конечно. Вот, пожалуйста, – проводница положила на полку кипу газет и журналов, ещё хранящих на своих страницах аромат типографии.

Разворошив стопку периодических изданий, Настя выбрала себе журнал с нарисованной на обложке девчонкой, державшей в руке сноуборд. Маме она купила газету со статьёй о Руслане Вашкевиче. Там были и две его картины: «Курочка Ряба» и «Искусственное дыхание».

В той газете находилось интервью Ильи Черепко-Самохвалова, бессменного лидера двух незаурядных групп «Петля Пристрастия» и «Кассиопея»:

Чем на твой взгляд беларуский рок-н-ролл отличается от рок-н-ролла наших соседей: Польши, Литвы, России?

Трудно судить. Я знаком, например, с русскоязычной диаспорой в Таллинне и они достаточно мощно продвигают там свою рок-музыку. Что касается моих эстонских друзей, то у них довольно трепетное отношение к русскоязычной музыке. При всём при этом по отношению к нашей рок-музыке они более скромны, потому что у нас больше возможностей в плане масштабов проведения концертов. У них концертных площадок просто очень мало. Но это не касается эстоноязычной музыки и приезжающих к ним групп. Как раз-таки для них у эстонцев всё есть, там проходят мощные туры. Почему я их вспомнил? Потому что я сам пою по-русски, и они поют по-русски. И у нас есть схожие проблемы.

С Польшей, я думаю, мы не сравнимся. В Польше очень много музыки, очень много мест, где можно играть и кочевать из бара в бар и играть чуть ли не каждую неделю. У нас такой возможности нет. У нас сыграешь раз в месяц и хорошо. Я думаю, что беларуская рок-музыка существует вопреки, если не брать в расчёт музыку, обслуживающую официальные государственные мероприятия. Мы существуем вопреки. Но в Беларуси вполне себе достаточно конкурентоспособная сцена. Это касается разных групп: русскоязычных, англоязычных, беларускоязычных коллективов. Исполнительский уровень за последние пятнадцать лет значительно вырос.

Но, как мне кажется, у нас очень мало возможностей. Что касается звучания, то беларуские группы в отличие от тех же украинских коллективов, в худшем качестве записаны. Для Беларуси в целом характерна некоторая нотка уныния, поэтому здесь очень много групп играющих пост-панк, дарквэйв и просто какой-то непонятный рок, но он тоже местами достаточно унылый. В Украине такого практически нет. Там сложно найти хорошую группу, которая на слуху и играет подобное. Как правило, они чаще всего использует какие-то зажигательные ритмы, и поют о вещах более жизнерадостных, нежели беларусы. Беларусы склонны к страданию, думаю это рудимент нашего общего прошлого с Россией. Хотя я не эксперт в этом вопросе.

Есть ли у беларуского рока какой-то национальный колорит, особенность, если сравнивать с соседями?

Беларусы в большей степени ориентированы на запад, на западные сцены, на западное звучание. У нас нет этого трепетного отношения к аутентичности звучания, и в этом смысле мы более прозападные, чем наши русские соседи, которые очень культивируют самобытное звучание, самобытный текст, что-то своё. Уж очень им хочется найти себя в общем контексте мировой рок-музыки. Хотя и там дофига англоязычных групп, но, как правило, это всё Москва или Питер.

Самый главный посыл твоих песен?

Жизнь – страдание, но это не причина для того, чтобы страдать. Жизнь – достаточно говёная штука, но нужно существовать вопреки.

Чем отличается беларуская публика, посещающая твои концерты, от публики других стран, где тебе приходилось выступать?

Здесь-то мы роднули всё-таки. Здесь мы вырастили для себя людей, какую-то публику, которая изо дня в день, из концерта в концерт приходит к нам и знает все наши песни. Когда человек знаком с материалом, и он в нём, соответственно и воспринимает он всё происходящее вокруг несколько иначе, чем люди, к которым ты приезжаешь в первый раз. Если, к примеру, сравнивать Минск и эстонский город Нарва, то это небо и земля. Потому-что в городе Нарва у нас был очень плохой концерт, и публика не поняла ровным счётом ничего. Пришли какие-то странные люди в кожаных куртках…