Читать книгу Закон Шухарта - Дмитрий Силлов - Страница 5

Я попытался открыть глаза, но с первого раза у меня не получилось – веки словно стянула твердая корка. А еще нестерпимо болело все тело, словно по нему долго лупили палками. Осознание боли приходило постепенно: сначала веки, потом лицо, кожа которого словно только что пережила неслабый ожог, потом легкие, казалось, доверху забитые гарью.

Я попытался вдохнуть поглубже – и тут же скорчился в приступе неудержимого кашля. Лицо щекотали травинки, и сквозь боль, пульсирующую во всем теле, сознание все-таки фиксировало происходящее: я катался по земле, мокрой от росы или только что прошедшего дождя. Но помимо этого был еще и запах. Очень знакомый запах запустения, какой бывает на старых пустырях и заброшенных свалках.

Наконец я откашлялся и немного свыкся с болью. Слишком часто приходилось ее испытывать, и тело уже давно примирилось с ней, научившись правильно реагировать на физические страдания без участия сознания. Бывалые люди говорят, что внутри бойца, много повидавшего на своем веку, начинает вырабатываться какой-то гормон, который глушит и боль, и последствия физического перенапряжения, и душевные страдания человека, для которого война давно стала даже не профессией, а судьбой. Ветераны утверждают, что без этого гормона смерти любой нормальный человек сойдет с ума меньше чем за сутки. Хотя вполне возможно, что это просто очередная солдатская байка.

Кашель прекратился, но теперь я просто лежал на сырой траве, не торопясь открывать глаза. Я уже догадывался, что сейчас увижу, но мне очень не хотелось, чтобы догадка становилась реальностью, от которой потом будет уже никуда не деться. Я тянул эти мгновения темноты, как гурман, смакующий изысканное блюдо и знающий, что ему никогда больше не придется его отведать. Я знал: одно короткое движение век – и старый мир, знакомый и ненавистный, ворвется в мою жизнь, словно сезонный ураган, вновь и вновь сметающий на своем пути все живое. Старый, не нужный мне мир, из которого я однажды ушел раз и навсегда для того, чтобы никогда больше сюда не возвращаться…

Но прятаться от реальности никогда не было в моих правилах. Поэтому я дал себе еще несколько секунд блаженной темноты – и с усилием разодрал слипшиеся веки.

Свет ударил в глаза. На самом деле он был тусклым и безжизненным, этот солнечный свет, с трудом пробивающийся из-за сплошной пелены свинцовых туч. Но для чувствительных глазных нервов, все еще до конца не восстановившихся после яркой вспышки, этого было вполне достаточно. Сразу захотелось вновь смежить веки, но я не дал себе этого сделать. Мгновения блаженного неведения миновали. Наступило время сурового настоящего.

Я медленно поднялся с сырой земли.

Внизу под ногами росла серая, больная трава, чудом выжившая на зараженной земле, а прямо передо мной торчал большой плакат, на котором была начертана надпись, полуразмытая кислотными дождями:

«Увага! Радiацiйна небезпека! ПТЛРВ «Копачi». Територiя ДСП «Комплекс» м. Чорнобиль, вул. Кiрова, 52. Тел. 5-19-24; 5-24-84. B’iзд на територiю ПТЛРВ без дозволу КАТЕГОРИЧНО ЗАБОРОНЕНО!»[2]

Превозмогая боль во всем теле, я до хруста сжал кулаки. Уж лучше б проклятый Тестомес забросил меня в страшный мир Москвы, сожженной ядерной войной. По крайней мере где-то там, среди полчищ кошмарных мутантов, орд ржавых боевых роботов и обширных территорий, усеянных Полями Смерти и другими опасными ловушками, сейчас находилась та, ради которой стоило жить на свете. Здесь же, в мире ежедневной, бессмысленной борьбы за выживание и погони за хабаром, у меня не было иной альтернативы, кроме как выживать и гоняться за хабаром. То есть быть как все. Как же это страшно порой – быть как все. Особенно когда ты никому не нужен и никто тебя не ждет…

Но в то же время я понимал – все эти мысли есть не что иное, как боль, с которой мое тело давно свыклось. Возможно, благодаря гормону смерти, а может быть, оно просто адаптировалось к этой пытке, как привыкает инвалид к фантомным болям на месте давно утраченных конечностей. А это значит, что надо жить, несмотря ни на что. И выживать, даже если тебе этого и не очень-то хочется делать.

– Ну, здравствуй, Зона, – скрипнув зубами, прохрипел я. – Здравствуй. И будь ты проклята…

– Не надо бы так про нее, – раздался голос за моей спиной. – Живая она. Услышит и отомстит.

Я обернулся.

Их было двое.

Голос принадлежал мордатому мужику в сталкерском комбинезоне с крупнокалиберным охотничьим ружьем в руках. Рядом с ним стояла колоритная фигура в пыльнике, направив на меня ствол пулемета ПКМ. Лицо фигуры тонуло в тени глубокого капюшона. На руках пулеметчика были надеты толстые черные перчатки, усиленные кевларовой нитью. Позади вооруженных сталкеров стоял компактный двухместный вездеходик армейской камуфлированной расцветки с прицепленным к нему большим трейлером.

– Здорóво, Жила, – с трудом проговорил я, узнав торговца. – И тебе, Ильюша, не кашлять.

Слова давались с трудом. Похоже, не только лицо подпалил мне чертов Тестомес, но и бронхи задела волна раскаленного воздуха.

Мордатый со своим напарником переглянулись. На лице Жилы обозначилось глубочайшее удивление. Что было под непроницаемым капюшоном Ильюши – одному черному сталкеру ведомо.

– Интересно, откуда ты меня знаешь, парень? – поинтересовался торговец.

Его изумление было искренним. Такое, как ни пыжься, нарочно изобразить не получится, если ты, конечно, не профессиональный актер. Но лицедеям в Зоне не место, как и людям без оружия, кстати. У меня же ничего не было, кроме двух ножей – за что большое спасибо Тестомесу, чтоб его на части разорвало.

Я попытался ответить, напомнить, мол, как же, встречались в Зоне не раз, даже помогали друг другу, но проклятый кашель снова скрутил меня в дугу.

– Хотя какая разница, – задумчиво проговорил Тестомес. – Меня ж каждая собака в Зоне знает, правда, Ильюша? А этот друг свое, похоже, откашлял. И ножи у него неплохие вроде. Как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок.

И тут грянул выстрел.

Признаться, не ожидал я такого от Жилы. Чтоб он вот так запросто, ни с того ни с сего, в живого человека пальнул. Оказывается, ошибался я в нем сильно. И понял это, лишь когда из ствола его ружья вырвалось пламя…

Удар в живот был сильным. Обычно он таким и бывает, когда в тебя стреляют почти в упор из двенадцатого калибра.

Меня швырнуло назад, прямо на щит, предупреждающий о том, что в Копачи соваться не стоит. Несмотря на то, что установлен он был еще в прошлом веке, щит выдержал удар. По нему я и сполз вниз, осознавая, что стремительно теряю силы и что, как ни напрягайся, но до рукоятки ножа мне уже не дотянуться.

– Ну и хрен с тобой, Зона, – прошептал я вслед стремительно угасающему сознанию. – Наконец-то ты взяла своё…

* * *

Те, кто пережил клиническую смерть, говорят, что, когда человек умирает, он видит какой-то тоннель, свет в его конце и другие благостные вещи, настраивающие на умиротворенно-фатальный лад. Мол, все, жизнь кончилась, расслабься, друг, сейчас тебя ждет гладкая финишная прямая и вечный санаторий с крылатым персоналом…

Думается мне, брехня это. Во всяком случае, я точно ошибся адресом. Мой тоннель был темным, хоть глаза коли, а последний путь по нему напоминал путешествие на раздолбанном «Москвиче» по российской дороге.

Меня трясло, подкидывало и эпизодически прикладывало о стены то плечом, то бедром, то головой. Единственное утешение – тоннель был обит чем-то мягким, потому мое путешествие в лучший мир пока еще не ознаменовалось переломами конечностей или сотрясением мозга.

А еще в нем воняло старыми консервами, слежавшейся одеждой и хорошо мне знакомым ружейным маслом.

Последовала еще пара-тройка взлетов и падений носом в мягкое, после которых я окончательно пришел в себя.

Само собой, это была не хрестоматийная кишка со светом в конце, связующая мир живых и последнее пристанище мятущихся душ, покинувших бренное тело. Скорее, трясущаяся хрень, в которой меня мотало туда-сюда, напоминала склад на колесах. Во всяком случае, пахло в ней именно складом, запах которого хорошо знаком любому военному.

Хорошо, что нет у меня морской болезни, а то обблевал бы все вокруг и катался в собственной блевотине. Неприятное занятие, особенно, когда ты умело связан по рукам и ногам так, что и пальцем не пошевелить. Профессиональная вязка сразу чувствуется. Дергаться бесполезно, только устанешь.

Наконец тряска прекратилась. Снаружи послышались шаги, и – о чудо! – свет в конце тоннеля все-таки появился. Только силуэт в нем был неправильный. Вместо крылатого архангела в квадрате двери обозначилась коренастая фигура Жилы, в целом похожая на шар для боулинга, водруженный поверх могильной плиты.

Торговец посветил фонариком.

– Надо ж, живой, – удивленно промолвил он. – А я уж думал тебя на мясо для собачек продать, пока свежий.

– Не стоит, – прохрипел я. – Пожалей животных, передохнут в мучениях.

– Хех, – ухмыльнулся Жила. – Он еще и хохмит. Значит, продадим не на мясо.

С этими словами он нырнул внутрь трейлера, ухватил меня за ноги и выволок наружу.

Я предусмотрительно прижал подбородок к груди и потому не долбанулся затылком вторично, а лишь довольно чувствительно, но в общем терпимо приложился лопатками об землю. Ничего, переживем, бывало и хуже.

Проморгавшись после кромешной темноты, я смог оценить окружающий пейзаж, кстати, довольно унылый.

Прямо передо мной торчала пулеметная вышка. Под ней – типичный советский контрольно-пропускной пункт, коробка из красного кирпича с окнами, забранными решетками. Перед коробкой дорогу перегораживал бруствер, сложенный из мешков. Хочешь проехать, изволь малым ходом съехать с дороги и трюхать себе по обочине. Понятное дело, ежели большое начальство пожалует, мешочный бруствер солдатики мигом раскидают, будто ничего и не было. Да только начальство редко в Зоне появляется, боится радиации, мутантов, явлений всяких гадостных типа того же «жгучего пуха» или «ведьмина студня». А еще сталкерскую пулю словить опасается. И еще неизвестно, чего больше.

За КПП виднелись довольно мощные сварные ворота, на одной из створок которых кто-то криво присобачил бело-синий дорожный знак со стрелками и двумя надписями: «Страхолiсся» и «Чорнобиль». Та, что «Страхолiсся», указывала прямо, та, что «Чорнобиль», – налево, и при этом явно врала. Карта Зоны у любого сталкера в голове сидит накрепко. Таблицу умножения наш брат вспоминает, лишь когда хабар перекупщику сдает, а вот что где в Чернобыльской зоне отчуждения находится, это мы помним круглосуточно.

Значит, это КПП перед въездом в поселок Страхолесье. Говорящее название… Много про это место слухов поганых ходило среди сталкерского люда, а вот что творится за усиленным армейским кордоном на юго-востоке от Чернобыля, доподлинно не ведал никто. Зато все знали точно – проще среди бела дня открыто пройти в Зону через КПП «Дитятки», поплевывая на блестящие гуталином сапоги начкара и его пристяжи, нежели ночью просочиться на запретную территорию в районе Страхолесья. Пропадали там люди, даже плененные в Зоне военными патрулями. Поехал конвой на юго-восток, значит, считай, никто и никогда больше не увидит взятого под белы ручки сталкера-арестанта. Ни писем из тюрьмы не будет, ни на запросы официальные о судьбе преступника никто не ответит. Был человек – и нет человека. Вот такие дела.

– Спасибо, Жила, удружил, – сказал я, после чего собрал во рту побольше вязкой слюны и смачно плюнул в морду торговца.

Тот довольно ловко уклонился от плевка, занес было ногу, чтоб отвесить мне пинка, но передумал. В сторону его драндулета с пристегнутым трейлером направлялись четверо молодцев в камуфляжах и при автоматах. Я сразу отметил: камуфла на всех была новая, автоматы тоже «с нуля». И пулемет на вышке – не ПКМ, занюханный до невозможности, а самый натуральный «Печенег», причем без малейшей царапины на стволе, можно сказать, только со станка. Все это я разглядел абсолютно точно, снайпер я или где?

Пока четверка вояк неспешно направлялась к нам, Жила загодя согнул спину в полупоклоне, а Ильюша куда-то ненавязчиво смылся от греха подальше. Мутант – он и в Африке мутант, их нигде не любят, даже в местах, где у военных с барыгами все схвачено и проплачено.

– Здорóво, Жила, – лениво обронил пятнистый капитан, подойдя поближе.

Тройка его церберов выстроилась позади, по-уставному пожирая глазами мясистый затылок начальства. Лучше б в Зону пялились, придурь кирзовая. Оттуда могут гораздо большие неприятности нагрянуть, нежели самые ужасные кары его сиятельства капитана.

– Здравия желаю, товарищ Голопупенко, – потупил глазки торговец. Ишь ты, Голопупенко. Камуфла маскировочная не только на плечах, но и на фамилии.

– Ну, чего привез на этот раз? – прищурился капитан, почесывая объемистое брюшко. Хорошо у них тут, на КПП «Страхолесье». Таких момонов я не видал у вояк с других блокпостов, даже у майоров не наблюдал. А тут не только начальство, но и рядовой состав, я смотрю, ряхи серьезные накушал на казенных харчах. Не во всякое зеркало такая будка поместится.

– Сталкера вот заловил… – еще сильнее засмущался Жила.

– Это я вижу, – поджал губы Голопупенко. – Ты давай по делу, коммивояжер, не тяни зомби за яйца.

– Да я ж и не тяну, – горестно вздохнул торгаш. – Вот оно, все как на духу. Три «батарейки», две «губки», «брызг» семь штук. Все, как положено, запаковано в свинцовые контейнеры, обернуто войлоком, печати проставлены с особой маркировкой…

Капитан хмыкнул, следом, как по команде, деликатно и коротко хором гыгыкнула пристяжь, растянув рты и тут же вернув их в исходное положение.

– Значит, запаковано, обернуто и проштамповано, – протянул Голопупенко. – А как же без досмотру-то? Может, ты там полную «пустышку» везешь, откуда ж мне знать?

– Да какой там, – испуганно отмахнулся Жила. – Их и пустые-то все давно повыбрали, а уж полную…

– Брешешь, – зевнул капитан. – Жаль, наш дежурный ученый на Хильчу отъехал, а без спецкостюма я в твои контейнеры не полезу. Короче, ладно. Сгружай две «батарейки», одну «губку» и полдюжины «брызг», я сегодня добрый. И можешь проезжать.

Глаза торгаша округлились, челюсть отвисла книзу, отчего он стал похож на Щелкунчика из старого мультика.

– Да что же это… Да как же… Это ж грабеж средь бела дня…

– Почему грабеж? – осклабился капитан, следом за ним автоматически растянули хомячьи щеки автоматчики. – За проход из Зоны троих сталкеров с хабаром и без досмотра – вполне нормальная цена.

– Да откуда трое-то? – возопил Жила.

– Как откуда? Ты, твой мутант, что в трейлере среди ящиков зашхерился, и вот это тело с обожженной рожей. Ты ж сам сказал, что он сталкер. Ну и вот.

– Так это ж…

– А-тставить базар, – рыкнул капитан. Его пристяжь разом перестала лыбиться и недвусмысленно взяла автоматы на изготовку. – Короче. Или плати, или чеши обратно в Зону. Хоть лесом двигай до Губинского блокпоста, хоть в Припять ныряй вместе со своим барахлом, авось речной патруль не подстрелит и возьмет дешевле. Только учти, сейчас на кордоне усиление в связи с возросшей активностью Зоны, и проверяющие из центра скачут по гарнизонам, как вши по сверхсрочнику. Так что, если какая-нибудь шишка на блокпост заявится, тебя при визуальном контакте тупо расстреляют без разговоров, а «проверкин» доложит наверх о ликвидации очередного преступного элемента. Выбор за тобой, коммивояжер.

Выслушав все это, Жила вздохнул горестно и, чуть не плача, полез в трейлер, откуда и вынес, пыхтя и отдуваясь, пять войлочных свертков, каждый величиной с небольшой чемодан. Так вот обо что я бился всеми частями тела во время поездки! Свертки были тщательно перевязаны брезентовыми ремнями, и на каждом стояли черные печати с надписями на трех языках: «Осторожно! Не кантовать! Научное оборудование!»

Это правильно. Хабар, взятый из Зоны, конечно, можно брать голыми руками, чесать им разные чешущиеся места, бросать его об землю или в костер. Некоторые даже это проделывают в реале, особенно «отмычки», осознавшие, что обратно к маме с папой они уже не вернутся и терять им больше нечего.

А те, кому терять есть чего, предпочитают переносить хабар в освинцованных контейнерах, для безопасности обернутых в несколько слоев войлока, чтоб, не дай Зона, не сотрясти ненароком опасный груз. Признаться, я сам таких укупорок живьем не видел, наш брат сталкер в основном хабар в поясных контейнерах таскает. Правда, слышал о том, что вывозится он из-за кордона чуть ли не в броневиках, плотно забитых изнутри ватой. Брехня это все, конечно. Вон оно как транспортируется, богатство Зоны, оплаченное кровью многих сталкеров. Научное оборудование, мать его…

– Вот это другое дело, – дружелюбно улыбнулся Голопупенко. – Добро пожаловать на страхолесский рынок. Только ты осторожно по обочине езжай. А то недавно Балан на своем драндулете завалился набок, так ему пришлось нам весь хабар скинуть, чтоб мы его бэтээром на дорогу выволокли. Так и поехал он обратно в Зону, чего на рынке без товара делать-то?

Жила ничего не ответил. Поднапрягшись, закинул меня обратно в трейлер, после чего сквозь шум заведенного двигателя я расслышал рык капитана:

– Открыть ворота!

Трейлер затрясло, потом он накренился набок, но довольно скоро вернулся в нормальное положение. Транспорт Жилы въезжал в Страхолесье, из которого не вернулся еще ни один сталкер, волей Зоны попавший в это загадочное и страшное место.

* * *

Хороший рынок – это тот, где есть всё. Надо тебе, скажем, картошки, не в Зоне выращенной, размером с арбуз, а нормальной, с кулак, в грязи и культурной сеточке, – пожалуйста. Или водки, например, душа захотела. Не паленой, местного разлива, выгнанной из табуретки, найденной в Припяти, а настоящей «Столичной». Да не вопрос! А если автомат нужен? Чтоб прям в складском сохране, блестящий от смазки. Пожалуйста, хороший человек, всё для тебя. Вот он, прям рядом с прилавком стоит, открытый армейский ящик с пятью «калашами» рядком, магазинами и принадлежностями. Или рабыня тебе срочно понадобилась. В меру симпатичная, хозяйственная, со всеми бабскими округлостями, не очень дорогая, но и чтоб по утрам с души не воротило от кривой рожи. И такое найдется. А уж раба подобрать – вообще не проблема. Работящего, не прожорливого, нормально забитого. Не до полусмерти, конечно, но и чтобы знал цену плетки в хозяйской руке. Все для вас, уважаемый. На то он и хороший рынок, чтоб на нем все было…

Рынок богатого поселка Страхолесье был очень хорошим. А чего ему плохим-то быть? Безопасность торгового люда гарантирована военными. Поселок еще в восемьдесят шестом, после взрыва на ЧАЭС, мигом стал стратегически важной точкой. Страхолесье расположено на берегу громадного Киевского водохранилища, часто называемого Киевским морем, в которое несколько рек впадают, и Припять в том числе. Считай, перекресток водных дорог, к тому же расположенный прямо на границе Зоны. Не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, каким образом хабар вывозится из Зоны, минуя все армейские кордоны, понатыканные отсюда до самого Киева. Ночью загрузил тючок в моторку, да и погнал себе куда душа пожелает. Хочешь – практически в любую точку незалежной, а хочешь – прямиком через Днепр в Беларусь, ежели тебе там рады, конечно.

А если вдруг какая незадача образовалась в поселке, незапланированный труп, например, так решается все проще простого. Не зря ж в Киевском море рыбы плавают таких размеров, что если б случилось иной акуле увидеть, скажем, сома-мутанта, удирала бы она, нервно хихикая, со всех своих плавников от греха подальше…

Все эти ценные сведения о житье-бытье местных аборигенов я узнал из разговоров покупателей, подолгу торчащих возле прилавка Жилы. А чего бы не постоять? Посмотреть есть на что, товар качественный, хозяин радушный. Кого хочешь заговорит, словно паук зазевавшуюся муху, оплетая потенциального клиента тонкой, незаметной паутиной из слов. Глядишь, и поплыл пассажир, уже и неудобно ему уйти без покупки…

Торговал Жила всем. Продуктами, водкой, оружием (как подержанным, заляпанным плохо отмытой кровью, так и новым, по виду только что с завода), запчастями для машин, само собой, хабаром в освинцованных контейнерах, обернутых войлоком. И рабами. Но с этим у него сегодня было неважно, товар хреновый, и всего в одном экземпляре. Товар – это я, накрепко привязанный к одному из столбов, поддерживающих навес над длинным и широким прилавком.

– Что-то у тебя нынче со скотинкой слабовато, Жила, – хохотнул амбал в понтовой, с нуля «цифровой флоре», подходя ко мне вплотную. – Мне как раз «отмычка» нужна, хочу в Толстый Лес за хабаром сходить. Как думаешь, подойдет?

– Не подойдет, – недовольно буркнул торговец. – Я эту породу знаю. Такой только на остров Хильча сгодится, в мастерские. Прожженный сталкерюга, вишь, глаза какие…

– А что мне его глаза? – осклабился амбал, подходя ко мне вплотную и кладя мясистую граблю на рукоять «стечкина», болтающегося в кобуре на поясном ремне. – Мне его глаза пофигу, меня его зубы интересуют. С гнилыми зубами в Зоне делать нечего. Слышь, ушлёпок, оскалься-ка.

Я улыбнулся одними губами.

– Чо лыбишься? – вызверился амбал. – Жвала свои покажь, пока я тебе…

Не люблю я такое слушать. Тем более что изо рта понтового обладателя дорогого в Зоне камуфляжа воняло премерзко. Поэтому я просто боднул его лбом в переносицу.

Получилось. Почувствовал я, как от удара смачно хрястнула спинка носа – значит, попал куда хотел, несмотря на ремни, плотно стягивающие за спиной мои руки.

Амбал несолидно ойкнул, отступая назад. На новую «цифру» обильно хлестануло красным. Постояв мгновение столбом, незадачливый покупатель качнулся назад и рухнул на спину, раскинув руки и ноги, словно выброшенная на берег морская звезда. Угу. Значит, я ему не только нос сломал, но еще и мозг сотряс, вон как лоб гудит, словно об рельсу приложился. Ну, ничего, теперь невежливому камуфлированному франту светит не поход в Толстый Лес, а покой, постельный режим и сеансы шоковой терапии, когда будет в зеркало смотреться. От такого удара морду на пару недель разносит в пельмень, остаются лишь глаза-щелочки, а вокруг – тесто бесформенное.

– Ну, что я говорил, – вздохнул Жила, бросив в мою сторону неодобрительный взгляд. – Приедут хрен откуда, накупят снаряги и корчат из себя сталкеров-ветеранов. Эй, кто-нибудь, уберите тело с дороги, пока его собаки не обоссали.

Какая-то местная одноухая шавка уже и вправду крутилась неподалеку, явно с недобрыми намерениями поглядывая на неподвижную кучу мяса. Насчет обоссыт – это, конечно, вряд ли, для этого столбики есть, а вот уши обгрызть может запросто. Собаки призонья хоть и не мутанты, но их повадки такие же, как у кошмарных тварей, обитающих возле ЧАЭС и в прилегающих районах. Сильного боятся, слабого и беспомощного рвут на месте.

– Дык, может, оно б и к лучшему, – заметил крепкий, коренастый дедок, сосед Жилы, торгующий черными кожаными плащами образца сороковых годов прошлого века с характерными синими петлицами на воротнике и желтыми пуговицами со звездами. Такие носили во время Второй мировой «сталинские соколы», летчики Рабоче-крестьянской Красной армии. Где только нарыл дед столько раритетов – непонятно, небось, какой-нибудь старый потайной склад вскрыл или у вскрывшего скупил по дешевке. Хотя для Зоны товар в самый раз. Толстая, хорошо выделанная натуральная кожа, байковая подкладка, идеальное состояние. Под таким и от слабокислотного дождя укрыться можно, и от «жгучего пуха» спастись, спрятав лицо в высокий воротник…

– Что к лучшему? – не понял Жила.

– Ну, ежели обоссут. Может, глаза несытые мочой собачьей промоет, мозги на место встанут. Глядишь, живой домой вернется, а не по частям.

– Это да, – задумчиво произнес Жила, наблюдая, как незадачливого сталкера уносят четверо рыночных рабов, подгоняемые жилистым парнем, на рукаве которого красовалась повязка с криво намалеванной надписью «Адмiнiстрацiя». – Это да… Только ведь этот администратор сейчас клиента отнесет и вернется. И придется мне либо этого сталкерюгу ему за бесценок продать, либо…

– Почем работничек, уважаемый?

Жила моментально отвлекся от грустных мыслей и расплылся в тренированной улыбке.

Перед прилавком стоял высокий, худой тип с бледным аристократический лицом, одетый в черный кожаный плащ. На ногах покупателя красовались до блеска начищенные хромовые сапоги, на руках – перчатки того же цвета, сработанные явно на заказ из того же материала, что и плащ, напоминавший фасоном униформу эсэсовцев из фильмов про войну.

– Для вас почти за бесценок, профессор Гебхард, – промурлыкал Жила. – Тысяча – и он ваш.

– Тысяча гривен? – уточнил покупатель с немецкой фамилией, что, впрочем, не мешало ему абсолютно без акцента изъясняться на русском.

– Долларов, – мягко поправил клиента торговец. – Американских.

– За эти деньги я куплю пяток бомжей, которые все равно через неделю сдохнут в мастерских, – скривился тип, которого Жила назвал профессором, явно собираясь угодить.

– Этот протянет намного больше! – уверенно заявил продавец. – За кордоном встречаются экземпляры, слабо восприимчивые к радиации и пагубному воздействию хабара. Этот – один из них. Доверьтесь моему опыту, я знаю, что говорю. Некоторых Зона ломает, многих убивает и лишь единицам дарит иммунитет к своим порождениям. Такие ветераны могут без последствий голыми руками брать даже «рачьи глаза», не говоря уж про «брызги», и таскать их чуть ли не в карманах…

– Откуда такая уверенность? – спросил профессор, останавливаясь на полпути.

– Я сам из таких, – негромко проговорил Жила. – Меня Зона отметила, и я своих распознаю сразу.

– А потом продаешь их на рынке за американские доллары, – хмыкнул профессор, обнажая в улыбке острые зубы, смахивающие на звериные.

– Бывает и так, – расплылся в ответ торгаш. – На все воля Зоны.

– Как ты его брал? Своими знаменитыми гранулами со снотворным?

– Ими, – кивнул Жила. – Польщен, что вы наслышаны. Не мое изобретение, но моя доработка под ружейный патрон. Никаких побочных эффектов, только травматический шок от удара, за которым следует глубокий, здоровый сон…

– Двести пятьдесят, – перебил торговца Гебхард. – И ни центом больше.

– Семьсот, – заупрямился продавец.

– Триста, или я ухожу.

Жила явно собирался еще поторговаться, но тут в глубине рынка обозначилась знакомая фигура парня с повязкой.

– Ваша взяла, – махнул рукой торговец. – Забирайте.

Три зеленые бумажки, которые швырнул на прилавок профессор, исчезли, словно по волшебству. После чего, как следствие какого-то безмолвного заклинания, за спиной Гебхарда выросли два типа с каменными рожами, запакованные во «флектарн» – причем не в нашу «ряску», а именно в немецкие пехотные камуфляжи. Профессор кивнул на меня, и два молодца, практически одинаковых с лица, синхронно шагнули в мою сторону.

Судя по тому, как они двигались, я решил не дергаться и до поры до времени покориться судьбе. Глупо безоружному, голодному и изрядно помятому драться с двумя вооруженными, хорошо выспавшимися и отлично тренированными типами, судя по повадкам и намозоленным костяшкам кулаков, не понаслышке знающими, что такое рукопашный бой. Тем более что бежать-то все равно некуда. Вон над крышами домов вышка пулеметная виднеется, справа еще одна. Значит, поселок огорожен по периметру, дабы не совались в него излишне любопытные и не убегали из него те, кому убегать не положено. Поэтому я, стараясь не делать резких движений, дал себя отвязать и связать снова. Поймав удивленный взгляд Жилы, я лишь нехорошо улыбнулся обожженными губами. Хрен его знает, куда я попал на этот раз, та это Зона, где я бывал раньше, и тот ли это Жила, которого я знал, но по-любому должок у меня к торговцу появился немаленький.

Подошел администратор, поглядел на меня, на профессорских «флектарнов», почесал в затылке и все же решился.

– Этот раб только что ударил свободного сталкера. За такое полагается штраф и конфискация раба в пользу села Страхолесье…

– Ударил сталкера? Связанный? – поднял тонкие брови профессор. – Хороший экземпляр, удачная покупка. Но, как я понимаю, он проделал это до того, как стал моей собственностью?

– Ну да… – протянул администратор, не понимая, куда клонит новый хозяин опасного товара.

– Значит, теперь все претензии – к его бывшему владельцу, – ехидно осклабился Гебхард. – Моя собственность таких фортелей не выкидывает. Так что ауфвидерзейн, майн либер фройнд.

И кивнул своим телохранителям – пошли, мол.

Ну, они и пошли. Гебхард впереди, «флектарны» за ним, я – между ними. После рассказа администратора они явно стали относиться ко мне более внимательно, один из них даже достал из кармана стальной цилиндр и показал мне. Что это такое, я знал прекрасно. Одно движение кистью – и цилиндр превращается в телескопическую дубинку, которой профессионал может запросто сломать человеку руку или ногу. Или убить на фиг, если понадобится. Прозрачный намек, не требующий разъяснений.

– Кстати, у вас сильный ожог лица, – заметил профессор на ходу. – Ганс, вколи-ка ему сыворотку «зета три». Не беспокойтесь, это чисто мое изобретение – предотвращает возникновение булл, эрозий, язв и всех типов ожогового некроза. Не панацея, конечно, но вероятность сепсиса снижается в разы.

«Ишь ты, заботится о своей собственности», – подумал я.

Шедший слева от меня Ганс, особо не заморачиваясь, вытащил из нагрудного кармана довольно большой одноразовый инъектор, зубами свернул колпачок и прям на ходу через одежду всадил мне иглу в плечо. Вот сволочь! Мог бы хоть притормозить на секунду. Неприятное это дело, когда тебе разом вкатывают в мышцу пару кубов какой-то гадости. Но профессору было плевать на мои ощущения. Главное, что собственность не загнется от ожогового сепсиса в ближайшем будущем, остальное не важно, можно идти дальше.

Так мы и шествовали не спеша между рядами обширного страхолесского рынка. Товаров было море, покупателей же не особенно много, потому торговцы только что не выскакивали из-за прилавков, перехватив безразличный взгляд Гебхарда. Но профессора не интересовали ни заморские консервы, ни обмундирование, ни оружие, и даже хабар не вызывал в нем особого энтузиазма. Так, прикупил по пути пару крупных «брызг», нагрузив «флектарнов» двумя войлочными тюками, и на этом все закончилось. Мне ношу не доверил, и это правильно. Для нормального бойца любой предмет – оружие, так что лучше пусть пока что походит раб со связанными руками. Тонкий психолог этот немец, с ним надо быть поосторожнее. Такие профессора с аристократическими чертами лица иной раз бывают опаснее самого жуткого с виду бандюгана.

Внимание Гебхарда привлекали лишь дорогие рабы, которых на рынке, кстати, было выставлено не особенно и много. Часто попадались явные бомжи, грязные и вонючие даже по меркам Зоны. Явные кандидаты в «отмычки», которым один путь – до первой «мясорубки».

Реже продавали обычных деревенских мужиков, пропитых до синевы. Наверняка отловили алкаша где-нибудь в далеком украинском селе, где его никто не хватится и искать не будет, – и в Страхолесье. Зона все спишет, а в случае чего Киевское море не выдаст тайну исчезновения человека.

Сталкеров же не было вовсе. Похоже, сильно свезло Жиле, что нашел он меня безоружного и оглушенного очередным незапланированным переходом из одного мира в другой. Обычно нашего брата так легко повязать не получается. Кому надо лишний раз рисковать да под пулю соваться ради трех сотен «зелени»?

Однако Гебхарду повезло. Мы уже почти весь рынок прошли, когда он углядел, как двое бритых наголо работников привязывают к столбу прилавка обстоятельно избитого рыжего парня, одетого в мокрую, рваную джинсу. По левой части лица джинсового пижона расплывался нехилый кровоподтек. Похоже, дубинкой приложили, а потом повязали, пока в себя не пришел. И хотя на рыжем не было ничего похожего на сталкерские шмотки, что-то мне подсказало: неспроста лысые подручные продавца вяжут его вдвоем, а сам хозяин торговой точки стоит чуть поодаль с «макаровым» наготове.

– О, майн гот, кого я вижу! – воскликнул профессор. – Господин американец! Какими судьбами?

Продавец покосился на Гебхарда, но пистолет не опустил, продолжая держать джинсового пижона на мушке до тех пор, пока работники не закончили вязку и не отошли в сторону.

– Вы его знаете, профессор? – поинтересовался торгаш, опуская пистолет.

– Мне ли не знать мою собственность? – хмыкнул Гебхард, подходя ближе к пленнику. – Не далее как месяц назад я купил этого туриста здесь, на рынке, у Кривого Остапа. Да-да, у того самого, что пропал в Зоне совсем недавно. И в тот же день он попытался сбежать. Естественно, неудачно. Пришлось его хорошенько проучить, после чего он присмирел ненадолго. Я обучил его русскому языку – пришлось «большую зуду» потратить, турист того стоил. Так вот, вместо благодарности он сбежал во второй раз.

– Все понимаю, господин хороший, – осторожно произнес торговец, так и не спрятав пистолет в кобуру. – Но, по закону Зоны, что с воза упало, то пропало. Мы с ребятами поймали его сегодня утром возле старой базы отдыха, когда он из воды вылезал. Вчетвером брали, так он Назару Длинному все пальцы на левой руке сломал.

– Так вы его, уважаемый, на продажу выставили или просто подсушиться? – поинтересовался немец.

– Ясное дело, на продажу, – насупился торгаш, соображая, куда клонит профессор.

– Так вот, я и покупаю его у вас, никоим образом не собираясь нарушать закон Зоны. Думаю, за такого строптивого раба вам никто больше пятидесяти долларов не даст.

– Ну, это еще вопрос, – сказал продавец, почесав стволом пистолета широкую переносицу. – Скажем, за двести…

– Сто, – отрезал Гебхард, неуловимым движением извлекая из-под полы плаща «Вальтер Р88». – Наброшу по десятке за каждый палец Длинного Назара. В противном случае я просто пристрелю своего беглого раба, на что имею полное право по законам Зоны.

– Идет, – быстро проговорил торгаш. – Вы же знаете, профессор, как мы все здесь вас уважаем. Ради такого покупателя грех не сделать скидку.

– Это точно, – невозмутимо произнес Гебхард, после чего «вальтер» незаметно, словно сам по себе, исчез в складках кожаного плаща. На прилавок упала измятая зеленая бумажка. – Пусть ваши помощники проводят господина туриста до моего катера.

– Но мы об этом не договаривались… – начал было торговец.

– Видите, мои помощники заняты, – процедил сквозь зубы профессор. – Или вы хотите испортить со мной отношения, уважаемый?

Продавец живого товара портить отношения не хотел, поэтому лысым пришлось самим отвязывать опасного беглеца. Правда, перед этим торговец, засунув пистолет в кобуру, достал из кармана электрошокер и приложил его к шее джинсового. Мелькнула искра, послышался треск, пленник дернулся и обмяк.

– Так надежнее, – пояснил продавец. – У моих парней лишних пальцев нету.

Гебхард ничего не ответил, лишь повернулся и направился к причалу, уже видневшемуся в конце рынка. За ним потянулся небольшой караван: «флектарны», груженные хабаром, я между ними, а позади нас – лысые, тащащие за собой безвольное тело рыжего туриста.

* * *

Катер профессора был довольно просторным. Большая капитанская рубка, две пулеметные стойки на носу и корме с крупнокалиберными «Утесами» и широкая палуба, где и разместилась вся наша теплая компания. Помимо бородатого, неразговорчивого капитана на катере находились еще двое «флектарнов», поразительно похожих на моих конвоиров. Такие же каменные рожи, примерно одного роста, белобрысые, одинаковые стрижки… Хотя, возможно, я заморачиваюсь. Одинаковая униформа делает людей похожими друг на друга, а если профессор специально подбирал себе в команду крепких голубоглазых блондинов, то это все и объясняет.

На палубе стояло тяжелое дубовое кресло с высокой спинкой, выполненное в готическом стиле, и небольшой круглый столик из того же материала. Откинув полы плаща, Гебхард опустился в кресло, открыл стоящий на столике хьюмидор, вынул оттуда сигару, понюхал ее и улыбнулся. Наверно, так мог бы улыбнуться довольный удав, вдосталь наглотавшийся мышей. Сразу же из-за спинки кресла нарисовался «флектарн» с золотой гильотинкой в руке, которой он ловко отмахнул кончик сигары.

Профессор кивнул, достал из кармана мою зажигалку, прикурил и с удовольствием затянулся. Я и не заметил, как Гебхард выторговал у Жилы прощальный подарок Сталка с запоминающейся гравировкой: «Если пойду я долиною смертной тени, то не убоюсь я зла. Потому что я и есть самое страшное зло в этой долине». Видать, пока меня отвязывали от столба, и произошла сделка. Хотя не исключено, что торгаш просто решил подарить сувенир хорошему покупателю.