Читать книгу Нельзя, но можно - Дмитрий Соколов-Митрич - Страница 6

– Все утро накануне открытия первого кафе, на Островитянова, я рыдала. Хотя вообще-то я не «про поплакать». Но меня и сейчас перед открытием каждого нового кафе трогать не рекомендуется. Все уже привыкли за много лет. Понимают, что не стоит в этот день ко мне соваться.

А тогда, зимой 2009-го, я была совершенно точно уверена, что жизнь потеряла всяческий смысл. Во-первых, никто не придет. Во-вторых, там наверняка все не готово. И надо заставить себя ехать в кафе. Но я не могу. Я занята – плачу. Поэтому я сидела дома, пока не приехала моя сестра и не увезла меня на Островитянова. Там была вполне энергичная кутерьма, все что-то делали, все пятнадцать человек тогдашнего штата «АндерСона» пылесосили, наводили последний блеск, вкручивали лампочки и расставляли подушки. А я сидела и боялась.

Но вот мы открыли двери, и в наше кафе пошли дети с лопатками.

Тут нужно сказать, что мы сидим и разговариваем с Анастасией в лофте ее «Фабрики счастья» на Семеновской. Слева от нас большая черная труба стимпанковского вида, по которой дети должны скатываться в праздник. Труба одной стороной уходит в потолок, поэтому детей уводят сначала выше этажом, в тайную комнату, и оттуда сплавляют вниз. По черной глухой трубе. А внизу горят огни, пианино лазоревого цвета, столы в крахмалах, как говаривали дореволюционные официанты, огромные гелиевые шары с серебряными лентами до пола стоят посреди зала стоймя, как лес; крик, праздник и дискотека.

Но то когда идет праздник. А сейчас в зале пусто. И все равно щекотно. Остаточное настроение под потолком плавает.

А Анастасия рассказывает:

– Пошли дети с лопатками…

– С чем?

– Я выбрала помещение для первого кафе именно на улице Островитянова (до этого просмотрела сто вариантов) по той причине, что там очень большая плотность застройки. Следовательно, много детей. Мы находимся как раз на векторе «жилой массив – Тропаревский парк». Открылись в двенадцать часов дня. И семьи с детьми, которые возвращались из парка со своими санками, лопатками для снега, замерзшие, они пошли к нам.

Они заходили и говорили: «Мы вас так ждали!» А у нас баннер на дверях висел. Мы очень долго делали ремонт – полгода, наверное. Потом все не могли получить эту чертову мебель из Китая (я расскажу вам, как мы ездили в Китай за столами). Даже когда ремонт уже сделали, мебель не пришла. Полгода у нас висел баннер: «Здесь скоро откроется “АндерСон”». А они нас ждали, и я их за это буду всю жизнь любить, моих с лопатками на Островитянова…

А мы в зале елки нарядили с пряниками съедобными, которых напекли, и с безе. Все происходило ведь перед Новым годом. Дети пряники прямо с елки откусывали. Чумовое открытие было. И все сразу так расположились, словно они наше кафе всю жизнь знали и всегда в него ходили.

Раз, и в мою картинку попали. Это был один из самых счастливых моментов в моей жизни, когда я поняла, что картинка получилась.

У нас в первый день выручка была двадцать семь тысяч рублей. Я себя чувствовала миллионером. Никаких сложностей в тот день не было, только праздник. Никто не понимал, что все только начинается.

Когда Анастасия увидела картинку своего будущего кафе, она увидела коляски, маленькое помещение и чтобы все было плюшевое и уютное, и она увидела людей, которые будто бы все друг друга знают.

– Как будто ты живешь в соседнем доме и спускаешься попить кофе в место, где ты давно уже свой. Когда я езжу в Европу, я завидую простоте и постоянству соседства, тому, что утром можно в тапках спуститься за хлебом или выпить кофе, по дороге здороваясь со всеми. Для меня это квинтэссенция удавшейся жизни.

Мы спрашивали Настю:

– Удавшейся спокойной жизни?

– Спокойная жизнь мне не сильно интересна. Но это такая жизнь, в которой… есть такое слово, которое сейчас почти не используется современной молодежью, – родина. Знаешь, это когда тебе важно то место, где ты живешь, и тебе важно, что ты здесь родился. У меня вот это все из маленького города идет. Мне так кажется. Это трудно забыть, если ты когда-то жил в городе, который был твоим.

Анастасия родилась в Северодвинске. Сейчас все знают, что это центр атомного кораблестроения, город, который строил, отправлял в походы и принимал атомные подводные лодки. Но в свое время Северодвинск был закрытым городом. В журнале «Пионер» от 1973-го была напечатана повесть «Мальчики из Полярнореченска» – малоценная по своему художественному дыханию, но изобилующая захватывающими подробностями. В эти годы уже гремел Крапивин со своим «Мальчиком со шпагой», где подростковое чувство справедливости разбивалось о взрослое равнодушие, но мальчики из Полярнореченска жили в другом мире. В мире безупречных взрослых. Главная коллизия повести была скорее гайдаровской: мальчики знали, в каком потрясающем городе они живут, но никому не должны были о том рассказывать. И когда один из подростков во время поездки в Москву, случайно раззадоренный столичным ровесником-стилягой, воскликнул: «Да наш город самый лучший! Ты даже не знаешь о нем!» – он был жестоко осужден здоровым детским коллективом. А потом мальчики вернулись в прекрасный, ночной, морозный, защищенный со всех сторон город, которого не было ни на одной карте, и возле КПП их встретили отцы, офицеры в заснеженных шинелях.

Это было похоже на вход в Нарнию – шагаешь через дверь КПП, похожую на шкаф, и попадаешь в необыкновенное место, которого нет. И где все знают друг друга.

Но нужно еще добавить, что в Северодвинск со всей страны стекались и научные сотрудники – он был не только военным центром, но и наукоградом. А теперь представьте себе место, в котором остались от шестидесятых годов культ образованности и культ шутки, прибавьте к этому культ защиты, и вы поймете, что Северодвинск даже восьмидесятых и начала девяностых годов вполне может стать местом, в которое отчаянно хочется вернуться.

Или которое хочется построить. Так что «АндерСон» – кафе с сильным и личным бэкграундом, его настоящую идею очень трудно украсть.

Потому что нельзя создать наполненный подробностями мир, если этот мир изначально не твой.

Нельзя украсть хюгге.

История с «каждый в кафе знает каждого», которая вдохновляла Анастасию, – это тренд, набирающий последние несколько лет популярность и силу.

Это датское хюгге.

Мы опять возвращаемся к скандинавской теме – но куда от этого деться в «АндерСоне»? Хюгге – понятие, которое датчане считают одной из основ своего общества и о котором они готовы говорить так же часто, «как итальянцы о еде».

Сейчас модно открывать хюгге-кафе. Как они выглядят?

Ричард Оранж (The Guardian) так описывает аутентичное хюгге-кафе: «Это непереводимое ощущение места, людей и единения, которое датчане ценят выше всего.

Это свечи, точно… освещение. Совсем не то, что большие лампы на потолке. И мебель: вам кажется, она куплена в разных местах, как в старом кинозале. Возможно, здесь все знакомы. На первый взгляд кажется – все связаны, место наполнено общением, даже если никого нет».

В общем, хюгге-кафе – это место, которое продает чувство дома.

Сделать кафе в этом стиле непросто, считают датчане: нужно слишком долго собирать вещи, которые вызовут умиление, удивление, узнавание и усмешку одновременно.

И да – вы не можете просто купить хюгге, как пакет программного обеспечения. На это нужно потратить свое время.

Возможно, «АндерСон» – первое хюгге-кафе в России, но мы этого еще не знаем. Мы должны понять, какими вещами команда «АндерСона» наполняет свои заведения и как строит свои отношения с гостями – теми, кто пришел к этому «месту социального водопоя».