Читать книгу Кировская весна 1938-1939 - Дмитрий Ю. - Страница 24

1938 год
14.04.38 Грабин

Оглавление

В апреле 1938 года меня вызвали в Москву. Как в таких случаях нередко бывало, никаких разъяснений не было дано, лишь сообщили, что в Кремле состоится совещание, на котором необходимо мое присутствие. Какой вопрос будет обсуждаться, как готовиться, какие материалы могут понадобиться – об этом оставалось только догадываться. Впрочем, за четыре года работы в Приволжье я уже привык к таким вызовам и даже научился более или менее верно предугадывать их причины. На этот раз положение дел в нашем конструкторском бюро и на заводе не давало явных поводов для вмешательства высших инстанций. В подготовке совещания мы никакого участия не принимали. Следовательно, речь могла идти о вопросе, не имеющем к нам непосредственного отношения, а мое присутствие на совещании было необходимо в той же, вероятно, мере, что и присутствие главных конструкторов других КБ, привлечение которых обычно практиковалось при обсуждении проблем артиллерийского вооружения.

Приехав в Москву, я сразу же зашел в Наркомат оборонной промышленности к Борису Львовичу Ванникову, который в то время был заместителем наркома, – хотел узнать, какой вопрос будет обсуждаться на совещании в Кремле. Ванникова на месте не оказалось, в аппарате НКОП тоже никто ничего не смог сказать. Так и пришлось мне идти в Кремль без подготовки.

Совещание проходило не в том помещении, где обычно. В зале ожидания было очень много больших военачальников, которых я никогда не встречал на прежних совещаниях. Все это показалось мне необычным, но самая большая неожиданность была впереди.

Зал заседаний, куда мы вошли после недолгого ожидания, представлял собой просторное помещение, в котором амфитеатром были расположены скамьи. Впереди, между двумя огромными окнами, стоял стол типа письменного, только очень большого размера. За столом сидел маршал Уборевич, председатель Главного Военного совета РККА. Оказалось, что это совещание и было заседанием ГВС. В состав совета входили: Киров, Молотов, Тризна, возглавляющий Главное артиллерийское управление, инспектор артиллерии Воронов, председатель Арткома ГАУ Грендаль, начальник Генерального штаба Шапошников, начальники управлений родов войск, командующие войсками округов. На совещании, среди остальных приглашенных, присутствовали Ванников от НКОП, представитель Наркомата тяжелой промышленности, начальник КБ Кировского завода Маханов.

Открывая заседание, Уборевич сообщил, что будет рассматриваться вопрос об итогах испытаний новой 76 миллиметровой дивизионной пушки Кировского завода и о принятии ее на вооружение Красной Армии.

Меня это сообщение – как обухом по голове. О какой новой дивизионной пушке может идти речь, когда наш завод дивизионную пушку Ф 22 изготавливает? Странно. Но Уборевич не мог оговориться. Значит, военные дали задание Кировскому заводу, там изготовили новую пушку, Артиллерийское управление испытало ее и рекомендовало для принятия на вооружение. Почему же мы об этом ничего не знали?

Мне стало не по себе.

{14}

Впоследствии выяснилось, что по итогам заседания «Артиллерийское вооружение» Главного Военного Совета 28 июня 1937 года действительно были сформировано техническое задание, но к нам его не направили.

/Примечание Автора – о ходе заседания см. Кировская Весна 1936-1937/

Уборевич предоставил слово для доклада военному инженеру Главного артиллерийского управления. Поднялся представительный мужчина, положил перед собой текст и начал читать. Читал он хорошо. Отчет содержал результаты испытаний каждой группы механизмов пушки. Из того, что он говорил, явствовало: в пушке не было обнаружено никаких недостатков, все хорошо. Закончил он тем, что предложил новую 76 миллиметровую дивизионную пушку Кировского завода принять на вооружение взамен 76 миллиметровой пушки Ф 22 образца 1936 года.

Доклад произвел на меня двойственное впечатление. Первая мысль была: неужели не выявлено никаких дефектов? Если так, то кировцы молодцы, такую пушку обязательно примут на вооружение. К тому же несложный расчет показывал, что создали они ее довольно быстро. Теперь апрель 1938 года. заказ на пушку и тактико технические требования они могли получить в июле 1937 года. Следовательно, кировцы создали свою пушку меньше чем за полтора года. По тем временам это были прекрасные темпы.

Не только на меня, но и на остальных участников заседания доклад произвел, судя по всему, сильное впечатление. Это был первый случай, когда к принятию на вооружение рекомендовалось орудие без единого недостатка, выявленного испытаниями. После окончания доклада наступила небольшая пауза. Затем поднялся Киров, подошел к докладчику и задал вопрос, который во время доклада появился у многих:

– Скажите, пожалуйста, были ли в пушке обнаружены недостатки при ее испытании и если были, то расскажите о них.

Задав вопрос, Киров так и остался стоять возле инженера ГАУ. В зале воцарилась глубокая тишина. Все ждали, что ответит докладчик. Представитель ГАУ порылся в материалах и стал называть дефекты. Дефекты были разные – и крупные, и мелкие. Их оказалось так много, что по залу прокатился гул. И чем дальше он читал, тем больше называл недостатков, тем яснее для меня становилось, что на этом заседании пушку кировцев на вооружение не примут. В лучшем случае порекомендуют доработать конструкцию.

Что же из этого следовало? Какие выводы необходимо было сделать мне?

В сущности, я присутствовал на похоронах собственного детища – нашей Ф 22. И дело было не только во мне, конструкторе Грабине. Зачеркивалась, признавалась устаревшей не просто пушка Ф 22, а обрывался в самом зародыше целый род орудий, с которым все мы в нашем КБ связывали перспективы своей дальнейшей работы. Это был тяжелый удар.

На выбор у меня было два решения. Первое: отмолчаться на этом заседании или выступить в качестве специалиста, обсуждающего работу коллег.

Второе решение…

Давно замечено, что в трудных ситуациях мысль человека работает в сотни и даже в тысячи раз быстрее, чем обычно. Мне уже случалось сравнивать КБ с оркестром, а руководителя КБ с дирижером. Продолжая сравнение, можно с известной приблизительностью сказать, что я находился в том же состоянии, в каком находится композитор в минуты вдохновения, когда он, вопреки всем известным законам мышления, слышит всю свою будущую симфонию одновременно во всех аспектах Для него в эти мгновения ясны и идея произведения, и композиция, и мельчайшие подробности каждой части, каждой музыкальной темы. Не знаю, можно ли говорить о вдохновении применительно к моему случаю, но решение пришло ко мне со всей очевидностью даже раньше, чем докладчик закончил перечисление дефектов кировской пушки, обнаруженных на испытаниях. И это решение было продиктовано отнюдь не обидой, оно основывалось на целом ряде принципиальных и для нашего молодого КБ жизненно важных соображений.

Решение было таково: нашему КБ нужно во что бы то ни стало включиться в создание новой дивизионной пушки по тем же тактико техническим требованиям, которые предложили Кировскому заводу. Но одного желания было мало. Чтобы начать работу над созданием нового орудия, требовалось получить разрешение на эту работу. Кто мог дать такое разрешение? Главное артиллерийское управление? Сомнительно. Тризна и Воронов, передавая заказ на пушку кировцам, недвусмысленно дали понять, что они не считают наше КБ достойным внимания. Кто еще мог меня поддержать? Разве только Уборевич. Да, он как председатель ГВС РККА мог бы нам разрешить вступить в соревнование с кировцами Хотя надежды на это было очень мало: кировцы свою пушку уже испытывали и им предстояла только доработка, а нам нужно было начинать с бумаги. Успеем ли?

Представитель ГАУ закончил перечисление дефектов. Кто то из моих соседей заметил:

– Да, от пушки остались только дефекты…

Затем начались выступления. Мне нужно было многое обдумать, чтобы решить сначала для себя, – сумеем ли мы догнать кировцев? И решить быстро, тут же: просить разрешения на соревнование с Кировским заводом нужно на этом же заседании, другого удобного случая могло не представиться. Следует отметить, что тактико технические требования (ТТТ), заданные ГАУ Кировскому заводу, свидетельствовали об очень отрадном факте – о том, что идея универсализма ушла в прошлое: для новой дивизионной пушки угол вертикального наведения был определен в 45 градусов (вместо 75). ТТТ предусматривали также вес пушки в боевом положении около 1500 килограммов, скорость передвижения – 30 километров в час, вес снаряда – 6,23 килограмма, скорость снаряда – 680 метров в секунду. Иными словами, давая заказ на новую пушку, военные пошли на снижение мощности орудия. Вряд ли это было правильно. Наше КБ стремилось не снижать, а повышать мощность дивизионной пушки, делая ее одновременно легче, маневреннее. Я был убежден, что нынешние требования ГАУ к дивизионной пушке занижены. Однако выступать сейчас с просьбой разрешить создание пушки вдогонку кировцам, да еще по собственным ТТТ, означало наверняка получить отказ.

Да, требования заказчика расходились с нашим пониманием назначения дивизионного орудия. Но это не исключало дальнейшей работы. Эту пушку можно было рассматривать как переходную от Ф 22 к новой, более совершенной. Как я уже говорил, наше КБ давно поставило перед собой задачу создать в будущем такую дивизионную пушку, которая была бы мощнее и легче знаменитой трехдюймовки образца 1902 года. Это очень высокие требования, и они давали нам право браться за создание переходной конструкции.

Основная идея новой пушки была ясна: нужно использовать схему Ф 22 с некоторой корректировкой ее. Беглый анализ предстоящей работы не выявил никаких непреодолимых трудностей. Главным оставался вопрос о времени. В какие сроки мы должны уложиться, чтобы подать нашу пушку на испытания не позже кировцев?

Ответ на этот вопрос давал характер дефектов кировской пушки. Конечно, создатели ее и раньше знали о всех дефектах и уже вели доработку. Не по своей инициативе они подали «полуфабрикат» орудия для принятия на вооружение, их торопило Главное артиллерийское управление: «Примем на вооружение, а потом доработаете». Это свидетельствовало о том, что такая пушка очень нужна: ГАУ не решилось бы на такой шаг без острой необходимости. Это давало нам надежду. Но кировцы все равно были в гораздо более выигрышном положении. Сложность для них заключалась лишь в том, что, доделывая и переделывая отдельные узлы, им придется очень многое менять в конструкции. А это всегда трудно, иногда даже труднее, чем создание нового: в пушке все взаимосвязано, изменив один узел, становишься перед необходимостью менять другой. На этом кировцы обязательно потеряют и время и качество.

Словом, было маловероятно, что кировцы сумеют подать свою пушку на повторные испытания ГАУ раньше чем через 10 месяцев. Хватит ли нам этого времени? Я ответил себе: «Да»

Решение было принято. Я написал записку Уборевичу с просьбой дать мне возможность высказать свое мнение, положил ее на стол маршала и вернулся на свое место. В выступлениях я улавливал лишь общую мысль, но выступление Владимира Давыдовича Грендаля, председателя Артиллерийского комитета ГАУ, я слушал очень внимательно. Немногословен был Грендаль. Подверг резкой критике пушку Кировского завода, сказал, что над орудием нужно еще поработать. Заключил свое выступление так:

– Дивизионная пушка должна быть мощной, весом не более 1300 килограммов. Она должна быть значительно мощнее трехдюймовки и обладать гораздо более высокой маневренностью огневой и на марше.

Такой точки зрения придерживалось и наше КБ.

Выступление Грендаля помогло мне оформить свое. Я решил не вдаваться в подробный анализ дефектов кировского орудия. Цель моего выступления – получить разрешение на проектирование. А такую просьбу нужно основательно аргументировать. Я отдавал себе отчет, что меня могут поднять на смех, что на мою просьбу могут вообще не обратить внимания. Но выступать было нужно. Попытка не пытка. Пушку Ф 22 уже «зарубили». Защита ее – новая пушка на ее основе: продолжая конструкторский род нашей Ф 22, мы должны создать орудие более совершенное, чем пушка кировцев.

После Грендаля выступили еще несколько человек, никто из них не предлагал принять пушку Кировского завода на вооружение. Затем слово было предоставлено мне. Подходя к столу Ворошилова, я обратил внимание, что маршал смотрит на меня так, будто видит впервые. Да и трудно было меня узнать. Я был болен. За первые два три месяца болезни потерял больше 30 килограммов из моих обычных 96. Не успел я начать свое выступление, как поднялся Киров, вытянул руку в мою сторону и спросил:

– Разве это Грабин?

Я молчал. Киров подошел ко мне и, как бы продолжая, сказал:

– Что с ним? Его не узнать!

– Я не заметил, когда Грабин положил на стол записку, – проговорил Уборевич. – Прочитал ее и стал искать Грабина среди присутствующих. Но так и не нашел…

После этого небольшого отступления заседание было продолжено. Глухо и невнятно произнес я несколько первых фраз, затем справился с волнением. В заключение сказал:

– Из всех материалов для меня, как для конструктора, ясно, что кировцам на доработку пушки потребуется много времени. Я глубоко убежден, что за это время наше КБ сумеет создать новую пушку по тем же тактико техническим требованиям. Прошу вас, товарищ маршал, разрешить нашему конструкторскому бюро включиться в соревнование с кировцами.

Произнося это, я наблюдал за выражением лица Уборевича, но не заметил, чтобы он благоприятно воспринял мои слова. После меня выступили еще два человека, они продолжали критиковать пушку Кировского завода. Главный Военный совет прекратил обсуждение и принял решение, обязавшее кировцев доработать пушку и испытать ее. Ворошилов ни слова не сказал о моей просьбе. «Значит, не разрешил», – заключил я. Мелькнула горькая мысль: «Вот и продолжили конструкторский род Ф 22! Вот и конец всем нашим планам…» Нет, не мог я с этим смириться. Решил: подойду к Уборевичу и попрошу его лично. Все покидали зал заседания. Я поднялся и направился к столу маршала. В это же время к Уборевичу подошел Киров. Я заколебался. Подходить или нет? Хотелось поговорить с Уборевичем один на один. Не вышло. Будут ли Киров и Уборевич обсуждать мою просьбу? Шел я медленно и нерешительно, поглядывая на выход. Вдруг вижу – Киров повернулся ко мне:

– Товарищ Грабин, вы не уходите, сейчас мы будем решать вопрос о вас.

Это придало мне бодрости. Значит, еще не все потеряно.

– Почему вы не разрешили Грабину заниматься новой пушкой? – обратился Киров к Уборевичу, когда зал опустел.

– Пушку Маханова потребуется только доработать, а Грабину нужно начинать проектировать и изготовлять опытный образец. Он не успеет и только зря потратит время и силы.

Ответ Уборевича не удовлетворил Кирова.

– Давайте Грабину разрешим. Может быть, успеет.

– Хорошо, – согласился Уборевич. – Занимайтесь, Грабин, только не опоздайте. Хотя я сомневаюсь, – добавил он.

– А вы не сомневайтесь, – сказал Киров – Если бы Грабин не был убежден, что догонит Маханова, то, поверьте, он не стал бы просить разрешения А я убежден, что он не только догонит, но и перегонит Маханова.

Я был очень рад такому исходу, поблагодарил Кирова и Уборевича и попрощался

– Нет, вы не уходите, – остановил меня Киров, – сейчас займемся вами.

Я остановился, недоумевая, чем же еще можно заниматься. Просьбу мою удовлетворили, а больше я ничего не просил.

– Иероним Петрович, Грабина нужно обязательно лечить, – продолжал Киров, обращаясь к Уборевичу. – Видите, как он изможден, от прежнего Грабина ничего не осталось. В таком состоянии ему бы лечиться, а он напросился на такую тяжелую работу. Надо лечить его, и немедленно.

Я пытался возразить, мотивируя тем, что мне нужно сначала создать новую пушку, а потом уж лечиться. Но Киров не стал меня слушать.

– Нет, не так. Ваше здоровье для нас дороже всякой пушки. Скажите, у вас есть помощник?

– Есть, – ответил я.

– Так пусть он создает пушку, а вы лечитесь. Грабина нужно послать в Нальчик, там он быстро поправится, – вновь обратился Киров к Уборевичу.

– Лучше бы послать его в Аббас Туман, – внес свое предложение маршал.

Наконец Киров пристально посмотрел на меня, я даже смутился, не зная, чем объяснить этот взгляд.

– Иероним Петрович, мы с вами определяем место, где Грабина лучше лечить, а не спросили его, чем он болен, – заметил Киров.

– Это верно, – сказал Уборевич.

– Товарищ Грабин, чем вы больны? – спросил Киров. По возможности более кратко я объяснил, что болен уже около двух лет, и никто из врачей не может мне сказать ничего определенного.

– Вот видите, Иероним Петрович, как обстоят дела? Грабину неизвестно, чем он болен, а мы с вами решаем, куда его послать на отдых и лечение. Но почему ему до сих пор никто не помог?

Киров нажал кнопку звонка. Вошел А. Н. Поскребышев. Люди моего поколения, руководители любых рангов, хорошо знали эту фамилию. Поскребышев много лет был помощником Сталина, а потом Кирова. Через него проходило, кажется, все: бумаги, вызовы, телефонные звонки. Всегда, в любое время его можно было застать в приемной.

– Нужно заняться лечением Грабина. И немедленно. Проследите, чтобы для этого все необходимое было сделано, – распорядился Киров и чуть позже, прощаясь со мной, пожелал скорейшего выздоровления.

Разрешение было получено, соревнование с кировцами началось. Нужно было приступать к работе.

{14}

Кировская весна 1938-1939

Подняться наверх