Читать книгу Охота на Гитлера - Дмитрий Юрьевич Власенко - Страница 3

Полковник СС Александр Шнайдер был сверхчеловеком. Он цитировал страницами Ницше и "Майн Кампф", выиграл в тридцать девятом году чемпионат Берлина по теннису, его переводами Апулея зачитывалась вся канцелярия.Успехи Шнайдера в йоге потрясали: когда он сидел в лотосе, казалось, что сам Будда сошел с небес. После покорения Франции Шнайдер на свое сорокалетие поднялся на Момблан, где нарисовал картину "Утро в горах". Геббельс повесил потом это полотно у себя в гостиной на почетном месте. На каждой вечеринке герр Шнайдер пил, шутил и танцевал за пятерых, и дамы были в восторге от голубоглазого красавца, а на следующее утро полковник был свеж, бодр и готов к новым подвигам во имя Рейха. А уж когда на своем последнем дне рождения Шелленберга он сел за рояль и взял первые аккорды "Песни немцев", все прослезились, ведь не было в тот момент на свете человека чудесней, чем полковник Александр Шнайдер.

Так же, как и другой, самый главный сверхчеловек, герр Шнайдер не был женат, но сегодня утром у него появилась подружка, фрау Бауэр. Она была среднего роста, слегка полновата, и с очень здоровым цветом лица. Два года назад ее супруг, слесарь шестого разряда Стефан Бауэр, скончался от гнойного аппендицита, но с деньгами после его смерти, слава богу, проблем не возникло. Ее сын Генрих Бауэр, который работал инженером-технологом на Сименсе, перечислял ей треть зарплаты, а когда его призвали на фронт, государство начало выплачивать ей маленькую пенсию. Фрау Бауэр уважали все соседи: она была женщина консервативная, всегда очень аккуратно одетая, с развитым чувством собственного достоинства.

Что могло связать полковника СС и вдову слесаря, сверхчеловека и обычную женщину, любимца муз и простую домохозяйку? Только одна вещь была способна сблизить их: близкое соседство. Шнайдер жил на пятом этаже, а фрау Бауэр на четвертом; долгие годы они кивали друг другу в подъезде, иногда говорили коротко о погоде или об отпуске, пока, наконец, не договорились встретиться у фрау Бауэр в воскресенье, чтобы выпить по кружечке чая и съесть по кусочку творожного пирога.

И вот, сегодня, в воскресенье, когда на дворе стояла нежная молодая весна, воспетая лучшими немецкими поэтами, герр Шнайдер пришел в парадном мундире, с милым букетиком хризантем в руках. Он был галантен и настойчив, умен, весел и обворожителен, этот знаток сердец и душ герр Шнайдер. А после второй чашки чая, когда милая беседа, казалось, уже подходила к концу, поскольку было уже близко к половине одиннадцатого, то есть самое приличное время завершить завтрак, да и просто еще масса дел была у фрау Бауэр: постирать, приготовить обед, поесть, погладить, помыть еще раз полы, починить очки, написать открытку сыну на фронт, заштопать блузку, помолиться и лечь спать, так что дел, как видите, была масса и уже пора было бы, действительно, закругляться герру полковнику, но вдруг вместо нескольких теплых прощальных слов герр полковник Шнайдер заявил, что ему очень нравится здесь быть, он бы хотел остаться здесь навсегда, и, мало того, он совершенно уверен, что фрау Бауэр тоже хочется этого.

– Что? – фрау Бауэр удивленно подняла брови.

– Признайтесь себе, – герр Шнайдер взял ее руку в свою, – вы страстно желаете этого.

– Не слишком ли вы самоуверены, герр Шнайдер? – фрау Бауэр решительно отняла руку. Ее карие глаза гневно сверлили полковника. – Кто дал вам право так обращаться ко мне?

– А почему мне не быть уверенным в себе? – сказал Шнайдер, откровенно (даже, пожалуй, вызывающе) ответив на ее взгляд. – Что-то не так?

Вдова немного смутилась.

– Прошу меня извинить, – сказала она, – но все-таки я настаиваю на ответе на мой вопрос, почему вы так уверены?

Шнайдер развел руками.

– Правду сказать, я не понимаю вашего вопроса, – сказал он. – Что вы хотите знать?

– Мне казалось, что я спросила вас очень ясно. Почему вы так уверены в себе?

– А что вы имеете в виду под уверенностью в себе? – переспросил герр Шнайдер, желая выиграть несколько секунд.

Вдова недоуменно посмотрела на него.

– Хотя нет, я знаю, что вы имеете в виду. Знаю, – кивнул Шнайдер. – Под уверенностью вы подозреваете нахальство, не правда ли? Это же ужасное нахальство – заявить уважаемой женщине, что мне хочется остаться с ней навсегда. Но вы знаете, это не нахальство. Это – судьба! Мы хорошо понимаем друг друга, мы знаем оба, что могли бы стать счастливы друг с другом.

Фрау Бауэр встала, желая показать, что разговор окончен. Полковник Шнайдер поставил чашку на стол и тоже встал. Скользящим шагом он приблизился к фрау Бауэр и снова взял ее за руку.

– Я думаю, что я говорю с вами так убежденно не потому, что я так уверен в себе, в своей неотразимости или какой-то особенной красоте. Я говорю так твердо потому, что мои слова про счастье – это правда, и я в него верю. То есть, речь идет не обо мне, а о моей вере. Ведь согласитесь: если человек верит в то, что говорит, это чувствуется, и это является самым веским аргументом, который не могут перевесить ни сомнения, ни статистика, ни стеснительность. Моей веры больше, чем горчичное зерно, так что я могу ею двигать горы и останавливать реки.

– Что?

– Прошу прощения, это цитата. Вы знаете, я в юности довольно много читал, обо многом думал, и какие-то вещи постоянно всплывают в голове, когда я говорю с вами. Благодаря вам я возвращаюсь к словам, которые я уже давно забыл.

– Сложно сказать, насколько я польщена.

– Не стоит говорить в данный момент, мы можем заняться чем-нибудь куда более важным.

– Что, что, что? Что вы делаете?..

Но Шнайдер уже увлек фрау Бауэр в альков, где предался с ней неге и безудержному сексу. И при этом они издавали крики. Вопли. Страшные жуткие вопли. Такие, что соседи едва не сошли с ума от зависти и злобы. Ведь перекрытия были фанерные, и гулкое биение кровати о стену отдавалось церковным колоколом в голове фрау Шульц на нижнем этаже. Казалось ей, что мозг ее взрывается и выплескивается из головы от этих глухих ударов, ужасный, непереносимых ударов. Невозможно это, решила она, чтобы какие-то люди устраивали гром и стук по субботам, когда отдыхают люди и желают для себя покоя.

После особо мощного удара сверху фрау Шульц направилась выяснять отношения. Она позвонила – и что же увидела перед собой она, дочка Бисмарка и внучка Лютера? Она узрела скрещенные кости и череп на фуражке, молнию на петлицах, она испугалась черного мундира, она отшатнулась от вороненого блеска пистолета.

– Что вы хотели? – спросил ее строго Шнайдер.

– Я, я… – фрау Шульц растерянно огляделась, ища гневного демона, который принес ее сюда на своих крыльях. Но его не было, он убежал вниз по лестнице и бросился вон из подъезда, под слякоть вечно серого неба.

– Прошу прощения, я, я… – заблеяла фрау Шульц.

– Вы услышали шум и пришли выяснить его причину. Советую вам в таком случае перечитать правила распорядка в нашем доме, вы должны были их получить вместе с контрактом на съем квартиры. Там указано, что временем тишины и покоя в нашем доме является период с десяти вечера до восьми утра. Поэтому прошу вас отложить ваши замечания до двадцати двух часов. Приятного вам дня!

И снова возобновился звон и стук, и продолжался еще долго, очень долго! Нечеловечески долго! Фрау Шульц, задыхаясь, побежала в ближайшую аптеку за берушами. Аптека была закрыта, и следующая аптека – тоже, но когда она вернулась – стук, слава Богу и фюреру, прекратился.

Шнайдер, усталый и счастливый, курил, лежа в постели. Фрау Бауэр лежала рядом и о чем-то думала, закрыв глаза.

– Как мне хорошо с вами, – сказал ласково Шнайдер. – Вы великолепны.

– Спасибо, – ответила фрау Бауэр, не открывая глаз.

Шнайдер вдруг подумал, что он до сих пор не знает имени своей любовницы.

– Скажите, как вас звала мама в детстве? – спросил он.

– Зачем вам? – фрау Бауэр открыла глаза и удивленно посмотрела на Шнайдера.

– Интересно.

Фрау Бауэр сделала легкое движение бровями и тихо кашлянула, показывая, что вопрос Шнайдера не стоит ответа.

– Отвернитесь, пожалуйста, – попросила она. – Мне нужно одеться.

– Да, прошу прощения, – Шнайдер сел в кровати и отвернулся лицом к окну. На улице, кажется, подмораживало. Вообще весна в этом году была какая-то странная. То вдруг дикая оттепель в феврале, до пятнадцати, а то и восемнадцати градусов, так что некоторые, особо торопливые, уже успели распаковать летние вещи, то вдруг опять заморозки, чуть не минусовая температура.

"Странно, – подумал Шнайдер, – с утра казалось, что будет тепло".

– Хотите еще чая? – спросила фрау Бауэр.

Шнайдер обернулся: фрау Бауэр уже успела облачиться в белый длинный халат и синие тапочки. В промежутке между халатом и тапочками виднелась бледная узкая полоска ноги.

– Если можно.

Шнайдер почувствовал, что дальнейшее лежание в кровати не приветствуется (действительно, сколько можно господину полковнику лежать посреди белого дня в кровати: время утех уже закончилось, пора приниматься за дела). Он затушил сигарету и стал быстро одеваться. Фрау Бауэр аккуратно повесила на стул платье, брошенное Шнайдером на пол в порыве страсти, и ушла на кухню. Шнайдер облачился в мундир, натянул сапоги и окинул взглядом спальню. Видно было, что вдова женщина аккуратная, заботящаяся об уюте: у кровати стояли две тумбочки из темного полированного дерева, обе накрытые одинаковыми белыми салфетками, на обеих стояли одинаковые белые светильники на толстых ножках. На правой тумбочке лежала Библия и томик Гете. Перед кроватью возвышался большой шкаф с зеркальными дверцами. Все было чисто, как в операционной или на военном корабле.

Подумав немного, Шнайдер заправил кровать и открыл форточку, чтобы выветрить запах сигарет. Пепельницу он принес в гостиную.

– Ваш чай, – сказала хозяйка.

Шнайдер посмотрел на нее, пытаясь понять, что же она думает, но на ее сосредоточенном лице ничего было нельзя прочитать. Он сел за стол и стал пить чай, внимательно глядя на фрау Бауэр. Та принялась за вязание белого шарфа для своего бедняжки-сына, мерзнущего в бескрайних русских лесах. Лицо ее было спокойно, как трава на кладбище. Она явно не хотела разговаривать, ее молчание, казалось, могло сокрушить горы.

– Я вижу, – сказал Шнайдер, – что вам хочется остаться одной. Я понимаю вас, все произошло крайне неожиданно. Я оставлю вас сейчас наедине с вашими мыслями, дам вам возможность и время все обдумать в спокойной обстановке, в этом уютном доме, в родных стенах, которые так вас поддерживают. Я хочу, чтобы вы знали – мы с вами можем стать самими счастливыми людьми в мире: подумайте об этой возможности.

– Хорошо, – сказала фрау Бауэр.

Наконец, любовники расстались. Пообещав зайти вечером, Шнайдер отправился на службу (у свехлюдей не бывает выходных).

Чтобы не привлекать излишнего внимания, он зашел в кафе рядом с парком, сел за столик у окна и стал читать "Войну миров". Каждые пятнадцать минут приезжал трамвай из центра, но те, кто из них выходил, были ему совершенно безразличны. Когда приехал безрезультатно уже десятый трамвай, Шнайдер начал беспокоиться. Нетерпеливо поглядывая в окно, он прочитал, как из космического корабля выползают марсиане:

Большая сероватая круглая туша, величиной, пожалуй, с медведя, медленно, с трудом вылезала из цилиндра. Высунувшись на свет, она залоснилась, точно мокрый ремень. Два больших темных глаза пристально смотрели на меня. У чудовища была круглая голова и, если можно так выразиться, лицо.

И тут пришел одиннадцатый трамвай, из которого вышел Зельц. Шнайдер захлопнул книжку и поспешил за ним в сторону парка.