Читать книгу Эхо войны - Дмитрий Заваров - Страница 7

20 сентября 2016 года. Чернобыль

Странное чувство: я вдруг понял, что в тот раз стоял точно на этом месте. Прошлым летом. Вот расщепленный пень, вот знакомое кострище – здесь довольно часто разводили огонь, и земля выгорела глубоко, даже несколько головешек сохранилось. Тут все осталось без изменений. Изменился остальной мир. Его больше нет.

– Глок! – зовет снизу Чапай.

– Сейчас!

Напарник копошится в орешнике у подножия холма – собирает дрова. Его невысокая крепкая фигура мелькает среди кустов, камуфляжная расцветка периодически сливается с листвой, и тогда Чапая можно проследить только по шевелению веток. Пусть копошится. Я остаюсь на месте. Почему-то кажется, что вот-вот смогу что-то понять…

Холмистая равнина, поросшая сухим ковылем, тянется вдаль. Белые метелки напоминают пену на гребнях волн. Кое-где монотонность травы нарушают заросли кустов, похожие на застывшие взрывы. Кляксой чернеет проплешина аномалии. Машинально отмечаю, что надо бы сходить, проверить на предмет артефактов.

И тут же снова накатывает: весь мир перестал существовать, в пыль растерто столько людей, а здесь, в Зоне, по сути-то ничего и не поменялось. Колышется трава под выцветшим небом, носятся листья над разбитым асфальтом… Только там, вдалеке, где раньше торчала такая привычная полосатая труба, теперь блестит на осеннем солнце большое озеро.

Может быть, именно поэтому обитатели Зоны так легко пережили катастрофу? Не в буквальном смысле – тут-то все понятно: проверенные убежища, сотни раз спасавшие от выбросов, спасли и на этот раз. Имеется в виду другое. Изгои, отщепенцы – мы заметили, что мира больше нет, только потому, что периметр Зоны перестал охраняться. А в остальном для нас ничего не изменилось. Или все-таки изменилось?

– Глок!

В голосе Чапая сквозит раздражение. Я спускаюсь вниз – нужно помогать. Вместе быстро разводим костер, процеживаем воду, вешаем над огнем котелок. Можно покурить.

– Чего ты там высматривал? – интересуется Чапай.

Как объяснить? И стоит ли вообще объяснять? Я гляжу на напарника: глаза лукаво поблескивают, из-под густых усов проглядывает усмешка. Поймет? На самом-то деле веселье это ненатуральное. Помню, точно так же лукаво щурился Чапай, передавая мне последний магазин, когда нас зажали у бетонного завода.

– Да видишь ли… – все-таки решаюсь поделиться сокровенным. – Вот с этого самого холма я осматривал окрестности год назад. Дня за три, по-моему, перед Взрывом.

Ничего не отвечает Чапай, наклоняется над котелком, помешивает макароны. Понял, значит, о чем я. Это хорошо. Радует, что я не один такой, с «зубной болью в сердце».

Со стороны леса прилетают две вороны, кружатся над костром с мерзким карканьем. Небо совсем чистое, по-осеннему блеклое, солнце поднялось уже высоко, пригревает.

– Накаркают сейчас. – Чапай недовольно поглядывает на птиц.

Макароны готовы. Вырезаю крышку, вываливаю тушенку в котелок. Воронам, видимо, надоедает нас дразнить – улетают. А может быть, они просто по людям соскучились? Мало их, людей, осталось. На уровне статистической погрешности. Едим молча, так же молча прикладываемся к фляжкам. Закуриваем. Чапай подкладывает куртку под голову, ложится.

– Мы с Чекистом весной в рейд ходили, – говорит он в небо. – Бабай выделил две бочки солярки. Просил не говорить никому… Но теперь уже неважно. В сторону Москвы поехали. Мало, конечно, горючки, но по пути еще планировали достать.

Чапай вещает монотонно, как будто сто раз рассказывал эту историю, и надоело ему уже, оскомину набило… А я замер с кружкой в руке, смотрю на его равнодушное лицо и вижу, что веселые морщинки вокруг глаз куда-то исчезли.

– Зверья много, – продолжает Чапай. – В основном мутанты, с Зоны. На джип, конечно, в лоб бросаться опасались, но пару раз нас чуть не зажали. Карта была. Ночевали в воинских частях. Там и горючку брали. На АЗС соляра, та, что с присадками, – она давно протухла. А у вояк законсервированная – самое то.

Он надолго замолкает. Здесь, под холмом, очень тихо, только ветерок чуть проходится по верхам орешника. Костер почти прогорел, угли начинают подергиваться пеплом. Я беру котелок, начинаю обтирать сорванными листьями.

– Ни одного человека. Понимаешь, Глок? – Чапай поворачивается ко мне. – Это очень страшно. Когда города, поселки, дома – и никого. До Хомутовки доехали, это уже на территории России, и там развернулись.

– Почему?

– В аномалию угодили. «Разрядник» всю проводку пожег. Кое-как залатались – и обратно.

Чапай быстро поднимается, начинает собираться.

– Знаешь, – сообщает он рюкзаку, – и очень хорошо, что не доехали. Мне Москву в таком состоянии, как Киев, видеть совсем не хочется.

Прежде чем пойти дальше, прошу Чапая подстраховать – хочу проверить аномалию. Коммерческого веса артефакты больше не имеют, но их полезные свойства никуда не делись.

Проходим через кусты, останавливаемся возле черной проплешины. Аномалия спит – просто пятно выжженной травы, даже воздух не струится над золой. Между тем в момент активизации температура в эпицентре может достигать нескольких тысяч градусов.

– Большая, – с намеком говорит Чапай.

– Спокойно, папаша!

В этом деле главное – стратегия. Достаю детектор, включаю: прибор радостно пищит. Хорошо. Аномалия метров десять в диаметре, черные протуберанцы тянутся во все стороны, как лепестки цветка. Выбираю тот, что потолще, достаю мешок с гайками.

– Отойди, – командую напарнику.

Первую гайку бросаю в траву, у закругленного края «лепестка» – ничего. Следующая гайка падает уже в золу, вверх взлетает черный фонтанчик пыли. Ага! Доносится еле слышный хруст, как будто ломается тонкий лед. Главное, вызвать огонь на максимально возможном от центра расстоянии. Тогда она быстрее выдохнется. Еще одна гайка, сантиметров в десяти от предыдущей. Земля снова хрустит, но уже настолько угрожающе, что Чапай, выматерившись, отпрыгивает подальше. Я швыряю третью. И вот оно: от центра пятна по золе проносится огненная полоса, и там, куда упала гайка, вверх выстреливает острый огненный факел. Пламя, еле видное на солнце, гудит, лицо обдает жаром. Не теряя времени, укладываю гайку в другой протуберанец, слева. Снова огненная дорожка, снова гул, огненный столб метра на два. Перебегаю дальше, зажигаю еще один факел. Потом еще…. Шестая гайка уже не вызывает никакой реакции. Подскакиваю ближе, на всякий случай кидаю еще одну – тишина. Первый факел уже увядает, клонится на сторону. Времени секунд тридцать. Набрав в грудь воздуха, влетаю внутрь выжженного контура. Вожу детектором. Светящаяся точка на экране чуть левее центра. Корректирую направление. Первый факел опустился почти до самой земли. Огненный гул меняет тональность. Время вышло. И тут я вижу его: зыбкий, еле заметный сгусток на уровне колена. Подхватываю горстью и в два прыжка вылетаю наружу. Вовремя: огненная дорожка устремляется вслед, выходит за пределы черной кляксы, фонтан пламени поднимается прямо из травы, огонь быстро выедает в траве еще один черный «лепесток».

– Покажь! – подбегает Чапай.

Я разжимаю пальцы: на ладони алеет полупрозрачный шар размером с куриное яйцо.

– Ух ты!

– А ты лезть не хотел! – Я смотрю сквозь красный шарик на гудящее пламя.

Артефакт греет пальцы, спокойное, доброе тепло растекается от ладони по всему телу. Теперь никогда не буду мерзнуть, хоть в сугробе заночую. Насколько помню, таких артефактов при мне находили не более пяти штук. И главное, он практически не фонит, что для порождения аномалии большая редкость.

Мы продолжаем путь. Пересекаем поле, выбираемся на разбитое шоссе. Трещины в асфальте густо проросли травой, кое-где покрытие вздыбили молодые деревца.

Дорожная насыпь пересекает поле по прямой и упирается в далекий лес. На опушке виднеется бревенчатая изба метеостанции – наша цель. Отряхиваемся, снимаем друг с друга колючки. Идем дальше.

– Глок, ты ведь журналистом был? – спрашивает Чапай.

– Формально.

– Про Зону писал?

– Случалось.

– Как думаешь, откуда она взялась?

Чапаю перевалило за сорок. Из них лет десять по Зоне бегает. Один из старожилов. Версий возникновения Зоны за свою сталкерскую жизнь небось наслушался выше крыши. Но я его понимаю – молча идти тоже скучно.

– Хрен ее знает, откуда взялась Зона. – Пытаюсь почесать затылок, но упираюсь в пластик шлема. – Говорят, какой-то эксперимент на АЭС проводили.

– Кто позволит на аварийной станции работать?

– Один блок не работал, а три остальных вполне себе. Я читал товарища одного, так он доказывал, что станцию вообще построили только для того, чтобы питать секретные эксперименты. Сам же знаешь, сколько тут под землей лабораторий понатыкано.

– А Большой Взрыв тоже в результате эксперимента?

По сторонам шоссе – поля. Справа равнина идет до самой станции, точнее – до озера, образовавшегося на ее месте. Оттуда тянутся ржавые, покосившиеся опоры ЛЭП, пересекают дорогу и упираются в густой сосновый лес. От просеки не осталось и намека. В лесу, по слухам, водятся такие медведи, что от одного их вида может стать дурно.

– Что ж за эксперимент такой, чтобы весь мир сжечь? – привожу я аргумент. – Нереалистично это.

– Ну да, – иронично кивает Чапай. – А все эти аномалии-артефакты, они очень реалистичны.

Тоже верно. Но соглашаться не хочется. Собираюсь с мыслями, чтобы возразить. И тут вижу, как от леса по направлению к нам устремляются какие-то полускрытые травой звери. Один, два… пять серых спин. Голов не видно, будто специально пригибаются к траве, чтобы не заметили. Над стаей кружит пара ворон – видимо, те же самые, что мешали нам обедать.

– Говорил, накаркают! – шипит Чапай, сдергивая дробовик. – Встречай волков!

Прикидываем расстояние до метеостанции: полкилометра, не больше. Может, успеем?

– Попробуем! – Чапай закидывает ствол обратно за спину и срывается с места.

Звери, заметив наш маневр, меняют направление, бегут наперерез. Теперь я вижу их морды: похожие на собачьи, но длиннее и уже. Вороны молча скользят над стаей. Волки тоже не издают ни звука – кажется, что они плывут по колыхающемуся морю травы. Сверху весело светит солнце.

Рюкзак Чапая маячит в метре передо мной, ствол его дробовика ходит ходуном, с лязгом бьется о шлем. Не успеем. Твари совсем близко, я уже вижу, как светят голубизной глубоко посаженные глаза ближайшего зверя. Где это видано, чтобы пять волков осмелились напасть на двух людей? Но факт, как говорится, налицо. С ходу, наверное, не набросятся, начнут кружить, уворачиваться от выстрелов, пытаться напрыгнуть со спины, повалить…

– Граната! – предупреждаю Чапая.

Кидаю лимонку на ход стаи, напарник непроизвольно виляет к дальней обочине, я следом. Грохот, всплеск огня вперемешку с землей. Одного волка достал, он с визгом падает, катится в сторону, приминая траву. Четверка оставшихся шарахается, сбивает темп. Чапай лупит картечью, еще один зверь, споткнувшись, ныряет вниз. Троица выскакивает на дорогу позади нас. Теперь я могу разглядеть тварей: оскаленные пасти, маленькие уши, серая свалявшаяся шерсть. Невысокие, но очень коренастые. Мощные передние лапы, поджарые зады – они напоминают гиен-переростков.

Бью короткой очередью, но мимо – волки проскакивают на ту строну. Снова хлопает дробовик Чапая. Справа мелькает тень – успеваю повернуться и выстрелить: окровавленная морда пролетает в сантиметре от плеча, падает на дорогу. Сажаю пулю за пулей в бешеный ярко-голубой глаз. Задняя лапа монстра подрубает меня под колени. Удар настолько силен, что ноги взлетают выше головы, я всей массой валюсь на спину, рюкзак амортизирует. Где-то сверху витиевато матерится Чапай – он уже садит в тварей из пистолета. Выворачиваюсь из лямок, перекатываюсь на живот. Чуть не утыкаюсь лицом в расквашенную голову твари – ужасный смрад. Перед Чапаем валяется еще один волк, сучит лапами, когти крошат ветхий асфальт.

– Перезаряжай! – Я вскакиваю, встаю рядом.

Два волка носятся под насыпью. Прицелиться мешают кусты. Краем глаза вижу: Чапай опустился на колено, торопливо загоняет патроны в магазин. Над зарослями взвивается серое тело, встречаю его длинной очередью, но почти все мимо. Волк летит прямо на меня. Отпрыгиваю, ухожу с линии огня. Чапай засаживает почти в упор – голова монстра разлетается кровавыми ошметками. Подскакиваю к напарнику, быстро меняю магазин. Но оставшийся в живых мутант уже далеко: серая спина, удаляясь, то выныривает, то исчезает в траве.

– Волки позорные, – цедит Чапай.

И, вскинув дробовик, стреляет в небо. Мимо: пара ворон, истерично покаркивая, уносится обратно к лесу. Прикидываю расстояние – нет, с «калаша» тоже не достану. И тут впереди трещит выстрел: правая ворона сбивается с ритма и, дернув крыльями, валится на землю. Еще хлопок – и вторая птица осыпается вниз ворохом перьев. Это подоспел на подмогу Паутиныч.

Он потешно машет нам руками: маленький, бородатый. Похож одновременно на Льва Толстого и Ленина, только неухоженный. Всю жизнь проработал на метеостанции, не ушел оттуда, даже когда возникла Зона. А после Взрыва, как он заявил, уже и уходить некуда.

– Ко мне? – кричит Паутиныч на подходе.

– А то к кому? – откликается Чапай. – Здорово, отец!

Паутиныч подходит, жмет руки. Одет он в старый брезентовый плащ, камуфляжные штаны заправлены в кирзачи, на голове – потертая кожаная кепка. С собой прихватил СВД – вот чем объясняются меткие выстрелы. Хотя, по слухам, Паутиныч и без снайперки мастер по стрельбе.

– Вы от Хирурга?

– От него.

– Пошли, я все приготовил.

От шоссе к метеостанции когда-то шла выложенная плитами дорога. Сейчас эти плиты практически исчезли, утонули в земле, только кое-где из-под дерна торчат раскрошенные бетонные углы. Метеостанция представляет собой одноэтажный бревенчатый домик посреди огороженной сетчатым забором территории. Забор практически сгнил, остатки сетки ржавыми лоскутами висят на металлическом каркасе. До сих пор не понимаю, как Паутиныч может жить один в Зоне. Почему его не трогают твари – тоже загадка.

Мы идем вслед за хозяином. У покосившегося деревянного крыльца стоит бочка, доверху наполненная водой. Поднимаемся по ступенькам, заходим в дом.

Комната с низким потолком. Посреди – массивный стол с блестящим медным самоваром. В доме пахнет яблоками и дымом. Не сговариваясь, начинаем разуваться.

– Чай будете? – предлагает Паутиныч.

И тут я замираю с расшнурованным берцем в руке. Напротив входа – дверь в другую комнату. Она открыта. Видна железная кровать с хромированной дугой спинки. И на этой кровати сидит женщина. Она одета в какой-то пестрый сарафан, длинные чуть вьющиеся волосы падают на плечи.

– Это кто? – От неожиданности я забываю о приличиях.

– Внучка, – буднично поясняет Паутиныч. – С Ельска пришла.

Женщина медленно поворачивает голову на звук голосов. На молодом, очень бледном и очень красивом лице зияют бессмысленно-пустые глаза шатуна.