Читать книгу Записки Джека-Потрошителя - Дмитрий Черкасов - Страница 3

– Так вот как выглядит ваше жилище! Надо признать, окружение ему под стать.

Сикерт выглядывает в окно, за которым раскинулся запущенный сад, где старые дубы и вязы возвышаются над почти непроходимыми зарослями шиповника.

– Не уверен, что скоро найду время и средства, чтобы привести все в порядок, – говорит Дарлинг, – но должен признаться, мне здесь нравится. Знаете, джентльмены, я сугубо практичный человек. Однако едва я переступил порог этого дома, как меня охватило странное чувство. Мне показалось, что я уже был здесь когда-то, уже видел эти комнаты, мебель, эту резьбу на стенах. Я даже мог сказать заранее, как будут скрипеть старые ступени на лестнице.

Они действительно скрипят, когда из темной прихожей новый владелец и его гости поднимаются на второй этаж. Сквозняк заставляет трепетать пламя свечей, ветер надрывно завывает над домом – буря набирает силу.

– Черт возьми, – восклицает Стивен. – Это настоящий дом с привидениями. И если их здесь нет, то стоило бы выдумать. Слышите! – Он хватает за руку Дарлинга.

В одной из комнат раздаются звуки, похожие на всхлипы. Писатель с улыбкой подходит к двери и распахивает ее настежь. За ней пустая мансарда, широкие окна которой почти полностью скрыты за ветвями раскидистого дуба. Звуки обрываются, когда гости входят, но спустя мгновение раздаются снова.

– Ветки! – поясняет хозяин. – Это ветки скребут по стеклу.

Да, это ветви дуба, отяжелев от дождевых капель, прижимаются к окну, ветер раскачивает их, вызывая неприятный звук, который вновь и вновь возникает в продолжение всего того времени, пока джентльмены осматривают мансарду.

– Я ненавижу эту погоду! – сообщает Сикерт. – Невозможно угадать, где тебя застанет ливень.

В небе над домом грохочет гром. Томпсон боязливо ежится и смущенно посматривает на остальных. Он боится грозы. Немногим позже хозяин и гости спускаются снова вниз и располагаются в библиотеке.

– Вы рассказывали по дороге, что в доме не осталось зеркал, – напоминает Джеймс Стивен.

– Прежний хозяин разбил их все, прежде чем сошел с ума, – поясняет Дарлинг. – Вероятно, он видел в них что-то, что его пугало. После убийства здесь все было усыпано осколками!

– Неужели вы будете жить здесь один? – спрашивает Томпсон с нервным смешком. – Говоря откровенно, ваш дом очень напоминает замок из романа Уолпола.[5]

– Со мной Белл, – Дарлинг указывает на пожилого слугу, который как раз появляется в библиотеке, чтобы подать чай.

Томпсон пожимает плечами. Какими бы достоинствами ни обладал Ангус Белл, но его бесстрастное бледное лицо столь же уныло, как этот старый особняк.

– Убийство случилось не здесь? журналист оглядывает библиотеку.

– Нет, на лестнице… Он вытащил ее на лестницу и ударил ножом. Возможно, кстати, что именно этим…

Дарлинг поднимается, чтобы показать гостям небольшой острый нож с костяной рукояткой, лежащий на книжной полке.

– Я нашел его случайно, когда передвинул столик в прихожей возле лестницы. Показательно, что полицейские так и не сумели его найти. Думаю, это и есть тот самый нож, на нем были следы крови.

Томпсон держит нож двумя пальцами.

– Почему вы не передали его полиции?

– Зачем? Это любопытная находка, но полиции она совершенно ни к чему, ибо убийца уже получил по заслугам.

– Вы полагаете? – спрашивает Сикерт. – Разве он был судим и казнен? Мне кажется, ему удалось сбежать.

– Вы забываете о Божьем суде, – напоминает Джеймс Стивен, – к греху убийства он добавил еще один, не менее тяжкий в глазах Создателя, если, конечно, вы не подвергаете сомнению христианскую доктрину.

Художник презрительно кривится.

– Я вам уже говорил, Джеймс, что ваши проповеди звучат издевательски. Я не верю, что человек с вашим умом и способностями может всерьез рассуждать на такие темы. Или у вас опять обострились боли? Я знаю, люди становятся набожными в несчастьях, но я умоляю вас держать себя в руках, иначе вы становитесь невыносимы.

Стивен не спорит, но его лицо на мгновение искажается. Дарлинг, как и полагается радушному хозяину, старается разрядить обстановку:

– Знаете, совершенно неожиданно для себя я обнаружил в библиотеке кое-какие бумаги Беккета, первого владельца поместья. Это весьма кстати, что наследники не проявили никакого интереса к этим документам.

– А этот Беккет… – Сикерт морщит лоб.

– Нет, он не имеет никакого отношения к Томасу Беккету, архиепископу Кентерберийскому, масштабы его злодейства гораздо скромнее.

– Однако! – поражается Джеймс Стивен. – Впервые слышу, чтобы злосчастного Томаса Беккета причисляли к злодеям. Вы полагаете, что мученика можно поставить на одну доску с безумцем, вроде того, что зарезал здесь свою супругу, или убийцей из Уайтчепела?!

– Я думаю, злодейство той или иной личности должно измерять не количеством нанесенных ею ударов. По совести говоря, люди, которых вы упомянули, – всего лишь больны. А вот архиепископ Беккет должен был бы занять далеко не последнее место в списке величайших преступников в истории. В конце концов, именно из-за него эта страна погрузилась в смуту и раздоры… Но мы отвлеклись от нашего Джона Беккета! Он родился в 1666 году, в год великого лондонского пожара, и был твердо убежден, что это событие явилось результатом деятельности неких демонических сил. Получил медицинское образование и занимался врачебной практикой в Уэльсе до 1702 года, когда вынужден был переехать в Лондон. Беккет не распространяется в своих записках о причинах переезда, но похоже, что на старом месте он вызвал неудовольствие местной общины.

– Религиозный фанатик? – уточняет Уолтер Сикерт.

– Нет, совсем напротив – насколько можно судить по его запискам, которые я упомянул. Слог в них архаичен, а стиль чудовищен, что, впрочем, неудивительно. Если им верить, сэр Беккет уделял больше времени упражнениям в черной магии, нежели стилистическим упражнениям. Я не буду утомлять вас, зачитывая отрывки, скажу лишь, что это исключительно забавное чтение. Этот человек перебрал, кажется, все чудовищные рецепты Средневековья, там есть вещи, о которых он даже не смеет писать, обходясь исключительно намеками.

– Магия?! – переспрашивает Стивен. – Ваш Беккет пытался превращать металлы в золото?

– Боюсь, его интересы простирались гораздо шире, он пытался связаться с потусторонним миром, призывая различных духов и демонов. Впрочем, в наше время, насколько я могу судить, он нашел бы немало сочувствующих среди теософов, мистиков и спиритуалистов.

– Да-да… Любопытно, что в наш просвещенный век вся эта чертовщина переживает своеобразный ренессанс! – Судя по тону, Стивен явно одобряет эту тенденцию. – Вы тоже собираетесь написать о магии и чудесах?

– Нет, я работаю над книгой, посвященной истории Англии. Добросовестное историческое исследование принесет больше чести сочинителю, чем популярный роман или очередной теософский вздор. Но я рад, что в библиотеке сохранились книги Беккета, они представляют теперь известную ценность, и похоже, что последний владелец их тоже прилежно изучал. Они лежали на его столе, и я нашел свежие пометки на некоторых страницах.

– Что за книги? – уточняет Стивен.

– Первое издание «Молота ведьм», «Ярость ламии», «Таинственные черви» фон Юнтца, сочинения Жана Бодена и еще много подобных им. К сожалению, я не смог отыскать все книги, упомянутые в записках, – похоже, они исчезли из дома еще раньше.

– Да, что и говорить – изысканное собрание. Монтагю Джеймс, мой кембриджский товарищ, был бы счастлив взглянуть на них, он увлечен всеми этими историями о колдунах и призраках.

После упоминания имени известного автора мистических рассказов разговор вполне естественно переходит к разного рода загадочным историям и явлениям.

– Я не склонен впадать в мистицизм, но иногда мне кажется, – сообщает писатель, – что некая невидимая рука хранит меня от всяческих бед. Я, кажется, не рассказывал вам, но семь лет тому назад мне посчастливилось выжить во время чудовищного крушения поезда! Помню искалеченные тела, кровь, женщину, с лица которой была содрана вся кожа, мертвых детей. Я остался жив среди этого ада… В те дни я часто задавал себе два вопроса. Почему Господь позволил всем этим людям умереть? Не могло же быть, чтобы на этом поезде нарочно были собраны грешники, как на корабле из одного старого анекдота. И второй вопрос – почему Он сохранил мою жизнь?

– И вы не нашли ответа?

– Нет, разумеется. Жизнь вошла в привычное русло, я женился, развелся, основал дело, прогорел и успел заложить кое-что из движимого имущества, когда пришла весть о наследстве. Это тоже было похоже на своего рода чудо.

– А вы, Уолтер, верите в чудеса? – интересуется Томпсон у художника.

– О, нет, я прирожденный скептик, хотя мне всегда казались притягательными старинные суеверия и легенды. Помнится, ребенком я разыгрывал сцену из «Макбета» в заброшенной каменоломне. Мои сестры изображали ведьм, и не могу сказать, что это им нравилось.

– Вы играли Макбета? – уточняет Дарлинг.

– Да, в то время это была моя любимая пьеса. Жаль, что мне не суждено было сыграть ее на настоящей сцене, зато я играл призрака отца Гамлета и Ричарда Третьего, что можно расценивать, как полноценную компенсацию. Полагаю, мне удалось бы добиться успеха на этом поприще, я уже успел постичь азы мастерства, но другая муза, как вы знаете, призвала меня в свои объятия.

– Кстати, об объятиях! Что вы скажете об Эдди и его возлюбленной из трущоб? – интересуется Стивен.

– История о принце, полюбившем пастушку, выглядит романтично, если только этот принц и эта пастушка жили в неопределенные пасторальные времена. Но сейчас подобные сюжеты не встречают одобрения. Какими бы искренними чувствами ни пылал наш Эдди к этой простолюдинке, в глазах общественности он будет выглядеть беспутным повесой. Что касается девушки, то ее репутация окажется загубленной. И поделом; между нами говоря, глупость этой девицы не заслуживает никакого оправдания!

– В последнее время за ним постоянно увивается пара шпиков, – сообщает Стивен, – но Эдди, конечно, ничего не замечает, ему и в голову не приходит, что кто-то может осмелиться следить за ним. Кроме того, он совершенно не берет в расчет собственную бабку. Ему кажется, что он до сих пор маленький ребенок, на чьи шалости будут смотреть сквозь пальцы. Я всегда мечтал находиться рядом с принцами крови, можете считать меня снобом, если вам угодно. Честно говоря, ранее я представлял себе принцев крови несколько иначе, и, чем больше я общаюсь с Его Высочеством, тем сильнее меня тревожит мысль, что однажды он может занять трон.

– К счастью, есть еще его отец! – вставляет Дарлинг.

Замечание встречено скептическими улыбками.

Принц Альберт Эдвард, сын королевы и отец Эдди, в свое время по части скандалов обогнал, пожалуй, всех прочих светских повес. Если бы речь шла не о королевской семье, было бы уместным выражение «дурная кровь».

Когда гости покидают особняк, Джеймс Стивен задерживается на минуту, чтобы переброситься парой слов с хозяином.

– Я хотел посоветовать вам, Дарлинг… – говорит он. – Я знаю, что вы сочтете меня бестактным, да так оно и есть, но я умоляю вас – не потакайте капризам Сикерта. Я уверен, что он будет просить приютить его на время. Не позволяйте ему сесть вам на шею. Объясню, почему я принимаю такое участие, – его супруга (вы ведь были, кажется, ей представлены) умоляла меня проследить за ним. Эта ссора с Уистлером оказала на Уолтера слишком сильное влияние, и она опасается, что он может что-нибудь сделать с собой.

– Уолтер? – удивляется Дарлинг. – Вот уж никогда бы не подумал, скорее можно ожидать что-то в этом роде от Томпсона.

Фрэнсис Томпсон совершил несколько лет тому назад попытку самоубийства, причем петлю, из которой его вытащили, по его собственным уверениям, накинул ему на шею некий призрак.

– Откровенно говоря, не думаю, что Уолтеру так уж необходима нянька, – Дарлинг качает головой. – Но в любом случае, я не собираюсь предоставлять ему убежище, мне предстоит много работы, а Сикерт был бы слишком беспокойным соседом.

Инспектор Дональд Суонсон продолжает расследование смерти Марты Табрам, хотя уже очевидно, что оно ни к чему не приведет. Его главные свидетели, помимо Перли Полл, – несколько полицейских, дежуривших в районе, где произошло убийство. Один из них, констебль Томас Баррет, в два часа ночи заметил одинокого солдата на Вентворт-стрит. Солдат явно кого-то поджидал. Эта улица пересекает Коммершл-стрит, где, как утверждала Перли, собирались провести время Табрам и ее кавалер.

– Согласно рапорту, на вопрос, что он делает, солдат ответил вам, что ждет приятеля, который ушел с девушкой?

– Да, сэр, – констебль Баррет не сводит глаз с инспектора.

– Вы можете описать этого человека? Возможно, вспомнили что-нибудь новое за это время?

– Как я уже изложил, ему было больше двадцати. От двадцати двух до двадцати шести, плотного телосложения, рост…

– Да-да. Пять футов, девять или десять дюймов! – Суонсон нетерпеливо стучит пальцами по лежащему перед ним докладу– Наград на мундире вы не заметили?

– Их не было сэр, я в этом уверен. Кроме того, он носил усы.

– Как и тысячи других мужчин, – замечает инспектор.

Он предпочел бы более внятные приметы – шрамы или родимые пятна, но ничего такого констебль Баррет припомнить не в состоянии. Он не поинтересовался именем солдата, поскольку тот вполне ясно ответил на его вопрос и не выглядел пьяным. Тело Марты Табрам будет найдено только к утру, и никаких оснований, чтобы задержать этого человека, у Баррета тогда не было.

– Вы сможете опознать его? Констебль немного мешкает с ответом.

– Думаю, что… да, сэр.

Перли Полл окончательно протрезвела и также считает, что сможет опознать солдат, вместе с которыми она и Марта проводили время. На ее показания Суонсон возлагает больше надежд, чем на показания констебля, однако ни экскурсии по казармам Веллингтона, ни знакомство с гарнизоном Тауэра не дают никаких результатов. И Баррет и Перли Полл указывают на нескольких человек, но у каждого из них оказывается надежное алиби.

– Иначе говоря, вы совершенно напрасно переполошили гарнизон Тауэра и казармы, инспектор?

Главный комиссар столичной полиции сэр Чарльз Уоррен ознакомился со специальным отчетом Дональда Суонсона.

– У нас не было иного выхода, сэр.

– Да, я понимаю, но мы должны сделать все, чтобы слухи не расползались дальше. Что там с этим Тернером, ее приятелем?

– Как я изложил в докладе, в это время он находился в мужском работном доме Виктории на Коммершл-стрит.

То, что Генри Тернер оказался в работном доме, говорит о крайней нужде. Работные дома конца девятнадцатого века принимали только тех, у кого не было ни гроша. Таким горемыкам предоставлялась пища и постель, поступивший в работный дом обязан был пробыть в нем две ночи и день и не имел права отказываться от тяжелой работы. Те, у кого было хотя бы несколько пенни, предпочитали поискать себе иное пристанище.

Тернер был знаком с убитой около двенадцати лет. Они то жили вместе, то снова расходились. За эти годы любовь Генри Тернера к Марте испарилась без следа. По поводу своей подруги он мог сказать Суонсону лишь то, что она тратила на выпивку все, что он ей давал. Трудно предположить, что он мог убить несчастную в порыве ревности, ибо Тернер прекрасно знал, что она зарабатывает проституцией. Нет, Генри Тернер на роль убийцы не подходил, даже если бы он нашел способ покинуть работный дом поздней ночью.

– У вас есть какие-то предположения по поводу личности убийцы? – Уоррен продолжает, не дожидаясь ответа: – Это могли быть сутенеры, которые забирают деньги у этих женщин. Расправа похожа на месть, вы не находите?

– Боюсь, сэр, что это вряд ли возможно. Гроши, которые получают уличные проститутки, не представляют интереса для этих подонков, и, кроме того, расправа была слишком жестокой даже для них, – осторожно замечает Суонсон. – Эти люди, безусловно, закоренелые преступники, но именно поэтому я и сомневаюсь в их причастности.

– Объяснитесь.

– Ни один бандит не нанесет жертве тридцать девять ударов, ему достаточно одного – в сердце. Он мог также перерезать горло женщине и сразу уйти, пока никто его не увидел. Он не захочет пачкаться в крови. Тот, кто напал на Марту Табрам, – настоящий психопат.

– Но такие встречаются среди уличных банд, – Уоррену очень нравится идея с местью сутенеров. – Давайте пока что будем придерживаться этой версии, инспектор.

– Конечно, сэр, – Суонсон не спорит.

– Очень хорошо. Теперь по поводу прессы – мне бы не хотелось видеть в газетах нелепые сплетни, касающиеся этого дела. Что-то неизбежно просочится, но вы должны всеми силами препятствовать распространению слухов. Пусть ваши люди наблюдают за местными уголовниками, и если наша догадка верна, то очень скоро кто-то из них проболтается об этом убийстве. Поэтому не стоит поднимать шум, мы ведь не хотим спугнуть их…

Суонсон вынужден согласиться. В конце концов, Уоррен может быть прав, от бандитов из Уайтчепела можно ожидать чего угодно.

– Я лично не вижу ничего удивительного в смерти этой женщины, учитывая образ жизни, который она вела, – заканчивает Уоррен. – Но даже последние из этого отребья – британские подданные, а пресса в наше время совершенно отбилась от рук!

Негодование Чарльза Уоррена вполне объяснимо. Трагическая смерть Марты Табрам, преподнесенная соответствующим образом, могла стать еще одним камнем, брошенным в лондонскую полицию…

В 1840 году, когда полковник Уоррен появился на свет, полиция Лондона существовала всего лишь одиннадцать лет. Британское общество отчаянно сопротивлялось созданию этого общественного института, полагая, что он нарушит ее исконные права и свободы. И только в 1829 году сэр Роберт Пил сумел убедить парламент в необходимости создания полицейского управления для борьбы с многочисленными правонарушениями и преступлениями. До того времени в Лондоне розыском преступников занималась речная полиция Темзы и патрули с Боу-стрит – малоэффективная и коррумпированная служба, основанная в восемнадцатом веке писателем и политиком Генри Филдингом.

К 1888 году фигура констебля в шлеме с брунсвикской звездой (форма полиции нарочно была продумана таким образом, чтобы она отличалась от военной) стала неотъемлемой частью британских улиц, но уважением у граждан империи ни эта фигура, ни полицейский аппарат в целом, увы, не пользуются. Честные лондонцы продолжают смотреть свысока на служителей закона и никогда не упускают случая позлословить по поводу нерасторопных и туповатых констеблей.

Впрочем, два года тому назад вступление сэра Чарльза Уоррена на пост главного комиссара сопровождалось хвалебными отзывами консервативной «Таймс». Чарльз Уоррен, сын генерал-майора Уоррена, соратника Веллингтона, был удостоен ряда высоких наград за службу в колониях. Он командовал кавалерией в Кафрской войне в Африке в 1878 году, а спустя четыре года расследовал в Египте исчезновение экспедиции профессора Палмера. Все члены экспедиции были убиты пустынными бандитами; восьмерых из них Уоррену удалось захватить и казнить, что принесло ему целую россыпь наград от английского и египетского правительств. Чарльз Уоррен вне очереди получает звание полковника, а в 1883 году посвящается в рыцари и становится рыцарем-командором орденов Святого Михаила и Святого Георгия. Наградами были отмечены и его заслуги по подавлению беспорядков в колониях, причем действия сэра Уоррена в этих случаях были не только эффективными, но и максимально гуманными. У министра внутренних дел Хью Чайлдерса, предложившего в 1886 Уоррену пост главного комиссара столичной полиции, не было никаких причин сомневаться в своем выборе.

Чарльз Уоррен сменил на этом посту сэра Эдмунда Хендерсона, который вынужден был уйти после уличных беспорядков в феврале восемьдесят шестого, когда демонстрация безработных переросла в настоящий погром. Проходит около двух лет, и воскресным утром 13 ноября 1887 года ситуация повторяется, демонстранты выходят на Трафальгарскую площадь, а сэр Уоррен выводит им навстречу войска. В тот день на площади было ранено около ста пятидесяти человек, один из которых скончался. Тринадцатое ноября остается в памяти лондонцев «Кровавым воскресеньем», популярность Уоррена резко снижается, несмотря на новые похвалы со стороны «Таймс». Что еще хуже, он теперь не пользуется любовью даже собственных подчиненных – сотрудников столичной полиции. И эта неприязнь многократно усилится после небольшого скандала, разразившегося в середине августа, вскоре после убийства Марты Табрам.

В тот же день, после разговора с Суонсоном, Чарльз Уоррен принимает у себя комиссара Джеймса Монро, представительного пятидесятилетнего шотландца, руководящего Департаментом уголовных расследований.

– Я рад, что вы наконец смогли уделить мне время…

Сарказм сэра Уоррена не смущает Монро, ничего другого не стоило ожидать. Противостояние между двумя офицерами длится не один день.

Комиссар Джеймс Монро, как и многие высокопоставленные лица Британской империи, начинал свою карьеру в Индии, где провел почти тридцать лет на различных должностях и, в конце концов, возглавил полицию в Бомбее. В 1884 году Монро возвращается в Лондон вместе с семьей и получает предложение встать во главе Департамента уголовных расследований Скотленд-Ярда. Этот департамент – один из трех, находящихся в ведении сэра Уоррена, был образован позднее остальных. Британцы с самого начала рассматривали создание полиции как угрозу своим правам, и тем сложнее было привыкнуть к мысли, что в ее составе теперь будут люди в штатском, способные смешаться с толпой и ничем не отличаться от обычных граждан.

Им пришлось смириться. При расследовании серьезных уголовных преступлений нельзя было обойтись без обученных детективов, отбиравшихся из наиболее способных к розыскной работе полицейских. Даже теперь, в 1888 году, полиция Лондона испытывает нехватку таких специалистов.

– Преступлений стало бы меньше, а работа полиции сделалась бы эффективнее, согласись вы с моим предложением увеличить число детективов в уголовных отделах полицейских дивизионов, – высказывает свое мнение Монро. – Я изложил свои соображения письменно.

– Я ознакомился с вашим докладом, – подтверждает Уоррен, – однако нахожу эту затею лишенной смысла. Если вам нужны люди в штатском, вы можете переодеть часть констеблей в гражданскую одежду.

Шеф Уголовного департамента склоняет голову. Нет, он не признает правоту Уоррена, но этому человеку, похоже, попросту невозможно объяснить разницу между констеблем в штатском и детективом. Полковник тем временем продолжает:

– Мне, в свою очередь, кажется вполне разумным требование, чтобы Департамент уголовных расследований начал отвечать своему названию и сосредоточился на преступлениях. Вместо этого вы все свое время, похоже, посвящаете поискам ирландских мятежников.

Монро бесстрастно выслушивает претензии главного комиссара. После реорганизации Уголовного департамента в феврале восемьдесят седьмого на одну из его секций было официально возложено наблюдение за ирландцами в Лондоне и предотвращение возможных террористических актов. Но причина негодования шефа полиции кроется не в ирландцах, а в Особом отделе, который после упомянутой реорганизации появился в департаменте Монро. Отдел состоит всего из четырех человек, финансируется отдельно от столичной полиции и неподотчетен главному комиссару. Глава отдела, старший инспектор Литтлчайлд, подавал рапорты непосредственно Джеймсу Монро, который, в свою очередь, давал отчет уже непосредственно министру внутренних дел Генри Мэтьюзу Прежний главный комиссар Хендерсон ничего не имел против такого положения дел, но для полковника Уоррена подобная ситуация выглядит неприемлемой.

Монро со своей стороны прекрасно понимает, что чувствует Чарльз Уоррен, но его это нисколько не волнует. Размолвка между ними обострилась еще весной, когда Монро впервые ходатайствовал перед Министерством внутренних дел о назначении помощника главного констебля, который должен был заниматься бумажной работой в Скотленд-Ярде. Камнем преткновения была не сама должность, а кандидатура, им предложенная. Речь идет о некоем Мелвилле Макнотене, с которым Монро познакомился в Индии, когда одна из местных банд совершила налет на плантации Макнотена. Сам плантатор был избит до бесчувствия и еле выкарабкался из лап смерти. Сэр Уоррен вспомнил об этом трагическом инциденте, когда отозвал подпись на документе, утверждавшем кандидатуру Макнотена, наложив тем самым свое вето.

– Поймите меня, Монро, я не хочу, чтобы в штате столичной полиции состоял человек… единственный известный мне человек, позволивший избить себя туземцам!

– Однако сначала вы поставили свою подпись на моем прошении! – напоминает Монро.

– Это было до того, как вы обратились с просьбой к министру, игнорируя меня. Вы никогда не состояли на военной службе, однако работа в полиции должна была приучить вас к необходимости четко соблюдать субординацию.

– Значит, истинная причина не в инциденте, о котором вы упомянули? – уточняет Монро.

– Найдите другого кандидата, – Уоррен делает вид, что не расслышал вопроса, – и я охотно утвержу его на должность, если, конечно, это будет достойный человек, а не потенциальная жертва…

Джеймс Монро на несколько лет старше полковника, но это не имеет никакого значения. Сейчас он оказался лицом к лицу с человеком, за внешним спокойствием которого кроется уязвленное самолюбие. Такие люди, как Уоррен, превращаются в заклятых врагов, если вы переходите им дорогу.

Оставляя кабинет главного комиссара, Монро вспоминает другого полковника – небезызвестного Себастьяна Морана, профессионального и высококлассного убийцу, созданного воображением сэра Артура Конан Дойла, томик произведений которого его недавно заставила прочитать супруга. По мнению Монро, приключения Холмса бесконечно далеки от расследования настоящих преступлений и поимки настоящих преступников, но это не имело никакого значения для миссис Монро. Она большая поклонница великого сыщика с Бейкер-стрит, и любые попытки развенчать в ее глазах образ этого героя заранее обречены на провал.

Тем же вечером за ужином Монро не преминет заметить, что прежний министр внутренних дел Хью Чайлдерс был не в пример решительнее Генри Мэтьюза, и на его поддержку в подобных ситуациях всегда можно было рассчитывать.

– Ты забываешь, – парирует супруга, – что он-то и назначил сэра Уоррена главным комиссаром!

– Да, конечно! – Монро раздраженно кивает. – Видимо, на него нашло временное затмение, однако я не знал, что ты в курсе всех этих назначений!

– Я вообще-то читаю не только о похождениях мистера Холмса.

Услышав ненавистное имя, Монро лишь качает головой.

– Что вы намерены предпринять теперь? – интересуется его старый друг секретарь Тюремной комиссии Роберт Андерсон, приглашенный в этот день на ужин. Ирландец Андерсон принадлежит к юнионистской партии Ольстера, которая противостоит ирландским националистам. После перевода в Лондон он некоторое время работал в Министерстве по делам Ирландии, а затем в «ирландском» отделе Скотленд-Ярда вместе с Джеймсом Монро. В начале восьмидесятых из-за внутриведомственных интриг Андерсон оказался отстранен от секретной работы, но затем ситуация изменилась, и теперь у него есть все шансы возглавить уголовный департамент вместо Монро, который намеревается подать в отставку.

– Неужели вы сдаетесь?

– Это уже решено. Я разговаривал с Мэтьюзом, и он заявил, что не в восторге от решимости полковника подмять под себя всю полицию, но при этом дал понять, что не займет ничью сторону. Он слизняк, Андерсон. Министерством внутренних дел руководит обычный мягкотелый бюрократ, в то время как в кресле шефа полиции сидит солдафон. Я не хочу быть заложником настроения сэра Уоррена, так я и сказал министру.

– И что же он ответил?

– Предложил мне новый пост в министерстве, пост главы детективной службы. Кроме того, за мной остается Особый отдел.

– Это хорошо! – энергично кивает Андерсон.

– Я не ждал ничего другого, – улыбается Джеймс Монро.

Он действительно не сомневался, что Генри Мэтьюз постарается найти приемлемый компромисс, – Джеймс Монро и его Особый отдел оказывают короне слишком важные услуги. Такими людьми, как он, не разбрасываются.

Но, вместе с тем, не следовало и надеяться, что Мэтьюз займет жесткую позицию в отношении Уоррена. Генри Мэтьюз действительно слишком мягок и чересчур деликатен. Сэр Уоррен формально был его подчиненным, но как поступить с ним – Мэтьюз не знал. Оставалось только ждать, что полковник допустит еще один просчет, подобный прошлогоднему, когда призванные им войска подавили выступление безработных. Еще одно такое происшествие, еще один повод усомниться в компетентности полковника—и его службу в полиции можно будет считать законченной.

– Вы и впрямь полагаете, что он допустит какой-либо промах? – интересуется Андерсон, когда в конце ужина мужчины остаются одни и переходят к сигарам.

Монро улыбается, это улыбка уверенного в себе человека.

– Думаю, что это вопрос времени. Ближайшего времени, Андерсон. Да, я говорил о вас с Генри Мэтьюзом и уверен, что он рекомендует вас Уоррену.

– Благодарю вас.

– Не стоит, боюсь, вы еще не раз проклянете меня за это. Чарльз Уоррен знает о нашем близком знакомстве и совместной работе в прошлом, так что ваша лояльность всегда будет под подозрением. С другой стороны, ему не на кого опереться, поэтому думаю, что он постарается вести себя с вами осмотрительнее.

– Я с радостью приму это назначение с вашего благословения, – говорит Андерсон. – Жаль, мое здоровье в последнее время оставляет желать лучшего.

– Не сообщайте об этом Мэтьюзу прежде чем получите назначение. После того как приказ будет подписан, вы вправе потребовать отпуск, и он не сможет вам отказать.

Двадцать девятого августа министр внутренних дел Генри Мэтьюз выделяет час в своем расписании, чтобы встретиться с Джеймсом Монро в неофициальной обстановке. Чарльз Уоррен, полагавший, что избавился от Монро навсегда, отбыл на днях в кратковременный заграничный отпуск, чтобы успокоить нервы. Разговор не касается ни его, ни отставки Монро – этот вопрос решен, и никто из участников встречи не желает снова поднимать неприятную тему.

– Я встречался с Ее Величеством, – начинает министр. – Мы говорили о том небольшом вопросе, которым вы занимались в последнее время.

Уточнений не требуется – речь идет о бедной девушке по имени Энни Крук, возлюбленной принца Альберта Виктора. Руководитель Особого отдела взялся за урегулирование этого «небольшого вопроса», правда, скрепя сердце, – то, что его немногочисленный отдел вынужден тратить время на подобные вещи, представляется ему унизительным.

– Ее Величество хочет, чтобы мы решили все как можно скорее, – продолжает Генри Мэтьюз. – Ее Величество огорчают сплетни, касающиеся принца. В конце концов, речь идет о будущем монархе, и любые слухи, независимо от того, насколько они обоснованны, подрывают авторитет королевской власти, а следовательно – угрожают империи.

Это вступление было, в общем-то, необязательно. Джеймс Монро прекрасно представляет себе ситуацию, но министр Мэтьюз – деликатный человек, неспособный сразу перейти к сути поручения королевы.

– Нам нужно предотвратить скандал любой ценой, и при этом, разумеется, вы должны действовать со всей возможной осторожностью. Дайте ей понять, что любая ее просьба (конечно же, в пределах разумного!) будет удовлетворена, если она согласится покинуть Британию. Я оставляю это дело целиком на вас. Помните, что от его успеха зависит ваша дальнейшая карьера. Эта миссия, позвольте вам заметить, не менее серьезна, чем борьба с ирландскими террористами. Женщина, о которой идет речь, способна погубить страну, устоявшую перед всеми армиями мира!

Монро оставляет на совести министра это преувеличение. Впрочем, он уверен, что договорится с Энни Крук.

– Вы видели ее? – интересуется министр. – Думаете, трудностей не возникнет?

Да, Джеймс Монро заглянул в лавку, где работала Энни Крук. Он хотел лично составить мнение об этой особе, чтобы решить, как действовать дальше. Энни Крук производила впечатление неглупой девушки. Она, несомненно, должна понимать, что у нее нет выхода. Она в самом деле очаровательна, но, как заметил своим друзьям Уолтер Сикерт, принцы женятся на прекрасных пастушках только в сказках. Правительство не потерпит огласки этой связи, и, если у нее родится ребенок, он никогда не будет признан законным наследником. С другой стороны, деньги, которые Энни Крук получит за молчание, будут для нее шансом изменить свою жизнь. Возможно – единственным шансом. Если же Монро ошибается, и Энни Крук проявит упрямство, то придется прибегнуть к средствам иного рода.

Покинув Уайтхолл, шеф Особого отдела решает пройти немного пешком, чтобы обдумать ситуацию. С каждым днем становится холоднее. Дым тысяч каминов и печей устремляется в небо, которое кажется вечером иссиня-черным. Но, несмотря на прохладную погоду, на улицах все еще много людей. Степенным шагом следуют домой заслуженные чиновники, клерки, биржевые маклеры, коммерсанты. Их обгоняет шустрая молодежь, спешащая в клубы и театры; лавочники закрывают ставнями свои витрины и отправляются в ближайший паб, чтобы пропустить стаканчик-другой.

И нигде, пожалуй, жизнь не кипит так, как в Ист-Энде. У Ист-Энда нет формальных границ, это неофициальное название области к востоку от Сити и к северу от Темзы. Название появилось в 1880 году и быстро вошло в обиход, благодаря прессе. В это время приток эмигрантов, в основном из Европы, значительно увеличил население Лондона, и вся эта масса людей сосредоточилась в восточных районах столицы, где жилье было дешевле и где было больше шансов раздобыть средства к пропитанию.

Вместе с количеством людей на улицах Ист-Энда росло и количество преступлений, на этих улицах совершаемых. Товары, скапливающиеся в здешних доках и складах, всегда были желанным объектом для грабителей. Поэтому стены складов строились высокими и глухими, и улицы, где они находятся, погружены в тень даже в самый солнечный день.

Согласно статистике, население Ист-Энда составляет около миллиона жителей. Эти люди живут сегодняшним днем, они нередко спят на улице, если позволяет погода или если иного не позволяет кошелек. Им нечего терять, они знают, что их жизнь ничего не стоит и может в любой момент оборваться в пьяной драке или вследствие болезни (в последний раз, в 1866 году, эпидемия холеры унесла жизни трех тысяч здешних обитателей).

Всего десять лет тому назад именно в Уайтчепеле была создана знаменитая Армия спасения, но большинству здешних обитателей нет никакого дела до спасения. Все что им нужно – это выпивка и постель на ночь, здесь процветают мелкое воровство, карточные игры и проституция. В теплое время года многие из бродяг покидают город, чтобы подработать в садах и на фермах. Те же, кто остается, предпочитают пропить последние гроши и переночевать в каком-нибудь закоулке, благо их организм привык к подобным испытаниям. Но наступает осень, и в ночлежках, что все лето стояли полупустыми, уже не хватает мест. Переночевать в них стоит четыре пенни за обычную кровать и восемь – за двойную. Те счастливцы, у кого есть еще хоть какие-то деньги, тратят их в многочисленных пабах. И везде на улицах Ист-Энда можно встретить женщин, готовых предоставить свое тело любому желающему. В газетах и светском обществе за ними закрепилось сочувственно-лицемерное определение – «несчастные».