Читать книгу У смерти твои глаза - Дмитрий Самохин - Страница 9

Остров Новая Голландия – одно из загадочнейших мест Санкт‑Петрополиса – простирался от Новоадмиралтейского острова до проулка Труда, вбирая в себя стороной Мариинский театр и Мойку, омывавшую остров, как нежная сестра младшего брата. Новая Голландия притягивала потенциальных покойников, как средневековый замшелый замок призраков. Начиная с пьяного голландского матроса, еще в далеком восемнадцатом веке положившего начало длинной веренице убийств тем, что насадил на нож своего офицера. На него матрос давно зуб точил. С первого дня на флоте ему казалось, что офицер невзлюбил его и особо выделял, вешая на матроса каждую собаку, сдохшую на палубе. Может, так оно и было, а возможно, матрос был болен и его воспаленное воображение каждую незначительную деталь раздувало до размеров Тадж‑Махала.

История не сохранила этот факт, как и имя матроса. Да и убийство Потерялось бы в ворохе невесомых событий, если бы не два «но». Первое – убитый офицер носил одну из самых родовитых фамилий Нидерландов. Мог разразиться международный скандал. Спасло положение только то, что убил офицера также голландец. Второе – убийство голландского морехода стало отправной точкой, вокзалом, откуда отправился поезд‑смерть, с каждым годом‑остановкой собирая новых пассажиров. Кто только не оказался на этом поезде: случайные пассажиры, попавшиеся на гоп‑стоп лодочников, несчастные влюбленные, почему‑то избравшие Новую Голландию местом своего упокоения. Нищие и богатые, полицейские и воры, студенты и профессора. Новая Голландия не различала их. Она принимала каждого. Их было множество.

Миллионы незнакомых лиц. Старых и молодых. Листая годы, как страницы книги, можно сосчитать, что одних только убийств в Новой Голландии было совершено около восьми тысяч. Здесь был убит в 1894 году губернатор Санкт‑Петрополиса светлейший князь Даниил Святославович Вельяминов революционеркой Инной Семпирович. Сюда пришла женщина в намерении утопиться из трагического стихотворения Александра Блока «Из газет».

Встала в сияньи. Крестила детей. И дети увидели радостный сон. Положила, до полу клонясь головой, Последний земной поклон.

Поэтому я нисколько не удивился, узнав, что Романа Романова выловили в районе Новой Голландии. Все закономерно. Где ж его ловить, как не здесь. Такое уж жуткое и очаровательно прекрасное место.

На опознание с Иеронимом Балагановым я отправил Гонзу. Сам же выбрал для осмотра место обнаружения тела.

От нашего дома до Новой Голландии минут тридцать скорого хода. Я не особенно торопился. Снял с блокировки свой катер, выставил автопилот, ввел маршрут, установил предел скорости и запустил мотор. Катер медленно вгрызся в волны, я расположился на диване, откинулся на подушки и попытался заснуть, но мысли не давали покоя, рассеяв всю усталость.

Я никак не мог понять, зачем было требовать от меня отказа от дела, а затем убивать самых дорогих мне людей. Таким поступком можно достигнуть только обратного эффекта. Либо люди, убившие Ангелину, полные недоумки, что маловероятно. Мысли пьянили, терзали, не давали покоя.

Чтобы как‑то избавиться от них и заглушить плеск воды за кормой, я включил телевизор. Отщелкал все «мыло», транслируемое в этот час, переключил концерт Лени Кравитца в Нью‑Йорке и остановился на выпуске новостей. Муссировалась тема предстоящего юбилея Санкт‑Петрополиса, одновременно с этим на все лады склонялась фигура губернатора Пятиримова. Я не желал в который раз слушать о казнокрадстве и убрал звук. Немые картинки: панорамы города и вставочные сцены из интервью с губернатором – параноидальный коллаж. Я прикрыл глаза, а когда вновь посмотрел на телеэкран, с него мне улыбнулась статуя Будды, впрочем тут же сменившаяся урбанистическим пейзажем индийской столицы. Я вернул звук. Журналист рассказывал о запуске первого индийского пилотируемого космического корабля к Луне. Корабль был построен в России. Здесь же обучали индийский экипаж, разбавленный русским бортинженером.

Я дважды протяжно и заунывно зевнул и выключил телевизор.

Катер, взрезая игривую волну, вплывал в Мойку. Промелькнул над головой Матисов мост. Я лицезрел его каменную дугу сквозь широкий застекленный люк в крыше. Вот показалась Новая Голландия – одно из самых зеленых мест города, – увенчанная резной аркой, как короной.

Я взял управление на себя, сняв автопилот, и сбавил ход. Теперь катер шел тихо и плавно, точно прогулочный.

Я сбросил с себя пиджак и, ослабив узел галстука, вышел на верхнюю палубу, где перехватил управление на внешнем штурвале.

Полицейские катера я увидел в последний момент, когда уже не отвернуть, да и изобразить праздношатающегося также не удастся. Три малых «форда» с синими бортами и мигалками окружили узкий пятачок свободной воды и мерно раскачивались на легкой волне. Набережная Новой Голландии была пустынна, как земля, встретившая Адама и Еву после изгнания из Рая. Только пять служителей порядка разгуливали вдоль воды, присматривая за обстановкой. Между бортами катеров мне удалось разглядеть красный буек, каковым было отмечено местоположение извлеченного утопленника. Но работы были уже прекращены. Все, что полиция могла, она уже успела сделать. Охрана возле места обнаружения тела оставалась больше для видимости.

Я спустился в каюту и спрятал пистолет. На всякий, как говорится, непредвиденный случай. Вдруг у полиции любопытство проснется. Вернувшись на палубу, я аккуратно направил катер к скоплению бело‑синих катеров.

Ветер усилился, поэтому я не расслышал окрика. Он унесся в сторону и затерялся где‑то на острове среди маленьких двухэтажных особнячков, утопающих в зелени и цветах.

Второй окрик, исполненный зычности и силы, сломил преграду стихии:

– Немедленно прекратите движение! Место оцеплено!

Но я не обратил на него внимания и приблизился настолько, что мой борт царапнул полицейский. Из палубной надстройки выбежали трое стражей порядка, заголосивших, как гуси, разбудившие своим гоготом граждан свободного Рима, когда враги ночью вероломно пытались взобраться на стены города.

– Что здесь происходит? – злобно поинтересовался я, перепрыгивая к леерному ограждению.

– Вы что, не слышали?! Здесь перегорожено. Нет проезда, – отозвался пожилой патрульный, старательно молодящийся. Это было видно по его крашеной шевелюре цвета воронова крыла.

Убедившись, что и без их присутствия здесь справятся, двое оставшихся вернулись в каюту, где, судя по возгласам, играли во что‑то азартное и на сто процентов виртуальное.

Пожилой был не прочь поболтать. Ему было неинтересно или не нашлось места в партии с сослуживцами. Свежий воздух, по‑петропольски промозглый и пьянящий, и безделье располагали к философствованию и разговорам.

– Что случилось‑то? – нарочито безразлично спросил я, доставая из пиджака портсигар и извлекая сигареллу марки «Кафе Крем».

Постучав ею о крышку портсигара, словно это была не сигарелла, а дешевая папироса с набитой в нее анашой, я забросил пластиковый мундштук в рот и закурил.

– Угощайтесь. – Я протянул портсигар служителю закона.

– С удовольствием, – пробурчал он, извлекая сигареллу для себя. – Сегодня труп выловили. Прямо на этом месте.

Он вернул портсигар и одолжился зажигалкой.

– Доложили жители. Из особняка. Они утром утопленника и обнаружили. А вот нам здесь и торчать. Тело‑то давно забрали, да оцепление пока не сняли.

Мы дымили ядреным табачком. Густые клубы дыма поднимались над нами и растворялись в тумане.

– Говорят, какого‑то важного типа утопили. Вся городская верхушка собралась, – продолжал полицейский. – Все утро совещались. Даже вроде губернатора вызвали. Меня‑то здесь не было. Я, как водится, только на дежурство заступил, а тут сразу сюда. Начальство‑то тело приказало изъять. Выловить‑то выловили. Эксперты покрутились. Все вроде уладили. Сфотографировали. Полная зачистка местности. А нас пока не сняли. Говорили, дело государственной важности. Заказное убийство.

– Когда выловили‑то? – поинтересовался я между затяжками. – Холодного?

– Что‑то около семи. Я же говорил.

Вдруг полицейского охватила подозрительность. Он даже сигареллу изо рта вынул, внимательно осмотрел, точно подозревая в ней английского шпиона, и приготовился отправить ее за борт.

– А ты чего здесь ошиваешься‑то? – набросился на меня собеседник, внезапно перейдя на ты.

– Я сыщик. Частный. Раньше, как и ты, в органах чалился, а теперь вот на вольных хлебах. За супругой одного олуха следил, да вот возле Новой Голландии и упустил, – неспешно, как бы не замечая червя подозрительности, что вгрызался, бороздя туннели, в душу полицейского, произнес я.

– Где служил‑то раньше? – спросил он.

– На Васильевском. У Крабова. – Как к месту пришелся инспектор.

Полицейский поуспокоился, признал своего, расслабился и вернул сигареллу из опалы.

– Как на вольных‑то?

– Бывает густо, а иногда пусто, – отозвался я. Из полицейской каюты показался молодой сержант.

– Розыч, шеф звонил. Оцепление снимаем. Буек надо выловить.

Пожилой нахмурился, затушил сигареллу и метнул ее в палубный мусоросжигатель. Не попал, и мундштук с окурком, прокатившись по палубе, исчез в водах.

– Служба, брат, – с сожалением кивнул полицейский и протянул мне через палубу руку. – Ну, бывай. Если погонят со службы, пристроишь. Я в наружке силен.

– Без проблем.

Я протянул ему визитную карточку конкурентов. Парочка их для отвода глаз всегда лежала у меня в бумажнике.

Все, что мог вытянуть из патрульных, я извлек. Но информации было катастрофически мало. Единственное, что оставалось – идея, конечно, не нова, – это обойти соседние особнячки и порасспросить местных. Может, кто что видел. Я вернулся к штурвалу, запустил мотор и направил катер к причалу.

Включив сигнализацию, я покинул палубу. Вальяжной прогулочной походкой я двинулся вдоль причала, наблюдая, как полицейские выдергивают из воды буек и заводят моторы. С палубы одного из катеров мне помахал рукой недавний знакомый и скрылся из глаз.

Полиция уходила из Новой Голландии.

Что я ожидал обнаружить на месте извлечения тела? В сущности ничего. Разве что показания очевидцев, способных замолчать в присутствии полиции и разговориться при виде рублевой банкноты. Но очевидцами меня судьба не баловала.

Я с первого взгляда наметил для себя три перспективные точки. Три особняка, окна которых выходили на тупичок, где плавал поутру покойный Романов. Двухэтажные, скучные, с балконами, увитыми цветами, и болотно‑серыми стенами, особняки выглядели на этом дивном островке пришельцами из прошлого века. Поразительная особенность Санкт‑Петрополиса сочетать несочетаемое. На одном перекрестке могут соседствовать стоэтажный небоскреб и витиеватый собор, выстроенный в середине восемнадцатого века. Что самое поразительное, оба здания смотрелись рядом, точно два кровных брата. Смею утверждать, что нигде в мире подобный градостроительный эксперимент повторить невозможно.

Я избрал первый маленький особняк, взбежал по ступенькам мимо цветущего кустарника и настойчиво протрезвонил в дверной звонок, стараясь унять легкое волнение. Роль напористого, немного хамоватого нувориша всегда давалась мне нелегко. Не любил я эту категорию лиц.

Открыли дверь спустя минут десять. Я уже потерял терпение и решил, что в доме никого нет. Направился прочь. И даже спустился на три ступени, как дверь резко распахнулась и в мой нос шибанул ужасно крепкий алкогольный дух. Полный обонятельный нокаут. Я покачнулся, но устоял.

– Чего надо?! – прорычало разбуженное дикое животное с порога.

Я обернулся. Надо мной возвышался небритый массивный мужчина с красными кроличьими глазами, в порванной грязной майке с сальными пятнами и в разношенных до мешкообразного состояния тренировочных штанах.

– Чего надо, говорю?! – зло провопил мужик.

– Опохмелиться хочешь? – Я верно угадал его желание.

– А як же, – призывно икнул он. Я извлек из бумажника рубль и зазывно похрустел банкнотой перед его измятым серым лицом.

– Кто сегодня ночью под твоими окнами на катере сшивался?

– Да. – Мужик почесал макушку лапищей. – Был шумок какой‑то, но откуда знать‑то. Я не любопытный. Каждому свое место. Чего соваться то буду.

– Извини. Плачу только за любопытство.

Банкнота по волшебному мановению скрылась в недрах бумажника.

Я развернулся и направился на набережную, но не успел переступить и двух ступенек, как почувствовал, что теряю связь с почвой. Неопохмеленный мужик сгреб меня и повлек к себе, свободной рукой пытаясь нашарить в кармане пиджака бумажник. Не раздумывая, я нырнул к земле, цепляясь за его столбы‑руки, что тискали мое плечо, и рванул их на себя, перебрасывая через голову массивное медвежье тело. Больной с попойки и оттого опасный мужик закувыркался по ступенькам и затих в тени кустарников на набережной. Громко застонал. Жалобно.

Я скривился. Потер рукой ушибленное плечо и продолжил путь.

Во втором доме мне никто не открыл. Дом выглядел пустынным, заброшенным, пыльным. Он весь зарос вьющимся сорняком, опутавшим стены и окна, как паук несчастное тело жертвы.

В третьем доме меня настигла удача. Не успел я дотянуться до звонка, как дверь распахнулась. Высокий костистый старик, напоминавший селедку, испуганно выглянул из дома и поманил меня к себе.

– Наконец‑то вы прибыли. Я давно жду. Проходите. Проходите. Их тут много. Вам нельзя показываться им на глаза.

Старичок был напуган и суетлив. Он буквально впихнул меня в дом, закрыл дверь, плотно запер на два цифровых замка и цепочку. Расторопно подбежал к окну и, чуть отогнув занавеску, выглянул на улицу. Минуту он возвышался, как изваяние.

Только тут я заметил, что старик одет в затертую до дыр и попорченную молью дипломатическую форму. Лишь золотые, начищенные до блеска пуговицы с двуглавым орлом напоминали о былом величии. Если передо мной действительно стоял бывший дипломат, то когда‑то он занимал незначительную должность, да и со сцены сошел лет тридцать – сорок назад. Форму такого фасона упразднили именно тогда.

«Сколько же лет старичку?» – подумалось мне.

И тут же подобрался ответ – за девяносто.

Хорошая композиция.

Старик обернулся ко мне, приложил палец к сухому, поеденному морщинами и трещинами рту, и помахал рукой в направлении комнаты, откуда пробивался тусклый свет в темный мрачный холл, заставленный массивными вещами.

В комнату старик вошел вслед за мной. Плотно закрыл дверь, запер ее на цифровой замок, накинул щеколду и подкрался к окну. Аккуратно приоткрыл занавеску и одним глазом выставился на улицу. Удовлетворившись увиденным, старик прошаркал к креслу, где спал неимоверно толстый и пушистый кот рыжего окраса с белыми полосами, точно в ореховый крем вложили сливочную прослойку. Старик выкинул кота с нагретого места и медленно, точно в покадровом воспроизведении, водрузился в кресло.

Я нерешительно осмотрелся по сторонам. Пыльный кабинет. Длинные и унылые книжные стеллажи, которые солнечный свет обнимал раз в два года, когда старик забывал задернуть штору. Груды вещей. Рубашки и брюки, раскиданные по стульям с высокими резными спинками. Они лежали и на диване поверх коробок с виниловыми пластинками. Один взгляд на верхнюю обложку. «Евгений Онегин» Чайковского. И некуда присесть. Эта комната существовала для вещей, но вовсе не для человека.

– Присаживайтесь, молодой человек! Присаживайтесь! – проскрипел старик, указывая на диван.

Я подвинул пластинки, переложил одежду и примостился на краешке.

– Извините, вы… – Я только открыл рот, как меня тут же перебили:

– Знаю. Знаю, молодой человек. Я давно вас ждал.

Старик зловеще улыбнулся. Я не видел его лица, но улыбка выглянула из сумрака, напоминая Чеширского кота.

– Вы правильно сделали, что пришли ко мне. Я многое знаю, молодой человек. – Старик наклонился ко мне, вынырнул из сумрака и зашептал: – Я многое знаю. Я давно здесь живу. И очень много знаю.

Я почувствовал, что попал. Старичок‑то сумасшедший. Глаза сверкают, как у берсерка при виде крови, бьющей из брюха врага, но отступать поздно. Может, и выведаю что полезное.

– Я знаю, где находится подлинная могила Гомера. Да, мне ведома сия тайна. Только, молодой человек, никому не говорите об этом. За эту тайну многие положили свои жизни. – Старик заозирался по сторонам, вскочил, подкрался к двери, приложил ухо к поверхности и вслушался. Ничего не разобрав, он подкрался ко мне и учащенно зашептал: – Мне точно известно, что находится под нами. По‑настоящему. Глубоко‑глубоко. Там много пустоты.

– А вы знаете, что было утром сегодня? У ваших окон? – перебил я странного старика.

– Вы об этом? – удивился он. – Конечно, знаю. Я знаю все. Я видел, как выкидывали тело. Я напрягся, подвинулся поближе к старику.

– Кто? – выпалил я вопрос. – Кого вы видели?

– Людей. Много. Человек десять. На двух катерах. Они подошли на волне, заглушив двигатели. Потом всплеск… и удар о воду… – Старик как‑то странно всплеснул руками.

Он вернулся в кресло, став похожим на каменное изваяние льва на Адмиралтейской набережной.

– И среди них я видел человека. Большого человека. Телевизион… – Договорить бывший дипломат не сумел.

Щелкнуло оконное стекло, разлетаясь на мелкие осколки. Вздрогнула штора, прошитая насквозь. Дернулась голова старика и бессильно упала на грудь. Кровь хлынула из дырки в черепе и изо рта. Он замолчал навсегда.

Я бросился к окну, выхватывая пистолет и осторожно выглядывая из‑за шторы. Черный силуэт, мелькнувший на крыше соседнего, давно заброшенного дома, появился на краю крыши и нырнул в воду Мойки.

Я вылетел из дома старого мидовца и кинулся к воде. Пусто. Никого нет. Спокойная черная гладь воды. Я спрятал пистолет в кобуру и бегом бросился к пустующему дому. Высадив входную дверь и перепрыгивая через ступеньки, взбежал на крышу, но, как и ожидалось, ничего не обнаружил, кроме снайперской винтовки и гильзы, еще воняющей порохом. Гильзу я прихватил, засунул в карман и поспешил уйти, пока не появилась полиция и с ней лишние вопросы – вредные для меня в нынешнем положении, когда я без лицензии.