Читать книгу Секрет виллы «Серена» - Доменика де Роза - Страница 5

Мысли из Тосканы

Эмили Робертсон

Наконец у меня есть собственный садик с травами. Когда-то я очень любила покупать эти маленькие горшочки с базиликом в супермаркетах. Примерно неделю они придавали моим салатам настоящий привкус Италии, а затем неизбежно увядали и умирали. Словно маленькие растения говорили мне: «Кого ты пытаешься обмануть? Это Клэпхэм, а не Кьянти».

Что ж, теперь у меня есть собственный базилик. Он широко разросся прямо за дверью кухни. Когда я готовлю салат, мне стоит всего лишь протянуть руку, чтобы сжать эти ароматные листочки в пальцах. Я стала расточительной. Я крошу измельченный базилик в супы, картофель, на брускетты и свежие томаты. Супруг говорит, что живет в страхе найти однажды базилик в пиве. Но мне никогда не надоест. Для меня это самая суть Италии.

Эмили уныло выдирает траву в огороде, когда слышит жужжание приближающейся «веспы». Романо, сосед-фермер, рассказал ей, что сухую траву нужно срезать, иначе может случиться пожар. Вся местность здесь сухая, с пепельно-белой травой, которая рассыпается в ладони. Эмили представляет, как все это вспыхивает пламенем, пожирая виллу «Серена», как в средневековом изображении ада. Выполняя свой долг, она тащит мотыгу по каменистой земле; футболка прилипает к спине.

Пол был убежден, что им нужно выращивать собственные овощи. На заднем дворе, рядом с кухней, есть идеальное место, солнечное и ровное, затененное живописно изогнутыми кронами фиговых деревьев. Романо говорит, здесь когда-то был сад с травами, все заросло розмарином и тмином – огромными серо-зелеными пахучими монстрами. Но Пол выдернул и розмарин, и тмин и, как типичный житель южной части Лондона, посадил салат и томаты. Салат вырос до огромных размеров, но поскольку никто из детей его не любил, а Пол предпочел более интересные варианты, купленные в кадках в КООПе[27], то салатные грядки очень быстро были съедены гусеницами. Томаты уродились красивые: маленькие и твердые, с ароматными листьями, но Эмили вскоре перестала их собирать и консервировать. Так что их тоже поклевали птицы.

Эмили выдергивает еще один гнилой куст салата и бросает в кучу для костра. Она слышит голос позади, пожилой, но на удивление звонкий, который привык быть услышанным.

– Basilico, – говорит он. Потом по-английски: – Вам нужен базилик у двери кухни. Чтобы мухи держались подальше.

Эмили выпрямляет спину и оглядывается. Перед ней оказывается священник в черной рубашке и грязных белых кедах, сидящий верхом на «веспе». Он стар, густые белые волосы выглядят как судейский парик, лицо пересекают морщины, но когда он ловко спрыгивает с мотоцикла и подходит поздороваться, то двигается так, словно он гораздо моложе. А его приветственное рукопожатие достаточно сильное, чтоб заставить ее поморщиться.

– Дон Анджело, – представляется он.

– Эмили Робертсон, – мямлит Эмили, вытирая потную ладонь о шорты.

– Слишком жарко для работы, – твердо говорит дон Анджело. – Вам нужно отдохнуть и выпить чего-нибудь холодного.

– Не хотите ли чашку чая? – спрашивает Эмили. Она ничего не знает о католических священниках, но наверняка чай – обязательная часть любого подобного визита.

– Чай? Никогда! – Дона Анджело передергивает. – Acqua minerale — да.

– Не хотите ли вы стакан acqua minerale? – послушно спрашивает Эмили.

– Grazie[28], – любезно соглашается дон Анджело, словно это была не его собственная идея.

Они сидят на террасе у заросшего кухонного сада. Дон Анджело пьет свою воду и привычно тянется к белому персику на одном из нависающих деревьев.

– Не хотите? – спрашивает он вежливо.

– О нет… спасибо. Угощайтесь.

Он просит нож и режет персик на идеальные дольки, похожие на маленькие сияющие части луны. Косточку он кидает в траву.

– Теперь у вас будет еще одно дерево. Да?

– Через несколько сотен лет.

– Несколько сотен лет? – священник пожимает плечами. – Это ничто.

– Для Бога, может, и ничто, – говорит Эмили довольно смело.

Священник от души смеется.

– Да! Для Бога ничто. – Она замечает, что у него идеальные зубы.

– Так вот. – Разобравшись с персиком, дон Анджело направляет на нее взгляд своих глубоко посаженных карих глаз. – Я думаю, вы не католичка.

– Нет, – признается Эмили, словно извиняясь. – Мы не ходим в церковь.

– Это так, – подтверждает дон Анджело. – Я не видел вас в церкви.

Церковь в Монте-Альбано – довольно хороший образец средневековой архитектуры. Эмили припоминает, что ее построили, кажется, в двенадцатом веке, по слухам, на останках этрусских поселений.

– Помнится, там есть прекрасная фреска с Благовещением…

Но дона Анджело совсем не интересуют достоинства фрески.

– Да. Прекрасная. Да. Вы не бываете в городе?

– О, бываю, – горячо возражает Эмили. – Я езжу на рынок каждый вторник…

– Рынок! – презрительно произносит дон Анджело. – Это для туристов. Ходите в КООП. Там намного дешевле. Вы никогда не приезжаете в город вечером на пасседжату?

Пасседжата – итальянский ритуал. Каждый вечер, как только воздух начинает остывать, итальянцы выбираются из своих закрытых ставнями домов, чтобы прогуляться по площади – на мир посмотреть и себя показать. Эмили нравится то, как старики сидят на кухонных стульях у дверей и беззастенчиво за всеми наблюдают. Тем не менее она никогда не выезжала на такую вечернюю прогулку.

– Ну, по вечерам это сложно, у меня же дети.

– Дети! Приводите детей. Мы любим детей.

Эмили не упоминает, что Чарли ложится спать в семь, тогда как итальянские дети обычно не спят до полуночи.

– Я часто вижу вашу дочь на пьяцце, – продолжает священник.

– Сиену? – спрашивает Эмили, и сердце у нее падает. – Да. Вполне может быть.

– Она красивая девочка, – говорит дон Анджело с куда большим энтузиазмом, чем про фреску. – Она провожает Джанкарло из pasticceria[29]. Да?

– Провожает? Ах да. Думаю, что да.

– Он хороший мальчик. Диковатый, но хороший.

– Да, – соглашается Эмили без особого энтузиазма.

– Так вот. Вы приезжаете в город на Феррагосто. Да?

Феррагосто – праздник в честь Вознесения, отмечается в Италии пятнадцатого августа с размахом, не имеющим ничего общего с религией. Это радостный, анархичный карнавал неположенного удовольствия, что-то вроде летней Двенадцатой ночи. Эмили писала о нем специальный репортаж на две страницы в прошлом году.

– Вы ни разу не были на Феррагосто?

– О, мы были, – говорит Эмили немного обиженно, – в прошлом году.

Она вспоминает, что в то время у них гостили клиенты Пола из Германии, которых они взяли с собой в город посмотреть фейерверки. Хельмут записал двухчасовое видео и до сих пор развлекает им жителей Висбадена.

– Нет, не на пару часов. И не с какими-то stranieri[30], – фыркает дон Анджело.

Эмили удивлена. Откуда мог священник знать, как они провели Феррагосто? Он что, замаскировался под одного из гуляк, шествовавших под средневеко-выми знаменами? И слово, которое он использует, stranieri, дословно – «чужестранцы», звучит враждебно. Звучит как «чужаки». Если немцы чужаки, то кто тогда они? Она начинает править статью, которую пишет в своей голове («дон Анджело, мнимый ангел в грязных белых кедах»), и немного испуганно смотрит на своего гостя.

– Феррагосто празднуют два дня, – продолжает священник. – Вам следует быть там. Готовить еду вместе со всеми.

Эмили смотрит на него с сомнением. Она помнит гигантское барбекю на пьяцце, достаточно большое, чтобы зажарить целую свинью. Помнит женщин, которые готовили стейки с поркеттой[31] как настоящие профессионалки. Она чувствует себя польщенной, но в то же время немного оскорбленной тем, что ее пригласили к ним присоединиться.

– Я… я не знаю как, – говорит она наконец. – Я… я вообще-то писатель…

Ее объяснения прерываются воем из глубины дома.

– Чарли! – Она вскакивает на ноги. Сиена, которая неохотно согласилась присматривать за братом, врывается в поле зрения, держа Чарли у бедра. Он орет, лицо красное. – Чарли! Малыш! Что случилось?

– Его что-то ужалило, – говорит запыхавшаяся Сиена. – Я не знаю что.

Боковым зрением Эмили замечает, как дон Анджело сбегает по ступенькам террасы и пробирается сквозь заросший травой садик. Через пару минут он возвращается с какими-то листьями в руке. Он резко хватает Чарли за ногу и прикладывает листья к коже.

На секунду повисает молчание. В воздухе начинает витать пряный запах. И Чарли, которого на полпути между матерью и сестрой держит за ногу незнакомец в черном костюме, перестает плакать.

– Basilico, – объясняет дон Анджело. – Хорошо помогает от укусов.

– Я сегодня познакомилась со священником, – рассказывает Эмили за ужином Пэрис.

– Я знаю, – говорит Пэрис. – Я видела его в окно.

Она берет крошечный кусочек хлеба и разрезает на два треугольника. Только минуту спустя до Эмили доходит смысл слов дочери.

– Что? Ты видела, как Чарли поранился, и не спустилась вниз?

Пэрис вздыхает, делая из хлеба танграм[32].

– Он не поранился. Его ужалили. В любом случае ведьмодоктор его вылечил.

Эмили смеется, но затем говорит серьезно:

– Он не ведьмодоктор, но довольно пугающий. Кажется, он о нас все знает.

– Например? – спрашивает Сиена, которая одной рукой отправляет сообщения, а другой ест.

– Например, он знал, что ты встречаешься с Джанкарло. Кажется, одобряет.

– Класс, – Сиена выглядит довольной. – Может, расскажет маме Джанни. Уверена, я ей не нравлюсь.

– Ох, матери и сыновья, – туманно говорит Эмили. – Уверена, с Чарли я буду вести себя так же.

Сиена и Пэрис переглядываются. Чарли только что отправили в кровать на несколько часов позже, чем положено, – гораздо позднее, чем их обычно укладывали спать.

Но Эмили все еще думает о священнике.

– Он довольно забавно выглядит, этот маленький человечек, – говорит она. – Но что-то в нем не так. Эти его темные глаза. Как будто он может заглянуть прямо в душу.

– Он пытался убедить тебя ходить в церковь? – спрашивает Сиена.

– Не то чтобы убедить. Кажется, его больше беспокоило, что мы не ходим в город по вечерам.

– Я хожу.

– Да, я знаю. И он тоже. Он хочет, чтобы мы пошли на Феррагосто. И чтобы я помогла с готовкой.

Сиена с Пэрис грубо смеются. Семья Эмили не всегда ценит ее эксперименты с провинциальной итальянской кухней. Сегодня они едят пиццу из КООПа. Эмили вызывающе жует их собственный салат с листьями, погрызенными гусеницами.

– Я иду на Феррагосто, – говорит Сиена. – Группа Джанни будет выступать.

Вдобавок к другим недостаткам Джанкарло – барабанщик в громкой и совершенно бесталанной рок-группе. Эмили стонет.

– Почему бы не послушать милую традиционную итальянскую музыку? – спрашивает она. Сиена вздыхает.

– Потому что она скучная и грустная, мам. – Она встает и с хлопком закрывает мобильник. – Я пойду смотреть телевизор.

– Я тоже, – тут же говорит Пэрис.

– Ты не доела пиццу, – замечает Эмили.

– В ней какие-то кусочки.

– Это травы.

Когда девочки уходят, Эмили доедает пиццу Пэрис. Ей и правда пора перестать есть так много. «И пить тоже», – думает она, наливая еще один бокал красного. Такими темпами она скоро будет такой же огромной, как этот дом, когда увидит Пола в субботу. Она должна впечатлить его своей стройной фигурой и полным отказом винить кого-либо за проблемы в их браке. Она будет понимающей, мудрой и немного сексуальной. Она еще раз откусывает пиццу.

Когда они с Полом начали встречаться, он водил ее в лучшие рестораны, но она всегда была слишком взволнована, чтобы есть. Такой она была в те дни: напряженной, вечно на нервах, всегда с узлом в животе, словно ее укачало. Она так усердно работала в газете, что обычно не успевала пообедать. Сидя за рабочим столом, она выпивала колу, закусывая странной едой вроде оливок или зеленых перцев из бумажных пакетов. И она курила не меньше двадцати сигарет в день. Бросила, только когда забеременела Сиеной.

Она встретила Пола в Брайтоне. Эмили переехала туда после расставания с Майклом – отчасти из-за того, что Петра, ее университетская подруга, жила там, а еще потому, что ей всегда нравилось это место. В студенчестве они иногда после вечеринки ездили в древней машине Петры к морю встречать рассвет: брали в ночном кафе чай, сидели с ним на пляже и смотрели, как встает солнце. Брайтон казался оптимистичным, полным потрепанного очарования и нахальной уверенности. После стресса от расставания с мужчиной, с которым, она думала, ей суждено провести жизнь, немного оптимизма было как раз тем, что нужно.

Эмили и Петра снимали обветшалую квартиру на набережной; под их мансардными окнами летали чайки, а шум моря усыплял по ночам. Даже сейчас Эмили иногда убаюкивает себя, представляя то мягкое шипение волн, разбивающихся о камни. Если бы кто-то мог его запатентовать, то заработал бы целое состояние. Она нашла работу в местной газете, завела новых друзей, ходила на вечеринки, на барбекю на пляже. Это было странное, чудесное, ужасное время. Эмили все еще плакала всякий раз, когда видела имя «Майкл», но еще она была той девушкой, что танцевала на пляже в одном белье и плавала в море без купальника. Она была той девушкой, которая усердно трудилась, чтобы стать репортером, и которая иногда появлялась на работе в той же одежде, что и вчера. Она была той девушкой, которая получила пять валентинок и присоединилась к партии лейбористов и которая все еще мечтала, как одержимая, стать миссис Бартницки.

Пол и Эмили познакомились, когда ее отправили взять у него интервью для газеты. Пол был местным бизнесменом с довольно сомнительной репутацией. Его последняя афера заключалась в том, что он купил несколько зданий 1930-х годов, сдал их в аренду студентам и оставил тихонько гнить в море. Его план раскрылся, когда одна из квартир почти дотла сгорела во время несчастного случая, причиной которого стал бракованный газовый бойлер. Семьи студентов угрожали подать в суд.

Эмили приехала на интервью с опозданием, ужасно нервная. По пути с остановки у нее отвалился каблук, и ей пришлось хромать. Жуткий штормовой ветер на берегу сбил ее волосы в колтуны, к тому же она так устала от трех вечеринок подряд… Пол жил в большом, но довольно мрачном доме в Хоуве, и, когда Эмили позвонила в домофон, она думала, что ее не впустят из-за непрезентабельного вида. Она еще не знала, что Полу нравились женщины с растрепанными волосами и к тому же молодые.

Он был само очарование. Пол починил ее каблук каким-то суперклеем, и вид его, сосредоточенно склонившегося над потертой коричневой кожей, наполнил ее необъяснимой нежностью. Он угостил ее кофе и круассанами. Потом они гуляли по набережной и кормили крошками птиц. Пол пригласил ее на обед, сводил куда-то на ужин и между делом затащил в постель.

Секс с Полом был открытием. После Майкла Эмили думала, что никогда не сможет заниматься любовью с другим мужчиной. Конечно, она занималась, с разной степенью успеха, но после всегда чувствовала, сильнее, чем когда-либо, что никогда не будет счастлива в постели хоть с кем-то кроме Майкла. Но Пол был… что ж, по-другому не скажешь: Пол был лучше Майкла. Она не всегда испытывала оргазмы с Майклом, а с Полом они случались с той же быстротой и надежностью, которых он требовал от всех сфер своей жизни. Впоследствии она задавалась вопросом, были ли у нее оргазмы именно потому, что она не любила Пола так сильно, как любила Майкла.

Но она действительно любила его. Пол всегда находился в центре внимания, заставляя весь мир крутиться вокруг него: чайки слетались к нему по первому зову, официанты вскакивали при звуке его голоса; он мог превратить скучный вечер в головокружительный калейдоскоп возможностей. Пол взял ее во Францию – они вылетели из аэропорта Шорхэм на самолете друга; он показывал ей элегантные отели, брал на картинг, выиграл для нее пушистую игрушку на брайтонском пирсе.

Когда Пол предложил Эмили выйти за него, она не колебалась.

– Ты уверена? – спросила ее Петра перед самым загсом.

– О да, – сказала Эмили мечтательно. Конечно, она была уверена. В этом был весь Пол: он думал, что она должна выйти за него, и она вышла.

Эмили допивает вино большим глотком. Затем она расчищает стол и загружает посудомойку (даже в провинциальных итальянских домах есть посудомойки). Судя по звукам из гостиной, Сиена и Пэрис смотрят «Папашину армию». Вилла «Серена» находится слишком далеко для спутникового или кабельного телевидения, поэтому вся надежда только на диски из Англии; и, что весьма странно, больше всего им нравятся старые: «Папашина армия», «Удачливые парни», «Отель “Фолти Тауэрс”», «Спасибо за покупку». О, этот успокаивающий звук студийного смеха, нелепые повороты сюжета, вечный идиотизм Пайка и самомнение Мэйнверинга[33]. Эмили сочувственно улыбается, выбрасывая черствый хлеб через заднюю дверь. Ей кажется, она отдала бы все на свете за то, чтобы увидеть чайку, которая со знакомым хриплым криком жадности набрасывается на крошки.

Эмили идет проверить Чарли, который мирно спит. Запах базилика все еще стоит в воздухе. Эмили думает о священнике. Почему он пришел навестить их через столько времени? Ведь они живут в этом доме уже почти два года. Он слышал сплетни о том, что Пол бросил ее? Она уверена, что Олимпия растрезвонит об этом всему миру. Неприязнь уборщицы достигла в последнее время новых высот. Олимпии нравился Пол; он нахваливал ее и называл signorina. Может, Олимпия рассказала дону Анджело, что Эмили – злобная разрушительница брака? Или он пришел посмотреть, как выглядит краснолицая женщина? (Она и правда была вся красная после копания в саду.) Действительно ли он хотел соблазнить ее выйти из одинокой виллы на теплую пьяццу? Или ему просто нужна была пара лишних рук, чтобы готовить поркетту?

Она спускается вниз, но вместо того чтобы присоединиться к дочерям в гостиной, выходит на террасу и вдыхает ночной воздух. И думает о том, как Майкл впервые взял ее в «Витторио», – о моменте, когда она навсегда влюбилась в Италию.