Читать книгу Суета вокруг Шекспира - Дон Нигро - Страница 2

«Да, пожалуйста, чтоб ваши шуты ничего от себя не прибавляли к тексту пьесы. Есть такие – скалят зубы, чтоб заставить дураков хохотать во время какой-нибудь важной сцены. Так это скверно, и обнаруживает самые жалкие стремления в этих глупцах».

«Гамлет», акт третий, сцена вторая, перевод П. Гнедича.

Действующие лица:

КЕМП – 50 лет

ШЕКСПИР – 35 лет

Декорация:

Практически пустая таверна в Лондоне, одним поздним вечером 1599 г. Деревянный стол, несколько стульев, окруженные темнотой.

Уилл Кемп/Will Kempe, самый известный комический актер своего времени, знаменит зажигательными танцами и непристойными шутками, отменно смешил людей, прекрасно пел и танцевал. Вместе с Шекспиром, Бербеджем и другими входил в состав «Слуг лорда-камергера», был совладельцем театра «Глобус». Скорее всего, Кемп был первым исполнителем ролей Догберри в «Много шума из ничего», Пьетро в «Ромео и Джульетте», Костарда в «Бесплодных усилиях любви» и Ланселота Гоббо в «Венецианском купце». Некоторые верят, что он был первым Фальстафом, другие думают, что это маловероятно. Точно известно следующее: в 1599 г. Шекспир, похоже, передумал и убил этого невероятно популярного толстого рыцаря вне сцены в «Генрихе Пятом», примерно в то время, когда Уилл Кемп ушел из «Слуг лорда-камергера» навсегда, после чего преодолел, танцуя без остановки, около 100 миль, разделявшие Лондон и Норидж. Умер Кемп, по всей вероятности, в 1603 г.

(Таверна, поздний вечер, ШЕКСПИР пишет за деревянным столом. Подходит КЕМП, в руке лист рукописи. Он выпил, но не пьян).

КЕМП. Что это за дерьмо?

ШЕКСПИР (продолжает писать, голову не поднимает). О каком конкретном дерьме ты говоришь?

КЕМП. Эта речь, которую ты вставил в пьесу «Гамлет», над которой работаешь. Все это дерьмо по части необходимости придерживаться текста. Откуда взялось это дерьмо?

ШЕКСПИР. Это один из первых набросков.

КЕМП. И что ты хочешь этим сказать?

ШЕКСПИР. Думаю, все предельно ясно. Гамлет дает указания актерам произносить именно то, что написано, а не фантазировать по ходу спектакля.

КЕМП. Гамлет – ничтожество.

ШЕКСПИР. Я передам это Бёрбеджу.

КЕМП. Тут нет ничего личного, Уилл, но действительно, этот Гамлет – вонючая лепешка коровьего навоза. Могильщик нормальный, полагаю, но что мне еще играть? Где шутки? Где Йорик?

ШЕКСПИР. Йорик умер.

КЕМП. В этом и проблема. Это моя роль. Йорик – моя роль. Почему Йорик должен умереть? Йорик в моем исполнении мог бы немножко оживить пьесу. Я мог бы даже спасти постановку, хотя и сомневаюсь. Но я ничего не смогу сделать, когда Йорик – череп. Не смогу я сыграть череп. Если не стану чревовещателем. Да что, черт побери, с тобой такое, Уилл? Я говорю тебе откровенно, и мне очень не хочется это говорить, но я действительно думаю, что ты исписался.

ШЕКСПИР. Ты так думаешь?

КЕМП. Ты покатился вниз после «Тита Андроника». И где пьеса «Генрих Пятый», которую ты нам обещал?

ШЕКСПИР. Она почти готова.

КЕМП. Я снова хочу сыграть Фальстафа. От этой роли можно получить наслаждение. Не то, что это мрачная, меланхоличная датская история. Какого черта ты тратишь вообще свое время на этот мусор? Фальстаф – эта роль для меня.

ШЕКСПИР. В новой пьесе Фальстафа нет[2].

КЕМП. Что?

ШЕКСПИР. В «Генрихе Пятом» Фальстафа нет.

КЕМП. Ты шутишь. Не пытайся шутить со мной, Вилли. Получается у тебя так себе. Шутки – это по моей части.

ШЕКСПИР. Я не шучу. Фальстафа в «Генрихе Пятом» нет.

КЕМП. Фальстафа в «Генрихе Пятом» нет?

ШЕКСПИР. Именно так.

КЕМП. Тогда где он, черт побери? Прячется за деревом?

ШЕКСПИР. Он умер.

КЕМП. Фальстаф умер?

ШЕКСПИР. Да.

КЕМП. Фальстаф умер? Он умер?

ШЕКСПИР. Да.

КЕМП. Фальстаф мертв. И Йорик мертв.

ШЕКСПИР. Йорик совсем мертв.

КЕМП. Ты, на хрен, рехнулся?

ШЕКСПИР. Вполне возможно.

КЕМП. Если Фальстаф мертв и Йорик мертв, что остается мне? Кого я буду играть? Только танцевать джигу в конце? Это ты мне оставляешь? Я танцую джигу в конце спектакля, и все?

ШЕКСПИР. Больше никаких джиг.

КЕМП. Что?

ШЕКСПИР. Больше никаких джиг в конце.

КЕМП. Ты поставил джигу посередине? Что ж, мысль интересная, но…

ШЕКСПИР. Больше никаких джиг. Никаких реплик от себя зрительному залу. Никакой импровизации. С этого момента мы следует тексту пьесы.

КЕМП. Тексту пьесы?

ШЕКСПИР. Да.

КЕМП. Мы следуем тексту пьесы?

ШЕКСПИР. Да.

КЕМП. Ты знаешь, что я делаю с текстом пьесы?

ШЕКСПИР. Скорее нет, чем да.

КЕМП. Я вытираю им мою вонючую жопную дырку. Вот что я делаю с текстом.

ШЕКСПИР. Да, я заметил.

КЕМП. Так что скажешь?

ШЕКСПИР. Я скажу, что с этого момента никаких джиг, никакой отсебятины под влиянием момента, никаких остановок спектакля шуточками по части зрителей. Больше ничего этого не будет. С этого момента остается только написанный мною текст. Вот и все.

КЕМП. Все?

ШЕКСПИР. Все.

КЕМП. Ты сам так решил?

ШЕКСПИР. Мы решили. Все пайщики.

КЕМП. Я тоже пайщик.

ШЕКСПИР. Мы провели собрание.

КЕМП. Теперь вы проводите секретные собрания?

ШЕКСПИР. Тебя приглашали. Ты не пришел.

КЕМП. У меня была важная встреча с женой часовщика.

ШЕКСПИР. Я в этом не сомневаюсь.

КЕМП. Значит, вы сговорились за моей спиной и решили дать мне пинка под зад? Так?

ШЕКСПИР. Насчет пинка мы ничего не решали. Мы решили – больше никаких джиг, никаких импровизаций по ходу спектакля, никаких разговоров со зрителями, если этого нет в тексте пьесы. Вот что мы решили.

КЕМП. Бёрбедж тоже?

ШЕКСПИР. Голосование было анонимным.

КЕМП. Ты лжешь.

ШЕКСПИР. Можешь спросить у остальных.

КЕМП. Больше никаких джиг. Никаких шуток. Никаких разговоров со зрителями. И что тогда, черт побери, остается мне? Что тогда мне остается?

ШЕКСПИР. Тебе остается быть актером. Актером, который выучивает свой текст и произносит его, как он написан.

КЕМП. О, текст, текст, драгоценный текст. Ты так трепетно относишься к своим дурацким, чертовым словам. Драгоценный, драгоценный, драгоценный текст. Сладкоголосый наш Шекспир. Это не твоя глупая сраная суходрочная поэзия а-ля Венера и Адонис. Это театр. Я – артист. Мы – артисты. Комедианты. Мы живем моментом. Мы все выдумываем по ходу. Текст – всего лишь дорожная карта. Иногда мы сморкаемся в него и раскуриваем им трубку. Текст – это отправная точка. Ничего больше.

ШЕКСПИР. Отныне никаких отправных точек. Нравится тебе это или нет, но теперь все будет, как я только что сказал, с этого самого момента.

КЕМП. Это ты подложил мне такую свинью.

ШЕКСПИР. Решение было общим.

КЕМП. Ты. Ты их на это уговорил.

ШЕКСПИР. Они согласились.

КЕМП. Я не соглашался.

ШЕКСПИР. Ты остался бы в меньшинстве.

КЕМП. Ты можешь взять свои чертовы голоса и засунуть в толстый зад своей жены, неблагодарная, подлая маленькая, канавная крыса. Я тебя создал. Я тебя выбрал, когда ты был никем, жалким, провинциальным никем, совокупляющимся с овцами в Стратфорде. Я взял тебя присматривать за лошадьми, убирать конский навоз, делать всю грязную работу. Ты был никто. Без меня ты бы так и прозябал в этом гребаном Стратфорде-на ослиной-моче, сгребал бы навоз со своей шлюхой-женой и чокнутым старым отцом-банкротом.

ШЕКСПИР. Достаточно.

КЕМП. Достаточно. Больше, чем достаточно. Я сыт тобой по горло, и твоим драгоценным текстом, и твоими драгоценными словами. Твоими гребаными драгоценными словами. Прежде мы работали совсем не так. Прежде мы все выдумывали на ходу. И людям это нравилось. Это взбадривало. Подогревало азарт. Позволяло почувствовать себя живым. Могло произойти, что угодно. А текст пьесы – это чертова смирительная рубашка для толпы трусов, которые слишком глупы, чтобы верить в себя. На хрен текст. Не нужен мне гребаный чертов текст, и ты мне не нужен. Никто из вас мне не нужен.

ШЕКСПИР. Из-за тебя моя работа выглядит глупой. Ты отпускаешь тупые шуточки, которые старше Мафусаила. Ты делаешь непристойные жесты. Ты бросаешь фрукты в зрительный зал. Ты то мычишь, то блеешь. Ты на десять минут прерываешь спектакль, становясь на голову и имитируя пердеж. Все эти годы я это терпел, потому что ты вытащил меня из Стратфорда и дал мне шанс. Не говори мне, что я неблагодарный. Я навсегда останусь благодарным. Но я больше не желаю молча наблюдать, как работа моей жизни превращается в чертово ослиное представление. Эти дурацкие шутки. Насмешка над написанным мною. Эти неуместные, вульгарные вставки, которые прерывают историю и считались старьем в те времена, когда Альфред Великий, еще сосал грудь кормилицы. Мы просто не может себе такого позволить. С этим покончено. Тебе придется приспособиться.

КЕМП (вскипая яростью). Или что? Приспособиться или что? Ты думаешь, я собираюсь прогнуться под этим чертовым шантажом? Не нужен ты мне. Не нужна мне вся ваша паршивая труппа. Никто мне не нужен. На хлеб я и без вас заработаю. Протанцую весь путь до гребаной Шотландии, и пердеть буду, когда мне вздумается, а зрители последуют за мной. На вас больше никто внимания не обратит. Театр – это не здание. Театр – не клочки бумаги с нацарапанными на них словечками. Театр – это я. Плоть, кровь и яйца. Ты – всего лишь куча гребаных букв. Драгоценная, драгоценная, драгоценная собачья чушь. Через четыре сотни лет помнить будут меня – не тебя. Уйдешь ты из памяти потомков. А останется эпоха Уилла Кемпа. Я – театр. Ты – никто. Всегда был никем. И будешь никем. Никто! никто!

(КЕМП величественно удаляется, преисполненный благородного негодования. ШЕКСПИР сидит. Откладывает перо).

ШЕКСПИР. Он тысячу раз тащил меня на спине.

(ШЕКСПИР пьет. Пауза. КЕМП возвращается, чуть спокойнее).

КЕМП. Предательство. Ты знаешь, это предательство.

ШЕКСПИР. Хуже. Это искусство. Между прочим, ты хорошо сказал. Мастерски выстроил свой монолог. Позволишь его использовать? (Пауза). Слушай. Предлагаю тебе сделку. Если ты останешься, я верну Фальстафа. Он не умрет. Мы вставим его в «Генриха Пятого». Но тебе придется произносить текст, как он написан. Понимаешь? Слово в слово, как и написано. Никаких джиг. Никаких сальных шуток. Все импровизации побоку. Никаких комментариев по поводу торчащих зубов деревенского дурачка, сидящего в первом ряду. Просто доверяй чертову тексту. Доверяй пьесе. Ты – прекрасный актер, великий актер, когда доверяешь пьесе. Но ты должен мне поклясться. Ты должен поклясться мне в этом прямо сейчас.

КЕМП. Ты так сильно меня ненавидишь, что готов убить самого замечательного персонажа в истории мира?

ШЕКСПИР. Нет у меня к тебе ненависти. Я безмерно тебя люблю. Но ты должен произносить текст, как он написан.

КЕМП. НИКОМУ НЕ ДОЗВОЛЕНО УКАЗЫВАТЬ, ЧТО МНЕ ГОВОРИТЬ НА СЦЕНЕ! НИКОМУ!

(Пауза).

ШЕКСПИР. Тогда Фальстаф мертв.

КЕМП. А как насчет «Генриха Четвертого»? Как насчет «Виндзорских проказниц»? Как вы собираетесь их показывать? Без меня?

ШЕКСПИР. Фальстафа сыграет Поуп[3].

КЕМП. Поуп?

ШЕКСПИР. Он играл эту роль, когда ты болел.

КЕМП. Поуп способен только на то, чтобы поссать в горшок.

ШЕКСПИР. Он произнесет текст, который я написал.

КЕМП. Ты наглый, самодовольный, злобный говнюк.

ШЕКСПИР. Я думал, что я – никто.

КЕМП. Ты хуже, чем никто. Ты чертов драматург. (Пауза). Ладно. Пусть будет так. Фальстаф мертв. И эта труппа мертва. Я станцую на вашей могиле. Отпляшу джигу на дымящихся руинах этого театра. Ты увидишь. Люди хотят меня. Не тебя. Танцы. Шутки. Джигу. Умное подтрунивание над ними. Как заведено издавна. Вот чего хотят люди.

ШЕКСПИР. И тем не менее.

(Пауза).

КЕМП. Ты был мне другом.

ШЕКСПИР. Я – твой друг.

КЕМП. Ты был мне сыном.

ШЕКСПИР. Я – твой сын.

КЕМП. Ты – дурак.

(КЕМП поворачивается и уходит. Пауза).

ШЕКСПИР. Это да.

(На лице печаль. Пауза. Потом ШЕКСПИР берет перо, вновь начинает писать. Свет медленно меркнет и гаснет полностью).