Читать книгу Шерлок Холмс и крест короля - Дональд Томас - Страница 4

Три дня спустя, в понедельник утром, мы сошли с поезда на тихой станции с деревянной платформой. Нас уже ждала двуколка, запряженная пони. Вязы, растущие у реки, шелестели кронами, в эту пору особенно густыми и пышными. Широкая лента Темзы посверкивала на солнце. То и дело вверх по течению проплывали прогулочные пароходики, везущие пассажиров из Виндзора в Оксфорд.

После увеселений уик-энда огромный Прайорсфилд-хаус стоял опустевший. Парки обезлюдели, и было слышно, как в большом бассейне, украшавшем главный газон, из раковины тритона льется вода. В отсутствие хозяина дома нас встретила экономка, и мы сразу же прошли за ней в северную гостиную. Окна выходили на теневую сторону, чтобы яркий солнечный свет не повредил обивке мебели. Домоправительница маленьким ключиком отперла застекленный буфет.

– Я попросил бы вас открыть и пианино, – учтиво произнес Холмс.

Она по-петушиному приосанилась и сжала руки. С первого взгляда было ясно: эта служанка не из тех, кто станет распространять слухи о странном ночном визите лорда Артура Сэвила.

– Лорд Блэгдон не оставил распоряжений относительно инструмента.

Шерлок Холмс вздохнул.

– Боюсь, мы впустую потратим время его светлости и свое собственное, если нам не предоставят возможности осмотреть клавиатуру. В таком случае я вынужден буду отказаться от дальнейшего расследования.

После короткой паузы этот поединок характеров разрешился в нашу пользу. Экономка подошла к красивому черному пианино фирмы «Бёзендорфер», отперла и откинула лакированную крышку, обнажив безукоризненные клавиши.

– Кажется, – шепнул мне Холмс, скривив рот, – здешние горничные, как водится в большинстве домов, не слишком усердно борются с пылью. Полагаю, на их месте я тоже не проявлял бы особого рвения, вытирая предметы, которые почти тотчас же снова становятся пыльными.

Экономка бесшумно удалилась из комнаты, но мы понимали, что она станет наблюдать за нами, притаившись в укромном уголке за дверью. Холмс повернулся к пианино. В Прайорсфилд он явился с черным кожаным саквояжем, весьма походившим на докторский. Достав футляр с инструментами, мой друг положил его на стол, раскрыл и взял две кисти из верблюжьей шерсти, какие мог бы выбрать живописец для тонкой работы. Затем Холмс извлек из сумки два пузырька. В одном из них был темный порошок – графит, наподобие того, который используется для смазки замков. Во второй склянке мой друг хранил смесь собственного приготовления, состоявшую из двух частей тщательно измельченного мела и одной части металлической ртути. К каждому из пузырьков прилагался порошковдуватель, позволяющий аккуратно распылять содержимое на любую поверхность. Складную увеличительную линзу Холмс, как обычно, держал наготове в жилетном кармане.

На протяжении следующих двадцати минут Шерлок Холмс работал терпеливо и внимательно, его брови были сосредоточенно нахмурены. Сперва он тонким слоем равномерно нанес на черные клавиши пианино светлую ртутно-меловую смесь и удалил небольшой излишек верблюжьей кисточкой. Затем при помощи другого инсуффлятора распылил графит на костяные пластины белых клавиш. Подобно тонкой снежной пелене, порошок лег на поверхность, подчеркнув ее контуры – в данном случае едва заметные следы, оставленные человеческой кожей.

Холмс достал из кармана зеркальце и наклонил его так, чтобы поймать свет, льющийся из окон. Теперь мой друг принялся тщательно изучать каждую клавишу в отдельности, и я знал, что лучше его не отвлекать. Лишь спустя полчаса он выпрямился. Его четко очерченное лицо было оживленным, глаза блестели. Холмс опустил зеркальце, в которое все это время напряженно всматривался, выбирая подходящий угол. Порошки выявили на полированной слоновой кости клавиш следы – такие легкие, что их стерло бы легчайшее прикосновение руки.

– В одном мы можем быть уверены, Ватсон: последний человек, игравший на этом инструменте, исполнил на нем «Преамбулу» великого Роберта Шумана. С тех пор к клавиатуре не прикасались.

На мой взгляд, Холмс был чересчур доволен собой.

– Но как вы можете это утверждать?

– Очень просто, мой дорогой друг. Начнем с того, что нас интересует последний из тех, кто здесь музицировал. Могу вас заверить: все отпечатки оставлены одной парой рук. Только этот человек садился за пианино после того, как с клавиш стирали пыль.

– Лорд Артур?

Холмс поднял палец.

– Посмотрите на две верхние октавы: четыре крайние клавиши остались нетронутыми. Эти соль, ля, фа-диез и соль-диез очень часто оказываются ненужными. О них можно забыть. Но отсутствие отпечатков на других пяти клавишах весьма показательно.

– И что же это значит?

Холмс вздохнул и терпеливо пояснил:

– Это значит, мой дорогой Ватсон, что мы с вами не зря убивали время в концертных залах и боролись со сном в те моменты, когда в воздухе переливались волшебные звуки, рожденные гением Рубинштейна или Падеревского. Перед тем как провести вечер в Вигмор-холле, я имею обыкновение знакомиться с партитурой произведения, которое нам предстоит услышать. И поэтому могу вам сказать, что при исполнении «Преамбулы» Роберта Шумана рука пианиста не касается в общей сложности пяти белых и черных клавиш на правой стороне клавиатуры. Все они находятся в двух верхних октавах: ре-бемоль, две ми и две си. Теперь осмотрите этот великолепный инструмент, и тогда вы сами увидите, на каких из его клавиш не осталось отпечатков пальцев.

Разумеется, Холмс был прав. Но мне не хотелось сдаваться слишком быстро.

– Едва ли ваше открытие свидетельствует о чем-либо, кроме того, что лорд Артур играл Шумана. А это дает нам не слишком много.

– Мой дорогой друг, я еще очень далек от разгадки. Но поверьте, мне есть на что опереться. Кстати, взгляните-ка на левую половину клавиатуры. Какие выводы вы можете сделать?

– На последних двенадцати клавишах, белых и черных, нет отпечатков. К остальным, кажется, прикасались.

– Совершенно верно. Вас, я думаю, не удивит, что эти двенадцать клавиш не используются при исполнении изысканной шумановской пьесы.

– Но, Холмс, разве кто-то спорит о том, какую вещь играл кузен нашего клиента?

– Весьма серьезная дискуссия возникла бы, обратись мы к лорду Блэгдону или самому Артуру Сэвилу за разрешением снять у него отпечатки пальцев, словно этот молодой человек – заурядный преступник. Между тем он принадлежит к аристократическому семейству, и его репутация пока ничем не запятнана. Следовательно, лорд Артур вряд ли потерпит, чтобы с ним обращались как с подозреваемым. Но мы тем не менее получили то, в чем нуждались: отпечатки его пальцев совершенно необходимы для успешного проведения расследования.

Возразить мне было нечего. Я мог лишь признать правоту Холмса либо воздержаться от ответа. Оставив крышку пианино открытой, мой друг повернулся к витрине, где хранилась превосходная коллекция севрского фарфора. Эти вазы, чашки и бонбоньерки представляли собой замечательные образцы декоративного искусства XVIII столетия и были достойны того, чтобы украсить королевскую гостиную. Холмс осторожно открыл отпертую стеклянную дверцу.

– Думаю, здесь отыщется очень мало отпечатков, Ватсон. В подобных домах слуг учат держать дорогую посуду салфеткой в тех редких случаях, когда они стирают с нее пыль, чтобы пальцы не касались блестящей поверхности. Не годится грубым рукам горничной или даже дворецкого осквернять своим прикосновением такие сокровища.

– У лорда Артура не было салфетки.

– Действительно. Согласитесь, удивительно, что человек, который снимает перчатки лишь в том случае, когда садится за пианино (поскольку они помешали бы ему играть), не надел их, решив поупражняться в искусстве совершения кражи! Узнав, почему он так поступил, мы, вероятно, получим ответ и на все остальные вопросы.

– Он рассчитывал на то, что его не поймают.

– Скорее, надеялся, что его не увидят, – тихо произнес Холмс, сделав ударение на последнем слове.

– Если лорд Артур обычно прячет руки, то почему же он согласился прилюдно играть на пианино без перчаток?

– Мы сможем это понять, не выходя отсюда. Ну а пока буду вам признателен, если вы мне поможете: пожалуйста, принимайте у меня предметы по одному и аккуратно расставляйте их на столе позади вас. Постарайтесь не оставлять отпечатков пальцев и не стирать те следы, которые уже имеются. Нам не придется обыскивать весь шкаф, поскольку, если верить лорду Блэгдону, его кузен, стоя вот на этом месте, нашел то, что хотел, без особого труда. Думаю, мы ограничимся осмотром дюжины вещей.

Как оказалось, хватило и восьми. Первые четыре были вазами с золочеными ручками и орнаментом. На глянцевом синем фоне мастер запечатлел парковые сценки, копируя Фрагонара. Холмс нанес на глазурь темный порошок, и стало очевидно, что с тех пор, как ее в последний раз протирали, к ней никто не прикасался. На розовой десертной тарелке с позолоченной каймой удалось обнаружить знаки зодиака, но не отпечатки пальцев. Две мейсенские вазы, расписанные голубыми цветами по белому полю, пришлось покрыть светлым и темным составами, что, однако, ни о чем нам не сообщило. Холмс, как всегда, был прав: все эти предметы очистили от пыли, натерли до блеска и убрали в витрину, не оставив на них ни малейшего следа.

Наконец детектив достал изящную севрскую конфетницу с позолоченным орнаментом из лилий, обильно украшенную росписью по эмали. Она была четырехугольной формы, примерно шести дюймов шириной. Крышку венчала золотая шишечка, на которую с четырех сторон взирали боги северного, южного, восточного и западного ветров: Борей, Нот, Эвр и Зефир. Холмс передал бонбоньерку мне, ни одним пальцем не дотронувшись до глянцевой поверхности.

– На мой взгляд, этот предмет не совсем гармонирует с вазами, – сказал он, бережно поставив вещицу на стол. – Любопытнейший экземпляр, приобретенный, видимо, вдобавок к основной части коллекции. Думаю, для такой светлой глазури подойдет графитный порошок.

Холмс придвинул конфетницу к окну, чтобы осмотреть ее при солнечном свете. С помощью порошковдувателя он тонким слоем нанес темное вещество на все внешние поверхности, сдул излишки, взял увеличительное стекло и принялся изучать набалдашник и левую сторону бонбоньерки. Наконец он выпрямился и протянул лупу мне.

– Требуется более тщательное исследование, Ватсон. Как бы то ни было, отпечатки, кажется, остались только там, где я и ожидал их найти: два полных и два частичных на золотой шишке, четыре на левой стенке и один вот здесь. Предположим, они принадлежат тому, кто придерживал бонбоньерку пальцами левой руки, правой снимая крышку. Уверен, что эти отпечатки в точности совпадут с теми, которые мы обнаружили на клавишах пианино.

Не будучи специалистом в дактилоскопии, я не мог не признать, что сходство папиллярных узоров, указанное Холмсом, очевидно. И на клавиатуре, и на фарфоре три из линий, оставленных левым указательным пальцем, разветвлялись вверх, а две – вниз. Короткие отдельные черточки и так называемые островки тоже походили друг на друга. А самым веским доказательством, на мой взгляд, служили следы от незначительного пореза – нам всем так или иначе случается поцарапаться. Ранка давно уже не причиняла беспокойства тому, чьи отпечатки пальцев мы рассматривали, однако рубец не исчез окончательно.

Холмс осторожно приподнял крышку за края и снял ее.

– Думаю, мы можем заключить, что с тех пор, как прислуга протерла этот предмет и вернула его на место, к нему прикасался лишь один человек. Даже без следов на клавишах пианино все указывало бы на лорда Артура Сэвила, – произнес сыщик и, заглянув внутрь бонбоньерки, воскликнул: – Этого и следовало ожидать, Ватсон! Как говорится, с глаз долой… Горничная смахнула наружную пыль, но не потрудилась открыть конфетницу.

Я наклонился ближе и на белом глянцевом донце увидел два пятна карамельного цвета размером с почтовую марку каждое.

– Эту милую вещицу всего-навсего использовали по прямому назначению, то есть хранили в ней шоколад, – сказал я. – Под действием тепла от разожженного камина или солнечного света конфеты растаяли.

– Две из них, – быстро ответил Холмс, – причем произошло это недавно.

Мой друг дотронулся указательным пальцем до языка, а затем до одного из пятен, придал лицу разочарованное выражение и пожал плечами. Повторив процедуру со вторым пятном, он на несколько секунд замер, после чего прижал ко рту платок, словно сдерживая тошноту, энергично сплюнул в него, в несколько прыжков пересек гостиную и схватил стоявший на столике сифон с содовой. Как певец, полощущий свои миндалины, Холмс плеснул себе в рот воды, а потом, подскочив к окну и распахнув его, снова плюнул, не церемонясь, прямо на клумбу.

Я наклонился к бонбоньерке и обнюхал ее. Пахло лежалыми конфетами и больше ничем. Я осторожно запустил палец внутрь.

– Если вы собираетесь попробовать это на вкус, Ватсон, то, может быть, слово «аконитин» заставит вас передумать. Судя по скорости воздействия на рецепторы языка, именно это вещество, содержащееся в индийском аконите, или борце свирепом, осталось на дне конфетницы. В ней был яд, и вряд ли его туда положил тот, кто не намеревался совершить убийство. Я попробовал лишь самую малость, но мои губы и язык до сих пор ощущают онемение и покалывание. Однако, будучи запрятанным в конфете, аконитин, разумеется, сделал бы свое дело, прежде чем у жертвы возникли бы подозрения.

– Как же лорд Блэгдон?

– Пока мы ему ничего не скажем. Кроме того, в свете новых обстоятельств нам следует проверить рассказ его светлости о визите лорда Артура. Я должен снять отпечатки пальцев с подоконника библиотеки. Не думаю, чтобы наш клиент ввел нас в заблуждение, однако дело приобретает весьма серьезный оборот.