Читать книгу Проснись и живи! - Доротея Бранд - Страница 4

Последователи Шопенгауэра, Фрейда, Ницше и Адлера познакомили нас с понятиями «воля к жизни» и «воля к власти». Эти термины, означающие (порой утрированно) стремление организма к росту и самореализации, совпадают с нашими ощущениями. Все мы видели, как дети из кожи вон лезут, чтобы их заметили – мы и сами в юности при каждой возможности старались попробовать свои зарождающиеся силы, а после долгой болезни силы к нам возвращаются. Любой человек, попавший в неблагоприятные обстоятельства, будет мириться с бедностью, стрессом, унижением, условиями, которые сторонний наблюдатель подчас сочтет худшими, чем смерть, и только несокрушимая воля к жизни может объяснить упорство, с которым мы в таких обстоятельствах цепляемся за простое право жить и дышать.

Мы ощущаем и постепенно начинаем осознавать процесс собственного развития. Человек переходит из детства в отрочество, из отрочества в юность, из юности в зрелость, и на каждом из этих этапов становления прежние занятия и интересы заменяются новыми – природа готовит организм к новой роли в мире, примиряя нас с новыми требованиями, показывая преимущества и удовольствия наступающего этапа, которые заменят те, что приходится оставить.

Но не все готовы воспринять идею о существовании другой, уравновешивающей силы, – воли к поражению, воли к смерти. Какое-то время одной из доктрин психоанализа считалось – человек не в состоянии умозрительно осознать идею, что он может перестать быть. Даже мечты о смерти и угрозы убить себя у болезненно впечатлительных пациентов основываются исключительно на чувстве мести: человеку кажется – он, невидимый, будет жить и дальше и сполна насладится раскаянием и сожалениями тех, кто, по его мнению, дурно с ним обращался.

Фрейд, который после войны много занимался пациентами с военными неврозами, в своей монографии утверждает, что иногда ему попадались сновидения, указывавшие на искреннее желание смерти. Фрейд изложил в этом труде много своих лучших гипотез, но популярной в психологии идеи, что логически в нашей жизни должно существовать течение, направленное к смерти, в монографии нет.

Между тем смерть – такой же факт существования, как рождение и взросление, и если природа готовит нас к каждому новому этапу жизни, отменяя прежние желания и открывая взамен новые перспективы, несложно догадаться, что нас постепенно и мягко примиряют и с неизбежным оставлением всего, что нам дорого при жизни. Устранение от борьбы, отказ от усилий, желаний и амбиций обычны для организма, который нежно увлекают прочь от интереса к жизни.

По этой причине у нас есть право считать волю к поражению реальностью.

Если бы инертность, робость, альтернативные занятия, пассивность, бездействие и покорность возникали лишь в конце жизни или когда мы обессилены усталостью и болезнью, не напоминая о себе, когда мы в полном расцвете сил, не было бы причин нападать на волю к поражению как на основного врага всего, что в нас есть хорошего и эффективного. Если воля к поражению дает о себе знать в молодом или зрелом возрасте, это симптом того, что в жизни что-то серьезно не в порядке – так постоянная сонливость служит симптомом физического нездоровья.

Если бы волю к поражению, как бессердечного злодея, можно было сразу распознать, когда она заявляется в неположенное время, бороться с ней было бы легко, но мы почти всегда оказываемся в ее власти прежде, чем успеваем опомниться, и лишь смутно чувствуем, что так быть не должно. Мы привыкли говорить о неудачливости, безысходности, робости как об отрицательных феноменах, поэтому бороться с симптомами поражения – это словно сражаться с ветряными мельницами.

В молодости мы редко распознаем у себя эти симптомы, объясняя нежелание браться за дело простительной робостью новичка, но нежелание остается, а годы идут, и однажды мы с неудовольствием обнаруживаем, что очаровательная застенчивость юности превратилась во что-то патологическое и неприятное. Тогда в качестве оправдания мы очень удобно виним заевший быт: мы не можем оставить того или иного члена семьи одиноким и беззащитным. Члены семьи взрослеют и разъезжаются, безжалостно лишая нас замещающей активности, которой мы столь рьяно заполняли свою жизнь, и нам страшно при мысли вернуться к давно заброшенным планам.

Лучшая из всех причин – не стараться в полную силу – в том, что большинство людей у нас поставлены перед выбором – работать или голодать, и работа, за которую вы схватились единственно ради заработка, мягко говоря, не идеальна. С появлением семьи и детей необходимость зарабатывать на жизнь становится еще острее. Мы, может, и рады бы переждать несколько лет нищеты, если бы затянуть пояса пришлось только нам, но просить наших близких потерпеть за компанию требует больше эгоизма и смелости, чем у нас есть.

В Америке, где браки, как правило, совершаются по любви, большинство молодых людей вступают в самостоятельную жизнь, мало что имея за душой, кроме здоровья, молодости и ума в качестве стартового капитала. Мы считаем европейский обычай спрашивать приданое у семьи невесты неблагородным и торгашеским, однако небольшой резервный денежный фонд на обзаведение хозяйством очень бы пригодился, и отсутствие такой практики в нашей стране является одной из причин, почему в Америке, хваленой стране возможностей, так много людей среднего возраста трудятся на тяжелой, нудной работе, не приносящей радости. Они ожидают от будущего в лучшем случае такого же однообразия, а худший из кошмаров для них – потерять работу и обнищать.

Уже сама по себе необходимость хвататься за первую подвернувшуюся работу объясняет, почему лишь немногим из нас удается осуществить свои планы.

Уже сама по себе необходимость хвататься за первую подвернувшуюся работу объясняет, почему лишь немногим из нас удается осуществить свои планы. Сперва мы изо всех сил стараемся не забыть о цели, пусть нам и приходится зарабатывать на жизнь нелюбимой работой, и стараемся добиться своего во что бы то ни стало, тратя на это вечера, выходные и отпуска. Но работа с девяти до шести отнимает массу сил; и нужны сверхчеловеческая выносливость или упорство, чтобы работать в одиночку наперекор вселенной в отсутствие доказательств, что в конце пути нас ждет успех. Неосознанно мы подпадаем под действие воли к поражению. Мы по-прежнему пытаемся что-то делать, но на самом деле плывем по течению.

Большинство скрывает свой провал от окружающих; еще успешнее мы скрываем его от себя. Нетрудно игнорировать тот факт, что мы делаем гораздо меньше, чем способны – малую толику того, что планировали, по самым скромным меркам, закончить к определенному возрасту, и, пожалуй, никогда не осуществим своих планов. Одна из причин, почему нам так легко себя обманывать, в том, что в какой-то момент мы словно заключаем с близкими невысказанное джентльменское соглашение. «Не говори при мне о моем провале, – без слов просим мы, – и я не намекну, что и ты не оправдал ожиданий».

Большинство скрывает свой провал от окружающих; еще успешнее мы скрываем его от себя.

Тактичное молчание редко нарушается в молодости и в начале зрелости, пока считается, что мы еще можем «выстрелить». Позже молчание становится снисходительным – наступает пора, когда проще грустно улыбаться и признавать, что надежды, с которыми мы вступали в жизнь, оказались неоправданно завышенными и чересчур розовыми, особенно надежды на успех. Когда человеку за пятьдесят (иногда меньше), можно уже смириться и с мрачным юмором ворчать: мало кто из ровесников спросит: «Почему бы тебе не начать сейчас?» А ведь многие мировые шедевры были созданы мужчинами и женщинами, давно миновавшими так называемый возраст расцвета.

Так мы и проходим по жизни, не оставив следа, не узнав своих возможностей, не использовав малой доли своих способностей, врожденных или приобретенных. Если нам удается снискать некоторое уважение, восхищение и даже любовь, приобрести какой-то авторитет, нам кажется, что мы хорошо устроились, а на самом деле мы сдались на милость воли к поражению. Мы гордимся своей дальновидностью, не догадываясь, что нас грубо обманули, что мы согласились на компенсацию за смерть, а не на радости жизни.

Для начала нам придется признать существование воли к поражению и что мы – ее жертвы.

Если сложная игра, в которую мы играем с собой и друг с другом, не прерывается даже на мгновение, чтобы мы вдруг поняли – это всего лишь игра, то воля к поражению неощутимо и неуклонно ведет нас вниз, пока мы не скатимся окончательно, и никому даже в голову не приходит сопротивляться. Но игра имеет обыкновение заканчиваться на самом интересном месте, и тогда мы недоумеваем, почему мы так живем, как случилось, что мы заигрались в прятки, что стало с настоящей жизнью, которую мы все собирались начать, пока отвлекались, бездельничали или вкалывали ради куска хлеба.

Иногда этот момент забывается и приходит на память намного позже или не вспоминается вовсе. Но некоторые из нас не могут забыть своего озарения. Игра превращается в кошмар, и вырваться из нее в реальную жизнь становится нашей основной задачей. Порой бывает еще страшнее; мы пробуем разные пути, вроде бы ведущие к свободе, но всякий раз оказываемся, как Алиса в зазеркальном саду, там, откуда начинали.

Однако выход есть, и, подобно Алисе, мы сперва пойдем в обратную сторону. Для начала нам придется признать существование воли к поражению и что мы – ее жертвы.