Читать книгу День всех пропавших - Дот Хатчисон - Страница 7

Около десяти тридцати мы наконец собираемся: предстоит ехать полтора часа обратно в Куантико, а затем еще полчаса в Манассас, где живет большинство из нас, и в Фэрфакс, где живет Кирни. Когда мы решаем, что спать в офисе разумнее, чем возвращаться домой, на нас кричат.

Касс – в такое позднее время она определенно Касс, пусть и формально мы еще на службе – бредет во двор Мерсеров. Через несколько минут Брэн и я следуем за ней. Лучше – проще – ждать Мерседес у машины, но когда все насторожены и напуганы, слоняющиеся рядом с большим черным автомобилем незнакомцы могут заставить людей изрядно понервничать. Вместо этого мы останавливаемся под уличным фонарем: хорошо освещенные и безобидные – настолько, насколько может выглядеть группа вооруженных усталых федеральных агентов.

В ожидании, пока Мерседес закончит дела в доме, я распускаю пучок волос в попытке облегчить постепенно накопившуюся за день головную боль. Она определенно вызвана и тяжестью прически. Брэн – кажется, не осознавая этого – протягивает руку и кладет ее мне сзади на шею: большой и указательный пальцы массируют напряженные мускулы.

С трудом сдерживаю стон; Касс чихает от смеха. Если верить Мерседес, именно из-за этой привычки она получила в академии прозвище Котенок. Однажды – только однажды – я поинтересовалась, почему Котенок, а не Кошка, и едва Мерседес успела выпалить, что Касс – такая милая карманная кошечка, как упомянутая карманная кошка начала гоняться за ней по офису. Кто-то из другой команды – понятия не имею, кто именно – тем же вечером сделал и поставил на стол табличку «Котенок Кирни (карманный, для вашего удовольствия)». Касс терпеть ее не может, но табличку передают по кругу, соревнуясь, кто сможет незаметно поставить ее на стол Кирни. И как скоро Касс это заметит.

– Deberia haber sido una noche de tequila[19], – вздыхает Мерседес, подходя к нам.

– Но не сложилось.

– Не сложилось, – соглашается она. – Думаю…

– Агент Рамирес!

Мы все четверо поворачиваемся в сторону дома, рука Брэна слетает с моей шеи. С крыльца спускается женщина и идет к нам.

– Прошу прощения, агент Рамирес, я хотела лишь спросить…

Она застывает при виде меня и прикрывает рот дрожащей рукой. Затем внезапно с воплем набрасывается на меня, сгребает в объятия и начинает рыдать.

– Алиса Мерсер, – бормочет Мерседес. Ненужное, кажется, пояснение.

Крепко обнимаю плачущую женщину. Даже не пытаюсь ничего сказать – говорить нечего. Прошу прощения за то, что у меня ужасающее сходство с вашей пропавшей дочерью? Прошу прощения за то, что вы смотрите на меня и гадаете, доживет ли ваша дочь до взрослого возраста и станет ли кем-нибудь? Прошу прощения за то, что вы будете смотреть на каждого светловолосого ребенка и отчаянно желать, чтобы ваша маленькая девочка оказалась дома в безопасности? Говорить просто нечего.

Мужчина – вероятно, ее муж – спускается с крыльца следом, подходит и пытается отцепить от меня жену, мягко тряся ее за плечи. Мерседес помогает, и вдвоем они уводят мать Бруклин обратно к дому, помогая по-прежнему плачущей и спотыкающейся Алисе подняться по ступенькам и зайти внутрь.

Брэн и Касс смотрят на меня. Как и Уоттс, стоящая в нескольких футах рядом с усталым капитаном Скоттом, который в конце подъездной дорожки вводил в курс дела ночную смену.

– Да-да, все понимаю. Зря я сюда пришла.

Касс повторно чихает и склоняет голову, чтобы скрыть веселую искорку в глазах.

– Стерлинг, для тебя найдется предостаточно работы в офисе, – говорит Уоттс. По крайней мере, она пытается выглядеть сочувствующей. – Мы получили множество информации, в которой надо разобраться.

Через несколько минут возвращается Мерседес, еще более усталая, чем прежде.

– Теперь домой? – с надеждой спрашивает она.

– Домой, – отвечает Брэн и выпроваживает нас к автомобилю. Он машет рукой Уоттс, которая кивает ему, пожимает руку капитану Скотту и бредет к машине.

– Мерседес, можно сегодня переночевать у тебя? – Касс пристегивается, сбрасывает туфли и сворачивается калачиком на сиденье. – Не хочу тащиться обратно в Фэрфакс.

– Конечно. Пожалуй, стоит ехать не через Куантико, а сразу в Манассас – сэкономить время, которое все равно провели бы в офисе. А утром отправиться обратно в Ричмонд, устроит?

– Всех, кроме Элизы, – отвечает Касс и морщит нос, заметив, что я показываю ей язык. Знаю, что могу достичь многого за столом, но предпочла бы работать в поле со своей командой.

– Mierda. Твоя машина в Куантико? – спрашивает Мерседес. Качаю головой.

– Она возле дома, – отвечает ей Брэн.

– Хочешь сказать – возле Дома? – невинно спрашиваю я, делая ударение на нужном слове.

День выдался долгий и эмоционально напряженный. Вероятно, поэтому никого не удивляет, что Мерседес сразу же слегка слетает с катушек. Просто не выдерживает: бьется головой об окно и смеется до слез. Это вызывает цепную реакцию у Касс, но она утыкается головой в спинку сиденья, и ее толком не слышно.

Брэн смотрит на меня – как я закусываю губу, чтобы сохранить серьезное выражение лица, – вздыхает и заводит машину.

За девятнадцать лет, прошедшие со своего перевода в Куантико, он сменил немало адресов, и все это были квартиры. Наконец пять месяцев назад Брэн купил дом. И не просто заурядный дом, а Дом – прямо за коттеджем Мерседес. У них общая граница. Они спорят, кому присматривать за уличным камином у заднего крыльца Эддисона, и могут переговариваться, буквально не выходя за двери и практически не повышая голоса.

Когда Брэндон Эддисон наконец решил обосноваться на одном месте, то купил Дом по соседству с напарницей, к которой относится как к сестре.

Тем не менее он не может заставить себя называть его домом. Дом для него – это Манассас в целом или, точнее, то место, где в данный момент находятся большинство товарищей по команде. Дом – это люди, а не место. Кроме тех случаев, когда Брэну хочется зарыться лицом в свой матрас и не двигаться, но матрас все же маловат, чтобы быть домом. Да и «своим» Эддисон его не называет. Уже пять месяцев говорит «Дом», потому что не может заставить себя сказать «мой дом».

Мерседес со своим достойным попасть на открытку коттеджем и Касс с двухквартирным домом, который делит с кузиной, находят это очень забавным. Даже Вик невольно хихикает каждый раз, когда упоминает «Дом». Явственно слышатся заглавные буквы. И наша команда не была бы нашей командой, если б нам было на это плевать.

Но поскольку Брэн – замечательный человек, даже когда ведет себя как сукин сын, он добродушно игнорирует смех за спиной и заруливает в автозакусочную, чтобы подкрепиться: после завтрака у нас не было во рту ни крошки. Когда Илай Коперник предлагал свои сэндвичи, было не до них, к тому же они моментально закончились.

Первую половину поездки занимаемся тем, что сверяем сделанные заметки: информации для сравнения удручающе мало. Бруклин Мерсер не исчезла с лица земли по пути домой, но, по нашим сведениям, словно испарилась. Усталость берет свое, и мы меняем тему разговора.

Когда добираемся до жилища Брэна, Мерседес и Касс сонно бормочут «пока», выходят через заднюю дверь и бредут по двору к коттеджу Мерседес. Мы с Брэном стоим возле машины и смотрим, пока в доме не загорается свет.

– Утром появишься в офисе или сразу отправишься в Ричмонд? – спрашиваю я тихим – а как иначе после полуночи? – голосом.

– Появлюсь, – отвечает он. – Касс понадобится одежда из ее сумки, а Ивонн должна подготовить для нас новую информацию.

Прислоняюсь к нему, чувствуя, как Брэн опирается о стену, и несколько минут мы просто стоим, прижавшись друг к другу. Запах его одеколона почти выветрился, но остался на воротничке: знакомый, уютный и захватывающий в не совсем приличествующем смысле, учитывая, какой выдался день. Успокаивающий и волнующий одновременно. Только с Брэном я испытывала подобное чувство. Его рука ложится мне сзади на шею, разминая напряженные мускулы. Упираюсь ему в ключицу подбородком – пожалуй, это единственное, что помогает мне удерживаться в вертикальном положении.

– Заночуешь? – бормочет он.

Чтобы покачать головой, мне требуется больше усилий, чем следовало бы.

– Нет, если только ты не хочешь этого. Думаю, нам лучше ночевать порознь, учитывая…

– Наверное, ты права.

Ни один из нас не шевелится, если не считать его руку, по-прежнему массирующую мою напряженную шею.

– Ты как бы в порядке? – шепчу я ему в рубашку. Не «в порядке», а «как бы в порядке».

– У меня все будет нормально.

Это не то же самое, что «да». И это та черта, которую мне не хочется переступать. Несмотря на три года свиданий и четыре года совместной работы, между нами все еще остаются границы, буквально кричащие: НЕ ТРОГАЙ! Ни один из нас старается не поднимать проблему Фейт. Или у него не окажется другого выхода, как заговорить о ней, или мы не коснемся этой темы. Даже в такой ситуации, как сейчас.

– Ненавижу, что не могу ответить на их вопросы, – вскоре произносит Брэн. – Вчерашний вечер и сегодняшний день – не худшие в их жизни. Худший – завтра, когда первоначальный шок пройдет и они в полной мере осознают случившееся и испытают страх. В первый день все ужасно. Во второй…

Прижимаюсь губами к трепещущему под его кожей пульсу и жду продолжения.

– Во второй день все реально.

– Как думаешь, Дэниел Коперник еще обратится к тебе?

– Пока не станет. Может быть, потом, если мы быстро отыщем Бруклин. Может быть, никогда. Ему есть о ком позаботиться: Ребекка и родители.

– Однако он уже никогда не станет прежним, верно?

Брэн не отвечает. В этом нет необходимости.

В конце концов он резким движением прислоняется прямо к стене, а другой рукой поглаживает мои волосы. Позволяю себе немного забыться; выросшая за день щетина на его подбородке царапает мне висок. За этим следует поцелуй – нежнее, чем я ожидала, учитывая… ну всё. Баюкает в руках мою голову, словно я что-то ценное, хрупкое. Не могу не задаться вопросом, какая же ярость кипит внутри его, что Брэн вынужден вести себя настолько осторожно.

– Постарайся выспаться, ладно? – прошу я, когда приходится оторваться друг от друга, чтобы отдышаться.

– Ты тоже. И прошу прощения за завтра.

– Хочешь сказать – за сегодня?

Он слегка улыбается – лишь небольшое подергивание губ. Но хоть что-то.

– Бывает, – говорю я. – Ивонн обеспечит массу сырой информации для анализа, а мне очень хочется выяснить, подавали ли дедушка и бабушка Бруклин какие-то иски, связанные с внучкой. У меня хорошо получается аналитическая работа. От того, что я сижу в офисе, мы ничего не теряем, а другие люди чувствуют себя комфортнее.

– Тем не менее. Я знаю, ты ненавидишь, когда твоя внешность мешает расследованию.

Начальник нашего отдела – босс Вика – отчитал Эддисона за непрофессиональный вид, когда Брэн чуть-чуть отрастил волосы. Не длинные или даже патлатые – просто темные кудри, слегка развевающиеся при ходьбе. Другими словами, все стало именно так, как мне нравится, потому что – охотно признаю – питаю слабость к его кудрям. Брэн не стал спорить с главой отдела. Но и волосы не укоротил. С вечерней щетиной он разбирается в шесть утра: ненавидит как бритье, так и саму мысль отрастить на лице растительность. В течение всей своей службы Брэн шел по тонкой грани между приемлемым и непрофессиональным, но его внешность имела значение только для карьеры. На ход самих дел она не влияет.

Тем не менее Эддисон понимает, почему внешность так волнует меня. И Мерседес понимает – Мерседес, которая никогда не выходит из дома без идеального макияжа, потому что тот прикрывает два неровных шрама внизу щеки, нанесенных в детстве разбитой бутылкой. Потому что есть разница между тем, чтобы не стыдиться шрамов, и выставлением их напоказ, для комментариев всех и каждого.

Брэн снова целует меня и провожает до машины, оставаясь на подъездной дорожке, пока я благополучно не уезжаю. До поворота все еще вижу его в зеркале заднего вида.

Мой дом неподалеку, чуть больше пятнадцати минут езды, если соблюдать все правила дорожного движения. Что бы ни говорили напарники, я вожу благоразумно, если только текущее дело не требует спешки. Когда нам нужно было добраться куда-то, где следовало оказаться пять минут назад, экс-лидер моей команды Финни слегка зеленел – до тех пор, пока не получил повышение и ему больше не пришлось ездить со мной. Но какой бы ужас он ни испытывал, я ни разу не попала в аварию, не причинила ущерб машине или пассажирам. Думаю, этим можно немного гордиться.

Проверяю почту, выбрасываю бóльшую часть писем в мусорную корзину для корреспонденции и поднимаюсь наверх. Зайдя в квартиру, не утруждаю себя включением света. Я часто прихожу домой такой уставшей, что тело инстинктивно знает маршрут – зрение не нужно. Сумки и ключи у двери, пистолет у дивана в сейфе, замаскированном под журнальный столик, в кухне электрочайник на таймере.

Переодевшись в пижаму, умываюсь и чищу зубы, затем залезаю в стенной шкаф достать одежду на завтра – уже сегодня – и немедленно спотыкаюсь об обитающий в углу и как будто растущий пакет с платьем. С рычанием пинаю его, но, что предсказуемо, удовлетворения пинок не приносит. Лежи в пакете хоть восемь миллионов пудов тюля и атласа, тверже он не станет.

Платье.

Со Свадьбы, Которой Не Было.

Оно обитает в углу шкафа, и каждый раз, когда почти принимаю решение, как именно от него избавиться, я передумываю. Каждый раз, когда почти готова расстаться с ним, что-то говорит: «Нет, еще рано».

Знаю, что есть причина, по которой я храню Платье. Только не знаю, в чем она заключается. Но, независимо от нее, платье мне зачем-то нужно. Или, быть может, это болезненное, но приятное напоминание о том, чего я успешно избежала: привязь, не дающая повторить ту же ошибку.

Не знаю, в чем дело.

Я повстречала Клиффа в церкви, когда еще жила рядом с родителями и позволила матери уговорить меня сходить на несколько собраний-знакомств для одиноких молодых людей. Хороший еврейский мальчик, чья мать – из тех очень немногих, кого моя необычайно заносчивая родительница может назвать друзьями.

Это было единственным, что радовало мою мать. Она ненавидела мою будущую профессию в колледже, ненавидела мою работу, ненавидела то, что я живу не с ней, а с aba[20]. Но была так счастлива, что я встречалась с хорошим еврейским мальчиком, поддерживала с ним отношения, пусть и не будучи полностью уверенной, что он мне по-настоящему нравится… Я его терпела. А потом Клифф сделал предложение: когда наши родители сидели за одним столом, он встал на колени, достал кольцо и привлек внимание практически всех посетителей переполненного ресторана. Мы не заводили речи о свадьбе. Даже встречались меньше года. Но он сделал предложение перед столькими людьми, что я не могла заставить себя отказать. Не при таком всеобщем внимании. Не под таким давлением.

Мать была на седьмом небе от счастья. Она и Клифф настаивали на немедленных приготовлениях к свадьбе. Выбрать место проведения, фотографа и кейтерера[21], отложить деньги на всё это. Купить платье.

Платье.

Я была не готова, но они настаивали, и мне казалось, что сказать «нет» невозможно. Что во мне что-то не так, если я не хочу свадьбы и не готова к ней.

Может быть, поэтому Платье остается со мной. На меня надавили купить его, прежде чем я была готова, и поэтому я держусь за него, пока не буду готова расстаться с ним. Пока не решу, что готова – я, а не кто-то другой.

Пусть друзья и мягко подталкивают избавиться от него.

Бормоча под нос ругательства, засовываю пакет еще дальше в угол и быстро перебираю пиджаки и блузки в поисках подходящего сочетания на утро, чтобы потом не беспокоиться об этом. Когда пытаюсь заснуть, все не могу выбросить Платье из головы.

У кого-то есть монстр под кроватью или кошмар за комодом. У меня же Платье в Шкафу и давнее отвращение к себе за то, что я так легко позволила собой манипулировать и заставить делать нежелаемое. Даже если ты получила шрамы, успешно избежав чего-то, они остаются шрамами. Бруклин еще предстоит узнать это, если сумеем отыскать ее вовремя.