Читать книгу В погоне за счастьем - Дуглас Кеннеди - Страница 8

Хлопнула входная дверь. В квартиру ввалилось еще с десяток гостей. Все они были очень шумными, очень возбужденными и очень пьяными. К тому времени в гостиной стало уже так тесно, что невозможно было двигаться. Я все никак не могла отыскать в толпе своего брата – и начинала злиться на себя за то, что согласилась прийти на эту дурацкую вечеринку. Я любила друзей Эрика, но только не в массовом скоплении. Эрик это знал и частенько подтрунивал надо мной, упрекая в необщительности.

– Я не против общения, – возражала я. – Я всего лишь против толпы.

Особенно – можно было бы добавить – толпы в крохотной квартирке. Мой брат, наоборот, обожал шумные сборища. Друзей у него всегда было предостаточно. Тихий вечер в домашней обстановке даже не рассматривался как вариант времяпрепровождения. Ему непременно нужно было встречаться с приятелями в барах, заваливаться к кому-то на вечеринку, бежать на джазовую сходку или (при самом плохом раскладе) убивать вечер в одном из круглосуточных кинотеатров на 42-й улице, где крутили сразу по три фильма всего за двадцать пять центов. С тех пор как он вернулся из Южной Америки, его стадный инстинкт обострился до предела, и я уже начала задумываться, как он находит время для сна. Чтобы получить работу в программе Джо И. Брауна, ему пришлось изменить имидж, как он ни сопротивлялся этому. Он подстриг волосы и перестал одеваться, как Троцкий, потому что знал, что ни один работодатель не захочет иметь с ним дело, пока он не облачится в консервативный костюм по моде того времени.

– Отец, наверное, закатывается от хохота в гробу, – сказал он однажды, – видя, как его сын, который всегда был краснее всех красных, ныне одевается у «Брукс Бразерс».

– Одежда ничего не значит, – сказала я.

– Не пытайся подсластить пилюлю. Одежда значит больше, чем ты думаешь. Все мои знакомые, видя меня в таком наряде, понимают: это неудачник.

– Не говори так о себе.

– Любой, кто поначалу мыслит себя вторым Бертольдом Брехтом, а заканчивает тем, что строчит репризы для радиовикторины, имеет полное право называть себя неудачником.

– Ты напишешь еще одну великую пьесу, – сказала я.

Он грустно улыбнулся:

– Эс, я в жизни не написал ни одной великой пьесы. Ты это знаешь. Я не написал даже хорошей пьесы. И это ты тоже знаешь.

Да, я действительно знала – хотя никогда бы не посмела сказать об этом. Точно так же я знала и то, что безумно насыщенная светская жизнь Эрика была своего рода анестезией. Она притупляла боль разочарования. Я знала, что у него творческий кризис. И знала причину этого кризиса: он полностью разуверился в своем таланте. Но Эрик не терпел сочувствия – и переводил разговор на другую тему всякий раз, когда я пыталась поднять этот больной вопрос. Конечно, я поняла намек и перестала лезть с расспросами, сожалея лишь о том, что не могу вывести его на откровенность, и чувствовала себя совершенно беспомощной, когда видела, как он пытается заполнить каждую минуту своей жизни кутежами и пирушками… вроде той вечеринки, которая была очередным эпизодом нескончаемого загула.

Когда шум в гостиной достиг апогея, я решила, что уйду, если не увижу брата в следующую минуту.

И тут я почувствовала, как чья-то рука коснулась моего плеча, и за спиной прозвучал мужской голос:

– У вас такой вид, будто вы ищете выход.

Я обернулась. Это был парень в армейской форме. Он стоял в паре шагов от меня, в одной руке у него был наполненный стакан, в другой – бутылка пива. Вблизи он выглядел еще более типичным ирландцем. Может, все дело было в особенном румянце кожи, квадратной челюсти, смешинке в глазах… в этом лице падшего ангела, одновременно невинном и мужественном. Он чем-то напоминал Джимми Кагни, только без присущей тому драчливости. Будь он актером, наверняка прошел бы кастинг на роль молодого священника, соборовавшего Кагни, когда того изрешетил пулями конкурирующий гангстер.

– Вы слышали, что я сказал? – прокричал он сквозь шум. – Вы как будто ищете выход отсюда.

– Да, я вас слышала. И да, вы очень наблюдательны, – сказала я.

– А вы краснеете.

Я вдруг почувствовала, что у меня горят щеки.

– Должно быть, это из-за духоты.

– Или из-за того, что я самый красивый парень, которого вы когда-либо видели.

Я осторожно взглянула на него и заметила, что он игриво вздернул брови.

– Вы красивы, это правда… но не сногсшибательны.

Он окинул меня восхищенным взглядом и произнес:

– Отличный контрудар. Это не вас я видел на ринге с Максом Шеллингом в «Гарден»?

– Вы имеете в виду ботанический сад «Бронкс Гарденс»?

– А ваше имя случайно не Дороти Паркер[13]?

– Лесть вам не поможет, солдат.

– Тогда я попытаюсь напоить вас, – сказал он, впихивая мне в свободную руку бутылку. – Выпейте пивка.

– У меня уже есть, – сказала я, поднимая бутылку «Шлитца», которую держала в другой руке.

– Значит, будете пить с двух рук. Мне это нравится. А вы, часом, не ирландка?

– Боюсь, что нет.

– Странно. Мне показалось, что в вас больше от О’Салливан из Лимерика… чем от какой-то там лошадиной Кейт Хепберн…

– Я не езжу верхом, – перебила я его.

– Но вы ведь из тех, кого называют «белой костью», не так ли?

Я смерила его суровым взглядом.

– Так улыбается аристократия, я угадал?

Я попыталась удержаться от смеха. Ничего не вышло.

– Вы только посмотрите! У нее есть чувство юмора. А я-то думал, что это не входит в набор аристократа.

– Из всякого правила есть исключение.

– Рад слышать. Так что… будем выбираться отсюда?

– Простите?

– Вы сказали, что ищете выход. Я предлагаю вам его. Со мной.

– Но почему я должна идти с вами?

– Потому что вы находите меня забавным, обаятельным, интригующим, соблазнительным…

– Нет, вовсе нет.

– Лжете. Как бы то ни было, есть еще одна причина, по которой вы должны пойти со мной. Дело в том, что мы понравились друг другу.

– Кто сказал?

– Я. И вы тоже.

– Я ничего не говорила… – И в следующее мгновение расслышала собственный голос: – Я даже не знакома с вами.

– А это имеет какое-то значение?

Разумеется, нет. Потому что я уже была без ума от него. Но, естественно, не собиралась объявлять ему об этом.

– Хотя бы имя назвали, – буркнула я.

– Джек Малоун. Или сержант Джек Малоун, если вы предпочитаете официоз.

– И откуда вы родом, сержант?

– О, это рай, Валгалла, уголок, куда белые англосаксонские протестанты боятся ступить ногой…

– И называется он…?

– Бруклин. Флэтбуш, если быть точным.

– Первый раз слышу.

– Вот видите! О чем я и говорю. Для аристократов Бруклин всегда был запретной зоной.

– Ну почему же, я была на Бруклинских высотах.

– А в глубинах?

– Это туда вы меня тащите?

Он просиял:

– Значит, по рукам?

– Я никогда не сдаюсь так легко. Тем более когда оппонент забывает спросить мое имя.

– О, черт!

– Итак, продолжайте. Задавайте свой вопрос.

– Как фас звать? – спросил он, шутливо копируя немецкий акцент.

Я сказала. Он поджал губы.

– Смайт через ай?

– Впечатляет.

– О, знаете ли, нас в Бруклине тоже учат правильно произносить слова. Смайт…

Он как будто пробовал мое имя на вкус, повторяя его с нарочитым английским акцентом.

– Смайт… Готов спорить, что когда-то, давным-давно, это было старое доброе Смит. Но потом один из ваших напыщенных новоанглийских предков решил, что Смит – это слишком просто, и переделал его в Смайт…

– Откуда вы знаете, что я родом из Новой Англии?

– Вы, должно быть, шутите. Если бы я был по натуре игроком, я бы поставил десятку на то, что ваше имя Сара пишется с одной «р».

– И выиграли бы.

– Я же говорил вам, что я крепкий орешек. Сара. Очень мило… если кому по душе новоанглийские пуритане.

Я расслышала голос Эрика у себя за спиной:

– Ты хочешь сказать, вроде меня?

– А ты кто такой, черт возьми? – спросил Джек, слегка раздраженный тем, что кто-то посмел прервать наш остроумный диалог.

– Я ее пуританский брат, – сказал Эрик, обнимая меня за плечи. – Лучше скажи, кто ты такой?

– Я – Улисс С. Грант[14].

– Очень смешно, – сказал Эрик.

– Это так важно, кто я?

– Просто не помню, чтобы приглашал тебя на эту вечеринку, вот и все, – разулыбался Эрик.

– Так это твой дом? – добродушно произнес Джек, ничуть не смутившись.

– Браво, доктор Ватсон, – сказал Эрик. – Может, еще расскажешь, как ты здесь оказался?

– Парень, с которым я познакомился в армейском клубе «USO» на Таймс-сквер, сказал, что у него есть друг и друг этого друга знает о гулянке на Салливан-стрит. Но послушай, я никому не хочу доставлять неудобств, поэтому ухожу сию минуту, если не возражаете.

– Зачем вам уходить? – произнесла я так поспешно, что Эрик наградил меня вопросительной и ехидной улыбкой.

– Действительно, – сказал Эрик, – зачем тебе уходить, если кое-кто явно хочет, чтобы ты остался.

– Ты точно не возражаешь?

– Друзья Сары…

– Приятно слышать.

– Где ты служил?

– В Германии. И если быть точным, то я не служил. Я был репортером.

– «Старз энд Страйпс»? – спросил Эрик, имея в виду официальную газету американской армии.

– И как это ты догадался? – с наигранным изумлением произнес Джек Малоун.

– Думаю, помогла твоя форма. Где базировался?

– Какое-то время в Англии. Потом, после капитуляции немцев, был в Мюнхене. Ну или в том, что от него осталось.

– А на Восточном фронте удалось побывать?

– Я пишу для «Старз энд Страйпс»… а не для «Дейли уоркер».

– Должен тебе заметить, что я вот уже десять лет читаю «Дейли уоркер», – важно произнес Эрик.

– Поздравляю, – сказал Джек. – Я тоже раньше увлекался комиксами.

– Не вижу связи, – сказал Эрик.

– Все мы родом из детства.

– «Дейли уоркер» в твоем представлении – это чтиво для малолеток?

– Причем плохо написанное… собственно, как большинство пропагандистских листовок. Я хочу сказать, что, если уж тебе хочется писать иеремиады о классовой борьбе, по крайней мере, делай это профессионально.

– Иеремиады, – съязвил Эрик. – Надо же. Мы знаем красивые слова?

– Эрик… – Я сурово посмотрела на брата.

– Я что-то не так сказал? – слегка заплетающимся языком произнес он. Вот тогда я поняла, что он попросту пьян.

– Да нет, – ответил Джек. – С классовой точки зрения все верно. В самом деле, как еще разговаривать с полуграмотным бруклинским ирландцем…

– Я этого не говорил, – сказал Эрик.

– Нет, просто имел в виду. Впрочем, я уже привык к тому, что всякие парвеню смеются над моим топорным выговором…

– Нас вряд ли можно назвать парвеню, – возмутился Эрик.

– Но мой французский тебя впечатлил, n’est-ce pas?[15]

– Над акцентом неплохо было бы поработать.

– А тебе над чувством юмора. Кстати, представляя низшую прослойку интеллектуалов, тех, что из Бруклина, замечу, что нахожу забавным, когда самые великие снобы мира насвистывают «Интернационал». А может, ты и «Правду» читаешь в оригинале на русском, товарищ?

– Готов поспорить, что ты один из самых преданных поклонников отца Кофлина.

– Эрик, ради всего святого, – вмешалась я, ужаснувшись тому, что он позволил себе столь провокационную реплику. Отец Чарльз Эдуард Кофлин был печально известен как глашатай правых сил, предтеча Маккарти. В своих еженедельных радиопроповедях он выступал с яростной критикой коммунистов, иностранцев и всех, кто не прогибался и не целовал национальный флаг. Его ненавидел каждый, в ком была хоть капля ума и совести. Но я с облегчением заметила, что Джек Малоун не схватил наживку.

По-прежнему невозмутимо он произнес:

– Считай, что тебе повезло, потому что я готов зачесть это в качестве шутки.

Я толкнула брата локтем.

– Извинись, – сказала я.

Поколебавшись, Эрик заговорил:

– Я неудачно выразился. Прошу прощения.

Лицо Джека тут же расплылось в доброй улыбке.

– Значит, остаемся друзьями? – спросил он.

– Э-э… конечно.

– Что ж, тогда… с Днем благодарения.

Эрик нехотя пожал протянутую руку Джека:

– Да. С Днем благодарения.

– И извини, что явился незваным гостем, – сказал Джек.

– Не стоит. Будь как дома.

С этими словами Эрик поспешил удалиться. Джек повернулся ко мне.

– А что, мне даже понравилось, – сказал он.

– В самом деле? – удивилась я.

– Точно. Я хочу сказать, армия не блещет эрудитами. И уже очень давно меня не оскорбляли так грамотно.

– Я искренне прошу у вас прощения. Его иногда заносит.

– Как я уже сказал, это было забавно. И теперь я знаю, откуда у вас левый крен. Очевидно, это семейное.

– Никогда об этом не задумывалась.

– Вы просто скромничаете. Как бы то ни было, Сара с одной «р»… Смайт… мне действительно пора откланяться, поскольку завтра ровно в девять ноль-ноль мне заступать на дежурство.

– Тогда пошли, – сказала я.

– Но я думал…

– Что?

– Не знаю. После того шоу, что мы устроили с вашим братом, я подумал, вы уже не захотите идти со мной.

– Вы ошиблись. Если только вы не передумали…

– Нет, нет… уходим отсюда.

Он взял меня под локоть, увлекая к двери. У порога я обернулась и встретилась глазами с Эриком.

– Уже уходишь? – выкрикнул он из толпы, явно недовольный тем, что меня уводит Джек.

– Завтра на ланче «У Люхова»? – прокричала я в ответ.

– Если ты туда доберешься, – сказал он.

– Поверь мне, она там будет, – бросил Джек, закрывая за нами дверь. Когда мы спустились вниз, он притянул меня к себе и страстно поцеловал. Поцелуй длился долго. А потом я сказала:

– Ты не спросил моего разрешения.

– Ты права. Не спросил. Можно поцеловать тебя, Сара с одной «р»?

– Если только ты перестанешь добавлять к моему имени эту дурацкую присказку.

– Идет.

На этот раз поцелуй длился целую вечность. Когда я наконец оторвалась от него, то едва могла устоять на ногах – так кружилась голова. Джек тоже казался пьяным. Он обхватил мое лицо ладонями.

– Ну, здравствуй, – сказал он.

– Да, здравствуй.

– Знаешь, я должен быть на Верфях…

– Ты говорил. Ровно в девять. А сейчас сколько? Еще нет и часа.

– Вычитаем время на дорогу до Бруклина, и у нас остается…

– Семь часов.

– Да, всего лишь семь часов.

– Достаточно, – сказала я и снова поцеловала его. – А сейчас купи мне что-нибудь выпить.