Читать книгу Жар предательства - Дуглас Кеннеди - Страница 4

Судьба вплетена в мелодию случайностей. Нечаянная встреча, импульсивное решение… и вдруг судьба начинает двигаться по собственной траектории, довольно интересной. Именно судьба привела нас в Касабланку.

Уже светилась табличка «Пристегните ремни». Все столики были убраны. Спинки кресел приведены в вертикальное положение. От перепадов давления у многих пассажиров закладывало уши, в салоне тут и там плакали дети. Две мамаши – с укутанными в чадры лицами – тщетно пытались успокоить своих малышей. Один из них, таращась на спрятанное под материей лицо, кричал лишь сильнее. Представьте, что вы, оказавшись среди незнакомых людей, в непривычной обстановке, не видите лица матери. Дома она вся на виду, но за его стенами в прорези платка можно разглядеть лишь глаза и еще под тканью – контур губ. Разве для маленького ребенка, который внезапно проснулся от боли в ушах, вызванной перепадом давления в самолете, это не повод, чтобы зайтись криком?

– Милые крошки, – прошептал Пол, закатывая глаза.

Я обхватила его ладонь своей, сказав:

– Скоро уже приземлимся.

Как бы я хотела, чтобы рядом с нами сидела наша собственная «милая крошка».

Пол вдруг обнял меня и спросил:

– Ты все еще любишь меня?

Я крепче стиснула его руку, зная, что он жаждет подтверждения.

– Конечно.

Три года назад, когда он впервые вошел в мой кабинет, я тотчас же поняла, что это любовь. Coup de foudre[3]. Так, кажется, говорят французы? Мгновенно охватывающее ошеломляющее ощущение, что ты встретил настоящую любовь – человека, который изменит всю твою линию жизни, потому что тебе известно…

Что конкретно?

Неужели это от любви меня буквально закачало? В тот момент я так и думала.

Позвольте объяснить еще раз. Со всей правдивостью.

В Пола Лейена я влюбилась с первого взгляда. Позже он признался мне, что, к своему удивлению, тоже почувствовал, что его «raison d'être[4] наполнился новым содержанием», едва он ступил в мой кабинет.

В этой фразе – весь Пол. Он любил приукрасить свою речь, что меня до сих пор умиляло, если он, конечно, не перегибал палку. Своим образным языком он словно восполнял отсутствие замысловатости в скупых, строго выверенных линейных рисунках, которые некогда прославили его как художника. Этот его талант, которому с недавних пор мешает реализоваться неверие Пола в собственные силы, не устает меня поражать.

В общем, Пол тоже влюбился с первого взгляда в меня – в женщину, к которой его направили, чтобы я помогла ему устранить беспорядок в его финансовых делах.

Совершенно верно, я – бухгалтер. Счетовод. Человек, выступающий посредником между вами и нашими друзьями из налогового управления.

Обычно считается, что бухгалтеры, как и стоматологи, в душе ненавидят свою профессию. Но я знаю немало бухгалтеров наивысшей квалификации, и большинство из них – от рядовых счетоводов до птиц высокого полета, ворочающих финансами корпораций, – обожают свою работу.

Мне моя профессия определенно нравится. А ведь я ступила на бухгалтерско-налоговую стезю, когда мне было «за тридцать». Ни от одного ребенка не услышишь: «Хочу стать бухгалтером». Это все равно что мчаться, нестись по большой дороге – и вдруг свернуть на колею, которая кажется заезженной и скучной. Но потом, к своему удивлению, обнаруживаешь, что в ней есть своя загадочная притягательность, свое уникальное восприятие человеческих судеб. Деньги – это та линия разлома, на которой мы выписываем пируэты. Покажите мне сумму совокупного дохода человека, и я составлю целостную картину его бесконечных сложностей: его желаний и устремлений, его демонов и страхов.

– Вот вы просматриваете мою финансовую отчетность. Что эти цифры говорят вам обо мне? – спросил Пол.

Прямо в лоб. Причем флиртующим тоном. Хотя в ту пору, когда был задан этот вопрос, он считался пока еще потенциальным клиентом, у которого в бухгалтерских книгах сплошная неразбериха. Проблемы с налоговой инспекцией у Пола были серьезные, но решаемые. С жалованья, что он получал в университете штата, подоходный налог удерживался сразу. Сложнее обстояло дело с доходами от продажи его рисунков, которые у него зачастую покупали за наличные, а ему ни разу и в голову не пришло заплатить с них налог. Общая прибыль от продажи произведений искусств была относительно скромная – около 15 000 долларов в год, – но за десятилетний период сумма облагаемого налогом дохода скопилась значительная, что, разумеется, заметил некий ушлый налоговый инспектор, потребовавший, чтобы Пол задекларировал ее и погасил задолженность. Аудиторская служба провела проверку финансовой отчетности Пола, и бухгалтер маленькой местной фирмы, услугами которой он пользовался последние десять лет, в страхе умыл руки, едва на горизонте появились представители налогового управления. Он посоветовал своему клиенту обратиться к специалисту, имеющему опыт переговоров с налоговиками. И порекомендовал меня.

Однако проблемы Пола не ограничивались только сокрытием доходов. Он не умел вести учет текущих расходов, отчего ему вечно не хватало «живых» денег. Его главным пороком была страсть к хорошему вину и книгам. В глубине души я восхищалась людьми со столь легкомысленным подходом к жизни: имея квартальную задолженность перед компанией по электроснабжению, он преспокойно мог выложить 185 долларов за бутылку «Помероля» 1989 года. Для работы над своими гравюрами он выбирал самые лучшие угольные и графитовые карандаши французского производства, а на одни только эти принадлежности в год уходило шесть тысяч долларов. Во время отпуска, отдыхая на юге Франции, Пол жил в гостевом домике одного своего друга, близ средневековой деревушки Эз, и это ничего ему не стоило. Зато, потакая своим гастрономическим пристрастиям, он с легкостью потратил десять тысяч на питание.

В общем, при первом знакомстве Пол произвел на меня впечатление человека, которому – в отличие от всех нас – благополучно удается избегать серости будничного существования. А я всегда мечтала полюбить художника.

Нас часто влечет то, что отличается от нашей собственной природы.

Возможно, Пол – худой, как палка, художник под два метра ростом, с длинными седыми волосами, в черном кожаном пиджаке и черных джинсах, в черной куртке с капюшоном и высоких кроссовках фирмы «Конверс»[5] – олицетворял для меня возможность перемен, избавления от рутины, в которую превратилась моя жизнь.

В ходе нашей первой деловой встречи Пол в шутку сравнил состояние своих финансовых дел с одной из картин Джексона Поллока[6], добавив, что он – живое воплощение французского слова «bordélique». После встречи я посмотрела его перевод в словаре и выяснила, что оно означает «бардак», «беспорядок». А еще меня подкупило то, как Пол извинялся за свои «финансовые нелепицы» и говорил, что ему нужен человек, который приструнил бы его и «сделал из него нормально функционирующего взрослого».

– Цифры выявят всю вашу подноготную, – ответила я тогда.

И цифры сообщили мне, что у Пола Лейена большой долг, который постоянно растет. Я была с ним откровенна.

– Вы любите жить на широкую ногу. А ситуация такова: ваш доход, который вы получаете, работая в университете штата, составляет – после выплаты всех федеральных и региональных налогов – около пятидесяти тысяч в год. Свой дом вы закладывали дважды. Если налоговое управление настоит на своем, вам выставят счет в размере шестидесяти тысяч плюс штрафы. И поскольку накоплений у вас фактически нет…

– То есть, по вашим словам, положение мое катастрофическое.

Пол произнес это с улыбкой, с жизнерадостностью озорника, который признает свое безрассудство и потребность нарываться на неприятности. Эта улыбка была мне хорошо знакома. Точно так улыбался мой отец, в котором сочетались обаяние, остроумие и абсолютная неспособность обеспечивать оплату своих счетов. Он по натуре был предприниматель, прожектер, который вечно порхал с одного места работы на другое, пытаясь претворить в жизнь свой очередной план быстрого обогащения. В моем отрочестве по его милости мы с мамой пять раз переезжали из города в город, потому что отец находился в постоянном поиске очередной руководящей должности, очередного «хлебного места», которое наконец-то обеспечит нам «сладкую жизнь» (его любимое выражение). Но колесо фортуны не поворачивалось в его сторону, манна небесная на него не сыпалась. В каждом новом местечке, куда мы переезжали, мама находила работу медсестры по уходу за больными престарелого возраста, так что немощь и дряхлость были ее вечными спутниками. Она грозилась бросить отца каждый раз, когда он снова терпел неудачу и нес финансовые потери, что заставляло нас перебираться в другой город, где нам опять приходилось снимать новое жилье и мне – идти в новую школу. Но чувство непреходящей неопределенности уравновешивала уверенность в том, что отец меня любит, а я сама его просто обожаю. Скупостью он не отличался, и, если у него водились деньги, он неизменно баловал меня и маму. Бог свидетель, абсурдный оптимизм отца мне импонировал больше, чем не столь радужное мировосприятие матери, хотя я понимала, что ее прагматизм куда как реалистичнее. Когда отец скоропостижно скончался от сердечного приступа – я тогда только-только, еще недели не прошло, начала учебу в Университете штата Миннесоты, – я была раздавлена горем. Мама, сообщая мне печальное известие по телефону, свою боль скрывала за суровым спокойствием.

– Он оставил завещание. Тебе достались его часы «Ролекс» – единственная вещь, которую он не заложил, наряду с обручальным кольцом. Но не надо по нему горевать. Никто – ни ты, ни я – не смог бы спасти твоего отца от самого себя.

Но я все равно плакала – и в ту первую ночь, и в последующие. После смерти отца мы с мамой стали отдаляться друг от друга. Несмотря на то что именно она всегда оплачивала счета и каким-то чудом обеспечивала нам крышу над головой (и не раз), особой любви по отношению к себе с ее стороны я никогда не чувствовала. Я по-прежнему проводила с ней большую часть каникул, потом отпуска, обязательно раз в неделю звонила ей – в общем, справно исполняла свой дочерний долг. И взяла на вооружение ее строгие принципы в том, что касалось финансовой стабильности – не сори деньгами, откладывай на черный день, – хотя руководствовалась ими в своем собственном ключе. Но когда, несколько лет назад, я начала встречаться с Полом и в один прекрасный день познакомила его с мамой, она, оставшись со мной наедине, с присущей ей прямотой заявила:

– Наконец-то ты выходишь замуж за своего отца.

– Ты несправедлива, – сказала я. У меня аж голова закружилась от ее оскорбительного замечания, словно она залепила мне пощечину.

– Правда всегда несправедлива. И если мои слова заставляют тебя думать, что я, как обычно, бессердечна, пусть будет так. Не пойми меня неправильно – дело не в том, что Пол, на мой взгляд, не обаятелен. Напротив, он – само обаяние. Для мужчины, который на восемнадцать лет старше тебя, он находится в неплохой форме, хоть и одевается как хиппи, как будто только что из Вудстока[7]. И все же он не лишен привлекательности. И ты, конечно, страдала от одиночества, с тех пор как от тебя ушел Дональд.

Дональд был моим первым мужем – и конец нашему трехгодичному браку положила я, о чем маме было хорошо известно.

– Это я ушла от Дональда, – возразила я, слыша себя будто со стороны.

– Потому что он не оставил тебе выбора. И тебя это убило. А теперь ты связалась с человеком, который гораздо старше тебя и такой же безответственный, как твой отец, и…

– Пол вовсе не такой безответственный, как ты думаешь.

– Время покажет.

Мама. Она умерла год назад – у нее внезапно случился инсульт, и она скоропостижно скончалась в возрасте семидесяти одного года.

В салоне ощущалась турбулентность. Я посмотрела в иллюминатор. Самолет пытался прорваться сквозь облака и, немного покачиваясь, шел на посадку. В какой-то момент, при особенно опасном крене, наш сосед, сидевший у прохода, зажмурился.

– Думаешь, пилот знает, что делает? – шепотом спросил у меня Пол.

– У него наверняка есть жена и дети, которых он хотел бы увидеть.

– Или нет.

Мы вошли в зону грозового фронта, и следующие пять минут наш самолет был подобен боксеру-профессионалу, вступившему в неравный бой с более сильным противником: его подбрасывало и трясло от сыплющихся со всех сторон ударов воздушных потоков. Дети завопили громче. Несколько женщин с закрытыми лицами принялись причитать. Наш сосед по-прежнему сидел зажмурившись, шевеля губами в беззвучной молитве.

– Представь, что сейчас все кончится, – сказал Пол. – О чем бы ты думала?

– Мертвые не думают.

– Но, скажем, за мгновение до смерти. О чем бы ты подумала в последний момент?

– Твои вопросы призваны отвлечь меня от мысли, что наш самолет может разбиться? – сыронизировала я.

Пол рассмеялся, но в следующую секунду смех застыл на его губах, потому что самолет сильно тряхнуло и он резко устремился вниз, как при свободном падении. Я так крепко вцепилась в подлокотники кресла, что, казалось, костяшки пальцев вот-вот проткнут кожу. Я сидела, плотно стиснув веки, пока внезапно болтанка не прекратилась и в салоне не стих ор: мы продрались через вихревые потоки. А спустя несколько секунд под нами побежала взлетно-посадочная полоса.

Я открыла глаза. Пол, с побелевшим, как мел, лицом, все еще сжимал подлокотники кресла. Мы взялись за руки, и мой муж произнес:

– Вот мне интересно… а не ошибка ли все это?