Читать книгу Переломленная судьба - Дун Си - Страница 4

13

Ван Чанчи в это время устроился бетонщиком на стройку здания городского зала собраний, там платили триста юаней в месяц и предоставляли жилье и питание. На завтрак он ел пампушки, на обед – рис с овощами, на ужин – овощи с кусочками мяса. Когда мяса не было, рабочие ели спокойно, но едва оно появлялось, всех тут же охватывало радостное возбуждение. Ван Чанчи обычно зарывал мясо в самый низ, оставляя его под конец трапезы, и сначала съедал овощи с рисом. Это называлось «сперва испытать горечь, а потом познать сладость». Если есть таким образом, во рту надолго задерживалось послевкусие от мяса, напоминающее чудесную мелодию. Однако это требовало постоянной бдительности, иначе напарники могли подцепить мясо палочками и стащить его прямо из тарелки. Когда Ван Чанчи закапывал свое мясо, он испытывал радостное предвкушение. А когда в самом конце он наслаждался уже одним только мясом, у него было такое чувство, словно он накопил состояние и открыл крупное дело. Защиту лакомства от палочек напарников Ван Чанчи воспринимал не иначе как забаву. Если же за его тарелкой никто не следил, у него портилось настроение и пропадало желание смаковать мясо. Поэтому иной раз он даже специально стучал по тарелке и нарочито чавкал, только чтобы к нему начали приставать. Ночевал Ван Чанчи в бараке для рабочих, где из новых досок были сколочены двухъярусные кровати, распространявшие повсюду запах сосны. В каждом бараке размещалось по сорок человек. Ван Чанчи досталась семнадцатая кровать во втором бараке. Ночью, когда уже все засыпали, кто-нибудь из парней вдруг начинал ерзать на кровати и терзать свою «пушку». Начинал кто-то один, за ним заводился второй и в конце концов этим начинали заниматься чуть ли не все. Нещадный скрип кроватей сливался воедино, пробуждая у женатых воспоминания о родине, и те уже всю ночь проводили без сна. Но некоторые, включая Ван Чанчи, как бы там другие ни ерзали, наморившись за день, спали беспробудным сном.

В обязанность Ван Чанчи входило доставлять бетон, то есть возить тележку с цементным раствором от бетономешалки до грузоподъемника. Этой работой он занимался поочередно со своим напарником Лю Цзяньпином. Загрузив в подъемник четыре тележки цемента, они закрывали его железные створки и, нажав на кнопку, отправляли груз наверх. Подъемник, колыхая раствор, со скрипом поднимался на второй этаж, где резко останавливался, из-за чего часть цемента звучно шлепалась за края тележек. Всякий раз, когда начинал работать подъемник, Ван Чанчи замирал, навострив уши, в такие моменты ему вспоминался скрип деревянной коляски Ван Хуая.

Эту работу он нашел самостоятельно. Выйдя из автовокзала, он для начала осмотрелся по сторонам, нацелив свой взгляд на торчащие над городом строительные краны. Ван Чанчи обошел все места с этими кранами, но зря. Потом он нацелился просто на строительные леса. Обойдя их и так же оставшись ни с чем, он стал прислушиваться, откуда доносятся звуки забивания свай. Безрезультатно пройдясь по таким местам, он начал принюхиваться, силясь учуять запах бетона. В этом небольшом уездном городке Ван Чанчи обошел все десять с лишним действующих стройплощадок, и только на одной из них подрядчик согласился взять его к себе. У этого подрядчика была фамилия Хэ, звали его Гуй. У Хэ Гуя была голова с заостренной макушкой и белоснежная рубашка, разговаривал он тихим спокойным голосом и даже угостил Ван Чанчи сигаретой. В тот же день Ван Чанчи забрал оставленные под мостом вещи и перевез их на стройплощадку. Он дал себе слово, что если только выдержит физическую нагрузку, то стиснет зубы и за три месяца выплатит все накопившиеся у семьи долги.

В конце первого месяца, когда подошло время зарплаты, никто ее не получил, поэтому все рабочие отправились выяснять отношения к подрядчику Хэ Гую. Хэ Гуй с улыбкой стал заверять собравшихся, что зарплата выплачивается один раз в три месяца, и что волноваться по этому поводу не стоит. Однако некоторые заподозрили неладное и потребовали срочно выплатить им деньги. Хэ Гуй тут же вытащил пачку денег, похлопал ею об ладонь и сказал: «Тем, кто хочет получить деньги, я их выплачу, но тогда придется немедленно покинуть стройплощадку». Несколько рабочих прямо на месте получили свои деньги, собрали вещи и без сожалений ушли. Даже не став переодеваться, они так и пошли, заляпанные грязью, отчего издалека казалось, что на них камуфляжная форма. Большинство рабочих не шелохнулись, они не знали, что было на уме у Хэ Гуя. Между тем Хэ Гуй объяснил, что такие действия с его стороны называются управлением, другими словами, если он кого-то нанял, тот должен проработать у него по меньшей мере три месяца. В противном случае возникнет калейдоскопическая текучка кадров, а это серьезно сказывается на ходе всего рабочего процесса. Народ еще постоял какое-то время, а потом, ничего не придумав, разошелся по рабочим местам. Лю Цзяньпин, пока толкал тележку, без конца жаловался, называя подрядчика Хэ жуликом. Ван Чанчи успокаивал его, говоря, что на таком крупном объекте обман невозможен. Выплату зарплаты раз в три месяца Ван Чанчи рассматривал едва ли не как благо, поскольку это сдерживало его от лишних трат. Выходило, что его деньги словно лежат в банке, единственный минус – на них не набегали проценты.

Спустя три месяца Хэ Гуй взял и пропал. Рабочие взломали его кабинет. Кто-то забрал себе компьютер, кто-то – телевизор, кто-то – кулер для воды, кто-то – письменный стол, кто-то – пружинный матрац. Но большинство рабочих остались ни с чем. Одни столпились и матюгались на чем свет и даже громили строительную технику, срывая злость; другие играли в азартные игры, пытаясь хоть на время забыться; третьи сидели на корточках у забора и, не мигая, смотрели в сторону ворот в ожидании чуда. Ван Чанчи восполнял недосып, накопленный за девяносто с лишним дней изнурительной работы. Запах свежих сосновых досок уже улетучился, с улицы, то приближаясь, то удаляясь, доносился галдеж рабочих. В промежутках между сном в памяти Ван Чанчи невольно всплывал Хэ Гуй. Какой он прекрасный оратор, зубы белые, ровные, в кармане всегда пачка дорогих сигарет и одноразовая зажигалка. Встречая человека, он тут же протягивал ему сигарету, а когда тот зажимал ее в зубах, подносил ему огня. Все его движения были отработаны до совершенства и выдавали в нем курильщика со стажем, но между тем Ван Чанчи никогда не видел, чтобы сам Хэ Гуй курил. Как же мог такой предупредительный, вежливый подрядчик взять и исчезнуть без следа?

После таких дум, прерываемых сном, Ван Чанчи, чей живот от голода уже прилип к хребту, наконец слез со своей кровати. Он вышел из барака и тут понял, что проспал около полутора суток. По вечернему небу плыли багровые облака. На стройплощадке стало заметно тише. Некоторые рабочие ушли, некоторые остались сидеть у забора. Кто-то курил, кто-то чесал языком, а кто-то просто замер в оцепенении. Ван Чанчи попил из-под крана воды, в животе у него громко заурчало. Он подсел к Лю Цзяньпину и тихонько спросил:

– Ты ел?

– Ел, – ответил тот.

– Можешь одолжить мне денег? – спросил Ван Чанчи.

В ответ на это Лю Цзяньпин поднялся со своего места, отошел от Ван Чанчи на двадцать с лишним метров и уселся снова. Ван Чанчи посмотрел сначала налево, потом направо. Рабочие один за другим повставали со своих мест, отряхивая зады: кто-то направился в барак, кто-то просто отошел подальше от Ван Чанчи. В итоге пространство в радиусе пяти метров вокруг него освободилось, народ сторонился Ван Чанчи с таким видом, словно от него смердело. Тогда до него дошло, что с людьми можно говорить о чем угодно, но только не о займе денег. Опустив голову, он стал рассматривать выбившуюся из щелей траву и снующих туда-сюда муравьев. Одного из них он подсадил к себе на тыльную сторону ладони и стал наблюдать, как тот по ней ползает. Когда муравей добрался ему чуть ли не до плеча, Ван Чанчи снова пересадил его на тыльную сторону ладони. Муравьишка усердно карабкался вверх, силясь найти выход, ему было невдомек, что все пути для него закрыты. Забавляясь с муравьем, Ван Чанчи на какое-то время забыл о своем голоде. Постепенно стемнело, электричество на стройплощадке отключили. Ползавшего по руке муравья поглотила тьма. Теперь Ван Чанчи не мог его видеть, но чувствовал. В животе у него снова заурчало, к горлу подступила тошнота. Он наощупь прихлопнул муравья, оставив на руке мокрый след. Ван Чанчи отряхнул руки, поднялся со своего места и вышел за пределы стройки.

14

Ван Чанчи все это время думал, что Хуан Куя давно уже отправили за решетку. Тем не менее, решив, что попытка не пытка, он все-таки пришел на улицу Сяохэцзе. К его удивлению, прежняя громкая вывеска не только не исчезла, но стала еще ярче. Дверь заведения была открыта нараспашку, свет изнутри освещал улицу вплоть до самой реки. Теперь здесь уже не продавали мелкие товары – все помещение было очищено под офис. Хуан Куй вместе с двумя мужчинами пил пиво. Чайный столик перед ними был уставлен тарелками разной величины, в нос Ван Чанчи ударили ароматы соленого свиного окорока и маринованных утиных лапок. Словно увидев родственника после долгой разлуки, он импульсивно выкрикнул: «Хуан Куй!» Трое человек тут же обернулись, на их лицах застыло удивление. Больше всех был удивлен Хуан Куй, он вдруг перестал жевать и нахмурил брови. Потом его губы шевельнулись, и он заговорил:

– Ты разве не собирался поступать в университет? Ты же не хотел больше со мной путаться? Твои родители разве не считают меня негодяем? В прошлый раз ваша семейка уходила отсюда с таким видом, словно вы, чистые и не от мира сего, соприкоснулись со скверной. Вас так переполняла гордыня, что вы предпочли бы врезаться в стену, но только не смотреть в мою сторону.

– Клянусь, я несколько раз поворачивался к тебе, показывая, что виноват, – стал оправдываться Ван Чанчи.

– А я человек злопамятный, и то, с каким выражением ты осадил своего коня на краю пропасти и якобы встал на праведный путь, глубоко, ох, как глубоко отпечаталось вот здесь. – С этими словами он ткнул пальцем себе в висок.

Ван Чанчи, сглотнув, сказал:

– Я хочу помогать тебе отрубать пальцы.

– Поздно. Теперь я отрубаю их сам.

– Ну, может быть, я пригожусь чем-то еще?

– У тебя кишка тонка, чтобы мне помогать.

– Смелыми не рождаются, а становятся.

– Хорошо сказано. Раз ты такой смелый, сними штаны.

Ван Чанчи взял и действительно стянул с себя штаны. Его ягодицы и ляжки тут же обдало ветром. Взгляды Хуан Куя и сотоварищей стрельнули по нему, словно прожектора. Вся нижняя половина туловища Ван Чанчи была чернее ночи, белой оставалась только та часть, которую обычно закрывали трусы. Его «хозяйство», словно испытывая стыд, едва ли не полностью втянулось внутрь. Хуан Кую неожиданно вспомнилась школьная пора, когда они голышом вместе купались в реке. В те времена кожа у Ван Чанчи была такой же белой, как у него, и без одежды было не отличить, кто из них городской, а кто из деревни. Зато сейчас цвет их кожи контрастировал так же резко, как город с деревней, поэтому даже без одежды становилось ясно, кто из них откуда. В Хуан Куе пробудилась жалость, и он сказал: «Заходи». Ван Чанчи как был, со снятыми штанами, проследовал внутрь. «Одевайся», – злобно приказал Хуан Куй. Наевшись досыта, Ван Чанчи забыл про свою панику. Его ноги больше не дрожали, в пот его не бросало, он весь внутренне расслабился. Тут, почувствовав на себе взгляды Хуан Куя и его сотрапезников, Ван Чанчи вытер рот и сказал:

– Я извиняюсь, очень проголодался.

– Тебе не слабо посидеть в тюрьме? – спросил Хуан Куй.

– Если это не будет связано с убийством, то над этим можно подумать.

– Вчера одного человека арестовали за избиение и посадили на пятнадцать дней за решетку. Если ты его завтра подменишь, то за каждый день будешь получать по сто юаней, всего за четырнадцать дней заработаешь тысячу четыреста юаней.

– Но раз он уже сидит, как его подменить? – спросил Ван Чанчи.

– Это не твоя забота. Главное – громко откликайся на имя Линь Цзябай и все будет окей.

– А кто такой этот Линь Цзябай? – не унимался Ван Чанчи.

– Неважно. Важно, что ты сможешь заработать.

Вернувшись в барак, Ван Чанчи лег спать пораньше. Однако, не в силах уснуть, он ворочался с боку на бок. Когда пища переварилась и чувство голода исчезло, вместе с ним исчезло и ощущение суеты. Сытого его как будто подменили. Голодный он был готов на все: потеряв всякий стыд, он, наплевав на приличия, даже прилюдно вывалил свое «хозяйство». Но едва он насытился, как сразу уподобился среднему классу. Проявляя осторожность, Ван Чанчи стал задаваться вопросами, что он из себя представляет: он просто ничтожество? Преступник? Негодяй? Ван Чанчи? Линь Цзябай? И чем больше он думал, тем сильнее раскаивался и тем большее презрение испытывал к самому себе. А когда его скорбь достигла крайней точки, он почувствовал себя тем самым муравьем, которого прибил на своей руке. Вроде бы ему и было куда податься, но все эти пути вели в никуда.

Пока он был погружен в свои мысли, начало рассветать. Взяв сумку, Ван Чанчи бросился в сторону родной деревни. Вот перед ним показались водохранилище, чайная плантация, клен, деревня и, наконец, плотно закрытые ворота дома. Он постучался. Дверь с грохотом отворилась, и он увидел стоящего на пороге заспанного Хуан Куя.

– Ты чего так рано? – спросил он. – Только шесть утра.

Ван Чанчи испуганно вздрогнул; подобно лунатику, все это время он видел свое возвращение домой, в то время как ноги сами привели его сюда.

Хуан Куй организовал утренний чай, заставив стол всевозможными угощениями.

– Чем больше ты всего предлагаешь, тем меньше мне хочется есть.

– Переживаешь из-за денег? – спросил Хуан Куй.

– Ты меня прямо как смертника на убой кормишь.

– Ты слишком мнительный, там вполне нормальные условия, к тому же безопасно, считай, что отправился в отпуск.

– У меня со вчерашнего вечера голова деревянная, если бы я не дал честное слово, то уже давно бы улизнул.

– Не волнуйся, там тебя и воспитают, и закалят, и испытают. Тюрьма будет получше плавильной печи, это своего рода школа.

«Школа для нищих», – подумал про себя Ван Чанчи, но вслух ничего не сказал. Он попробовал взять что-нибудь в рот, но так и не смог ничего проглотить. Он вытащил бумажку, на которой был записан его домашний адрес.

– Пошли тысячу юаней моему отцу, – сказал он. – А остальные четыреста пока храни у себя. Только не пиши на бланке перевода свой адрес, чтобы мой отец к тебе снова не заявился. Если вдруг со мной что-нибудь случится… Пожалуйста, позаботься о моих родителях… чтобы у них было что поесть, что надеть, и чтобы похоронили их в гробах.

– Какие важные поручения, такое ощущение, словно мы расстаемся навсегда. Если с тобой и правда что-нибудь случится, я заберу твоих родителей в город и буду заботиться, как о родных. У них будет и дом, и машина, и медицинское обслуживание, и страховка, они будут ходить по спа-салонам, ресторанам и на танцы. Я позабочусь, чтобы они сполна вкусили радости настоящей жизни.

Ван Чанчи понимал, что Хуан Куй так говорит потому, что не верит ни в какой плохой исход, но все-таки он переспросил:

– Ты и правда сделаешь это?

– Я крайне редко бросаю слова на ветер, – ответил Хуан Куй.

– Если бы у них был такой замечательный сын, как ты, я бы умер с легкой душой.

Прежде чем отправиться за решетку, Ван Чанчи потратил минут десять на то, чтобы, словно какой-нибудь шпион, запомнить некоторую информацию: Линь Цзябай, мужчина, тридцать три года, не женат, сын некоего чиновника, председатель правления компании по операциям с недвижимостью «Великолепие», проживает в жилом комплексе «Парящий дракон» в доме № 1, подъезде № 2, квартире № 508. Первого числа в десять часов вечера, будучи за рулем «мерседеса» с номерным знаком 8888 и проезжая улицу Миншэнлу, снес фруктовый лоток Сунь Ипина. Вместе с Линь Цзябаем в машине находилась его подруга по имени Ван Яньпин, с которой они направлялись в бар. Линь Цзябай не только не возместил ущерб Сунь Инпину, но еще и избил его, сломав ему два ребра. Поскольку вокруг оказалось много возмущенных свидетелей, избежать ареста Линь Цзябаю не удалось. Девушка Ван Яньпин: двадцать три года, актриса уездного театра, дочь начальника Вана.

Хуан Куй на джипе подвез Ван Чанчи к воротам следственного изолятора. Всю дорогу Ван Чанчи настраивал свою психику на нужный лад. Поэтому, увидев медленно раскрывающиеся ворота изолятора, он уже мысленно перевоплотился в Линь Цзябая. Всего за каких-то полчаса он превратился из нищего в богача с полагающимися тому папашей-чиновником, крутой тачкой, роскошной квартирой и девушкой-красоткой.

15

Ван Хуай получил денежный перевод на тысячу юаней из административного центра провинции от лица компании «ПиЭй». Он громко позвал жену.

– Что случилось? – откликнулась та.

– У тебя сейчас давление в норме?

Подозрительно посмотрев на Ван Хуая, Лю Шуанцзюй ответила вопросом на вопрос:

– У тебя, что ли, не в норме?

– Ты себя как сейчас чувствуешь? – не унимался Ван Хуай.

Лю Шуанцзюй изменилась в лице и спросила:

– Что-то случилось с Чанчи?

Ван Хуай передал ей перевод на тысячу юаней. Лю Шуанцзюй приняла бланк и долго изучала его, пока у нее не поплыло перед глазами. Она смахнула слезы и сказала:

– Вот уж не ожидала, что Чанчи так быстро оправдает наши надежды.

– Я тут подсчитал, – подхватил Ван Хуай, – Чанчи нужно было получать хотя бы пятьсот юаней в месяц на еду, жилье и мелкие расходы, а у него получилось еще и нам отослать такие деньги.

– Но он же не директор какой-то, чтобы получать так много? – засомневалась Лю Шуанцзюй.

Тогда Ван Хуай ткнул пальцем в бланк, где было написано «ПиЭй».

– Видишь? Это иностранные буквы. Если в этой иностранной компании сидят какие-нибудь идиоты, то очень возможно, что они свои доллары перепутали с нашей валютой.

Лю Шуанцзюй растянула рот в усмешке:

– Ну, раз они там законченные идиоты, то нашему Чанчи привалила большая удача.

Едва по деревне разнеслась новость о том, что Ван Чанчи прислал деньги, народ один за другим повалил в дом к Ван Хуаю со своими поздравлениями. Сначала Ван Хуай предлагал гостям чаю, но потом понял, что одним чаем и сигаретами их не выпроводишь. Так что Лю Шуанцзюй пришлось задуматься над угощением. Она пошла к Чжану Пятому, чтобы купить у него в кредит солонину. Чжан Пятый испугался, что не сможет получить от нее деньги, но Лю Шуанцзюй вытащила бланк перевода и показала ему. Этот бланк уже кто только не трогал, он весь пропитался слезами, грязью, отпечатками пальцев и копотью. После того, как она побывала в руках Чжана Пятого, проверившего бумагу на подлинность, на ней прибавилось еще одно жирное пятно. Когда Лю Шуанцзюй поджарила для гостей мясо, Ван Хуай рассудил, что под него хорошо бы угостить людей водочкой. Тогда Лю Шуанцзюй вместе с бланком перевода пошла ко Второму дядюшке и пообещала ему вернуть долг, как только получит деньги, заодно прибавив к этой сумме счет за рисовую водку. Второй дядюшка тоже рассмотрел бумажку, оставив на ней очередные следы, теперь уже от винной барды. Бланк перевода уподобился кредитной карточке, которую Лю Шуанцзюй предъявляла всем, кому ни попадя, наморившись до сердечной боли. Гости, что приходили поздравить Ван Хуая и Лю Шуанцзюй, уплетая мясо, хвалили Ван Чанчи и за водочкой строили предположения, куда же все-таки тот устроился работать. Одни говорили, что компания «ПиЭй» занимается сотовыми телефонами, другие – что она делает телевизоры, третьи – что она производит компьютеры. «Кто знает, – отвечал Ван Хуай, – может, она даже выпускает автомобили».

Но какие бы догадки они ни строили, никому из них и в голову не пришло, что Ван Чанчи в данный момент сидит в тюрьме. Каждый день он сидел, съежившись в углу, и вживался в образ Линь Цзябая. В тот день, когда Хуан Куй подвез его к изолятору, он думал, что обмен будет похож на обмен военнопленными, однако он и подумать не мог, что его запустят через одни ворота, а Линь Цзябая выпустят через другие, так что Ван Чанчи не увидел его даже мельком. Как-то раз Ван Чанчи вдруг вспомнил, что подрядчиком той стройки, на которой он работал, значилась как раз компания «Великолепие». Оказывается, именно Линь Цзябай задолжал ему зарплату. И хотя в этот раз он получил от Линь Цзябая тысячу четыреста юаней, если из этой суммы вычесть девятьсот юаней причитавшейся ему на стройке зарплаты, выходило, что сейчас Ван Чанчи получил от него лишь пятьсот юаней. Так что на самом деле он оказался внакладе. Он считал, что таких, как Линь Цзябай, которые не отдают денег, заработанных по́том и кровью, нужно отправлять на пожизненное заключение или на расстрел, но сейчас в тюрьме вместо него сидел он, Ван Чанчи. И если Линь Цзябая и правда отправят на расстрел, то расстреляют лишь его имя. Как оказалось, вместо себя можно даже отправить на смерть другого, надо лишь согласовать цену вопроса. И только представляя себе подружку Линь Цзябая, Ван Яньпин, Ван Чанчи получал хоть какое-то удовлетворение. Он представлял себе, как она поет, какие у нее пышные формы и белоснежные ноги; представлял, как занимается с ней любовью…

Пока Ван Чанчи предавался пустым мечтаниям, в дом к его родителям приехала младшая сестра Лю Шуанцзюй вместе с одной девушкой. Эту девушку звали Хэ Сяовэнь, выглядела она настоящей красавицей. Едва она переступила порог, как взяла у Лю Шуанцзюй коромысло и отправилась за водой к колодцу, который находился в пятистах с лишним метрах от их дома. Возвращаясь обратно с полными ведрами, она одной рукой поддерживала коромысло, а другую отвела в сторону. Хэ Сяовэнь шла скользящей походкой, коромысло колыхалось вверх-вниз; ее косы раскачивались в такт, создавая впечатление, будто она танцует. Дорожка длиной в пятьсот с лишним метров напоминала подиум. Все деревенские смотрели на нее, и Ван Хуай тоже. Сестра Лю Шуанцзюй спросила Ван Хуая, пришлась ли девушка ему по вкусу. Ван Хуай на это ответил:

– Девушка-то хорошая, но необразованная, а без образования в городе не задержишься. А раз так, то у нее нет шансов жить с Ван Чанчи в административном центре. Чанчи устроился в иностранное предприятие, зарплата у него высокая, так что возвращаться в деревню, чтобы жениться, у него нет необходимости.

– Но таких красавиц, как Сяовэнь, нынче в деревнях днем с огнем не сыщешь. Если бы она была еще и образованной, так уже давно бы вышла замуж за кадровика.

– Деревенский кадровик вряд ли может тягаться с рабочим из административного центра, – упорствовал Ван Хуай. – Так что забирай ее, откуда привезла.

– Ты с головой ушел в свои мечты, а реальных трудностей, с которыми столкнулась ваша семья, не замечаешь. Моя сестра столько вкалывает, что ее того и гляди паралич хватит. Если у нее в помощницах появится Сяовэнь, она хоть дух переведет, да и тебе полегче станет.

– Не нужно эксплуатировать человека и создавать ему трудности. Мы со своей стороны не можем такое дело решать без Чанчи.

Пообщавшись с Ван Хуаем и получив от ворот поворот, она пошла обрабатывать свою сестру. Посовещавшись, женщины решили, что Сяовэнь на какое-то время задержится, чтобы пройти испытательный срок, по истечении которого Ван Хуай убедится, насколько она хороша.

В ярмарочный день Лю Шуанцзюй с личной печатью и удостоверением личности сходила на почту и получила перевод от Ван Чанчи. На ярмарке она накупила всего, чего хотела, в том числе легкое платьице для Хэ Сяовэнь. Хотя девушка еще не вошла в их семью, Лю Шуанцзюй уже воспринимала ее как невестку. Оставшиеся деньги были пущены на уплату долгов. Ван Дун, получив свои деньги, вернул Ван Хуаю его гроб, Чжан Сяньхуа разорвала расписку с гарантийным письмом. Второй дядюшка получил все свои деньги, включая последний долг за водку. Чжану Пятому вернулись его деньги за мясо. На оставшиеся деньги Лю Шуанцзюй и Ван Хуай, посовещавшись, купили двух поросят.

Хэ Сяовэнь готовила, носила воду, кормила поросят, во всех делах проявляя образцовую расторопность. Ван Хуай заметил, что всякий раз, когда поросят кормила Сяовэнь, те принимались за еду с двойным рвением, их аппетитное чавканье было для Ван Хуая как бальзам на душу. Вечером, покончив с делами по хозяйству, Сяовэнь мылась, надевала купленное Лю Шуанцзюй платье и усаживалась у порога за шитье. Она залатала все дыры на одежде Ван Хуая, пришила все оторванные пуговицы. Женщины непрерывной чередой наведывались к ним в гости, а за ними потянулись и мужчины. Ван Хуай и Лю Шуанцзюй прекрасно понимали, что наведывались они исключительно, чтобы поглазеть на Хэ Сяовэнь и поговорить с ней.

Как-то раз Сяовэнь налила тазик горячей воды, чтобы помыть Ван Хуаю ноги и подстричь ногти.

– Почему ты не училась? – спросил Ван Хуай.

– В нашей семье в школу ходил только старший брат, а меня родили, нарушив закон о планировании рождаемости. На нашу семью наложили большой штраф, поэтому учиться я не могла. Потом в нарушение того же закона родилась моя младшая сестра, жить стало еще тяжелее, и я стала помогать родителям в поле.

– А ты видела Чанчи? – спросил Ван Хуай.

Сяовэнь помотала головой и сказала:

– Только на фотографии.

– Я сполна ощутил, какая ты хорошая, но тебе лучше вернуться домой. Чем дольше ты у нас остаешься, тем больше меня мучает совесть.

– Мой старший брат и его жена сильнее всего переживают, что я не смогу выйти замуж.

– Они тебя недооценивают.

– Ко мне уже несколько раз сватались. Но меня никто не устроил, то на лицо гадкие, то безработные, а мне хотелось бы выйти замуж за такого, как братец Чанчи, и уехать из деревни в город.

– Ты ведь безграмотная, как же ты поедешь?

– Я тайком ото всех выучила больше сотни иероглифов, имя свое я писать умею, указатели на улицах тоже читаю, я и телефоном умею пользоваться, и считать.

– А что если Чанчи не согласится?

– Я смирюсь.

– Тогда ты нас возненавидишь.

– Пока я помогаю вам по хозяйству, вы меня и кормите, и одеваете, так что я все равно что уехала на заработки.

Вечером, когда зарево на горизонте подрумянило склон горы и над каждой из крыш вился белый дымок, Чжан Пятый в новой рубашке, насвистывая мелодию, возвращался в деревню. Вдруг у самой околицы он заметил Хэ Сяовэнь, которая на участке Ван Хуая заготавливала кормежку для поросят. Чжан Пятый в нерешительности остановился, а потом направился к ней, ступая меж грядок с картофельной ботвой. Хэ Сяовэнь поздоровалась с ним.

– Сможешь сохранить тайну? – спросил ее Чжан Пятый.

– Какую тайну?

– Которую я тебе расскажу.

– Если это никому не навредит, то сохраню, – ответила Сяовэнь.

Тогда Чжан Пятый вынул какой-то бланк и показал ей.

– Видала?

– Денежный перевод, это от Чанчи?

– А ты посмотри, чье здесь имя указано.

Хэ Сяовэнь, догадавшись, что к чему, спросила:

– Это вам?

– А теперь посмотри на сумму, – не унимался Чжан Пятый.

– Три тысячи, – озвучила Сяовэнь.

– Это от моей младшенькой дочки Чжан Хуэй из административного центра, только никому не говори.

– Зачем вы сказали про это мне?

– Я сегодня в поселке разговаривал с Чжан Хуэй по телефону, заодно рассказал ей про тебя. Если захочешь работать вместе с ней, то в месяц будешь зарабатывать не меньше трех, а то и пяти тысяч юаней.

– А чем она занимается? – спросила Сяовэнь.

Чжан Пятый закурил и снова спросил:

– Сохранишь тайну?

Сяовэнь кивнула.

– Она работает в одном отеле, моет клиентам ноги, делает массаж, ну и всякое такое.

– Меня как-то уже зазывали в город делать массаж, я наотрез отказалась.

Чжан Пятый вздохнул и, указывая на склон горы, сказал:

– Как правило, все красивые девушки из деревни, подобно вон тем деревьям, рано или поздно продаются в город. Увидав, какая ты красавица, и зная, какое положение у вас дома, я просто хотел тебе помочь.

– Спасибо, дядюшка Чжан, – сказала Сяовэнь.

– Зарплата Чанчи не идет ни в какое сравнение с деньгами, которые получает Чжан Хуэй. Чем выходить замуж за него, ты бы больше заработала сама.

– Пусть бы сестрица Чжан зарабатывала еще больше, но вам лучше не рассказывать об этом другим.

– Да, но, между прочим, я в долине самый богатый человек. Так что если все-таки захочешь заработать, обращайся.

– Разве что если Чанчи не захочет на мне жениться.

– Дуреха, неужто ты боишься, что если у тебя будут деньги, на тебе никто не женится?

– Подождем возвращения Чанчи, посмотрим, что он скажет, тогда и решим.

16

Выйдя из следственного изолятора, Ван Чанчи пошел на речку и уселся на камень. Солнце нещадно палило, готовое вот-вот испепелить его коленки. Размяв руки и ноги, Ван Чанчи плюхнулся в речку. Купаясь, он стянул с себя одежду и стал стирать. Постирав одежду, он положил ее сушиться на камень, а сам снова голышом запрыгнул в воду. Он помыл голову, отскреб грязь с пальцев ног. Поскольку все было залито солнцем, он видел, как на поверхности воды плавают отставшие от него хлопья грязи, похожие на пыль. Почувствовав, что отмылся дочиста, он лег отдохнуть на выступавший из-под воды булыжник. Как только ему становилось жарко, он тут же окунался. Так он и развлекался: то окунаясь, то обсыхая. Когда лежавшая на камне одежда наполовину высохла, он выбрался на берег и вывернул ее наизнанку. От одежды волнами исходил пар. Еще какое-то время Ван Чанчи окунался в воду и обсыхал, пока наконец его одежда не высохла окончательно. Тогда он уселся на берегу, подождал, когда и на нем высохнут все капли, и только тогда оделся в чистое. Понюхав рукава, он почувствовал запах нагретого солнцем белья.

Когда он пришел на улицу Сяохэцзе, Хуан Куя на месте не оказалось, в офисе дежурил его подчиненный. Ван Чанчи прождал до самого вечера, пока наконец не увидел Хуан Куя. Будучи навеселе и держа в руках большой, словно кирпич, мобильник, тот шаткой походкой зашел внутрь. Похлопав Ван Чанчи по плечу, он спросил:

– Ну что, никто тебя не обидел?

– В любом случае я теперь отсидевший и на мне стоит клеймо. Считай, это как лишенная невинности девушка, которой трудно выйти замуж.

– Ты еще думаешь о репутации? – спросил Хуан Куй, выдвигая ящик стола.

– Неужели, если я бедняк, всем наплевать на мою репутацию?

– Мне не наплевать, – с этими словами Хуан Куй достал из ящичка конверт и швырнул его Ван Чанчи.

Тот взял его, раскрыл и, убедился, что внутри лежат четыреста юаней и корешок от квитанции за денежный перевод. Бросив взгляд на адрес отправителя, Ван Чанчи спросил:

– А что это за компания «ПиЭй»?

– А я откуда знаю? Это придумал мой подчиненный, который отправлял деньги.

Теребя в руках корешок от квитанции, Ван Чанчи сказал:

– Спасибо.

– Что собираешься делать дальше? – спросил Хуан Куй.

– Для начала вернусь на стройку.

– У меня нет подходящей для тебя работы. Предложения отсидеть за кого-то в тюрьме появляются не каждый день. Но если такой вариант подвернется, я тебе сообщу.

Ван Чанчи еще раз поблагодарил Хуан Куя и, забросив на плечо сумку, вышел вон. Придя на стройплощадку, он почуял ужасную вонь. Дурной запах появился здесь из-за длительного отключения воды и электричества. Грязь на подъездной дороге уже затвердела, рытвины от строительной техники покрылись коркой. На пустующем пространстве все поросло бурьяном, комаров тоже прибавилось. Когда Ван Чанчи вошел на территорию стройки, у забора еще продолжали сидеть десять с лишним рабочих. То ли оттого, что Ван Чанчи находился против света, то ли просто у рабочих была замедленная реакция, но они признали его далеко не сразу. Они спросили, где он пропадал десять с лишним дней. Ван Чанчи не ответил. Тогда они стали шарить в его сумке, надеясь найти что-нибудь съедобное, но там, кроме одежды, ничего не было. Затем они стали шарить у него по карманам, рассчитывая найти какие-нибудь деньги. Предугадав это, Ван Чанчи, прежде чем заявиться на стройку, запрятал деньги в маленький кармашек, зашитый в трусах. Не найдя ничего в его карманах, рабочие разочарованно уселись на прежние места. Лю Цзяньпин стал его корить:

– Когда люди возвращаются, они приносят с собой хотя бы несколько клубней батата или, совсем уж на крайний случай, – горсточку арахиса. А ты пришел с пустыми руками, зачем ты вообще вернулся?

– Чтобы одолжить денег, – ответил Ван Чанчи.

Едва он произнес эти слова, все тотчас отодвинулись от него подальше. На самом деле он пришел сюда в поиске места для ночлега. Хорошенько отоспавшись, на следующее утро Ван Чанчи пошел в придорожную забегаловку, где съел шесть больших пампушек с тарелкой яичного супа. Насытившись, он снова вернулся в барак спать дальше. Он сделал одно открытие: примерно за полчаса до еды только что болтавшие друг с другом рабочие вдруг заканчивали говорить – именно столько требовалось для того, чтобы свои в доску люди превратились в чужаков. Они незаметно отстранялись друг от друга и по одному исчезали в ближайших харчевнях, закусочных и ресторанчиках. Прежде чем зайти туда, каждый из них оборачивался и глядел по сторонам, больше всего опасаясь того, чтобы за ним никто не увязался. Набив животы, они так же по одиночке возвращались обратно, а потом, как ни в чем не бывало, снова кучковались у забора, чтобы поболтать. Ван Чанчи тоже старался всячески избегать кого бы то ни было, однако на третий день вечером, когда он втихаря уединился в закусочной, перед ним вдруг нарисовался Лю Цзяньпин.

– Какой же ты бесстыжий, – сказал он. – Оказывается, ты прячешь деньги в трусах.

Ван Чанчи выглянул на улицу, убедился, что там больше никого нет, и заказал для Лю Цзяньпина тарелку рисовой лапши с мясом. Они уселись на улице и стали есть.

– Где ты взял деньги? – спросил Лю Цзяньпин.

Ван Чанчи ничего не ответил. Склонившись над тарелкой, он в несколько глотков прикончил свою порцию рисовой лапши. Сначала он думал, что закажет добавку, но поскольку теперь вместе с ним был Лю Цзяньпин, он оставил эту идею.

– А почему ты никуда не идешь зарабатывать деньги? – спросил Ван Чанчи.

– Я отработал тут больше ста пятидесяти дней. За это время я износил три комплекта одежды, истоптал две пары башмаков, сменил четыре слоя кожи. Как же я могу теперь взять и молчком уйти?

– То есть ты ждешь, что у Хэ Гуя проснется совесть? А я вот не верю, что он вернется и выплатит нам деньги.

– Тут столько рабочих протестует, значит, в соответствующих структурах это дело так не оставят.

– Я уже ходил в соответствующую структуру, – подхватил Ван Чанчи. – Сначала у них на входе было не протолкнуться, а сейчас – практически никого и нет. После того как схватили нескольких погромщиков, все перепугались, стали умнее и успокоились. Теперь сидят себе тихонечко под деревьями у дороги и осторожно напоминают шныряющим туда-сюда служащим, что, мол, кое-кто задерживает зарплату рабочим-мигрантам. Но служащих это не волнует. На входе или выходе из учреждения большинство из них просто ускоряют шаг. Те, кто ездит на машинах, поднимают стекла, а те, кто на велосипедах, – изо всех сил крутят педали. Если не будет проверки сверху, этим вопросом никто серьезно не займется. Их вполне устраивает, что рабочие сидят под деревьями, они там никому не мешают. Говорят, что кто-то там из руководства показывался, пытался все разъяснить, даже сказал, что они как раз занимаются этим делом и вот-вот примут какое-то решение. Однако прошло уже двадцать с лишним дней, а решение почему-то так и не принято. Либо проблема сложная, либо возникли какие-то препоны. Чем больше они тянут время, тем меньше к ним приходит рабочих, ведь среди них нет людей зажиточных. Кому не на что жить, тот вынужден отступить. Если же к концу останется три-четыре человека, то проблема разрешится сама собой.

– А зачем ты тогда вернулся на стройку, раз так настроен? – спросил Лю Цзяньпин.

– Чтобы накопить сил, – ответил Ван Чанчи.

Спустя неделю, когда Ван Чанчи смог поднять кирпич одной рукой, он почувствовал, что его силы восстановлены. В тот вечер он направился в жилой комплекс «Парящий дракон». Заметив, что у подъезда номер два на пятом этаже с двух сторон горит свет, он осторожно поднялся наверх. Подойдя к квартире номер пятьсот восемь, он остановился, набрал полную грудь воздуха и нажал на звонок. Через минуту дверной глазок на железной двери сверкнул и снова померк. Не дождавшись последующей реакции, Ван Чанчи еще несколько раз нажал на звонок. Дверь чуть приоткрылась, за ней показался молодой парень в пижаме и спросил:

– Тебе кого?

– Линь Цзябая, – ответил Ван Чанчи.

– А ты кто?

– Я вместо него сидел в тюрьме.

Парень нахмурился и, сказав, что Линь Цзябая нет дома, закрыл дверь. В тот момент, когда закрывалась дверь, Ван Чанчи хотел было толкнуть ее и войти внутрь, но ему помешала висевшая на двери цепочка. Ван Чанчи снова несколько раз нажал на звонок, но никто ему больше не открыл. Усевшись на пол, он уставился на железную дверь, словно переживал, что она от него сбежит.

Не прошло и получаса, как сюда подоспел Хуан Куй. Он отдал приказ двум своим подручным, те взяли Ван Чанчи, спустили вниз, запихали его в джип и привезли к офису на улице Сяохэцзе. Дверь машины открылась, Ван Чанчи втолкнули в помещение.

– Тебе жить надоело? – напустился на него Хуан Куй.

– Та стройка, на которой я работал, принадлежит Линь Цзябаю? – спросил в свою очередь Ван Чанчи.

– И что с того?

– Он оставил сотню с лишним рабочих без денег, которые те заработали своими потом и кровью. Он не собирается их возвращать?

– Не забывай, что мы подписывали соглашение о конфиденциальности.

Тут Ван Чанчи вытащил свой договор и сказал:

– Я тоже подписывал бумагу, когда устраивался на работу.

Хуан Куй взял у него документ, посмотрел на него и одним резким движением разорвал. Ван Чанчи потянулся было за договором, но успел схватить лишь одну половину, он ринулся за оставшейся половиной, но Хуан Куй его оттолкнул.

– Речь идет о девятистах юанях, так? – спросил Хуан Куй. – Босс тебе их выплатит, но ты должен гарантировать, что уберешься с его глаз.

– Я отстаиваю свои интересы, тебе-то до этого какое дело?

– А какое у тебя вообще есть основание утверждать, что кто-то должен тебе денег?

Ван Чанчи поднял свой договор.

– Тогда присмотрись хорошенько, стоит ли там какая-нибудь печать или подпись?

Ван Чанчи взглянул на договор и обнаружил, что печать и подпись остались на оторванной половине документа. Тыча в Хуан Куя, он сказал:

– Ты… ты возместишь мне эти деньги.

Хуан Куй вытащил девятьсот юаней, положил их на стол и сказал:

– Если ты кое-что напишешь, то заберешь эти деньги.

– Что писать?

– «Обязуюсь убраться из этого города».

– Тут что, его личные владения?

– Побеждает сильнейший, разве не так?

– Тогда мне не нужны эти деньги.

– Чего же ты хочешь?

– Я позову рабочих и вместе с ними пойду к нему домой за нашими деньгами.

С этими словами Ван Чанчи развернулся и пошел прочь. Хуан Куй приказал двум своим подручным задержать его и привести обратно. Ван Чанчи вырвался, те схватили его снова и ослабили хватку лишь тогда, когда Ван Чанчи перестал сопротивляться.

– Отсидев в тюрьме, ты получил то, что тебе причиталось, – сказал Хуан Куй. – Тем не менее ты пошел и побеспокоил человека. Как можно тебе доверять?

– Раз уж речь зашла о доверии, тогда надо спрашивать со всех, а не только с меня.

– Можешь забирать свою зарплату.

– Без всякого гарантийного письма?

– Линь Цзябай тебе ничего не должен, будем считать, что он сдержал свое слово. А раз свое слово сдержал он, сдержи и ты.

– А как быть с возвратом долгов остальным?

– А не много ли ты на себя берешь?

Ван Чанчи тотчас закрыл рот, в его памяти возникли Ван Хуай и Лю Шуанцзюй – его одетая в лохмотья, измученная трудностями семья. По правде говоря, ему хотелось тут же схватить эти девятьсот юаней, но он все-таки не мог смириться.

– На каком основании он смеет забывать про свои долги? – спросил Ван Чанчи.

– На том, что его отца зовут Линь Ган[6].

Ван Чанчи заколебался. Было ясно, что Линь Цзябаю он не соперник, защитить интересы других он не мог, для этого у него было слишком мало денег. Его рука потянулась к деньгам.

– Если возьмешь деньги, тебе придется отсюда убраться, – напомнил Хуан Куй. – В противном случае никто не сможет гарантировать твою безопасность.

Ван Чанчи вздрогнул, словно от ожога, и тотчас отдернул руку.

17

Когда Ван Чанчи подошел к стройплощадке, уже наступила глубокая ночь. Света там не было, вокруг стояла непроглядная тьма. Едва он миновал ворота, как на него набросились двое молодчиков и начали избивать. Пытаясь дать отпор, Ван Чанчи стал звать на помощь. Кому-то из нападавших он раз пять зарядил по переносице и даже услышал треск сломавшегося хряща, но в тот же момент его самого пару раз ударили палкой по голове и столько же пырнули ножом в живот. Его силы мгновенно иссякли. Пока Лю Цзяньпин вместе с другими рабочими выбежали с фонариками из барака, Ван Чанчи уже валялся в луже собственной крови.

Лю Цзяньпин вызвал полицию. Полицейские доставили Ван Чанчи в больницу, где ему оказали срочную медицинскую помощь. Тогда же сельскому участковому Вану позвонил дежурный из городского полицейского участка. Той же ночью полицейский Ван поспешил в деревню, что располагалась в горной долине, и ворвался в дом Ван Хуая. А на следующее утро Ван Хуай попросил Второго дядюшку и Лю Байтяо донести его до автотрассы, где все семейство, включая Хэ Сяовэнь, погрузилось в автобус, который шел в город.

Ван Чанчи проснулся от того, что услышал чей-то плач. Вот уже целую неделю до его ушей то и дело доносились прерывистые рыдания. Их звук походил на завывание ветра, журчание воды или пение цикад; он то появлялся, то исчезал, то усиливался, то ослабевал. На седьмой день Ван Чанчи наконец явно различил, что это плакала Лю Шуанцзюй. Он окликнул мать. Глаза его покраснели, из них полились слезы и покатились по лицу до самой шеи. Хэ Сяовэнь, отвернувшись, украдкой смахнула слезу. Ван Хуай, который крепился изо всех сил, тоже не сдержался. Палату поглотил единый плач. Устав, они сделали передышку, а потом стали плакать по новой. Кроме рыданий у них не нашлось лучшей формы выражения своих чувств. Они могли лишь утирать друг другу слезы. Лю Шуанцзюй вытирала слезы Ван Чанчи, Ван Хуай вытирал слезы Лю Шуанцзюй; Ван Чанчи вытирал слезы Ван Хуаю, Хэ Сяовэнь вытирала слезы Лю Шуанцзюй, а Лю Шуанцзюй – Хэ Сяовэнь, так что все их пальцы пропитались солью от слез.

Толкая перед собой коляску с Ван Хуаем, Лю Шуанцзюй направилась в полицейский участок на улице Сяохэцзе. Там они спросили полицейского, удалось ли схватить злодеев. Им ответили, что так быстро это не делается. Тогда Ван Хуай и Лю Шуанцзюй сели в дежурной комнате и просидели там вплоть до конца рабочего дня. Когда началась вечерняя смена, они тоже остались сидеть там. За целый день они съели лишь по чашке рисовой лапши. В конце концов полицейский их спросил:

– Неужели вы решили устроить здесь гостиницу?

– У нас нет денег, чтобы оплатить лечение Чанчи, поэтому мы просим, чтобы вы поскорее поймали преступников.

– Если мы до сих пор не выяснили, что это за преступники, как их поймать?

– Чанчи их знает.

– Он пришел в сознание? – спросил полицейский.

– Уже несколько дней как пришел, – ответил Ван Хуай.

На улице стемнело, зажглись фонари, а они так и продолжали сидеть в дежурке.

– Вы все-таки возвращайтесь к себе, – сказал полицейский. – Как только появятся какие-то новости, мы сразу вам сообщим.

– Нам некуда идти, мы подождем здесь, – ответил Ван Хуай.

– Ну, тогда ждите за дверью, поскольку моя смена окончена, – отрезал полицейский.

Лю Шуанцзюй выкатила коляску за порог, и полицейский с грохотом захлопнул дверь.

На следующий день в палату к Ван Чанчи пришли два полицейских, у одного фамилия была Лу, у другого – Вэй. Полицейский Лу задавал вопросы, а полицейский Вэй составлял протокол. Ван Чанчи описал, при каких обстоятельствах его избили, а кроме того, основываясь на личных ощущениях, определил, что это сделали двое подручных Хуан Куя. За два часа до нападения он уже имел с ними дело в офисе Хуан Куя, поэтому его голова, плечи, ноги и нос сохранили о них весьма живые воспоминания. Полицейские попросили его не делать преждевременных выводов, тогда Ван Чанчи признался, что одному из них сломал нос.

– Вам достаточно просто проверить подручных Хуан Куя, – сказал Ван Чанчи. – Если вы увидите, что у кого-то из них сломан нос, все сразу станет ясно.

Полицейский на это никак не отреагировал, а стал допытываться, имелись ли у Ван Чанчи враги среди рабочих, занимал ли он у кого-то деньги, уводил ли у кого-нибудь подружку? Задавая эти вопросы, полицейские стали коситься на Хэ Сяовэнь. Они поинтересовались у нее, откуда она взялась, был ли у нее до этого парень. Их допрос оказался настолько обстоятельным, что коснулся даже Лю Байтяо, Ван Дуна, Чжан Сяньхуа, Второго дядюшки и даже старшего брата Хэ Сяовэнь, а заодно и его жены. Ван Чанчи показалось, что полицейские намеренно покрывают Хуан Куя, а потому отказался продолжать разговор.

– Если ты откажешься давать показания, дело будет сложно раскрыть, – сказал полицейский.

– Все, что нужно, я уже рассказал, – ответил Ван Чанчи. – Единственное, что осталось, – это только назвать имена преступников.

Тогда полицейский Лу поднялся со своего места, а полицейский Вэй закрыл свой блокнот.

Ван Хуай и Лю Шуанцзюй день-деньской обивали порог полицейского участка, и всякий раз спрашивали, поймали ли преступников. Но их голоса были для полицейских не более, чем привычный уличный шум, а потому не вызывали никакой ответной реакции, хотя бы просто поднятия век, изменения выражения лица или кивка. Подобные вопросы они слышали постоянно, а потому, привыкнув к ним, автоматически их игнорировали. Между тем Ван Хуай и Лю Шуанцзюй не переставали надеяться на решение их дела. Когда полицейские начинали что-то обсуждать за закрытыми дверями, Ван Хуай и Лю Шуанцзюй тотчас задерживали дыхание, обращаясь в слух. Но долетавшие до них из окна обрывки фраз не имели никакого отношения к делу Ван Чанчи. Они так ни разу и не услышали, чтобы полицейские обсуждали их проблему. Как-то посреди рабочего дня Ван Хуай ухватился за штанину полицейского Лу и спросил у того, когда наконец раскроют их дело? Полицейский Лу ответил, что у них пока нет никаких зацепок. Тогда Ван Хуай выбросился из своей коляски на землю и принялся отбивать поклоны. Полицейский Лу спросил: «Неужели это поможет найти преступников?» Но Ван Хуай, не обращая на его слова никакого внимания, продолжал звучно биться лбом об землю, которая, казалось, уже едва переносила боль. Между тем полицейский Лу освободился от цепкой хватки Ван Хуая, сел на свой мопед и уехал. Лю Шуанцзюй потянулась к Ван Хуаю, чтобы погладить его, но тот ее отстранил. Так он и лежал лицом вниз до тех пор, пока кто-нибудь снова не показывался на пороге полицейского участка, и тогда он начинал отбивать поклоны и просить: «Прошу вас, помогите нам!» Лоб Ван Хуая весь покрылся кровавыми ссадинами. Лю Шуанцзюй промокала их бумажным платком, при каждом ее прикосновении лицо Ван Хуая передергивалось.

У Ван Хуая не осталось иного выхода, и тогда он указал своей жердью в самый конец улицы Сяохэцзе. Лю Шуанцзюй прекрасно его поняла и направила коляску к офису Хуан Куя. Хуан Куй оказался на месте, оба его подручных тоже. У одного из них на носу виднелся синяк, который явно указывал на недавний перелом. Ван Хуай пристально посмотрел на Хуан Куя и сказал:

– Даже с одноклассником горазд расправиться, какой же ты жестокий.

Хуан Куй не отозвался, лишь холодно посмотрел на него.

– За что? – спросил Ван Хуай.

– А вы у него сами спросите.

– Он перед тобой чем-то провинился?

– Хуже, чем провинился.

– Поэтому ты отправил своих подручных убить его?

– Почему же он тогда не убит? Это было просто предупреждение.

– Ты вообще знаешь, что такое закон?

– Знаю. Полицейский участок вон там, давайте, зовите их, чтобы меня схватили.

– Твою мать! Таких самодуров, как ты, еще поискать!

В порыве гнева Ван Хуай схватил свою бамбуковую жердь и запустил ее в Хуан Куя. Тот уклонился. Шест раскололся на щепки, а Ван Хуай, не рассчитав свои силы, кувыркнулся с коляски на пол.

– Раз шея слаба, подопри хером голову, если тебе не слабо, так вставай на ноги.

Лю Шуанцзюй посадила Ван Хуая обратно в коляску. Ван Хуая всего колотило от злости, от досады у него даже челюсть свело. Намереваясь встать, он уперся руками в подлокотники, но ноги не слушались его. С того момента, как он разбился, его мышцы полностью атрофировались, ляжки теперь выглядели как голени, а голени стали такими же тонкими, как руки. Пожелай он сожрать своего противника, его прежде крепкие зубы не выдержали бы; пожелай он избить его, он бы до него не дотянулся. В считанные секунды гнев Ван Хуая вдруг резко сошел на нет, печаль и безысходность будто ножом перерезали ему горло. Руки его обвисли, зад грузно опустился на сиденье коляски, грудь заходила ходуном, Ван Хуай тяжело задышал и зашелся в кашле.

– Я бы на вашем месте не рыпался, – сказал Хуан Куй. – Будьте паинькой и забирайте своего Ван Чанчи обратно в деревню.

Ван Хуай с силой отхаркнулся и плюнул прямо в физиономию Хуан Куя. Тот матюгнулся и отвесил Ван Хуаю подряд несколько пощечин. Лю Шуанцзюй ринулась на Хуан Куя, но двое его подручных оттащили ее и грубо вытолкнули за порог. Не успела Лю Шуанцзюй подняться на ноги, как увидела вылетающую на улицу коляску, которая, описав дугу, приземлилась прямо перед ней, развалившись на кучу щепок. Ван Хуай приземлился сверху.

– Убийцы, выродки, сукины дети, бесстыдники, скоты, чтоб вас разрубили на тысячу кусков!.. – ругалась Лю Шуанцзюй, в то время как дверные жалюзи с шумом опускались вниз.

Ван Хуай поднял руку и показал на дальний конец улицы Сяохэцзе. Лю Шуанцзюй закинула его на спину и потащила туда. Так они проделали путь сначала от полицейского участка сюда, потом обратно. На их счастье они успели застать полицейского Лу и полицейского Вэя.

– Хуан Куй признался в злодеянии, помогите схватить его, – попросил Ван Хуай.

В ответ на это полицейский Вэй вытащил свой блокнот, раскрыл на нужной странице и сказал:

– Мы допрашивали Хуан Куя, он своей вины не признал, никаких улик против него нет.

– А тот тип со сломанным носом – это разве не улика?

– Его мы тоже допрашивали, он объяснил, что сломал нос раньше, чем избили Ван Чанчи. А поскольку Ван Чанчи видел его со сломанным носом, он дал ложные показания.

– Но зачем ему это? – спросил Ван Хуай.

– По его словам, Ван Чанчи боится, что если не поймают преступников, его лечение некому будет оплатить, – ответил полицейский Вэй.

– Твою мать, какая же это чушь!

– А еще они сказали, что Ван Чанчи страдает манией преследования, – заявил полицейский Лу.

– Чанчи избили по-настоящему? – спросил Ван Хуай.

– Ну да, он до сих пор лежит в больнице, – подтвердил полицейский Вэй.

– У него действительно два ножевых ранения?

– Его раны мы засвидетельствовали, – подтвердил полицейский Лу.

– И что? Разборка с ним действительно была или он все выдумал?

– Действительно была, – в один голос ответили полицейские.

– Клянусь небесами, Чанчи никогда не врал! – сказал Ван Хуай.

– Проблема в том, что мы не можем доказать, что нос тому человеку сломал Ван Чанчи, – ответил полицейский Вэй. – Сейчас у каждой из сторон имеется своя версия, и нам сложно вынести окончательное решение.

– Хуан Куй только что все признал, – не унимался Ван Хуай.

– А кто это слышал? – спросил полицейский Вэй. – У вас есть запись разговора?

– Что еще за шуточки? Неужели у такого, как я, найдутся деньги на диктофон? – возмутился Ван Хуай.

– К тому же, – добавил полицейский Вэй, – если бы даже у вас и была такая запись, Хуан Куй вряд ли бы с ней согласился.

Ван Хуай показал на Лю Шуанцзюй и сказал:

– Она может все подтвердить, она только что все слышала.

– Вы семья, – опроверг его довод полицейский Лу. – И поскольку интересы у вас общие, ваши показания не учитываются.

– Так, значит, это дело закрыто? – спросил Ван Хуай.

– В настоящий момент у нас нет никаких зацепок, – ответил полицейский Вэй.

– Если повезет, то, может быть, по вашему делу что-нибудь всплывет в ходе других расследований, – добавил полицейский Лу.

В голове Ван Хуая будто что-то щелкнуло. Все кончено. Когда надежды потеряны, иные готовы биться об стену, но он не мог себе этого позволить. Его семья ждала от него решения проблемы.

18

Накануне отъезда в город Ван Хуай занял у Второго дядюшки и Чжана Пятого две тысячи юаней на спасение сына. Все эти деньги Лю Шуанцзюй зашила в своем кармане, чтобы без крайней надобности не тратить. Больница каждый день торопила их с оплатой лечения, но Ван Хуай и Лю Шуанцзюй всякий раз отвечали, что денег у них нет и они ждут, когда поймают преступника, который и расплатится. В результате на них обозлились и перестали давать Ван Чанчи лекарства. Тогда Лю Шуанцзюй, переживая за состояние сына, тут же распорола свой карман и, точно кормящая мать, в спешке вынимающая грудь, достала причитающуюся сумму. Но Ван Чанчи на это сказал:

– Едва вы внесете эти две тысячи, как в больнице поймут, что мы платежеспособные, а как только они это поймут, то больше не отстанут, пока все не высосут.

Не понимая, о чем говорит Ван Чанчи, Лю Шуанцзюй повернулась к Ван Хуаю.

– Чанчи лишь хочет, чтобы ты как следует хранила деньги и ничего не платила, – объяснил Ван Хуай.

– Но вытерпит ли Чанчи? – спросила Лю Шуанцзюй.

– Раны уже затянулись, да и боли сейчас не такие сильные, – ответил Ван Чанчи.

Ван Хуай задрал на нем рубашку и осмотрел две его раны.

– Воспаление уже спало, – продолжал успокаивать Ван Чанчи, – все зарубцевалось, так что никакое заражение мне не грозит.

Ван Хуай кончиком пальца легонько провел по ранам. Ван Чанчи тайком стиснул зубы.

– Ты точно сможешь вытерпеть без обезболивающего? – спросил Ван Хуай.

– Но ведь в детстве все мои раны всегда заживали сами? – ответил Ван Чанчи.

– Твой отец не в силах тебе помочь, так что ты должен научиться терпеть.

Ван Чанчи кивнул.

После того как Хуан Куй и его подручные разбили деревянную коляску Ван Хуая о землю, его повсюду таскала на своей спине Лю Шуанцзюй. Ее спина промокала насквозь и практически не просыхала с утра до вечера. Ей казалось, что Ван Хуай с каждым днем становится все тяжелее и неподъемнее, превращаясь в настоящую обузу, поэтому она достала из своего кармана еще три купюры и купила ему металлическую инвалидную коляску. У этой коляски были колеса с резиновыми шинами, сидение из искусственной кожи и тормоз, к тому же, сидя в ней, человек мог самостоятельно крутить колеса руками. Поскольку коляска стоила больших денег, Ван Хуаю теперь казалось, будто он уселся на кактус, который так сильно колол его своими иглами, что он начал даже страдать запорами.

Каждый вечер Лю Шуанцзюй расстилала на полу в палате Ван Чанчи две циновки: на одной из них спал Ван Хуай, а на другой – она вместе с Хэ Сяовэнь. Поначалу им не разрешали ночевать в больнице и выгоняли из палаты. Но идти им, несмотря на огромный земной шар, было совершенно некуда, поэтому в полночь они незаметно возвращались обратно. И поскольку повторялось это неоднократно, в больнице просто закрыли на это глаза. С тех пор как Ван Чанчи перестали давать лекарства, по ночам они часто просыпались от его бреда. Чаще всего Ван Чанчи выкрикивал: «Хуан Куй, я убью тебя!» Услышав от него такое, спать дальше уже никто не мог. Лю Шуанцзюй поднималась и давала Ван Чанчи что-нибудь попить или поесть, обтирала его лицо и тело мокрым полотенцем. Уже несколько дней у него держалась небольшая температура, что беспокоило Лю Шуанцзюй. Она даже хотела тайком внести плату за лечение, но всякий раз, когда она переступала порог, Ван Чанчи обязательно просыпался, словно нутром чувствовал ее поступь. «Если внесешь деньги, перестану называть тебя матерью», – говорил он. Так что у Лю Шуанцзюй не оставалось другого выхода, как облегчать его боль влажными компрессами. В конце концов постоянные компрессы сделали свое дело, и температура отступила. Но даже с нормальной температурой Ван Чанчи продолжал разговаривать во сне, словно эти бредни исполняли роль анальгетика и жаропонижающего. Ван Хуай, не в силах уснуть, переместился в инвалидное кресло и стал прислушиваться к этим разговорам. Чаще всего Ван Чанчи выкрикивал: «Хуан Куй, я убью тебя!», и эта фраза повторялась, словно заевшая пластинка. Иногда его угрозы сопровождались соответствующими движениями. Ван Хуай, которому показалось, что Чанчи проснулся, потряс его, но, убедившись, что тот продолжает спать, забеспокоился и стал изо всех сил его тормошить. Тот открыл глаза и, глядя на сидевшего в коляске Ван Хуая, спросил:

– Ты почему не спишь?

– Ты знаешь, что ты только что говорил?

– Знаю, иногда я просыпаюсь от своего же бреда.

– Больше не кричи, смирись.

Ван Чанчи показалось, что эти слова говорит не Ван Хуай, а кто-то другой. Ведь его отец никогда не сдавался, никогда ни перед кем не склонял головы, а теперь он сидел, низко опустив голову. Ван Чанчи не мог разглядеть его лица, он видел лишь его макушку, которая уже побелела от седых волос.

– Спи, – сказал Ван Чанчи. – Я больше не причиню тебе хлопот.

С этими словами он закрыл глаза. Ван Хуай знал, что Ван Чанчи только притворился спящим, желая его успокоить. Тогда он погасил лампу, сполз со своей коляски на пол и улегся на циновку. Они еще долго притворялись, будто, равномерно посапывая, постепенно погружаются в царство снов, и все ради того, чтобы просто снять напряжение друг у друга. Но на самом деле в душе у них словно мчался паровоз, рвущий на части воздух оглушительным шипением: «Чух-чух, чух-чух…» Спустя какое-то время Ван Чанчи осторожно перевернулся на бок и украдкой посмотрел на пол, где лежал Ван Хуай. Тот хоть и лежал с закрытыми глазами, чувствовал на себе обжигающий взгляд сына, но тем не менее он даже не шевельнулся, делая вид, что предался полному спокойствию. Ван Чанчи пролежал больше минуты, глядя на три расположившиеся на полу фигуры, прежде чем перевернулся на другой бок. Тогда Ван Хуай незаметно открыл глаза и уставился в тусклое окно. Мерцающий свет уличных фонарей падал на деревья, на которых смутно различались листья. Вдруг Ван Чанчи повернулся обратно. Встретившись в темноте взглядами, отец и сын тотчас их отвели, стараясь уберечь друг друга от неловкости.

– Если будешь мечтать о возмездии, то еще не скоро восстановишь силы, – сказал Ван Хуай.

– Я клянусь, что отныне перестану разговаривать во сне, – ответил Ван Чанчи.

Однако его угрожающие бредни не прекратились, – то был голос его подсознания. Еженощно Ван Хуай усаживался у кровати сына, и как только у Ван Чанчи вырывалось во сне «Хуан…», отец тотчас его будил. Ван Чанчи пристально смотрел на Ван Хуая, сглатывал слюну, закусывал губу и закрывал глаза, будто обещая попробовать снова. А Ван Хуай, словно верный ночной страж, продолжал сидеть, временами засыпая прямо в своей коляске. Ван Чанчи, пусть бы он даже прикусил язык, не мог перестать разговаривать во сне. Но Ван Хуай раз за разом его тормошил и прерывал эти разговоры. Постепенно таких случаев становилось все меньше, а потом они и вовсе прекратились. День за днем здоровье Ван Чанчи улучшалось, и сон у всех остальных стал крепче. Как-то ночью Ван Чанчи вдруг позвал во сне Сяовэнь. «Сяовэнь, Сяовэнь…» – повторил он несколько раз, отчего сердца всех троих возликовали. Хэ Сяовэнь тотчас уселась на циновке и, всхлипывая, запричитала: «Я так долго ухаживала за ним, и он наконец произнес мое имя».

Днем, когда Лю Шуанцзюй и Хэ Сяовэнь вышли из палаты, Ван Хуай хорошенько закрыл дверь и спросил сына, что он думает о Сяовэнь. Глядя в потолок, Ван Чанчи ответил:

– Хорошая девушка.

– Хочешь на ней жениться?

– Как я могу ей приглянуться в таком жутком виде?

– Если бы не приглянулся, она бы уже давно смылась.

– Чем же я ей приглянулся? Своими передрягами?

Какое-то время Ван Хуай, глядя в окно, выдерживал паузу. Там под деревом росла густая трава, над которой порхали две пестрые бабочки. Наконец он сказал:

– Дай ей хоть какую-то надежду.

– Но у меня ничего нет.

– Поговори с ней про компанию «ПиЭй». Скажи, что как только выздоровеешь, заберешь ее с собой в город, ей нравятся города.

– Компании «ПиЭй» не существует.

– Если бы я в свое время не одурачил твою мать, она бы тоже не вышла за меня.

– Я не такой подлый.

– Неужели ты собрался всю жизнь прозябать в этом маленьком уездном городишке? – спросил Ван Хуай, поворачиваясь к нему.

Ван Чанчи, боясь пересечься с ним взглядом, отвернулся к окну. Порхавшие над травой бабочки теперь летали у кроны дерева. Он подумал: «Будь у меня крылья, я бы тоже мог улететь, и тогда не пришлось бы оплачивать лечение».

– Сяовэнь могла бы вместе с тобой поехать в центр на подработку. Вы бы зажили одной семьей и встали на ноги, – продолжал Ван Хуай.

– Ну ты и выдумщик.

– Ну тогда хотя бы относись к ней чуть-чуть получше. Кто бы еще согласился спать тут с нами на полу?

Ван Чанчи попросил Лю Шуанцзюй купить маленькую доску и привесить ее на стене у кровати. И теперь каждый день он учил Хэ Сяовэнь десяти новым иероглифам. Хэ Сяовэнь, широко раскрыв глаза, повторяла иероглифы вслед за ним, начав изучение с самых азов: вертикальной, горизонтальной и откидных черт. Она выучила иероглифы «есть», «одеваться», «жить», «ходить». Некоторые иероглифы, сколько бы Ван Чанчи их ни повторял, на письме ей никак не давались, и тогда он обзывал ее тупицей. Но она не сдавалась. Наклонив голову, Хэ Сяовэнь полдня вспоминала иероглиф, после чего, ошибаясь на какой-нибудь один элемент или черточку, писала вместо одного иероглифа другой. Иногда и она начинала злиться и, ковыряя мелом пол, говорила: «Мне далеко до тебя, я умею лишь готовить да кормить свиней». С этими словами она садилась на корточки и начинала, рыдая, причитать, жалуясь на то, что голова у нее плохо соображает, что из-за бедности ее не отправили в школу.