Читать книгу Мутанты. Взламывая генетический код человечества - Эбен Киркси - Страница 5

Когда мы закончили поздний завтрак Хелен О’Нил и отправились в материковый Китай, общественное мнение об эксперименте доктора Хэ еще формировалось. Некоторые влиятельные лица в социальных сетях повторяли первоначальное сообщение Пекина: Хэ Цзянькуй достиг того, о чем другие только мечтали, победив в международном соревновании и прославив нацию. «Первопроходцы всегда будут мишенью для атак», – говорилось в одном разошедшемся посте. Другой пользователь написал: «Новое всегда ставят под вопрос и критикуют»¹. Но большинство посчитало этот эксперимент национальным позором: «Это плачевно для детей, для Китая и всего человечества». Приближался час расплаты: ценности, вдохновляющие экономику биотехнологических инноваций и гонявшуюся за прибылью отрасль здравоохранения, столкнулись со старой гвардией Коммунистической партии.

Доктор Хэ создал первых CRISPR-младенцев буквально на границе с Гонконгом – в Шэньчжэне, футуристическом городе, который славится своей скоростью и инновациями. Еще неделю назад молодой ученый был на пике власти: его поддерживали крупные инвесторы, администраторы больниц, авторитетные ученые, руководители университетов и даже государственные чиновники. Но по мере развития полемики на саммите соратники и покровители Хэ начали выступать с публичными заявлениями, пытаясь дистанцироваться от ученого.

В Шэньчжэнь я поехал поздно вечером в воскресенье, и на станции Futian Checkpoint образовались длинные очереди из людей, возвращавшихся домой после походов по магазинам на выходных или визитов к семье и друзьям в Гонконге.

В материковом Китае люди жили своей обычной жизнью: выгуливали собак в парках, сидели в кафе, писали в социальных сетях о Лулу и Нане, но быстро переключались на другие заботы. Перед тем как пересечь границу, я настроил на одноразовом телефоне виртуальную частную сеть (VPN), которая позволяла мне обойти «Великий китайский файрволл»[4]. Без VPN я не смог бы открыть все приложения, делающие мою жизнь интереснее: Gmail, Facebook Messenger и Google. Не желая ввязываться в полемику, я осторожно ходил по лезвию скандала, неспеша узнавая о культурных и исторических силах, которые внезапно превратили доктора Хэ в звезду.

Мэри Энн О’Доннелл, антрополог и старожил Шэньчжэня, встретилась со мной в историческом районе города с фабриками, которые в 1980-х годах производили тряпичных кукол Cabbage Patch, дешевую электронику и пластмассовые фигурки из «Звездных войн». Пока мы гуляли по улицам, ученый познакомила меня с городом, в котором доктор Хэ проводил свои исследования. За 30 лет Шэньчжэнь превратился из скопления рыбацких деревень в мегаполис с населением, большим чем у Нью-Йорка. О’Доннелл рассказала, что Шэньчжэнь был тем самым местом, где Китай впервые открылся глобальному капитализму. После смерти председателя Мао, жесткий коммунистический режим которого изолировал страну, пришло новое поколение лидеров. Они стремились торговать с остальным миром. По ее словам, Шэньчжэнь быстро стал «открытым окном для всего нового». «Пекин создавал теорию, а Шэньчжэнь проводил эксперименты», – рассказала ученый.

Хэ Цзянькуй придерживался стратегии, испытанной временем. Вместо того чтобы просить формального разрешения перед началом радикально нового эксперимента, технологи Шэньчжэня уже давно сосредотачивались на получении результатов. Предприниматели сначала тестировали новые инновации, а затем, постфактум, старались получить одобрение из Пекина. В 1980-х «велись споры о науке и технологиях, происходящих в Пекине», – призналась О’Доннелл. Но в Шэньчжэне отношение было другим. «Пока вы могли получить какой-то результат, ваш проект чаще всего одобряли».

Шэньчжэнь начинал как особая экономическая зона, где предприятия из Гонконга, Тайваня и других стран могли открывать фабрики и нанимать дешевых рабочих-мигрантов. Позже город превратился в важнейший центр инновационной экономики Китая и стал привлекать предпринимателей со всего мира, разрабатывающих дроны, роботы и смартфоны. Стартапы из Шэньчжэня пробовали свои силы в сферах искусственного интеллекта, социальных сетей и биотехнологий. Приток денежных средств от правительства и частных китайских инвесторов открывал финансовому сектору беспрецедентные возможности. Полным ходом шла Национальная кампания по ребрендингу: ярлык Made in China («Сделано в Китае»), который ассоциировался у людей с дешевыми подделками, пиратством и украденной интеллектуальной собственностью, заменяли на Created in China(«Создано в Китае»).

Майк Дейзи, гонзо-журналист, описал Шэньчжэнь как город, от которого “Бегущего по лезвию” стошнило бы». В 2012 году This American Life транслировал приключенческий рассказ под названием «Мистер Дейзи и яблочная фабрика» (Mr. Daisy and the Apple Factory)[5]. Аудиопрограмма рассказывала о крупных заводах Шэньчжэня по сборке электроники. Эти предприятия получили известность за прошедшую там волну самоубийств рабочих, которые трудились в ужасных условиях: низкая зарплата, ненормированный график и использование детского труда. В настоящее время Foxconn, компания, управляющая этими заводами, является крупнейшим производителем электроники в мире.

Антиутопические высокотехнологичные азиатские пейзажи знакомы все любителям научной фантастики. В «Бегущем по лезвию» Харрисон Форд охотится в безликой китайской массовке на гуманоидных репликантов, пока китайские генные дизайнеры продают свои товары на черном рынке. Киборги, гибриды кошки и человека, также неразлучны с азиатскими иммигрантами и в «Нейроманте»[6] – киберпанк-романе Уильяма Гибсона, который следует за низкосортным жуликом через преступный мир Японии и неузнаваемое «киберпространство» США. Гибсон вдыхает новую жизнь в расистские стереотипы, описывая наркобарона как человека, чье лицо представляет собой «смуглую и непримечательную маску» с глазами, которые были заменены «искусственно выращенными изумрудными трансплантатами Nikon». Улучшенные азиаты «с передовыми микропроцессорами, отслеживающими уровни мутагена в кровотоке» заставляют читателей Гибсона беспокоиться о генно-модифицированной элите, которая может появиться в подпольных лабораториях на Востоке. Вскоре после трансляции «Мистера Дейзи и яблочной фабрики» на радио, Ира Гласс снял этот эпизод из эфира, сославшись на искажение ключевых фактов. Но в объяснении причин была допущена еще более банальная неточность. В отличие от «Бегущего по лезвию», Шэньчжэнь был больше похож на Орландо или Сан-Диего… но только с самыми высокими небоскребами в мире. Посредине главных дорог росли пальмы и аккуратно постриженные кустарники, а в городских кварталах, как огромные сосны, возвышались десятки вышек сотовой связи. Большие засаженные деревьями парки, разбросанные по всему городу, помогали сдерживать застройку. Город реализовал смелый план по сокращению загрязнения воздуха: все автобусы общественного пользования и парк из 21 000 такси электрические, работающие от батарей. Поезда в метро быстрые, чистые и доступные, ничем не уступающие системам метрополитена любой другой части мира.

Я остановился в отеле Bay Breeze – элегантном, но недооцененном заведении с видом на залив и Гонконг. Выйдя поужинать, нашел торговый центр под открытым небом с кинотеатром IMAX, представительство Tesla, художественную выставку с идеями Йозефа Бойса[7] и магазин по продаже люксовых летающих дронов с камерами. Пройдя мимо McDonald’s, а также ресторанов Happy Homeland Music и Hello Kitty Secret Path, я решил отведать корейское барбекю, а после зашел в магазин Honeymoon Dessert за холодным супом из папайи и снежного гриба. Когда я расплачивался наличными, люди смотрели на меня с удивлением, раздражением и даже подозрением. Все остальные пользовались банковским приложением WeChat на смартфонах – китайской платформой соцсетей, благодаря которой оплата наличными и кредитными картами кажется чем-то из прошлого века.

Несмотря на ряд неловких моментов, когда оплата наличными выдавала во мне несмышленого иностранца, центральный Шэньчжэнь показался мне скорее потребительской утопией, чем техно-антиутопией. По торговым центрам не бегали репликанты-гуманоиды. В секретных лабораториях в темных переулках не проводились CRISPR-эксперименты. Вместо этого эксперименты велись в университетах и биржевых компаниях при полной поддержке правительства и международного научного сообщества.

Хэ Цзянькуй переехал в Шэньчжэнь в 2012 году, и на момент эксперимента он считался вчерашним мигрантом. В возрасте 28 лет Хэ получил приглашение от нового учреждения в сфере высшего образования Южного научно-технического университета SUSTech. Тогда Хэ работал постдокторантом в Стэнфордском университете в самом центре Кремниевой долины. Шэньчжэнь стремился стать центром технологических инноваций Китая, и для городских чиновников, которые пытались привлечь лучшие зарубежные таланты, новый сотрудник стал настоящей находкой. Местные власти помогали выплачивать зарплату молодому ученому через Peacock Plan – специальную стимулирующую программу для привлечения специалистов «в области корпоративных технологий, инноваций, предпринимательства, научных исследований, образования, здравоохранения, культуры, искусства и спорта».

Молодой профессор стал восходящей звездой университетского городка. Один из преподавателей SUSTech поведал мне, что доктора Хэ регулярно ставили в пример коллегам за предпринимательскую хватку и высокие амбиции. Большинство его коллег не знали, над чем именно работал ученый. На заседаниях кафедры они просто видели, как ректор университета называл Хэ гением, китайским Эйнштейном. Ректор Цинши Чжу призывал весь педагогический состав браться за смелые проекты. Китай уже получил семь Нобелевских премий. Чжу хотел, чтобы исследователи занимались проектами, которые бы соответствовали научному видению Альфреда Нобеля и могли бы принести человечеству максимум пользы.

CRISPR-исследование Хэ Цзянькуя не было ни для кого секретом. Он не только рассказал президенту Чжу о своих планах, но и заручился поддержкой важных должностных лиц из Коммунистической партии Шэньчжэня и Пекина. Эксперимент должен был обойти законы о медицинской практике и научных исследованиях. Но, возможно, глубокое значение его работы в перспективе смогло бы компенсировать эти мелкие правонарушения. Сам эксперимент соответствовал сценарию «Китайской мечты» – новой революционной политической платформе Пекина.