Читать книгу Исчезновение принца. Комната № 13 - Эдгар Уоллес, Гилберт Честертон - Страница 3

Гарольд Марч, подающий надежды репортер-обозреватель, энергично шел через вересковые пустоши плоскогорья, окаймленные далекими лесами знаменитого поместья Торвуд-парк. Это был симпатичный юноша в твидовом костюме, с очень светлыми вьющимися волосами и ясными светло-голубыми глазами. Он был достаточно юн, чтобы, шагая под ярким солнцем, вдыхая ветер первозданной свободы, не забывать о политике и даже не пытаться о ней забыть. Ибо дело, которое вело его в Торвуд-парк, было напрямую связано с политикой – именно там ему назначил встречу не кто-нибудь, а сам канцлер казначейства сэр Говард Хорн, только что сообщивший о своем так называемом социалистическом проекте бюджета и согласившийся пространно изложить его основы в интервью со столь молодым, но одаренным журналистом. Гарольд Марч знал все о политике и ровным счетом ничего о политиках. Кроме того, он был весьма сведущ в искусстве, литературе, философии и культуре в целом – в общем, почти во всем, кроме того мира, который его окружал.

Неожиданно, прямо посреди залитой солнцем и продуваемой ветрами равнины, он натолкнулся на расселину, до того узкую, что ее можно было бы назвать трещиной в земле. Однако она была достаточно широка, чтобы вместить небольшой ручей, который местами терялся в зеленых зарослях травы и кустов, точно карликовая река в карликовом лесу. У юного путешественника даже возникло странное ощущение, будто он – великан, взирающий на долину, населенную гномами. Впрочем, как только он прыжками спустился вниз, ощущение это пропало. Каменистые склоны расселины хоть и не превышали высоты обычного коттеджа, вид имели неприступный и чем-то напоминали стены пропасти. Когда он, охваченный пустым, но волнительным любопытством, пошел вниз по течению и увидел среди больших серых валунов и мягких, напоминающих огромные подушки мха зеленых кустов короткие поблескивающие ленты воды, у него возникло другое чувство. Теперь ему стало казаться, что разверзшаяся земля поглотила его и он очутился в каком-то подземном сказочном мире. А когда он увидал темнеющую на фоне серебристого потока фигуру сидящего на большом валуне человека, чем-то похожую на большую птицу, его охватило смутное предчувствие, что сейчас завяжется самое странное знакомство в его жизни.

По-видимому, человек удил рыбу. По крайней мере, он сидел в позе рыболова, только еще неподвижнее. Марч несколько минут рассматривал незнакомца, как какую-нибудь статую, пока «статуя» не заговорила. Это был высокий светловолосый мужчина, с очень бледным и несколько безучастным лицом, с тяжелыми веками и горбатым носом. Когда лицо мужчины было оттенено широкой белой шляпой, светлые усы и гибкая фигура придавали ему молодой вид, но в ту минуту шляпа его лежала на мху рядом с ним, и журналисту было видно, что он лысоват и полысел слишком рано для своего возраста, а это, в сочетании с определенной отрешенностью в глазах, наводило на мысль, что мужчина привык к работе головой или даже к головной боли. И все же самым необычным в нем было то, что Марч осознал уже после того, как его рассмотрел: хоть этот человек и походил на рыболова, целью его была не рыба.

Вместо удочки он держал в руках нечто вроде подсака, каким пользуются некоторые рыбаки, только его орудие больше походило на обычный игрушечный сачок – дети охотятся с ним на креветок и бабочек. Он время от времени опускал его в воду и, внимательно изучив улов (водоросли или ил), высыпал его обратно.

– Нет, я ничего не поймал, – спокойно произнес он, будто отвечая на не произнесенный вслух вопрос. – Когда что-то попадается, приходится выбрасывать, особенно крупную рыбу. Но некоторые твари помельче мне интересны.

– Вы ученый? – поинтересовался Марч.

– Боюсь, скорее, любитель, – ответил странный рыбак. – Меня интересует то, что называют «феноменом фосфоресценции». Но дома-то не повесишь светильник из светящейся рыбины.

– Да уж, – усмехнулся Марч.

– Довольно нелепо было бы входить в гостиную с большой светящейся треской в руках, – продолжил незнакомец своим странным безразличным голосом. – А как было бы удивительно, если бы можно было разгуливать по комнатам с таким «фонарем» или вместо свечей использовать мелкую рыбешку. Некоторых морских существ вполне можно было бы вешать на потолок вместо ламп: к примеру, морская улитка, которая блестит вся, как звездное небо, или некоторые виды красных морских звезд, которые в самом деле светятся, как красные звезды. Но, разумеется, здесь я не их ищу.

У Марча возникло желание спросить, что он тут ищет, однако, почувствовав, что не сможет поддержать беседу на должном ученом уровне, так как не обладает сколь-либо глубокими познаниями хотя бы даже в названиях глубоководных рыб, решил заговорить о более привычных вещах.

– А замечательное тут местечко! – сказал он. – Такая крохотная лощина, да еще с речушкой. Похоже на одно из тех мест, о которых Стивенсон говорит: «Такое чувство, что здесь что-то обязательно должно произойти».

– Я знаю, – ответил человек с сачком. – Наверное, потому что само это место, так сказать, «происходит», а не просто существует. Может быть, именно это Пикассо и некоторые кубисты пытаются выразить угловатостью и ломаными линиями. Посмотрите на эти стеноподобные низкие обрывы: они идут вниз четко под прямыми углами к поросшему травой склону, который как бы устремляется к ним. Это похоже на беззвучное столкновение, на волну, отхлынувшую от скалы.

Марч посмотрел на низенький утес, нависший над зеленым склоном, и кивнул. Его заинтересовал человек, который так легко перешел от тонкостей науки к вопросам художественного восприятия, и он спросил у незнакомца, нравятся ли ему современные художники-кубисты.

– В моем представлении кубисты недостаточно кубичны, – ответил тот. – Я хочу сказать, что им не хватает широты. Превращая вещи в математику, они сужают их. Лишите ландшафт живых, плавных линий, упростите его до прямых углов, и вы получите на бумаге простую диаграмму. Диаграммы тоже не лишены своеобразной красоты, но это красота иного порядка. Они ратуют за незыблемые вещи, холодные, вечные, так сказать, математические истины, то, что кто-то назвал «блеском вечной белизны, которая»…[1]

Он вдруг замолчал, и прежде чем было произнесено следующее слово, что-то произошло. Произошло до того быстро и неожиданно, что они и понять ничего не успели. Сверху, из-за нависающей скалы, послышалось движение, шум, похожий на грохот поезда, и над ними возник большой автомобиль, который завис на вершине утеса, черным пятном заслонив солнце, точно боевая колесница, летящая навстречу гибели в какой-нибудь эпической поэме. Марч машинально вытянул руку в бессмысленном жесте, как будто хотел подхватить чашку, падающую со стола в гостиной.

На какую-то долю секунды показалось, что автомобиль вот-вот сорвется с края обрыва и вознесется ввысь, как летучий корабль, но тут само небо будто перевернулось, и машина обрушилась в высокую траву. Тонкая струя серого дыма медленно поднялась из нее в притихший воздух. Чуть ниже на крутой зеленый склон упало тело человека с седыми волосами, руки и ноги его беспорядочно разметало, лицо было отвернуто в сторону.

Эксцентричный рыбак бросил сачок и торопливыми шагами направился к месту аварии. Его новый знакомый последовал за ним. Приблизившись, они увидели картину, не лишенную черной иронии: погибшая машина все еще содрогалась и гудела, как заводской станок, тогда как человек лежал совершенно неподвижно.

В том, что он был мертв, не оставалось никаких сомнений. Кровь вытекала на траву из большой дыры в черепе на затылке. Но лицо его, устремленное к солнцу, не пострадало и даже странным образом казалось притягательным. Это был тот случай, когда видишь лицо явно незнакомого человека, и тебе кажется, что ты его уже где-то видел. Мы думаем, что вот-вот память что-то подскажет, что еще немного, и мы вспомним его, но этого так и не происходит. Лицо было крупным, квадратным, с большими обезьяньими челюстями; плотно сжатые широкие губы превратились в тонкую линию; ноздри на коротком носу имели такой вид, будто с жадностью вдыхали воздух. Самым приметным на его лице были брови: одна из них вздернута под намного более острым углом, чем вторая. Марчу вдруг подумалось, что он никогда еще не видел более живого лица, чем этот мертвый лик. И обрамление из седых волос придавало этому пышущему звериной энергией лицу еще более необычный вид. Из кармана мертвеца торчали какие-то бумаги, среди них Марч заметил и несколько визитных карточек. Он прочитал имя вслух:

– Сэр Хэмфри Тернбулл. Я где-то уже слышал это имя!

Его компаньон лишь слегка вздохнул и какое-то время молчал, словно задумавшись, а потом просто произнес:

– Несчастный умер. – После чего добавил еще несколько ученых слов, в которых его знакомый снова оказался несилен.

– В таких обстоятельствах, – продолжил сей удивительно разнопланово образованный человек, – нам положено бы оставить все как есть, не трогать тела, пока об этом не будет сообщено полиции. Я бы добавил, что хорошо бы об этом не сообщать никому, кроме полиции. Не удивляйтесь, но мне не хочется попадаться на глаза кое-кому из наших соседей здесь. – Затем, словно спеша объяснить свою столь неожиданную откровенность, он добавил: – Я вообще-то приехал в Торвуд навестить своего двоюродного брата. Меня зовут Хорн Фишер[2]. Весьма сочетается с тем, чем я тут занимался, верно?

– Так сэр Говард Хорн – ваш двоюродный брат? – удивился Марч. – Я сам направляюсь в Торвуд-парк к нему. Только, разумеется, по делу. Мне необходимо обсудить с ним его публичную деятельность и то, как он отстаивает свои принципы. По-моему, его бюджет – величайшее за всю историю Англии достижение. Если этот проект провалится, это будет самый героический провал в истории Англии. Вы, вероятно, тоже восхищаетесь своим великим родственником, мистер Фишер?

– Очень, – ответил мистер Фишер. – Он лучший охотник из всех, кого я знаю. – А потом, словно извиняясь за то, что не разделил его восторга, с некоторым воодушевлением воскликнул: – Нет, действительно, он – превосходный стрелок!

Так, словно его собственные слова взбодрили его, он прыгнул на нижние камни возвышающейся над ним скалы и стал проворно карабкаться по ним наверх, чего никак нельзя было ожидать от такого вялого человека. Несколько секунд он простоял на краю обрыва, обводя взглядом окрестности (его орлиный профиль четко выделялся на фоне голубого неба), пока его компаньон наконец не пришел в себя и не полез за ним следом.

Верхний уровень представлял собой вытянутый, покрытый травой участок, на котором отчетливо виднелись следы разбившегося автомобиля, но самый край его был искромсан, будто раскрошен каменными зубами, повсюду валялись расколотые, раздробленные валуны всех форм и размеров. Было трудно поверить, что кто-то мог целенаправленно заехать в эту смертельную ловушку, тем более днем, при ярком солнечном свете.

– Ничего не понимаю, – сказал Марч. – Он что, ослеп? Или был настолько пьян, что не видел, куда едет?

– По его виду этого не скажешь.

– В таком случае это самоубийство.

– Не самый удобный способ покончить с собой, – заметил человек по фамилии Фишер. – К тому же не думаю, что бедный старина Пагги стал бы сводить счеты с жизнью.

– Бедный старина кто? – удивленно переспросил журналист. – Вы что, знали этого несчастного?

– Никто его особенно не знал, – туманно ответил Фишер. – Однако о нем, разумеется, знали многие. В свое время он наводил страх в парламенте, в судах и так далее. Особенно в связи с тем скандалом вокруг иностранцев, которых депортировали из страны как нежелательных лиц, когда для одного из них он добивался смертной казни за убийство. В конце концов все это ему настолько надоело, что он ушел в отставку и с тех пор только тем и занимался, что катался на своей машине. Он тоже собирался наведаться в Торвуд на выходные, но я не понимаю, зачем ему понадобилось нарочно сворачивать себе шею у самого порога. Думаю, Боров (мой двоюродный брат Говард Хорн) приехал специально, чтобы с ним встретиться.

– Так Торвуд-парк не принадлежит вашему брату? – спросил Марч.

– Нет. Когда-то он принадлежал Уинтропам, – ответил мистер Фишер. – Теперь им владеет другой человек, некто Дженкинс из Монреаля. Говард приезжает сюда пострелять. Я уже говорил, он изумительный стрелок.

Эта повторная похвала меткости великого государственного деятеля удивила Гарольда Марча так, как если бы кто-то знал Наполеона исключительно как блестящего игрока в карты. Однако среди прочих нахлынувших на него неожиданностей в голове у него появилась еще одна полуоформившаяся мысль, которую он поспешил высказать вслух, пока она не ускользнула.

– Дженкинс, Дженкинс… – произнес он, напрягая память. – Уж не тот ли это Джефферсон Дженкинс, сторонник социальных реформ? Я имею в виду того Дженкинса, который отстаивает новый закон о фермерских наделах и коттеджах? Прошу прощения, но с ним встретиться было бы интереснее, чем с любым министром!

– Да, это Говард посоветовал ему перейти на коттеджи, – кивнул Фишер. – Он сказал, что породистость скота улучшалась и так уже слишком часто, и люди начинают посмеиваться. Ну, и пэрство, разумеется, тоже надо чем-то заслужить, бедняга до сих пор не лорд. Смотрите-ка, а мы не одни.

Они шли по следам автомобиля, оставив его позади в овраге, где он все еще громко гудел, как какой-то громадный жук, раздавивший человека. Колеи в земле вывели их к повороту дороги, которая одним концом шла в том же направлении, что и следы машины, и вела к видневшимся вдалеке воротам парка. Было очевидно, что машина ехала по длинному прямому отрезку пути со стороны парка и вместо того, чтобы свернуть по дороге налево, продолжила ехать прямо, по траве навстречу гибели. Но внимание мистера Фишера приковало к себе не это открытие, а нечто более существенное. На углу белой дороги, неподвижная, как указательный столб, темнела одинокая фигура. Это был крупный мужчина в грубом костюме охотника, с непокрытой головой и взъерошенными волнистыми волосами, которые придавали ему какой-то диковатый вид. При ближайшем рассмотрении первое впечатление рассеялось, и фигура приобрела более привычный вид: джентльмен просто вышел из дому без шапки, не особенно тщательно причесавшись. Как издалека, так и вблизи было видно, что он очень крепок, и вообще, мужчина чем-то напоминал какое-то благородное дикое животное, что особенно подчеркивали его глубоко посаженные, если не сказать запавшие глаза. Впрочем, у Марча не было времени рассмотреть его внимательно, поскольку, к его безмерному удивлению, проводник его спокойным голосом обронил: «Привет, Джонни» – и, не обмолвившись ни словом о катастрофе, прошел мимо него, как будто тот действительно был указательным столбом. Факт будто бы незначительный, но ему суждено было стать первым в череде невероятных событий, к которым вел Марча его новый эксцентричный друг.

Человек, мимо которого они прошли, с подозрением проводил их взглядом, но Фишер продолжал невозмутимо шагать по прямой дороге, к воротам большого поместья.

– Это Джон Берк, путешественник, – наконец снизошел он до объяснения. – Я думаю, вы о нем слышали. Знаменитый охотник на крупную дичь и все такое. Простите, что не остановился, чтобы вас познакомить, но я не сомневаюсь, вы с ним еще встретитесь.

– О, я, конечно же, читал его книгу! – горячо воскликнул Марч. – Особенно мне понравилось, как он описывал тот эпизод, когда они узнали, что слон подошел к ним, только когда громадная голова заслонила луну.

– Да, юный Холкетт пишет чертовски увлекательно. Что? Вы разве не знали, что Холкетт написал за Берка его книгу? Единственный предмет, с которым умеет управляться Берк, это ружье, но книгу-то им не напишешь. Нет, тут, конечно же, не все ложь, он действительно храбр, как лев, или даже храбрее.

– Вы, похоже, решительно все о нем знаете, – заметил Марч, удивленно рассмеявшись. – Да и не только о нем.

Высокий лоб Фишера неожиданно покрылся морщинами, во взгляде появилось странное выражение.

– Я знаю слишком много, – произнес он. – В этом моя беда. В этом беда всех нас, вот что главное! Все мы знаем чересчур много. Друг о друге, о себе. Именно поэтому нечто мне неизвестное так заинтересовало меня сейчас.

– Что же это? – полюбопытствовал его спутник.

– Почему умер этот бедолага.

Они прошли по прямой, как линейка, дороге почти милю, время от времени заводя подобные разговоры, и у Марча появилось неповторимое ощущение, будто весь мир выворачивается наизнанку. Нельзя сказать, чтобы мистер Фишер о ком-то из своих родственников и знакомых из высшего общества отзывался откровенно неодобрительно, кое о ком он говорил даже с восторгом. Только все они стали казаться совершенно иными мужчинами и женщинами, которые просто имели те же имена, что и мужчины и женщины, о которых чаще всего писали газеты. И все же никакие яростные обвинения не могли открыть глаза молодого журналиста шире, чем эта холодная осведомленность. Ощущение было такое, будто он оказался по другую сторону театральных кулис.

Они дошли до больших ворот со сторожкой, к удивлению Марча, не останавливаясь, миновали их и продолжили путь по бесконечной белой ровной дороге. Но до встречи с сэром Говардом времени оставалось еще много, а ему было любопытно узнать, чем закончится эксперимент его нового друга. Открытая равнина давно осталась позади, и теперь половина белой дороги казалась серой в тени огромных сосен Торвудского парка, которые сами походили на серые столбы под навесом. Казалось, что здесь даже днем, когда вокруг светит яркое солнце, царит ночной мрак. И все же скоро среди них стали то и дело появляться просветы, напоминающие отблески окон из разноцветных стекол. Дорога шла все дальше и дальше, пока деревья не стали расступаться и густой лес не сменился молодыми рощицами, в которых, по словам Фишера, целыми днями охотились гости. Пройдя еще ярдов двести, путники наконец увидели первый поворот.

Здесь стояло нечто вроде старой полуразвалившейся харчевни с вывеской, на которой еще можно было различить название: «Виноградные гроздья». Вывеска от старости почернела, и буквы на ней были почти не видны, но саму ее трудно было не заметить, потому что она очень четко вырисовывалась на фоне неба и серых лугов. Хотя надо сказать, что вид это заведение имело не более приветливый, чем виселица. Окинув взглядом неказистое здание, Марч заметил, что выглядит оно так, будто вместо вина здесь подают уксус.

– Хорошо сказано, – оценил Фишер. – Да так оно и есть, если вы настолько глупы, что станете заказывать здесь вино. Но пиво тут совсем неплохое, да и бренди тоже.

Марч, пребывая в некотором недоумении, вошел следом за Фишером в трактир, и возникшее у него смутное чувство отвращения отнюдь не растаяло, когда он увидел хозяина заведения, никоим образом не походившего на тех веселых и гостеприимных трактирщиков, которых описывают в романах. Этот тощий черноусый мужчина почти не раскрывал рта, зато черные глаза его почти все время находились в движении. Однако каким бы неразговорчивым он ни был, Фишеру все же удалось извлечь из него кое-какие сведения, для чего пришлось заказать пива и завести разговор об автомобилях (что, надо отметить, удалось ему далеко не с первого раза). Он явно считал трактирщика большим знатоком машин, посвященным во все таинства устройства механизма, управления и ошибок управления этими средствами передвижения. Фишер ни на миг не спускал с собеседника пламенного взора, точно Старый Моряк в известной поэме[3]. Результатом этого загадочного разговора стало своего рода признание в том, что определенная машина соответствующего описания останавливалась рядом с трактиром примерно час назад, и из нее вышел некий уже не молодой мужчина, который обратился к хозяину трактира за технической помощью. На вопрос, не просил ли посетитель оказать ему помощь какого-либо иного рода, трактирщик коротко ответил, что джентльмен наполнил флягу и взял пакет бутербродов. И с этими словами не очень радушный хозяин торопливо вышел из зала и захлопал дверьми где-то в темных глубинах своего заведения.

Оглядев усталым взором пыльную, унылую комнату, Фишер в задумчивости уставился на стеклянный ящик с чучелом птицы внутри, над которым на стене висело ружье, похоже, единственное украшение этого безрадостного места.

– Пагги любил пошутить, – заметил он. – Хоть шутки его были обычно довольно мрачными. Но, когда человек покупает пакет бутербродов, собираясь свести счеты с жизнью, согласитесь, это уж слишком мрачная шутка.

– Если уж на то пошло, – ответил Марч, – люди вообще не так часто запасаются бутербродами у самой двери богатого дома, если собираются в нем остановиться.

– Верно… Верно, – поглощенный какими-то своими мыслями, повторил Фишер, а потом вдруг вскинул ожившие глаза на собеседника. – Черт возьми, а ведь верно! Вы совершенно правы! И это наводит на весьма необычную мысль, не так ли?

Какое-то время Марч молча смотрел на него, а потом отчего-то нервно вздрогнул, когда дверь харчевни распахнулась и еще один человек быстро подошел к стойке. Он швырнул на нее монету, потребовал бренди и лишь после этого заметил двоих посетителей, которые сидели за непокрытым деревянным столом у окна. Когда он повернулся, вид у него был довольно озадаченный, и тут Марча ждала еще одна неожиданность, поскольку товарищ его по-свойски приветствовал вновь прибывшего, который оказался не кем иным, как сэром Говардом Хорном.

Выглядел он намного старше, чем на своих портретах в иллюстрированных газетах, что свойственно всем политикам. Гладкие светлые волосы государственного мужа были тронуты сединой, но круглое лицо его казалось почти смешным, тем более что римский нос в сочетании с живыми, яркими глазами делал его чем-то похожим на попугая. Шапка его сползла на затылок, а под мышкой он держал ружье. Гарольд Марч по-разному представлял себе встречу с великим политиком-реформатором, но никогда не думал, что он при этом будет держать в руках ружье и пить бренди в трактире.

– Так ты тоже остановился у Джинка, – сказал Фишер. – Похоже, к нему весь свет съехался.

– Да, – ответил канцлер казначейства. – Тут прекрасная охота. Дичь так и идет… По крайней мере, та, которая не идет к Джинку. Никогда не встречал такого паршивого охотника с такими замечательными охотничьими угодьями. Нет, сам-то он чудесный парень и все такое, я против него и слова не скажу, но он так и не научился ружья держать, пока паковал свою свинину или чем он там занимался. Говорят, он как-то отстрелил кокарду со шляпы собственного слуги. М-да, держать слуг с кокардами – в его духе. Еще один раз он попал в петуха на флюгере на своей дурацкой золотой беседке. Это, наверное, единственная птица, которую он подстрелил за свою жизнь. Ты сейчас туда идешь?

Фишер расплывчато ответил, что у него есть еще кое-какие дела, поэтому он придет чуть позже, после чего канцлер казначейства покинул трактир. Марчу показалось, что знаменитый политик был немного расстроен или несколько спешил, когда заказывал бренди, но после разговора успокоился, хоть разговор этот оказался не совсем таким, как ожидал журналист. Через несколько минут Фишер тоже направился к двери. Он вышел на середину дороги, постоял, глядя в том направлении, откуда они пришли, потом прошел в эту сторону около двух сотен ярдов и остановился.

– Пожалуй, что здесь, – произнес он.

– Что здесь? – не понял его спутник.

– Здесь был убил тот бедняга, – вздохнув, пояснил Фишер.

– Это как же? – удивился Марч. – Ведь он разбился о камни в полутора милях отсюда.

– Нет. – Фишер покачал головой. – Он не падал на камни. Разве вы не заметили, что он упал на мягкую траву на склоне ниже? Ну, а я помимо этого заметил и то, что тогда у него в голове уже была пуля. – Помолчав немного, он добавил: – В трактире он был жив, но умер задолго до того, как его машина разбилась о камни. Следовательно, его застрелили, когда он ехал в своей машине по этой прямой дороге, думаю, где-то на этом месте. После этого машина, конечно же, продолжила свой путь, потому что остановить ее или развернуть было просто некому. Довольно хитро придумано, ведь большинство людей, как и вы, обнаружив тело так далеко от места убийства, решит, что это был просто несчастный случай, в котором нельзя винить никого, кроме самого водителя. Убийца, должно быть, дьявольски умен.

– Но разве выстрел не услышали бы в трактире или еще где-нибудь? – спросил Марч.

– Услышали бы. Но не придали бы этому значения. И это, – продолжил он, – лишний раз говорит об уме преступника. Здесь ведь весь день идет охота. Очень вероятно, что стрелок специально подобрал время, чтобы его выстрел совпал с пальбой охотников. Сомнений нет, это выдающийся преступник. Но этим его таланты не ограничиваются.

– Что вы имеете в виду? – спросил его компаньон, у которого засосало под ложечкой от непонятно откуда взявшегося предчувствия беды.

– Он к тому же и выдающийся стрелок, – сказал Фишер, после чего резко повернулся и пошел по узкой, заросшей травой тропинке, даже не тропинке, а простого следа от тележки, который обозначал конец земель поместья и начало открытых верещатников. Постояв немного в раздумье, Марч побрел за ним следом. Когда он снова увидел Фишера, тот стоял у просвета между разросшимися до невероятных размеров колючими сорняками и смотрел на крашеный деревянный забор. За забором огромными серыми колоннами вздымались растущие в ряд тополя, которые своими кронами наполняли небо темно-зеленой тенью и шелестели листьями на медленно утихающем ветру. Близился вечер, и гигантские тени тополей растянулись едва ли не на половину всего луга.

– Вы случайно не выдающийся преступник? – дружелюбным голосом поинтересовался Фишер. – Я вот на такого не тяну. Боюсь, что из меня вышел бы разве что какой-нибудь третьеразрядный домушник.

И прежде чем его компаньон успел ответить, он взялся руками за забор и перемахнул на другую сторону. Марч последовал его примеру без особого труда, но с нешуточной тревогой на сердце. Тополя росли так часто, что им с трудом удалось протиснуться между их стволами, но за ними они натолкнулись на густую живую изгородь. Лавровые кусты переливались темно-зелеными листьями на клонящемся к закату солнце. Что-то в этих живых преградах пробудило в нем ощущение, будто он пробивается не на открытое пространство, а в какой-то дом с закрытыми ставнями. Словно он проник внутрь через заколоченную дверь или окно и обнаружил, что дальнейший путь преграждает мебель. Преодолев лавровые заросли, они вышли на некое подобие земляной террасы, которая одной травянистой ступенькой переходила в широкий ровный газон, похожий на лужайку для игры в шары. За ним виднелось лишь одно здание – невысокая оранжерея, которая казалась далекой от всего вокруг и чем-то напоминала сказочный стеклянный домик, стоящий посреди лесной полянки. Фишеру был прекрасно знаком одинокий вид этого уголка огромного поместья. Он понимал, что это место – бóльшая насмешка над образом жизни аристократов, чем заросшие бурьяном развалины. Ибо за ним заботливо ухаживают, хотя оно никому не нужно, по крайней мере никто о нем не вспоминает. Тут постоянно поддерживается порядок в ожидании хозяина, который никогда здесь не появляется.

Однако, посмотрев на дальнюю сторону лужайки, он заметил предмет, который явно не ожидал здесь увидеть. Это была тренога, служащая подставкой для большого диска, похожего на круглую крышку стола, поставленную на бок. И лишь после того, как они спустились на лужайку и приблизились к этому сооружению, Марч понял, что это мишень. Она была старой, краска на ней облупилась, серые концентрические круги выцвели. Возможно, ее построили в те далекие викторианские дни, когда вошла в моду стрельба из лука. Марчу представились дамы в пышных кринолинах и джентльмены в нелепых шляпах, с бакенбардами, которые, точно призраки прошлого, возникли в этом забытом саду.

Неожиданный возглас Фишера, который больше присматривался к мишени, заставил его вздрогнуть.

– Смотрите-ка! – воскликнул он. – Кто-то изрешетил эту штуку из ружья. Да к тому же совсем недавно! Надо полагать, старина Джинк пытался здесь научиться стрелять.

– Да, и, похоже, это у него не очень-то получилось, – рассмеявшись, сказал Марч. – Смотрите, отверстия разбросаны как попало по всей мишени и ни одного рядом с яблочком.

– Как попало, – повторил Фишер, который, наклонившись, все еще внимательно рассматривал мишень. Могло показаться, что он согласился со спутником, но Марч заметил, что глаза его заблестели под сонно опущенными веками и разогнулся он как-то уж чересчур медленно. – Извините, – сказал он, ощупывая карманы. – Кажется, у меня с собой где-то было кое-что из моих химикатов. Дайте мне еще минуту, а потом мы пойдем в дом. – И он снова наклонился к мишени и стал пальцем что-то размазывать вокруг каждого пулевого отверстия, какое-то тускло-серое вещество, насколько было видно Марчу. А потом они в сгущающихся сумерках пошли по длинным зеленым аллеям к большому дому.

И снова эксцентричный следователь повел себя необычно. Вместо того чтобы войти через парадную дверь, он пошел вокруг дома, пока не увидел открытое окно, куда забрался сам и помог влезть своему спутнику. Судя по всему, они попали в комнату, где хранилось оружие. Ряды обычных ружей на птицу стояли у стены, но на столе у окна лежала пара винтовок потяжелее и более грозного вида.

– О, это, надо полагать, оружие Берка. Для охоты на крупную дичь, – сказал Фишер. – Я и не знал, что он здесь их хранит. – Он поднял одну из винтовок, бегло осмотрел и, нахмурившись, положил обратно. И как только он это сделал, в комнату торопливо вошел странного вида молодой человек. Он был темноволос и коренаст, с выпуклым лбом и бульдожьей челюстью. Сухо извинившись, он сказал:

– Я оставил здесь винтовки майора Берка. Он сегодня уезжает и просит их упаковать.

И он унес обе винтовки, даже не взглянув на Марча. В открытое окно им была видна его невысокая темная фигура, когда он шел через погруженный в полумрак сад. Фишер вылез через окно и смотрел ему вслед.

– Это Холкетт, я вам о нем рассказывал, – сказал он. – Я знал, что он состоит кем-то вроде секретаря при Берке и занимается его бумагами, но о том, что он имеет какое-то отношение еще и к его оружию, мне известно не было. Хотя он из тех молчаливых, практичных людей, которым по силам любое дело. Такого человека можно знать много лет и даже не догадываться, что он – чемпион по шахматам.

Он двинулся в том же направлении, что и секретарь, и вскоре они подошли к остальной компании, расположившейся на лужайке. Среди смеющихся и разговаривающих людей огромным ростом и растрепанной гривой выделялся охотник на львов.

– Кстати, – заметил Фишер, – когда мы разговаривали о Берке и Холкетте, я сказал, что писать при помощи ружья довольно затруднительно. Теперь я в этом не так уверен. Вам не доводилось слышать, скажем, о художнике, достаточно умном, чтобы ружьем рисовать? Среди этих людей есть такой удивительный мастер.

Сэр Говард, увидев Фишера и его друга журналиста, радостно замахал рукой и представил последнего майору Берку и мистеру Холкетту, а заодно уж (как бы между прочим) и самому хозяину поместья, мистеру Дженкинсу, невзрачного вида человечку в ярком твидовом костюме, к которому все присутствующие обращались с каким-то восторгом, как к младенцу.

Неугомонный канцлер казначейства все еще рассказывал о птицах, которых добыл он, о птицах, которых добыли Берк с мистером Холкеттом, и о птицах, которых так и не удалось добыть Дженкинсу, хозяину. Похоже, для него это был своего рода пунктик.

– А что вы со своей крупной дичью? – довольно агрессивно накинулся он на Берка. – Да в крупного зверя не попадет разве что слепой. Попробовали бы вы попасть в птицу! Тут надо быть настоящим снайпером.

– Совершенно верно, – вставил Хорн Фишер. – Вот если бы сейчас из кустов вылетел какой-нибудь гиппопотам, или если бы вы здесь разводили летающих слонов, вот тогда…

– В такую птичку попал бы и старина Джинк! – воскликнул сэр Говард, захохотал и хлопнул хозяина по спине. – Если стрелять в стог сена или в бегемота, тут уж он точно не промахнется, верно, Джинк?

– Послушайте, друзья, – громко произнес Фишер. – Давайте отвлечемся на минуту и постреляем в кое-что другое. Нет, не в бегемота, я нашел тут другого необычного зверя. У этого зверя три ноги и один глаз, и раскрашен он во все цвета радуги.

– Что за ерунду вы несете?! – воскликнул Берк.

– Пойдемте, сами увидите, – весело ответил Фишер.

Люди, подобные собравшимся на лужайке, редко отказываются от чего-то абсурдного, поскольку им всегда не хватает новизны. Зайдя в оружейную комнату, они с серьезным видом снова вооружились и вереницей пошли за проводником. Лишь сэр Говард задержался на секунду, чтобы очередной раз в восторге показать на знаменитую золоченую беседку, на крыше которой все еще восседал подбитый золотой петух. Вечер уже был на исходе, когда они добрались до отдаленной лужайки у тополей и согласились на новую бессмысленную затею – пострелять в старую мишень.

Последние блики света погасли на лужайке, и тополя на фоне заката стали казаться огромными султанами на пурпурном катафалке, когда праздная компания, обогнув мишень, наконец заняла позицию для стрельбы. Сэр Говард снова игриво хлопнул по плечу хозяина, предлагая ему сделать первый выстрел. Мистер Дженкинс поднял ружье еще более неуклюже, чем ожидали его насмешливые друзья.

И в ту же секунду, словно ниоткуда, раздался страшный крик. Звук этот был настолько неестественным и до того не соответствовал обстановке, что его можно было принять за крик какого-то неведомого существа, которое кружило над ними в воздухе или пряталось неподалеку в темном лесу. Но Фишер понял, что вопль этот исторгли побледневшие уста Джефферсона Дженкинса из Монреаля, и никто, увидев в тот миг лицо Джефферсона Дженкинса, не назвал бы его неприметным. Тут же поляна огласилась потоком гортанных, но добродушных ругательств со стороны майора Берка, когда он и остальные двое мужчин увидели, что было перед ними. Мишень, выступающая над черной травой, напоминала темную фигуру усмехающегося гоблина, и она улыбалась в самом прямом смысле. У нее были два глаза, светящиеся, как звездочки, такими же яркими точками были обозначены вздернутые открытые ноздри и уголки широкого рта. Несколько белых точек над глазами изображали седые брови, и одна из них почти вертикально шла вверх. Это был прекрасный шарж, выполненный яркими штрихами и точками, и Марч узнал это лицо. Оно холодно светилось в темнеющей траве, точно какое-то подводное чудище вылезло из морских глубин в сумеречный сад, только на шее его сидела голова мертвеца.

– Обычная светящаяся краска, – прокомментировал Берк. – Это старина Фишер так развлекается со своим любимым фосфором.

– Да это никак Пагги имелся в виду? – заметил сэр Говард. – А ничего, похоже получилось.

Все, кроме Дженкинса, рассмеялись. Когда смех умолк, он издал звук, какой, вероятно, издал бы зверь, если бы попробовал засмеяться, а Хорн Фишер быстро подошел к нему и сказал:

– Мистер Дженкинс, мне нужно немедленно поговорить с вами наедине.

Вскоре после жутковатой, почти гротескной сцены, которая разделила небольшую компанию в саду, Марч встретился со своим новым другом Фишером на условленном месте у маленькой речушки на склоне под нависшей скалой.

– Разумеется, я специально пошел на эту уловку – разрисовать фосфором мишень, – с мрачным видом пояснил Фишер. – Но был лишь один способ заставить Дженкинса выдать себя – его нужно было неожиданно испугать. Когда он увидел на мишени, с которой тренировался, лицо застреленного им человека, да еще горящее потусторонним светом, он не сдержался. Чего я, собственно говоря, и ждал.

– Боюсь, что даже сейчас я не совсем понимаю, – признался Марч, – что именно он сделал и почему.

– А должны бы, – невесело улыбнувшись, ответил Фишер. – Ведь это вы натолкнули меня на правильное решение. Да-да, вы. И сделали это весьма толково. Вы сказали, что человек не станет запасаться бутербродами перед обедом в богатом доме, и были совершенно правы. Из этого следовало, что, хоть он и направлялся туда, обедать там он не собирался. Ну, или думал, что обедать ему там, скорее всего, не придется. Мне сразу стало понятно: он подозревал, что визит его будет неприятным, или прием окажется сомнительным, или же он сам откажется от гостеприимства. А потом мне вдруг пришло в голову, что раз Тернбулл в прошлом был грозой определенных сомнительных личностей, может быть, и сейчас он ехал туда для того, чтобы кого-то обличить. Подозрение сразу же пало на хозяина – Дженкинса. Я не сомневаюсь, что Дженкинс был тем самым «нежелательным иностранцем», которого Тернбулл обвинял в другом убийстве. Но, как видите, у этого господина в запасе был еще один патрон.

– Но вы же говорили, что убийца – очень хороший стрелок, – возразил Марч.

– Дженкинс – хороший стрелок, – сказал Фишер. – Настолько хороший, что смог выдать себя за мазилу. Хотите знать, что еще, после вашей подсказки, указало мне на Дженкинса? Рассказ моего двоюродного брата о том, какой он никудышный стрелок. Одним выстрелом он сбил кокарду со шляпы, другим попал во флюгер. Человек должен быть превосходным стрелком, чтобы стрелять настолько плохо. Только настоящий снайпер может сбить кокарду, а не саму шляпу, а то и голову. Если бы выпущенные им пули действительно летели произвольно, шансы тысяча к одному, что они не попали бы в такие неожиданные и необычные предметы. Они были специально выбраны, и именно потому, что они настолько неожиданны и необычны. Такие казусные случаи превращаются в анекдоты, которые потом рассказывают в обществе. Он не снимал подбитый флюгер с беседки, чтобы увековечить эту сказку, сам же притаился в ожидании со своим смертоносным ружьем, надежно защищенный фальшивой репутацией худшего стрелка в мире.

Однако это еще не все. Вспомните саму беседку. Я имею в виду ее внешний вид. Все то, из-за чего над Дженкинсом подтрунивают: позолота, кричащие цвета, вся эта пошлость, которая нужна для того, чтобы внушить всем, что он – не более чем выскочка. Но дело в том, что выскочки обычно так себя не ведут. Господь свидетель – в обществе нет числа выскочкам, и повадки их хорошо известны. И вот как раз так выскочка не стал бы себя вести ни за что на свете. Как правило, такой человек стремится как можно раньше разузнать, что правильно, а что нет, что можно, а чего нельзя, и первым делом полностью вверяет себя в руки всяческих оформителей и знатоков искусства, которые все делают за него. Вряд ли в мире найдется еще хоть один миллионер, который отважился бы изобразить на своем кресле такую золоченую монограмму, как ту, в ружейной комнате. И еще, обратите внимание на саму фамилию. Такие фамилии, как Томпкинс, Дженкинс или Джинкс, звучат смешно, но не пóшло. Я имею в виду, сами по себе они вульгарны, но не обычны. Если хотите, обыкновенны, но не обычны. Такие фамилии и выбирают, чтобы казаться незаметным, обычным человеком, но на самом деле они очень необычны. Среди ваших знакомых много Томпкинсов? Такая фамилия встречается намного реже, чем, скажем, Талбот. С одеждой у нашего парвеню примерно та же история. Дженкинс одевается, как какой-нибудь карикатурный персонаж из «Панча»[4]. Но это потому, что он и есть карикатурный персонаж. Я хочу сказать, что это вымышленный образ. Он – сказочное животное. Он не существует.

Вы никогда не думали, каково это, быть человеком, которого не существует? Человеком с вымышленным характером, которому нужно соответствовать всегда и всюду, ради чего приходится отказаться не только от своих талантов: стать ханжой с новым лицом и посадить свои таланты под новый замок. Этот человек выбирал себе маску с выдумкой, очень изобретательно. До такого до него никто не додумывался. Негодяй хитрый рядится неотразимым джентльменом, уважаемым дельцом, филантропом и святым, но эдаким шутом гороховым в кричащем клетчатом костюме – такой маскировки еще никто не применял. Только подобный образ должен быть очень утомительным для человека, действительно способного на многое. Ведь это – повидавший виды тертый калач, хваткий, хитрый, зубастый. Он не то что стрелять, он вам картину нарисует и на скрипке сыграет. Такой человек может найти применение своим скрываемым талантам, но его всегда будет неудержимо тянуть проявить их там, где в этом нет никакой надобности. Если он умеет рисовать, он в задумчивости станет рисовать на промокательной бумаге. Я думаю, он не раз рисовал так лицо несчастного Пагги. Наверное, это даже вошло у него в привычку – то, что сначала он делал пером и чернилами, потом он повторил ружьем и пулями, точнее, выстрелами, но суть от этого не изменилась. Он нашел в глубине двора старую мишень и не удержался, решил тайком пострелять, как иногда тайком прикладываются к бутылке. Со стороны кажется, что дыры от пуль рассеяны по всей мишени в беспорядке, и это так. Но они не случайны. Все они находятся на разном расстоянии друг от друга, но именно в том месте, где он хотел их видеть. Нигде так не требуется математическая точность, как в утрированном шарже. Я и сам в свое время баловался рисованием и уверяю вас, расставить точки именно в тех местах, где они должны стоять, очень и очень непросто, даже пером, когда бумага под рукой. А сделать это из ружья, через весь сад – это истинное чудо, и человек, способный творить такие чудеса, будет всегда испытывать страстное желание это делать, пусть даже только по ночам.

Хорн Фишер замолчал. А через какое-то время Марч задумчиво произнес:

– Но он не мог подстрелить его, как куропатку, из одного из тех маленьких ружей.

– Да, поэтому я и пошел в ружейную комнату, – ответил Фишер. – Он воспользовался одной из винтовок Берка, но Берк узнал звук своего оружия. Именно поэтому и выбежал в таком растрепанном виде и без шапки. Но он не увидел ничего, кроме быстро удаляющейся машины. Он немного прошел следом за ней, но потом решил, что ошибся.

Они снова замолчали. Фишер сел на большой камень и замер так же, как во время их первой встречи. Он смотрел на серебристо-серую воду ручья, журчащую среди кустов. А потом Марч взволнованно воскликнул:

– Но сейчас-то правда ему известна!

– Никто, кроме меня и вас, не знает правды, – успокаивающим тоном ответил Фишер. – Но я не думаю, что мы с вами когда-нибудь поссоримся.

– Что вы имеете в виду? – мягко, словно успокаивая его, произнес Марч. – Что вы сделали?

Хорн Фишер какое-то время смотрел на небольшой бойкий поток, потом сказал:

– Полиция доказала, что это был несчастный случай.

– Но вы же знаете, что это не так.

– Я уже говорил вам: я знаю слишком много, – промолвил Фишер, не отрывая глаз от ручья. – Я знаю и это, и огромное количество других вещей. Я знаю жизнь этого общества и знаю, как все происходит. Я знаю, что этому человеку удалось внушить всем мысль, что он – неизлечимый простофиля, объект для насмешек. Кому придет в голову заводить дело на комиков, вроде старика Тула[5] или Малыша Тича?[6] Скажи я Говарду или Холкетту, что старина Джинк – убийца, они умрут от смеха у меня на глазах. Я не говорю, что их смех был бы невинным, хотя, по-своему, он может быть искренним. Боров мне нравится, я не хочу, чтобы он пошел по миру, а это случится, если Джинк не заплатит за пэрский титул. На последних выборах они были дьявольски близки к провалу. Но на самом деле причина, по которой я этого не сделаю, одна – это невозможно. Мне просто никто не поверит. Для всех это немыслимо. Подбитый петушок на золотой беседке все равно обратит это в шутку.

– Вы не думаете, что смолчать будет низко? – спокойно спросил Марч.

– Я много о чем думаю, – ответил Фишер. – Если люди, которые в один прекрасный день взорвут динамитом все общество вместе с его законами, не знаю, проиграет ли от этого человечество. Но не стоит винить меня только за то, что я слишком хорошо знаю, что такое общество. Ведь поэтому я и убиваю время на вещи наподобие вонючей рыбы.

Он снова примостился у ручья и прибавил:

– Я уже говорил – большую рыбу приходится выбрасывать в воду.