Читать книгу Освальд Бэстейбл и другие - Эдит Несбит - Страница 5

Именно миссис Биль убедила нас, что мисс Сандал живет простой жизнью, потому что она бедна. Сами мы знали только, что она возвышенно мыслит. Как еще должен мыслить человек, который не ест мяса и вечно ходит в утепленных сапогах?

И мы попытались раздобыть для мисс Сандал деньги так же, как когда-то пытались раздобыть для себя. И раздобыли – тем способом, о котором написано в другой книжке, «Искатели сокровищ». Теперь, когда у нас было два фунта золотом, мы, конечно же, стали думать, что нам с ними делать.

– Давайте положим их в банк, – предложила Дора.

– Зачем, ведь тогда мы их не увидим? – спросила Элис.

Ноэль считал, что мы должны купить что-нибудь красивое, чтобы украсить голое жилище мисс Сандал. Эйч-Оу хотел потратить деньги на хорошие консервы из местной лавки: они пойдут на пользу простой жизни и возвышенным мыслям. Но Освальд знал, что, хотя приятно получать подарки от других, куда приятнее потратить деньги на то, что хочется купить тебе самому.

И тогда Дикки сказал:

– Я считаю – деньги не должны лежать без дела. Отец всегда говорит, что так бизнес не сделаешь.

– В банке ведь дают проценты по вкладам, верно? – спросила Дора.

– Да, два пенса в год или что-то в этом роде. Нет, уж лучше пустить два фунта в оборот и постараться заработать побольше. Вот что мы должны сделать.

– Но эти деньги принадлежат мисс Сандал, разве мы можем трогать их без спросу?

– Они ей не принадлежат, пока она их не получила, и все-таки мы не можем их потратить, раз они – ее. Думаю, мы… Как там говорится? – станем распорядителями двух фунтов, потому что любому ясно: бедная мисс Сандал не умеет сама распоряжаться своими деньгами. И будет гораздо лучше, если мы вручим ей десять фунтов, а не два.

Так рассуждал Дикки.

Мы держали совет, сидя на песчаном пляже, и Элис предложила:

– Может, купим сеть для ловли креветок и будем продавать креветки из окна, надев красные головные косынки и белые французские береты?

Но мы спросили, как ей понравится в любую погоду заходить по шею в воду, и она призналась, что не подумала об этом. Кроме того, креветки ужасно дешевые – дешевле, чем может съесть человек, купив их всего на два пенса.

Только Дикки интересовался этим разговором, ведь тогда мы не верили, что у нас что-нибудь получится. Но мы продолжали выдвигать идеи просто из вежливости, чтобы его не обидеть… И тут увидели нашего хорошего друга, человека из береговой охраны, который махал нам рукой с волнолома. Мы пошли к нему, и он сказал:

– Послушайтесь моего совета, бегите домой. Вам там кое-что прислали.

– Может, целую груду еды, чтобы заедать простую жизнь, как я и предлагал? – спросил Эйч-Оу.

Яркие видения корзин, полных самых превосходных закусок, окрыляли наши юные ноги, пока мы бежали домой.

Но дома нас ждала не плетеная корзина, а большая коробка, а в придачу – два ящика, адресованные мне и Дикки. Сквозь щели между досками мы увидели скрученную солому, и наши сердца радостно подпрыгнули, потому что мы поняли: там велосипеды. Так и оказалось! Наш индийский дядюшка, неизменно добродушный, щедрый и уважаемый, прислал нам в дар этот благородный транспорт.

Пока мы с Дикки извлекали славные велосипеды из их темниц, остальные разбирали коробку, на которой были написаны их имена. В коробке лежали пирожные и конфеты, Доре прислали обшитую красным атласом рабочую корзинку с серебряными наперстками, всевозможными шпильками, ножницами и ножичками с серебряными ручками. Элис получила чудесную коробку с красками, Ноэлю тоже прислали коробку красок, а Эйч-Оу – очень хорошую игру. Еще там было много книг – не таких, как в доме мисс Сандал, сухих, как опилки, а замечательных, от которых просто невозможно оторваться. Но сейчас мы едва взглянули на обложки. Разве человек, в ком есть искра мужественного духа, может думать о книгах, когда новые велосипеды сочатся маслом и рвутся в путь, как боевая лошадь в балладе?

Перед ужином мы с Дикки проехали три мили, но упали всего пять раз. Три раза падал Дикки, один – Освальд, а еще разок мы столкнулись. Велосипеды ничуть не пострадали.

Время шло, мы понемногу привыкли к своим новым машинам и, поняв, что нельзя колесить весь день напролет, начали рассматривать книги. Только одна из них имеет отношение к моему рассказу. Она называлась «Руководство для юных ученых и механиков» и, конечно, никто за нее не брался, пока мы не прочли все остальные. Вот тогда выяснилось, что книга не так уж плоха. В ней объяснялось, как мастерить разные вещи: гальванические батареи, воздушных змеев и мышеловки; как электризовать вещи; как резать по дереву и шить из кожи. Мы потратили все карманные деньги на поделки, описанные в «Руководстве», и некоторые получились удачно. Под конец мы смастерили огненный шар, потратив на него уйму времени, но он загорелся и вспыхнул, прежде чем мы сумели его запустить.

Тогда мы сделали еще один. Вот только Ноэль бросил его возле бочки с водой, где оказалась лужа, а поскольку шар был склеен из папиросной бумаги, он не выдержал такого обращения.

Тогда мы сделали еще один. Но клей оказался никудышным.

Тогда мы сделали еще один… И с ним, наконец-то, добились успеха.

Когда все было готово, Освальд взобрался на свинарник миссис Биль. Пока Освальд крепко держал шар, Дикки поджег ватный фитиль, пропитанный этиловым спиртом и свисающий вниз, где у больших аэростатов находится гондола. Второй конец фитиля тянулся к свечке внутри шара (благодаря свече шар и называется огненным). В книге утверждалось, что когда свеча загорается, «шар легко поднимается и уносится ветром, иногда на значительное расстояние».

Что ж, на этот раз все произошло именно так, как сказано в книге, что случается не всегда.

Стояла ясная, темная ночь, светили только яркие звезды. И, к нашему облегчению и приятному удивлению, шар поднялся и поплыл прочь, волоча за собой светящийся хвост, как самодельная комета.

Он плыл над болотами, становясь все меньше и меньше и в конце концов пропал из виду, превратившись в приятное воспоминание. Некоторые из нас считали, что шар не стоил такой возни, но Освальд был рад, что настоял на своем: он очень не любил неудачи. Тем не менее никто не предложил склеить еще один шар, поэтому мы пошли спать.

В таких случаях Дикки всегда мгновенно засыпает, но Освальд, серьезный не по годам, иногда вспоминает события дня. Должно быть, он почти заснул, потому что как раз наблюдал за слоном, который летел с лампой в животе, смахивая на огненный шар, как вдруг пришла Элис и разбудила брата.

– Лучше бы мы были поосторожней, – с трепетом сказала она.

– Ну, что еще там случилось? – не очень злобно спросил Освальд.

– Огненный шар! – ответила Элис.

– А что с ним? – проворчал Освальд, по-прежнему добрый и спокойный, хоть его и разбудили ни с того ни с сего.

– Я тут подумала… Ох, Освальд, когда шар упадет… Ведь в болотах полно ферм. Вдруг он что-нибудь подожжет, когда опустится на землю? Это преступление! Поджог или как там оно называется, за такое могут повесить!

– Не будь дурочкой, – добродушно ответил Освальд. – Если бы это было преступлением, в детской книжке не писали бы, как смастерить огненный шар. Возвращайся в постель, ради бога!

– Надеюсь, ты прав. Очень надеюсь, – вздохнула Элис.

Но она отправилась в постель, как ей велели. Освальд хорошо ее обучил.

На следующий день страхи Элис развеялись без следа, и мы начали мастерить ловушку для барсуков – на случай, если когда-нибудь их найдем.

И тут Дикки поднялся на крышу мельницы с полевым биноклем, который одолжил у мистера Кэррингтона, чтобы посмотреть на далекие корабли, и вскоре ворвался в оживленный круг изготовителей барсучьих капканов с криком:

– Эй, идите, посмотрите – на болоте пожар!

– Ну вот! – сказала Элис, роняя плоскогубцы на ногу доброго старшего брата. – Что я тебе говорила?

Мы рванули на крышу мельницы – и действительно, далеко за освещенными солнцем зелеными болотами поднималось маленькое облачко дыма, и оттуда время от времени вырывались синие и желтые языки пламени.

Мы все по очереди посмотрели в бинокль, а потом Освальд сказал:

– Сейчас не время таращиться в полевой бинокль, разинув рты. Надо спешить на помощь. Вызвать пожарные машины или еще что-нибудь предпринять. В седла, Дикки!

Спустя мгновение мы оказались в седлах и помчались по ровному болоту туда, где горело.

Сперва мы останавливались на каждом перекрестке дорог и высматривали в бинокль, куда ехать, но то ли из-за того, что цель становилась все ближе, то ли из-за того, что огонь разгорался все ярче, а может, благодаря тому и другому, пожар вскоре стало видно невооруженным глазом. Горело гораздо дальше, чем мы думали, но мы с Дикки неустрашимо ехали вперед, позабыв про усталость и давно пропущенный обед.

Наконец, мы добрались до пожара. Он полыхал на ферме «Корона Овендера». Нам пришлось перебросить велосипеды через изгородь, а после вести их через распаханные поля, потому что мы не знали, как туда попасть по дороге.

«Корона Овендера» – это маленький фермерский дом, напротив дома стоит амбар, а еще там есть большой двор со стогами. Горели два стога. Они ужасно дымили, ветер нес нам в глаза горячий дым, время от времени мы видели огромные языки пламени – прямо в десятки ярдов длиной. Они рвались из сена в сторону, как будто им не терпелось добраться до дома.

Оставив велосипеды в канаве за полем, мы принялись искать кого-нибудь, кто скажет, чем мы можем помочь, но на ферме не было ни души.

Мы просто не знали, что делать. Даже всегда находчивый Освальд чуть не почесал в затылке. Кажется, некоторым людям лучше думается, когда они чешут в затылке, хотя мне такое никогда не помогало, не говоря уж о том, насколько глупо это выглядит.

– Жаль, мы не рассказали о пожаре в деревне, – сказал Дикки.

Да, увы, мы никому о нем не рассказали – потому, что хотели попасть на ферму раньше всех. Очень эгоистично, и автор не раз об этом жалел.

Пламя пылало все яростнее, смола на стене сарая рядом с двором таяла и стекала вниз, как патока.

– Смотри, колодец! – вдруг сказал Дикки. – Наверное, неглубокий, и я вижу рядом два ведра.

Освальд все ухватил на лету.

Он набирал воду, а Дикки тащил к сараю полные ведра и выплескивал воду на просмоленную стену. Вода шипела, превращалась в пар, и все же какая-то польза от нее была. Мы по очереди крутили ворот колодца – тяжелая работа, и нам было ужасно жарко. Вдруг мы услышали кошмарный звук, какой-то задыхающийся вопль, и через забор перелезла женщина, вся красная и вспотевшая.

– Здравствуйте, – сказал Освальд.

– О! Значит, горит не дом! – задыхаясь, воскликнула женщина. – Слава богу, что горит не дом! Господи боже, я уж думала, что это дом!

– Нет, не дом, – сказал Освальд. – Но очень скоро огонь и до него доберется!

– О, моя бедная Лили! – вскричала женщина. – При таком ветре дом через минуту вспыхнет. А она лежит там в кровати, бедняжка! Где же Ханисет?

– Здесь нет никого, кроме нас. Дом заперт, – объяснили мы.

– Да, я знаю, его заперли из-за бродяг, а ключ у Ханисета. Я пришла, как только убрала со стола. Лили больная, лежит в постели и, держу пари, спит сладким сном, ведать не ведая, что вот-вот превратится в угольки!

– Мы должны ее вытащить, – сказал Освальд.

Но женщина, казалось, не знала, за что хвататься, и знай твердила:

– Где Ханисет, черт бы его побрал? Где же Ханисет?

Тут Освальд почувствовал, что пришло время стать генералом, каким он всегда и собирался стать при первой же возможности.

Со словами:

– Вперед! – он взял камень, разбил кухонное окно, просунул руку в ощетинившуюся осколками дыру, отодвинул задвижку и забрался в дом.

Задняя дверь оказалась заперта, ключа в скважине не было. Входную дверь удерживала только задвижка, но дверь недавно покрасили, закрыли до того, как краска высохла, и створка прочно прилипла к косяку.

Освальд не смог ее открыть. Тогда он подбежал к кухонному окну и воскликнул мужественным голосом, которому все должны повиноваться:

– Идите к другой двери и толкайте изо всех сил!

Его приказ выполнили, хотя Дикки потом сказал мне, что женщина ни за что на свете не стала бы толкать дверь изо всех сил. На самом деле она вообще не хотела толкать, пока он не сделал из нее нечто вроде тарана, вот тогда она словно очнулась ото сна, и они вместе открыли дверь.

Мы последовали за женщиной вверх по лестнице в спальню. Там, на кровати, сидела вторая женщина; она дрожала, то открывая, то закрывая рот.

– А, это ты, Элиза, – сказала она, откидываясь на подушки. – Я уж думала, в дом ворвались бродяги.

Мы с Дикки, несмотря на спешку, выложили бы больной печальные новости как можно мягче, но Элиза рубанула с плеча:

– Слава богу, что ты не сгорела заживо в своей постели, Лили! Дом полыхает!

Она завернула женщину в одеяло, взяла за плечи и велела нам подхватить ноги больной.

Но Освальд был слишком хладнокровен, чтобы действовать очертя голову.

– Куда вы собираетесь ее перенести? – спросил он.

– Куда угодно! – дико вскричала Элиза. – Где угодно будет лучше, чем здесь!

– У нас еще много времени, – сказал Освальд.

Он и Дикки бросились в другую комнату, взяли пуховую перину и постельное белье, снесли вниз по лестнице и устроили постель посреди поля, в хорошей сухой ложбинке. И только потом позволили отнести туда бедняжку.

К тому времени дом был уже полон дыма, хотя еще не горел, и мы чувствовали себя героическими пожарными, когда, спотыкаясь, спускались по кривым узким ступенькам, держа ноги больной женщины. Освальд так жалел, что у него нет пожарного шлема!

Когда мы отнесли слабую Лили в сухую ложбинку, та схватила Освальда за руку и прошептала:

– Спасите барахлишко!

– Какое барахлишко? – спросил Освальд, решив, что она бредит.

– Она имеет в виду мебель, – сказала Элиза. – Но, боюсь, мебель обречена.

– Вздор! – добродушно сказал Освальд, и мы побежали обратно, таща за собой Элизу.

Мебели и прочего добра в доме было не так уж много, но, когда мы принялись все вытаскивать, вещи тут же начали размножаться с невероятной быстротой. Сперва мы вынули всю одежду из ящиков комода и корзин и завернули в простыни. Помощи от Элизы было мало. Все, что она могла делать, – это пытаться найти гаечный ключ, чтобы развинтить железную кровать.

Зато Освальд и Дикки трудились не покладая рук. Они вынесли стулья, столы и коврики для камина. Когда Освальд ковылял, согнувшись под тяжестью виндзорского кресла, чайного подноса и гладильной доски, которую он зажал под мышкой, он столкнулся с каким-то мужчиной.

– Что случилось? – спросил тот.

– Пожар! – ответил Освальд.

– Это я вижу, – сказал мужчина.

Освальд пихнул ему кресло и другую кладь.

– Тогда помогайте выносить вещи.

Люди приходили и приходили, все усердно работали, но Освальд и Дикки трудились больше всех. Элиза так и не нашла, чем развинтить кровать, потому что, увидев, как люди бегут по полям, словно спешащие домой муравьи, выскочила и принялась толковать всем про ключ от дома и про Ханисета.

Потом появилась какая-то женщина, Элиза отвела ее в угол у лестницы и стала болтать. Я услышал краем уха:

– Бедная миссис Симпкинс – ее муж вместе с тремя другими людьми погнал скотину на Эшфордский рынок, а мы с мужем сказали, что Лиз поживет у меня, ведь она моя сестра, тогда Ханисет смог бы отправиться в Ромни продавать овец. Но сестра не захотела никуда ехать, хотя мы явились за ней на коляске. Поэтому мы решили, что Ханисету лучше пока повременить с делами, а уж завтра разобраться с овцами.

– Значит, дом остался бы совсем пустым, если бы Лиз захотела с вами поехать? – услышал Освальд вопрос второй женщины.

– Да, – ответила Элиза. – И, как видишь…

– Держи-ка язык за зубами, – яростно сказала другая женщина. – Ты сестра Лили, а ее муж Том – мой брат. Если ты не заткнешь свой глупый рот, у них будут неприятности. Дом ведь застрахован, не так ли?

– Не понимаю, – пробормотала Элиза.

– Ты никогда ничего не понимаешь. Просто не говори ни слова, пока не спросят, а тогда тверди одно: что пришла проведать сестру и увидела пожар.

– Но почему…

Вторая женщина вцепилась в Элизу и потащила прочь, что-то тихо шепча.

Все это время бушевал огонь, но теперь множество людей таскали воду из колодца, и дом и сарай не загорелись.

Когда мы вынесли всю мебель, несколько человек принялись работать в сарае, и, конечно, Освальд и Дикки, хоть и устали, тоже были там. Они помогли вытащить все тюки шерсти, но, когда дело дошло до мешков с семенами репы и прочей ерунды, решили, что с них хватит. Они отправились туда, где лежали продукты, вынесенные из кладовой, взяли кувшин молока, хлеб и сыр и отнесли все это женщине, которая лежала в сухой ложбинке на удобной постели, любезно приготовленной для нее. Больная выпила молока и попросила нас тоже поесть. Мы с радостью согласились, закусив хлебом и сыром (голландским).

Как только с едой было покончено, раздался вопль пожарной машины, которая катила через поле.

Мне нравятся пожарные машины. Они такие быстрые и энергичные, похожие на драконов, готовых сражаться с всепоглощающей стихией огня. Но машина ничего не смогла поделать, несмотря на красивые костюмы пожарных, потому что вода была только в колодце, да и там ее осталось немного.

Оказалось, что человек по имени Ханисет уехал на своем старом драндулете, чтобы поднять по тревоге пожарных. Он положил ключ там же, где и всегда, только у Элизы не хватило ума его поискать. Ханисет оставил ей письмо, накарябанное красным карандашом на обороте счета за косилку. Там было написано: «Стага гарят уехал за пажаркой».

Освальд до сих пор хранит это письмо как память о былых счастливых днях.

Когда Ханисет увидел вереницу людей, передающих друг другу ведра, чтобы выплеснуть воду на просмоленную стену, он сказал:

– На кой вы это делаете, а? Ветер уже час как дует в другую сторону.

Так и было. Пламя рвалось в другую сторону, и горели еще два стога. Но просмоленные стены стали прохладными и очень влажными, и люди, плескавшие воду, ужасно удивились, обнаружив, что стоят в большой луже.

Теперь, когда дому и сараю не грозила опасность, Освальд перевел дух и с отчаянием вспомнил, кто запустил над мирным болотом опустошительный огненный шар.

К тому времени уже смеркалось, но даже великолепие скирд, горящих на фоне темнеющего неба, было для Освальда как соль на рану, и вскоре он убедился, что Дикки чувствует то же самое.

– Меня тошнит от всего этого, – пробормотал Освальд. – Давай домой.

– Говорят, при таком ветре все одиннадцать стогов обречены на гибель, – сказал Дикки.

– Мы тоже обречены, – отозвался Освальд.

– А мы-то на что обречены? – спросил не такой вдумчивый Дикки.

– На тюремное заключение, – ответил его дальновидный брат, отворачиваясь и направляясь к велосипедам.

– Мы не знаем наверняка, что виноват наш шар, – возразил Дикки, следуя за ним.

– Об этом легко догадаться, – с горечью сказал Освальд.

– Но люди не узнают, кто виноват, если мы будем держать язык за зубами.

– Мы не умеем держать язык за зубами. А если мы промолчим, обвинят кого-нибудь другого. Ты не слышал, что та женщина говорила о страховых выплатах.

– Мы могли бы подождать и посмотреть, не попадет ли кто-нибудь в беду. Если попадет, тогда и признаемся, – предложил Дикки.

Освальд понимал, что в таком варианте что-то есть, но его сердце было полно отчаяния и раскаяния.

Когда мы дошагали до велосипедов, нам повстречался какой-то человек.

– Все сгорело, небось? – спросил, ткнув большим пальцем в сторону пылающего двора фермы.

– Не все, – ответил Дикки. – Мы спасли мебель, шерсть и прочее…

Человек уставился на нас и мрачно буркнул:

– Очень любезно с вашей стороны, но все было застраховано.

– Послушайте, – серьезно сказал Освальд, – лучше никому об этом не говорите.

– Что-что? – переспросил мужчина.

– Если вы расскажете, могут подумать, что вы сами все подожгли!

Тот человек вытаращил глаза, потом нахмурился, потом рассмеялся, и, сказав что-то об устах младенца и истине, пошел своей дорогой.

Мы тоже продолжили путь, и наши души были погружены во мрак, который сгущался все больше по мере того, как мы приближались к дому.

В тот вечер, когда малыши легли спать, мы устроили совет. Дора и Элис, похоже, проплакали весь день. Они почувствовали себя немного лучше, услышав, что никто не сгорел заживо. Элис сказала, что все время думала о больших семьях, сгоревших дотла. Но насчет того, рассказать или нет об огненном шаре, мы не смогли сойтись во мнении.

Элис и Освальд считали, что мы должны сознаться. Но Дикки говорил:

– Подождем.

Дора сказала, что нужно написать о случившемся отцу.

– Какая разница, уверены мы или нет, что ферму поджег наш шар, – заметила Элис. – Думаю, виноват он… И в любом случае мы должны признаться.

– Я тоже так считаю, – согласился Освальд, – но хотелось бы знать, какой за это полагается тюремный срок.

Мы легли спать, так ничего и не решив.

Освальд проснулся спозаранку, встал и посмотрел в окно: от обреченного двора все еще поднималось большое облако дыма. Тогда он разбудил Элис и сказал:

– Вдруг полиция заперла бедного фермера в отвратительной камере? А виноваты-то мы.

– Я думаю точно так же, – призналась Элис.

– Оденься, – велел Освальд.

Когда Элис оделась и вышла на дорогу, там уже твердой походкой расхаживал Освальд, бледный, но решительный.

– Знаешь, давай пойдем и во всем признаемся, – предложил он. – Скажем, что мы с тобой смастерили шар. Остальные, если захотят, смогут остаться в стороне.

– Если нас действительно посадят в тюрьму, они не останутся в стороне, – ответила Элис. – Но с нашей стороны будет благородно постараться не впутывать младших. Давай так и сделаем.

И тут мы поняли, что не знаем, кому сдаваться.

– Сообщить в полицию? Нет, это слишком роковой поступок, – сказала Элис. – Тогда пути назад уже не будет. Кроме того, полицейский здесь всего один – Джеймсон, а он ужасно глупый.

Уверяю, вы понятия не имеете, каково это: иметь на своей совести такое преступление, как поджог, потратить столько душевных сил, чтобы решить сознаться, а потом не знать, кому же именно признаваться.

Мы провели ужасный день. И все это время стога пылали. Все жители деревни приезжали на телегах и велосипедах посмотреть на пожар – как на ярмарку или в балаган. При других обстоятельствах мы поступили бы точно так же, но сейчас у нас не было на это сил.

Вечером Освальд отправился прогуляться в одиночестве и понял, что ноги несут его к скромному жилищу старого моряка, который однажды помог нам в приключении с контрабандой.

Автор стремится говорить правду, поэтому признает: возможно, Освальд надеялся, что старый моряк, так хорошо разбирающийся в контрабандистах и разбойниках с большой дороги, сумеет придумать, как спасти нас от тюрьмы, не отправив туда вместо нас невинного человека.

Когда Освальд нашел моряка, тот курил закопченную трубку у двери своего коттеджа. Моряк, как обычно, подмигнул Освальду.

– Я хочу спросить вашего совета, но дело секретное, – сказал Освальд. – Я знаю, вы умеете хранить тайны.

Старик согласился молчать, и Освальд с большим облегчением выложил ему все.

Моряк слушал очень внимательно, и, когда Освальд закончил, сказал:

– На этот раз ты ни при чем, приятель. Видел я, как взлетал ваш воздушный шар – да еще какой красивущий.

– Все мы видели, как он взлетел! – с отчаянием воскликнул Освальд. – Вопрос в том, где он упал?

– В Бурмарше, сынок, – последовал неожиданный и несказанно замечательный ответ. – Племянница мужа моей сестры показала мне сегодня утром шар, на котором красными чернилами были написаны ваши имена. Шар упал на их грушевое дерево и запутался в ветвях.

Освальд, задержавшись лишь для того, чтобы пожать руку своего спасителя, помчался домой как на крыльях, чтобы поведать обо всем остальным.

Не думаю, что мы когда-нибудь в жизни чему-нибудь так бурно радовались. Это ужасно угнетает – считать себя отъявленным поджигателем.

Как только мы слегка пришли в себя, мы начали бояться, что Тому Симкинсу, фермеру из «Короны Овендера», не поздоровится. Но он вышел из этой истории, как и мы, без единого пятнышка на своем честном имени, потому что и он, и его сестра, и его работник Ханисет поклялись, что в ночь перед пожаром фермер разрешил бродяге переночевать у них на сеновале, где потом нашли трубку и спички. Итак, Том получил страховку, но бродяга сбежал.

Когда мы рассказали обо всем отцу, он сказал, что на месте директора страховой компании поступил бы совсем по-другому.

Больше мы никогда не мастерили огненных шаров. Хотя в тот раз виноваты оказались не мы, но ведь могло бы случиться иначе, а теперь нам слишком хорошо известны треволнения жизни преступников.